Происхождение человеческих видов

Сумма антропологии

Кардинальная типология людей).

Оглавление

Введение. 1

Происхождение человеческих видов. 2

Палеоантроп: сверхживотное. 5

Диффузный вид: человек разумный. 14

Суггесторы: псевдолюди. 17

Неоантроп: человек духовно эволюционирующий. 23

Государство и разум: ниспровержение эусоциальности. 27

Заключение. 32

Диденко Б. Сумма антропологии (кардинальная типология людей). — [М., 1993]. — 62 с.

Здесь “антропология” понимается согласно “пожеланиям” Г. К. Честертона: “Homo Sapiens может быть познан лишь в связи с sapientia... Должна существовать антропология, изучающая человека, как изучает Бога теология”, что, впрочем, слишком лестно для человека, и к его “делу” в таком же ключе следует приобщить психопатологию, криминологию и т. п. “человеческие, слишком человеческие” дисциплины.

© Борис Диденко, 1993.

“Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами”.

Н. В. Гоголь

Введение.

Беспредельная жестокость, столь ярко и щедро демонстрируемая человечеством, не имеет аналогий в мире высших животных, но в то же время она странным, парадоксальным образом сопоставима — вплоть до буквальных совпадений — с нравами, царящими в жизни существ, весьма далеких от рассудочных форм поведения: насекомых, рыб, и даже одноклеточных организмов, типа бактерий, вирусов. “Человек разумный разумный” ведет себя нисколько не “умнее” пауков в банке. А по отношению к среде обитания - для Земли — “цивилизованное” человечество ничем не лучше канцера метастазийного типа. Что же кроется за этим невероятным, но очевидным совпадением?! Еще один эффектный образчик того, что крайности сходятся? Впечатляющий пример единства противоположностей? Или это все же не что иное, как вопиющее и знаменательное свидетельство того, что человек и его разумность не совсем естественно совмещаются и далеко не идеально подходят друг другу? Уж не взвалил ли человек на себя непосильную ношу? И не раздавит ли его бремя разума?!

Более 14,5 тысяч войн при четырех миллиардах убитых. За все историческое время в общей сложности насчитывается всего лишь несколько “безвоенных” лет. Люди “практикуют” 9 видов насилия при 45 их разновидностях — и эти цифры судя по всему устаревают, точно так же как и “набранное” количество войн. Всю эту чудовищность существования и “сосуществования” человеческих популяций невозможно понять без выяснения причин ее возникновения.

Многочисленность научных работ, посвященных вопросам антропогенеза, ни в малейшей степени не влияет на незыблемость местонахождения “воза” с проблемой происхождения человека. Хотя и нельзя сказать, что тянут этот “воз” так уж и в разные стороны.

[3]

Большинство палеоантропологов занимается всего лишь корректировкой и уточнением и без того немногочисленного списка возможных предков человека и его “отставших попутчиков”. Возраст человека постоянно отодвигается в глубь миллионолетий. В то же время практически нет возражений против утверждения о том, что становление человека современного типа дело времен не столь уж и минувших, и измеряется оно всего лишь десятками тысячелетий. И появление кроманьонца “в археологическом плане — это взрыв”!

По-видимому, критерием истинности такого рода теорий, т. е. касающихся вопросов неизвестного начала некоего длящегося процесса, может служить лишь их применимость и прогностичность по отношению к дальнейшим фазам описываемого этими теориями процесса. Это примерно то же самое, что используется в “гипотез-ном” методе физики больших энергий, микромира: теория признается тем ценнее, чем больше непонятных фактов ей удается объяснить и связать воедино. Но если в физических исследованиях можно смело надеяться на проверку выдвигаемых гипотез в будущем — на обнаружение кварков, открытие (или “закрытие”) монополей и т. д., то в вопросах анализа событий канувшего в небытие прошлого на подобную “рассудительность временем” рассчитывать явно не приходится, и поэтому объяснительное значение “измышляемых” здесь гипотез и концепций необычайно возрастает, становясь практически единственным корректным критерием их правоты, верифицируемости.

В этом плане весьма примечательна концепция становления “человека разумного”, выдвинутая в свое время профессором Б. Ф. Поршневым и являющаяся как бы “предельным” вариантом множества всех теорий, разделяющих идею генезиса сознания на базе раннесоциальных структур. Согласно этой концепции, человечество приобрело, “заработало” себе рассудок в результате прохождения в своем развитии страшной стадии “адельфофагии”, т. е. умерщвления и поедания части представителей своего собственного вида. Другими словами, в палеоантроповом — до этого “безгрешном” — стаде произошел вынужденный, обусловленный внешними экологическими обстоятельствами переход к хищному повелению по отношению к представителям своего же вида. Если же теперь внимательнее и пристальнее взглянуть на эти взаимоотношения последних палеоантроповых гоминид, а их неизбежные ближайшие следствия проэкстраполировать во времени, сопоставив их с событиями всего исторического периода и фактами современности, то сразу же возникает прочная “связь времен”, удивительная преемственность исторических событий, ставящая все на свои места, а многие ключевые, доселе непонятные вопросы в жизни люден и общественных отношениях получают наконец-то свое разрешение.

И хотя по своей значимости все это сравнимо со снятием шор с глаз человечества, но, к величайшему разочарованию, открывающаяся при этом “прозрении” картина человеческих

[4]

взаимоотношений с видом на их механику и подоплеку оказывается столь удручающей и малоутешительной, что невольно возникает аналогия с приходом в себя смертельно больного человека и осознанием им всей жути случившегося с ним и безнадежности его нынешнего положения…

Происхождение человеческих видов.

“Если ты хочешь понять что-либо, узнай как оно возникло”.

Б. Ф. Поршнев

Наиболее важным моментом, поспособствовавшим этому “грехопадению” палеоантроповых гоминид, можно считать то, что не будучи хищниками, включившиеся в биосферу как падальщики, использующие оппортунистическую стратегию добывания пищи путем собирательства и некрофагии, эти предтечи людей не имели, естественно, и тех врожденных запретительных механизмов для разрешения внутривидовых конфликтов, которыми обладают, за редкими исключениями, все плотоядные животные (“ворон ворону глаз не выклюет”), и поэтому практика убийства себе подобных при своем возникновении не встретила физиологического отпора. И именно таким вот “самоубийственным” образом и произошло расщепление вида позднейших палеоантроповых гоминид на почве “специализации” особой, поедаемой части популяции. В результате этого образовались два поведенчески резко отличающиеся друг от друга подвида “кормильцев” и “кормимых”, и будет совершенно правомерно говорить о превращении вида уже в семейство, которое можно определить, как “становящееся человечество”.

Именно эти взаимоотношения в “новоявленном” семействе и создали условия для возникновения мышления, для появления — в павловских терминах — “второй сигнальной системы”. У ее истоков лежит не надбавка к “первой сигнальлной системе”, не особый способ обмена информацией, а весьма специфический род влияния одного индивида на действия другого, именуемый “интердикцисй”, и уже на заре человечества появляются приказывающий и повинующийся. Вот отсюда-то и ведет свое “благородное происхождение” эта столь знаменитая непомерная агрессивность определенной

[5]

части людей и — латентная, не раскрывшаяся полностью форма этого “реликта” — авторитарность.

Таким образом речевая материя, как и мышление, сводится в своей основе к повелению и подчинению. Речевое обращение — если и не приказ, то все же повеление принять к сведению информацию. Вопрос — повеление ответить. Этот повелительный характер звуковых сигналов человеческой речи есть следствие именно того, что “пра-речь” первоначально состояла лишь из приказов, требований и повелений. Это обстоятельство отчетливо прослеживается и в современных языках: horchen и gehorchen — в немецком языке, obedio (ob-audio) — в латинском, sma — в иврите, akoro — в греческом обозначают “слушать”, но в то же время имеют и смежное значение “повиноваться”, “слушаться”, что и было первоначально — в пра-яэыке — единственным и основным значением. И необходимо признать эту понятийную двусмысленность необычайно глубинной, раз она смогла сохраниться в языках, невзирая на нею калейдоскопичность процессов лингвистической дифференциации.

Судя по всему, разум и не мог бы возникнуть в результате постепенной, плавной эволюции гоминид. Об этом весьма убедительно говорит и соотношение времени “неразумного” существования гоминид с уже предостаточно большим мозгом — свыше миллиона лет, и времени становления “человека разумного” — всего лишь десятки тысяч лет. Эта разница — в два порядка — достаточно красноречива. Хотя и нельзя все же в полной мере отрицать вероятности и возможности того, что через миллион-другой лет гоминиды смогли бы прийти к “тихому”, неагрессивному рассудочному поведению и без эксцессов адельфофагии.

Но вообще-то не в пользу эволюционного пути говорит и то, что разум все же невыгоден на ранних стадиях своего развития, невыгоден даже для отдельного организма, ибо делает его поначалу совершенно беспомощным. Разум, а точнее, именно его беспомощность, незначительность “момента трогания” должна была оказаться “полезным” приобретением для кого-то другого, им не обладающего: т. е. для той части популяции палеоантроповых гоминид, которая биологически утилизировала другую ее часть — пассивную и повинующуюся.

Подобные взаимоотношения “односторонней выгодности” предполагают у поедаемой части популяции наличие таких качеств, как послушность, внушаемость, иными словами, беспрекословное подчинение интердиктивным приказам доминантных палеоантропов — “главарей”. Вот эта-то самая внушаемость, “суггестивность” и стала в итоге стержнем сапиентации, оразумения гоминид, ибо часть “кормильцев” в целях самосохранения пошла по пути усложнения интердиктивного взаимодействия. С точки зрения животного все это выглядело как несомненное “сумасшествие кормильцев”, и человек таким образом в самом деле является “больным животным”. Действительно, от цепенящего все его

[6]

существо страха он становится как бы невротиком: у него происходит так называемая “ультрапарадоксальная инверсия процессов центральной нервной системы”, при которой положительный раздражитель вызывает торможение, а отрицательный вызывает положительную реакцию, возбуждение. Это негативное, патологическое и гибельное явление для животного превратилось в опору принципиально новой формы торможения, ставшей у человека положительной нормой его высшей нервной деятельности. Этот “уточненный диагноз”, поставленный профессором Поршневым позволяет определить человека как “животное наоборот” (Б. Ф. Поршнев, “О начале человеческой истории”).

Отмеченное “заболевание” соответствовало появлению в структуре центральной нервной системы в дополнение к двум функциональным блокам (первому — сенсорно-афферентному, осуществляющему прием, анализ и ассоциирование раздражении, и второму — эффекторному, ответственному за двигательные и вегетативные реакции) третьего — суггестивного, регулирующего восприятие по второй сигнальной системе. Этот суггестивный блок и стал выполнять функцию, которая раньше была разделена между двумя индивидами (“мышление — это внутренний диалог”). В морфологии головного мозга эта модификация выразилась в появлении развитого префронтального отдела лобной коры в верхней его части за счет уменьшения затылочной доли.

В результате этих процессов антропогенеза (точнее, антропоморфоза) в неустойчивом, переходном мире становления раннего человечества образовалось весьма и весьма специфическое, очень “недружественно” настроенное по отношению друг к другу семейство рассудочных существ, состоящее из четырех видов. В дальнейшем эти виды все более и более расходились по своим поведенческим характеристикам. Эти виды имеют различную морфологию головного мозга. Два из них являются видами хищными, причем — с ориентацией на людей!

Хищность определяется здесь как врожденное стремление к предельной или же чудовищно сублимированной агрессивности по отношению к другим человеческим существам. Именно эта противоестественная направленность хищности на себе же подобных и не позволила — из-за дистанционной неразличимости — образовать видовые ареалы проживания, а привела к возникновению трагического симбиоза, трансформировавшегося с течением времени в нынешнюю социальность.

Первый вид (хищный!) — это палеоантропы, предельно близкие к своему дорассудочному предшественнику, “биологическому прототипу” — подавлявшему с помощью интердикции волю людей и убивавшему их. Это мрачные злобные существа, зафиксированные в людской памяти с самых ранних времен в дошедших до нас преданиях о злых колдунах-людоедах.

[7]

Второй вид (также хищный!) — это суггесторы, успешно имитирующие интердиктивные действия “палеоантропов”, но сами все же не способные противостоять психическому давлению последних.

Третий вид — диффузный. Это те самые поедаемые суггеренды, не имеющие средств психологической защиты от воздействия жутких для них, парализующих волю к сопротивлению импульсов интердикции. Это — “человек разумный”.

Четвертый вид — это неоантропы, непосредственно смыкающиеся с диффузным видом, но сформировавшиеся несколько позднее. Они более продвинуты в направлении сапиентации, оразумения, и способны — уже осознанно — не поддаваться магнетизирующему психологическому воздействию интердикции. “Неоантропов” следует считать естественным развитием диффузного вида в плане разумности.

Именно эта классификация, на наш взгляд, является кардинальной типологией людей. Все остальные систематизации человеческих типов от Гиппократа до К. Юнга, Э. Кречмера и Т. Адорно классифицируют людей лишь по второстепенным и опосредованным, с нашей точки зрения, характеристикам. Все они как бы с разных позиций “очерчивают” внешние, поверхностные признаки человеческого “головоломного кубика” или же выделяют и описывают отдельные его “ребра”. “Кардинальная” же типология сравнима с разъединением “человеческой головоломки” на свои составные части, после чего ее загадочность исчезает.

Неопровержимым эмпирическим доказательством предложенной типологии людей является “асоциальное моделирование”. Именно так будет правомерно поименовать тот общеизвестный жизненный факт, что при всякого рода крупных катаклизмах (стихийных, революционных, милитаристских…) очень многие человеческие сообщества распадаются на “малые группы” — на враждующие между собой банды, “феоды”, построенные по принципу “тюремно-камерного социума” — этой постоянно действующей асоциальной модели, ставшей уже классической в своей невеселой популярности. Главарь (“пахан”), “свита приближенных” (несколько прихлебателей, “шестерок”) и более-менее многочисленная послушная “исполнительная группа”. Такое самопостроение при снятии уз официальной социальности предельно точно вскрывает и демонстрирует кардинальный, видовой состав человечества.

Это — лежащее на самом виду и удивительно, подобно кунсткамерному слону из басни Крылова, незамечаемое — доказательство этической неоднородности человечества по своей сути есть не что иное, как проявление непроизвольного, естественного возврата к прежнему состоянию при предоставлении возможности “нестесненного”, не ограниченного социальными рамками поведения. Собственно говоря, большинство и официальных общественных структур

[8]

в той или иной мере приближаются к указанному “классическому” построению, и в первую очередь это относится к властным структурам: государственным и др. Действительно, столь сильное поведенческое различие, возникшее при переходе к хищному внутривидовому поведению, с учетом продолжавшихся промискуитетных отношений, не могло дать в итоге однородную до какой бы то ни было степени популяцию потомков.

Будет уместной иллюстрацией сравнение человечества с Семейством Псовых, в котором примерно так же (со)существуют волки, шакалы и собаки разнообразнейших пород — этих последних абсолютное большинство. И в нашем контексте понимания хищности карликовая такса гораздо ближе и роднее огромному сенбернару, нежели волк — по отношению к овчарке. Т. е. хотя этих последних и отличить-то друг от друга внешне затруднительно, тем не менее самое важное различие между ними состоит в том, что такой “серый братец по крови” может запросто и с превеликим удовольствием сожрать зазевавшуюся подругу.

Использование здесь ставшего знаменитым благодаря Ч. Дарвину понятия “вид” возможно вызовет некоторое недоумение у лиц, обеспокоенных видовой чистотой человечества и потому способных усмотреть в этом кажущееся покушение на биологическое единство людей. Но так как описываемые различия между людьми относятся к морфологии головного мозга, имеющего все же некоторую специфику и ряд существенных отличий от соответствующего органа у животных, то поэтому и проявления этих различий имеют свои особенности, ибо относятся они главным образом к мыслительной деятельности, к нравственности, т. е. к параметрам, не имевшим до сих пор иной классификации кроме эмоционального к себе отношения и предвзятых оценок в русле субъективных трактовок понятий Добра и Зла. В связи с этим таксономическое определение “вида”, как совокупности особей дающих — потенциально или реально — репродуктивное потомство, в применении к человеку в нашем ракурсе видится явно не приемлемым. Но указанные различия между людьми столь существенны и значимы по своим социальным следствиям, что именно они оказываются ныне решающими факторами в вопросе выживания человечества. И поэтому в традиционном понимании возможно и некорректно примененный — “громкий” термин “вид” призван обратить внимание истинно гуманных людей на сверхсерьезность излагаемой проблемы.

[9]