Режиссер и драматург Михаил УГАРОВ — о премьере первого в истории российского театра спектакля о Путине
14 февраля состоялась премьера «Берлуспутина». Это первая пьеса про Путина на российской сцене. Сюжет Дарио Фо заключается в том, что Путина и Берлускони, которые очень симпатизируют друг другу, убили в результате теракта. Больше нет ни того, ни другого. Но врачи собрали из двух тел одно: половина от того, половина от другого.
Если бы дело было только в этом, вышла бы просто комедия, а тут все сложнее. Два плохих, на взгляд Дарио Фо, человека (минус на минус) дают плюс. Новое существо приходит в себя после реанимации, комы и операций как очень хороший человек, который ничего не помнит. В монастыре под Москвой живет его жена Людмила. Он едет к ней и просит рассказать, кто он, что он делал, чем занимался в жизни. И она ему рассказывает все: от студенческих лет до того, что он творил у власти, попутно излагает разные версии, что он убил Собчака, например. Путин потрясен: так что, ты хочешь сказать, что я — падла?! Это гомерически смешно само по себе — порядочный, благородный Путин. Автор назвал пьесу «Двухголовая аномалия». Никто не взялся за эту пьесу ни в Италии, ни у нас, хотя 86-летний Дарио Фо, лауреат Нобелевской премии, во всем мире привлекает общее внимание. Он не верил, что пьесу поставят, но этим спектаклем мы отмечаем десятилетие Театра. doc: играют Евдокия Германова и Сергей Епишев.
…Десять лет назад мы узнали, что в Трехпрудном сдается в аренду подвал, скинулись и сняли его. Когда я впервые увидел его, я подумал: ну и зачем нам все это?! Так можно и у себя дома театр организовать. Я ошибался: эта сцена сама режиссер, она очень жестко тебя режиссирует. И очень меняет правила игры: здесь ты буквально лицом к лицу с залом, можно потрогать зрителя. Такое направление, как документальный театр, всем тогда казалось бредом, эксцессом. Но оказалось, именно документ может изменить и способ актерского существования, и режиссерские методы. Мы начали с азов: театр работает со страхами. А значит, соединяет задачи психолога, социолога, художника, в общем, целителя. Было две главных линии: социальная и личная. В моду вошел вербатим, все кинулись на бомжей, проституток, гомосексуалистов, они театральны по самой своей природе. Потом стали уходить от этого, мой первый спектакль здесь — «Война молдаван за картонную коробку», и там уже серьезная, важная тема. Потом была пьеса «Жизнь удалась»: действие происходит в спальном районе города Минска, два брата любят одну девушку, люди остро чувствуют свою драму, но они безъязыкие. Пьеса про немоту: человеку очень больно, он корчится от боли, а вместо звука распяленный рот. Потом социальная линия перешла в политическую. В пьесе про Беслан «Сентябрь.doc» нет ни одного авторского слова, она вся — по материалам форумов.
Лучший пример другой линии, направленной внутрь себя, — «Кислород» Вырыпаева, мощный чистый авторский текст. За эти десять лет театр прожил три или четыре жизни, была клиническая смерть, была реанимация. Благодаря Театру. doc мощно прорезалась тольяттинская школа драматургии: Леванов, Дурненковы, Клавдиев. Прорезался неожиданно Пряжко. В конце концов образовалась саморазвивающаяся структура: приходят молодые, спектакли сами начинают прорастать.
Сейчас мы разрабатываем свидетельский театр (в этом направлении очень интересно работает швейцарский «Римини протокол»). Позвали Яшина и еще четырех человек, которых схватили на площади, били в автозаке, которые потом отсидели 15 суток на Симферопольском бульваре. Со стороны можно было подумать, что идет какая-то ломовая комедия, хохот стоял, хотя люди рассказывали довольно страшные вещи. Хохот над режимом, над ситуацией. «Если в конце басни нет нравоучения, публика не понимает, о чем речь», — сказано в «Герое нашего времени». Но мы считаем, кусок реальности в рамке особенно важен, если не давать резюме. Истинный спектакль возникает между сценой и залом. Во Франции сейчас в ходу теория диспозитива, считается, что главное — эта дуга «актеры-зрители», и режиссура заключается в выстраивании их отношений. Театр — коммуникация, а потом уже все остальное. В Польше есть Скорый театр, где спектакль может идти два-три раза. В Ройял-корте театр делают из всего, что происходит в мире.
А в русском пространстве к театру отношение по-прежнему надуто-сакральное. Высказывание должно быть вертикально, вечно. Автору говорят: хочется выйти на обобщение! Режиссура тоже абсолютно жреческое занятие, для посвященных, которых благословил мастер.
Новая драма и Театр.doc легализировали мат на сцене, и в этом теперь уже есть некоторая подлянка, потому что на этом языке говорит та самая власть, которую мы не уважаем. Я читаю пьесы молодых драматургов, везде идет мат как обозначение социальной принадлежности, а это неправда, матом говорят в Кремле, на репетициях, в операционных, в гарнизонах. Мат становится конъюнктурой, с одной стороны, а с другой — нормой лексики. И теперь надо как-то отделяться.
Зрители, бывает, реагируют очень ярко. На «Часе восемнадцать», спектакле о смерти Сергея Магнитского, опытный правозащитник Людмила Алексеева стала кричать на актрису, исполнительницу роли тюремного врача: «Как вам не стыдно?! Почему вы не уйдете в обычную поликлинику?!»
На спектакле «Демократия.doc», где два психолога-актера раскручивают зал, назначают на роли, один парень так разозлился на происходящее, что выбежал на сцену, стал спиной в угол и пустил струю. Все онемели, а он заправился, повернулся и говорит: «Ну и что вы со мной сделаете? Давайте теперь поговорим о демократии!»
У нас, слава богу, нет бухгалтерии, потому что бухгалтерия губит любой театр. Но к нам время от времени приходили и приходят разные люди, предлагают взять на содержание, дать дотацию. Этот процесс обычно обостряется перед выборами. Но мы аккуратно и тихо отказываемся: Театр.doc должен быть независимым, пусть и бедным.
Сейчас все прибирает к рукам коммерция. И протест вот-вот будет прибран, потому что бокс-офис хорошо на это реагирует. У нас гигантская индустрия присвоения. Есть сад-огород, а есть промышленное производство овощей. Я что-то вырастил на своей грядочке, а они посмотрели и шарахнули в товарных количествах.
Уходя из дома, говорю Греминой: «Иду в театр». Она спрашивает: «В какой (я теперь еще и в Центре Казанцева и Рощина)?» Отвечаю: «Сначала в тот, где зарплату дают. А потом в тот, где ее рассматривают как постановочное средство».
Мы надеемся, что Театр.doc стал частью протестного сознания. Сейчас главный проект театра — спектакль «Площадь», про Болотную. Хотели сделать стремительно, но закопались: жесткий сюжет обрезает реальность, ее форматирует. И надо выбирать: либо ослабленный сюжет и мощная фактура, или сюжет сильный, а фактура условная. Все приносят материалы, потрясающие интервью, но только сейчас возникла острая концепция — дать слово противникам, нашистам и прочим, чтобы они весь спектакль ругали оппозицию, чтобы получилась вот эта дуга. Мы думаем, что на сцене должны быть скинхеды, антисемиты, фашисты, чтобы зал видел спектр этих явлений и освобождался от своих комплексов. Надо успеть к марту.