Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 13 страница

Столько необдуманных и бессмысленных ходов, столько волнений! Зачем я переживал, зачем боялся? Столько ушедших имён из моей головы, обладатели которых ни разу ко мне так и не зашли; не зашли, чтобы проведать меня и узнать, всё ли в порядке? Где те надежды, что были во мне раньше? Куда они пропали?

Я медленно поднялся со стула и огляделся: белые стены, белые одежды на всех, кто двигался. На этих стенах висели какие-то нелепые картины, которые меня лично пугали больше, нежели успокаивали; они, казалось, могли сейчас вывернуться наружу и забрать меня в этот чужой и искусственный мир. Я не понимал этого чувства, но оно во мне было. Где-то внутри… Я знал, что в этой больнице не было немых вождей и не было бунтарей, которые могли бы нас вывести на природу, показав её красоты; не было здесь и «злых» врачей, которые могли бы нам подсовывать неправильные таблетки, а потом с удовольствием переходить к лоботомии. Здесь всё было слишком правильно и по стандартам! Меня жутко бесила эта «гармония» порядка, хотя гармонией здесь и не пахло вовсе; здесь пахло запахом старости и сумасшествия.

Подходя всё ближе к общей комнате, я услышал какие-то крики. Я зашёл: часть придурков смотрела гонки по телику, другие смотрели за игрой двух других психов, с одним из которых я сейчас очнулся. Тот парень — в белой рубашке — играл уже с кем-то, чьего имени я и не помнил.

— Кто это? Зачем он сидит на моём стуле? — спросил я, чтобы проверить реакцию незнакомца.

— Неужели ты не узнаёшь? Это — Цезарь! И он хорошо играет в шахматы, — произнёс парень в белой рубашке, после чего заявил со смехом: — Лучше, чем ты, жёлудь!

Я не стал реагировать на слово, которое выкрикнул придурок, но обратил внимание на то, что Цезарь не обернувшись, встал из-за стола со словами: «Ты опять проиграл, дикарь! Давай сюда монеты!» После этого он забрал у психа какие-то копейки и подошёл к окну. Цезарь, хм… пальцами провёл по стеклу, на котором отпечаталась тень от решёток и начал напевать что-то шёпотом.

— Что ты делаешь? — крикнул я в его сторону. — Что это за слова? Что ты поёшь? Кто ты?

Мне было плохо слышно, поэтому я тихо начал идти в его сторону. «Куда ты?», произнесённое парнем в белой рубашке меня не остановило, и я уже находился в пяти чёрных квадратах от Цезаря. Ход конём приблизил меня к нему вплотную, и тогда я услышал до боли знакомые звуки.

«Мне не нужно моё тело! Мне не нужно моё тело! Мне не нужно моё тело!..» — медленно произносил он, смотря на квадрат из солнечного света в окне.

И вновь я погружался в сны. Я терялся, бегал по запертым коридорам, словно безумец, я кричал о спасении и молил, чтобы меня услышали, но никто, никто не слышал меня. Когда я просыпался, я был связанным, да ещё и под таблетками.

«Как я оказался здесь? Я не верю до сих пор в это. Я надеюсь, что это сон или временное помутнение, всего лишь галлюцинация, которая скоро должна испариться. Как раньше…»

Мой мозг иногда сильно гудит, и я кричу от боли и от странного чувства: где я и что я, жив ли вообще или уже сдох здесь нахрен? Или я под землёй, где черти радостно разрезают моё тело на части своими ржавыми ножами — нет(!) мне этот сон больше не снится — хоть что-то светлое.

Мои кости постоянно скрипят, а зубы — между ними постоянно зажимают какую-то резину — чтобы я не искусал всех вокруг, наверное; но я сжимаю челюсть очень сильно — десны начинают кровоточить; я чувствую вкус ржавчины; всё моё тело ноет; я и сам начинаю рыдать от того, что эти люди не хотят меня слушать!

А я их слышу…

Я слышу их мысли! Они хотят меня убить! Я знаю!

Паранойя не проходила, но смертью я называл уже не страх свой, облегчение; ведь после страха быть не должно, а в безумии страх вечен. Когда лекарство начало действовать, я вернулся к своим прежним воспоминаниям…

Мне стало грустно, но слёзы не могли пролиться; мне стало страшно, но я не знал, чего боюсь; мне было стыдно, но не было ещё того, за что я мог стыдиться; мне стало больно… Жаль, что я боюсь…

«Живи!

Живи!

Живи!..» — крутилось в моей голове постоянно, как заевшая пыльная пластинка на старом граммофоне, и не давало сосредоточиться на своих собственных мыслях; голос был чужим: его я никогда раньше не слышал, но в нём присутствовало что-то знакомое и доброе — женский; но я его не мог вспомнить. Он лишь на секунду смог заставить мою память вернуться, но потом она вновь покинула моё сознание; всё, что оставалось мне — опять скитаться по задворкам моего бренного разума, со временем превращавшего меня в безумца. Вновь.

— Кажется, я слышал голос своей мамы, — сказал я врачу, резко открыв глаза. Врач сам был полуспящим, и не сразу понял, что я сказал, поэтому переспросил:

— Мамы?.. Вашей мамы? — он сильно зевнул, и я увидел его глотку.

— Ну а чьей ещё-то? Конечно, моей! — сказал я твёрже; кажется, я злился…

— Славно, — он поглядел на меня в упор и задумался: — И что же она говорила? — после этих слов он прислонил пальцы к подбородку, который начал неумолимо поглаживать. — Что-то важное, я полагаю?

— Сказала мне: живи. Это важно?

— Вот как! Конечно, важно! Вот видите! Мы уже продвинулись с вами.

— Тогда вы, может быть, дадите мне мою тетрадь?.. — сурово и решительно возразил я ему.

— Нет, не думаю. Всё равно там очень мало написано; сумбурно, неразборчиво, неясно… и не факт, что всё, что вы писали, — правда… Вы сами себя запутаете!

— Обычно мне снятся какие-то странные места — они такие реальные; я иногда хожу по ним, но когда понимаю, что это лишь сон мне становится страшно, и я просыпаюсь, так и не дойдя до конца...

— Может это и есть конец? Или же вам просто не хватает ресурсов… — он почесал голову, а затем заявил: — Давайте сегодня попытаемся создать для вас обычное ресурсное место, о котором вы потом можете иногда вспоминать — оно вас будет расслаблять, давать больше энергии, избавив заодно от лишних процессов, которые сейчас протекают в вашем организме. Вам может стать легче… Вы сможете, наконец, расслабиться…

— Хорошо. Я готов…

— Сядьте ровно и удобно. Пусть ваше тело примет то положение, которое ему больше нравится. За окном сейчас осень, а деревья иногда тихонько ударяются о стёкла этого кабинета. Но эти стуки не должны вас пугать… Они лишь управляют временем и становятся точкой отсчёта: с новым ударом вы погружаетесь глубже; с каждым новым стуком вы погружаетесь глубже в своё бессознательное. У вас уже бывали подобные опыты погружения, поэтому вы сможете повторить и этот, — тут я понял, что когда-то бывал здесь! Меня смутило это: я не помнил всего отчётливо. Однако я всё равно попытался расслабиться. Но! Нет…

— Стойте! — я резко открыл глаза.

— А-а-а-а-а! Что со мной? Больно, а!!!

— Щас отключится. Всё. Спи…

— Помогите! Пожалуйста! Я не могу так больше!

— Почему не следите за пульсом? Тащите в душ его!

— Простите! Что я сделал? Кто я? Простите, помогите!

— В душ его!

— Как он?

— Почти не кричит. Сейчас завязали рот, правда. Всю ночь проорал опять. В прошлую спал нормально.

— Пусть те пьёт!.. Их давайте! Помогают.

«Помогают?..»

— Ничтожества! Суки! Бляди!

«Постоянные уколы в руки и ноги меня убивают.

Зачем они издеваются надо мной?

Что здесь происходит?

Я что, подопытный кролик? Я человек! Или нет?

Кто же я?

Я хотел бы и сам уже перерезать себе глотку!

От их таблеток нет толку!

Что им нужно от меня, этим гадам? Когда уже я сдохну???»

«Иногда я слышу какие-то шумы…

Иногда кто-то кричит где-то в коридоре…

Ночью постоянно слышен какой-то стон из соседней палаты. Врачи его называют Цезарем — неужели они думают, что он так вылечится? А мне бы встретиться с ним, да и поддать бы ему жару, ведь от его криков мои ночи становятся просто невыносимыми».

— Отпустите меня! Я вас убью всех! Вы гады! Гады!

«Я не понимал: я ли это кричу так или же тот Цезарь, которого я хочу убить. Но ещё больше мне хотелось только умереть уже нахрен! Я не понимал, почему я просыпаюсь не в своей квартире, а здесь, в этой палате, привязанный к койке.

Проходили месяцы, годы. Цезарь перестал орать ночью, а я начал прекрасно засыпать. Мои мысли постепенно устаканились. Однако рожи врачей до сих пор меня пугали, и я часто пытался кусать их или же пытался пнуть их ногой.

Проходили месяцы».

— Хочется, чтобы мой друг был счастлив…

— Слишком альтруистично… Как вам кажется? — произнёс в очередной раз доктор.

— Я не знаю. Вам видней. Вы же доктор! Я тут больной.

— Вы не больной. И мы начинаем видеть ваше улучшение. Срывы — это обычное дело при столь быстром выздоровлении. Ваш организм привык уже за прошедшие пятнадцать лет, — он посмотрел в мою сторону, а я не подал вида, что мне стало плохо от того, что всё потеряно. — Ваш организм привык к тому, что ему не нужно никуда больше стремиться. Чтобы вернуть вас в общество, нам нужно понять, сможете ли вы там выжить. Мне нужно знать ваши цели на будущее. Что вы будете делать после того, как выйдите на свободу?.. Подумайте, пожалуйста, об этом. У вас есть время.

«У меня его, кажется, очень много…»

— Просыпайся, старик! Пора идти в палату!

Иногда я вспоминал своё лицо, отпечатанное в грязном замусоленном зеркале, отражение опять меня пугает. Кажется, я и раньше боялся смотреться в зеркало, даже дома из-за своих проблем с восприятием, но сейчас причина была другой — я сильно постарел.

Мне не хотелось быть овощем, который бы постоянно сидел в кресле и пялился б в одну точку, считая её достижением всей своей жизни. Мне хотелось жить по-настоящему, вне этой психушки, слышать дыхание ветра и воздух свободы, мне хотелось ощутить всю доброту Вселенной. Там и есть настоящая жизнь, за этими толстыми воротами. Я должен стремиться попасть туда, вырваться из этих белых палат, чтобы наконец-то окунуться в настоящую реальность.

Свои записи из психушки я, конечно, забрал, но читать их не решался. Мне казалось, что сначала нужно добраться до записей из «нормальной» жизни, а уже потом читать свои сумасшедшие заметки. Несколько раз я гулял возле того дома, где, возможно, жил раньше. Потом я поднимался на шестой этаж, чтобы посмотреть на дверь. Воспоминаний она не добавляла. Но однажды я увидел почтальона, который запихал письмо в почтовый ящик, цифрами на котором стоял номер той самой квартиры. Я достал письмо и прочитал фамилию. Незнакомая… Нужно сходить. Внутри конверта был второй адрес.

— Здравствуйте. Мы слышали, что у вас и у ваших родственников есть пустующая квартира… — я не успел договорить — дверь полностью открылась — я увидел знакомое лицо сестры. Она была с ребёнком. Мой племянник... Она держала его. Я тут же отвернулся и вытер слёзы. Я не в силах был сказать правду и начал считать, что идея была глупой. Я повернулся было к выходу.

— Стойте! — твёрдо сказала сестра, подумав, что я ухожу. — Вы хотите кого-то туда поселить что ли? Если так, то вам стоит искать других людей, мы решили никого не пускать в эту квартиру!

Я задумался, а потом продолжил:

— Нет, я лишь хожу по старым комнатам и собираю всякий ненужный хлам, макулатуру, мебель, столовые приборы. Сама квартира нам не нужна. Нам нужны вещи, которые могут пригодиться бездомным детям и людям без своего имущества.

— Извините… — она немного смутилась и пошла в сторону комнаты: — Мне нужно подумать. Сейчас я приду. Вы можете пройти.

Она отошла, а я медленно прошёл в прихожую. Здесь, на стенах висело несколько рамочек с фотографиями: на парочке из них было моё изображение, на других была моя мама и тётя, бабушка, моя сестра… Мне было очень сложно сдержаться, смотря на всё это… И, конечно, было не по себе, что я скрываю такое. Но мне казалось, я не мог сказать о своём появлении. Я уже испоганил им жизнь, что я ещё могу? Испортить её сильнее? Если только это…

— Я поговорила с тётей…

«Мама? — промелькнуло у меня в голове. — Как она? Что с ней стало? И где отец?..»

— Так вот, она попросила вас оставить там какие-то дневники, — она подошла ко мне поближе и сказала уже шёпотом: — Но я читала часть из них, поэтому лучше вы их тоже заберите. Они нам больше не нужны. Вот ключ. Вы можете что-то оставить взамен?

— Нет, — я не мог показать ей бланк с психушки, поэтому немного отошёл.

— Вы тоже бомж?.. Я надеюсь, вы не собираетесь жить там?

— Кто там?.. — прозвучал голос мамы. Моё сердце тут же заколотилось сильней. — Кто это?.. Кто…

Она подошла очень близко ко мне, а потом посмотрела на моё лицо. Тут же замерев, она упала на пол и зарыдала. Сразу прибежала сестра.

— Что с тобой? — крикнула она в сторону мамы, которая смотрела на меня в упор и плакала. Посмотрела и сестра, после чего перестала успокаивать маму и заплакала сама:

— Братик…

— Сынок, это ты? — произнесла мама. Они обе рыдали то ли от счастья, то ли от горя, но крик их заглушил все мои потери, все эти пятнадцать лет, которые пропали из моей жизни.

А что было до этого? Почему так всё сложилось?..

Мама что-то кричала и сильно плакала, стуча по полу своими руками. Сестра кричала что-то тоже. Под эти звуки их голосов я утопал в полу и резко куда-то провалился.

Пустота.

Я проснулся в белой комнате. Мне снилась сестра и моя мама. Опять. И моё странное будущее, которого я всегда боялся. Я подошёл к окну, чтобы в последний раз увидеть Солнце, небо, эти деревья, эту неровную дорогу и плохую парковку во дворе; чтобы в последний раз увидеть этих людей. Я смотрел на детей, которые прыгали по гаражам, как и я когда-то прыгал, но в другом городе; им было очень весело, как и мне когда-то. Когда веселье перестало быть для меня игрой?..

«Всё уже случилось!» — прокрутилось в моей голове. Я нажал на кнопку пульта, который закрыл эту штору, а потом спрятал его. Я быстро запоролил ноутбук.

— Сегодня мой последний день, Сальвадор. Прощай!..?

Пикап будущего — загипнотизирую тебя и выпотрошу!

Я очнулся в какой-то богом забытой палате: на потолке здесь висела паутина, в которой подыхала последняя муха, тонкая линия света отражалась на стене, сзади меня, за стеной, наверное, находилась реальность. Здесь было довольно-таки тихо.

Имя… А где Лиза?.. Или Катя?.. Или… Та женщина… Кто она?

Я услышал, как забило моё сердце, которое напоило мой мозг кислородом. Он опять искажал реальность. Я не мог шевельнуться — меня привязали, кажется, к этой койке. Я опять как заключённый.

Мистическое желание угасло, но появилось новое. Я сообразил: «Так точно!» Точно… Раз приказал, так нужно сделать! «Давай, сопляк!» Хорошо…

Всё же улыбка иногда появляется.

Я опять отвлёкся. Да?.. Фильмы детства: боевики о наркотиках, драмы о наркотиках, но так хотелось шоколада и конфеток. Потом болели зубы: и тут без горя тоже не обошлось. Лечили зуб без укола, без наркоза, лет мне 7 или где-то рядом. Или 11?.. О_о

Так вот: иглой своей давят, а я уже слышу как мой зуб кричит, ну и я закричал! Заныл, заплакал. Как плакал и тогда, когда в мою попу детскую уколы тыкали. Как и тогда, когда ушки постоянно болели, а потом оказалось, что там огромный слой (забыл). Серы.

Зато отчётливо помню свою ванну. Эти дни были самыми прекрасными, но кроме тех, когда мама вдруг решалась меня стричь.

Такой червь умирающий, превратился в эгоиста, ведь позже меня ещё и чуть не задавила машина с одним из моих родственников, пока он был пьяным за рулём. Он ехал на меня, я побежал в бок (сзади меня стена дома). Благо он вовремя остановился. Иначе я бы не смог писать вам эти цифры.

Буквы, дурак.

1 8 7 6 5 1 3 5 4 8

1 5 9 7 5 1 3 6 4 6 7

1876 год.

5 января.

— Позвольте, сэр!..

— Безусловно! Спасибо, миледи!

Миниатюра выбитых дверей:

«3-го мая синоптики смогли выявить, почему в некоторых домах звонят домофоны чаще обычного».

4 друга решили погулять. Вскоре их стало 8. А потом 15975136467.

Спасибо за внимание. Ваш Клоун.

Пугачёва очень хорошо пела эту песню, а мне она казалась очень печальной; становилось страшно. «Арлекино!»

— Долго ещё дурачиться будешь? Давай, признавайся где это?

— Пхах, это что, зашифрованное послание о подкурке?

Даже не думал, будучи избитым, полагаться на своих близких и родителей, но бывало очень обидно получать пизды ни за что. Просто так! На!..

Один прыткий дядя подошёл ко мне вечером на остановке, кричал что-то. Я в наушниках, снимаю один. Он: «Что там слушаешь, а? Кричу тебе, нихуя не слышишь!» Это он со мной так общается. Пидорас, блять. Бык ебаный! Я его в грудь толкнул, он чуть не уебался. Потом пришлось отходить от него. Мы так в танце кружились по остановке, пока я не крикнул что-то ему. Его товарищ отвёл в сторонку.

А как-то вечером видел красотку. Я тогда не встречался с девушкой, поэтому вправе писать именно слово «красотку». Так вот, вижу эту красотку, якобы, она мёрзнет на холоде и стоит на остановке. А рядом машины иногда останавливаются. Она одета нормально, но тупые быки могут посчитать, что чересчур это, и она выёбывается. Ну и выёбывается, но не перед вами же. Да и похуй. Прошёл дальше. Дома жена, проблемы.

Не стоит всему верить. Поверьте.

Помню, пизды от мамы схватил за то, что купил яйцо шоколадное вместо хлеба (они стоили в моём детстве по пять тысяч и то, и то). А хлеба в магазе не было, и так хотелось сожрать это яйцо и собрать игрушку!.. Блин. Самое печальное в этой истории то, что игрушка, которая мне попалась уже у меня имелась в наличии… БЛЯТЬ

Когда привык детство своё проводить ты, которое помнишь, в огромной и уютной квартире, а потом в ещё более уютном доме, у бабушки. Поначалу, скажу вам честно, жить у бабули мне не нравилось. В детстве я звал её «бабой».

— Баб, дай мне хахалю! Хахалю!

Лежав в утробе, я вряд ли назову себя живым. Я вряд ли скажу слово, но моё сердце всё же будет биться, благодаря вам, о, утроба!

Поэтому, быть может, я всегда восхищался женщинами, знал всегда, что они ничуть не хуже мужчин, а порой лучше. Конечно, я рос в бабской среде, однако так и не понял, что своим флиртом и невразумительными движениями глаз они иногда показывают. Да и скорей, моя скованность так действует на меня самого же, и на них в некоторой степени.

В детстве это не проявлялось, но когда я начал понимать, что говорю и делаю при девочках глупости подростком ощутил всю тяжесть жизни одинокого романтика, который принял, что в этом мире он является уродом.

Маску урода я носил всю свою юность и даже тогда, когда пел в классах Лицея, думал, что поёт это урод.

Мне не нравилась моя причёска; мои огромные штаны, мой стрёмный мобильник, мой нос, моё лицо, моя внешность; и даже мой ум перестал нравиться мне. Я им, казалось, и не отличаюсь: бухаю, да пою. Меня окружали всегда двоешники и разгильдяи в школе, а когда я появился в стенах Лицея, я понял — жизнь может быть лучше, моя жизнь может стать лучше!

Однако именно в Лицее я ощутил основную массу негодования над собой перед студентами и преподавателями. Мне всегда сложно входить в новый коллектив, поэтому я взял на себя роль молчуна: нигде не высовывайся, делай, что делают другие. Умней!

Я умнел.

Ещё.

И ещё.

Именно там учась, начались первые позывы онанизма. Тем более телевидение призывало к этому, да и руки тоже хотели окунуться в трусы. В свои трусы!

Никогда я, будучи подростком не ныл желанием кого-то трахнуть!.. Быть может потом, пытаясь общением и флиртом удовлетворять утраченную юношескую потребность, когда вокруг меня все хвалились, я и вовсе прозвался «бабником».

И кем?

Одиноко дроча вечерами, иногда гуляя со своими псевдо-друзьями я погружался в мир уныния и скуки, разочаровываясь в следующем дне.

Дно.

«Там страшно!»

Вдруг появилась музыка!

Я слушал целыми днями песни русских групп и зарубежных. Попсу, рок, альтернативу. Всё вперемешку. А в раннем детстве как-то в наушниках в плеере Отчима слушал «Красную плесень» и просто охуел!

Подростком, кстати, активно матерился, перенимая привычку у друга, заодно заражая других корешей. Мы все матерились, и было охуенно!

Когда я запел в стенах Лицея, почему-то на меня возложили роль некого просветителя, хотя я никогда не понимал смысл этих песенок. Они были на русском, но пел я их, казалось мне, иногда фальшиво!

«Я не так умён» — говорили мозги.

Тем не менее, я пел и заодно писал стихи. О стихах узнали раньше.

Мой преподаватель по русскому всегда меня восхищал. Милая девушка подарила мне минуты счастья, когда хвалила мои работы! Я чувствовал свою ценность и оправдание того, что живу.

Будущее казалось ясным.

Я — поэт!

Я написал триста стихотворений и понял, что в них никто не нуждается.

Появился Интернет!

Читатели Стихи.ру не принимали мою юность, поэтому я и вовсе отчаялся. Бросил стихи, начал увлекаться музыкой и математикой!

Точно помню, что мне нравилась геометрия, зато я не любил черчение! Потом и математика разлюбилась, но я иногда понимаю всю ценность этой науки.

Пока моё лицо украшало мёртвые стены Лицея, я успел влюбиться в нескольких девочек, которые так и не смогли ответить мне взаимностью. Я был крайне необщителен с противоположным полом. Моё восхищение им переходило в крайность. Я боялся к ним подходить.

Пытаясь это разрушить, я названивал на всякие номера по мобильнику, — не знаю, где их брал, — и общался с девчулями. Иногда с ними виделся. Редко видел красивых… Во всяком случае, не помню ни одного случая.

Разочаровавшись в молодости своей, я попал ещё и в дивную ситуацию: моя трусость не знала границ, и я не умел драться. Поэтому мне пришлось быть избитым несколько раз по причине того, что я просто не понравился кому-то чем-то.

Здесь и были основные проблемы моего подросткового периода. Эти люди вокруг меня казались мне злыми. Здесь была война! Я иногда думал, что меня правда могут убить.

Седые волосы начали вылезать из меня-подростка.

Я боялся этих детей, а более младшие меня пугали ещё больше. Они же напрочь ёбнутые!

Сейчас понимаю, что страшно теперь боюсь вас всех обидеть, поэтому, наверное, обижаю и себя. Я до сих пор не понимаю своих взглядов насчёт писательства. Мне кажется, что я буду писать всю жизнь, но нужно ли это кому-то?..

Чему такой может научить?

— Теперь я просто наслаждаюсь!..

«Иногда нужен выбор. И я его сделал.

Неужели нужно столько поколений ошибаться, чтобы получить очередную ошибку и переделывать её?..

И не нужно ли всё это прекратить?

Айм э крип, айм э вэрдоу…

ШИЗ РАНИН АУТ ЭГЭН

ШИИИЗ РАНИНАУТ ШИ РАН РАН РАААААААААН

Это пою я. Сейчас. Правда.

Я неплохо пою, на самом деле.

И мне за это стыдно. Ведь я не должен быть лучше остальных, а кто-то вправе посчитать меня лучшим!.. Пусть ими будут мои близкие. Мне не так одиноко, чтобы я рылся в чужих жизнях. Мне и в своей купаться ещё долго.

Просто хочется вдохнуть что-то в тех, кто вообще перестал двигаться.

Цепляться нужно, может быть, не за стул, не за монитор перед стеной, стоящий наклонённым, так, чтобы было удобно писать всё это?

Может быть, пойти погулять, нет?.. Хаха! Ты не удивителен!

Шизик!

Я переехал в другой город, сбежав таким образом от проблем с другими подростками, с девушками и вообще с жизнью неудачника.

Жил с однокурсником в одной из комнат, — смотреть с дороги — слева вход, наша комната; дальше комната ещё двух пацанов, которые там жили; они взрослей, заканчивают учёбу. И каждый день в ботинках грязных, в верхнем проходят до своей комнаты по нашей. Отгородились шкафами, но один из них, выше и симпатичней другого водил тёлок иногда: не ебу, что они там делали, но мыться-то мы ходили к ним в комнату. Такая общага длилась два года.

Вспомнилось из детства:

Лежали с дядей на полу, он пьяница; курили мы, короче. Помню, как он передавал мне папиросу. Я его сильно любил. Да и люблю до сих пор. Он часто читал книги. А я вообще их ненавидел!

Как-то мы ссорились, и он крикнул, что я стану наркоманом. Не думаю, что это произвело на меня сильный отпечаток, но всё-таки привело к написанию романа «от 60 до 65», который до сих пор я не готов показать публике.

Не готов я также сказать, в каком возрасте написал его, ведь дописывать я его буду, будто «Мону Лизу», возможно, всю свою жизнь.

/это, кстати, неправда и сейчас 2016 год, когда я в последний раз притрагиваюсь к этой работе в качестве редактора — она меня заебала, потому что мне нужно писать следующий роман под названием «Африка».

Я бросил учёбу сразу же, не продержавшись и половину первого курса. Купил электрогитару, но так и не научился играть — продал её к чертям, потратив всё на хавку и выпивку.

На учёбу, банально, я не ходил, потому что хотелось спать. В те дни я начал работать, так как хотел многое купить. Искал себе группу, но каждый день приходил домой совершенно опустошённым и разочарованным. Девушек вообще не было.

С соседом постоянно ссорились.

Начал вылезать из дома чаще обычного, чтобы найти друзей и девушку.

Несколько раз знакомился с противоположностями на улице, что привело к нескольким коротким отношениям. Были и длинные, закончившиеся моей наркоманией.

Депрессивная юность всегда давала мне по мозгам, но большой город преобразовал всё это в тяжёлые удары молотом по башке! Все постоянно спешили куда-то, а я совсем не годился для подобной суеты.

Но мне всегда нравились пейзажи из окна: с одной стороны был парк, деревья; а с другой — быстрая дорога с машинами и жизнью.

Однажды меня ограбили у метро. Я сам отдал от страха им деньги. Как ещё не расплакался. Это часто было в школе. Меня там жутко доставали.

Помню как-то в первом классе, мы собирались в школе, и меня ударил какой-то мальчишка по животу. Ни за что! Потом я бежал до дома по улице, часто смотря позади: пусто. Я радовался и бежал, что жив!

Как-то играли мы с пацанами в разрытой яме. Кидались глиной друг в друга. Так кто-то мне камнем прямо в глаз зарядил. Я убежал домой в соплях и слезах.

Однажды друг познакомил меня с сигаретой. Потом я у мамки постоянно воровал их. Она прятала пачку в один из отделов плитки. Внизу.

А как-то была походу вечеринка у бабушки в шестиквартирке, так я увидел «Беломор» и затянулся. После этого, кажется, я и вовсе перестал курить.

Так размыто о своём прошлом никто, наверное, и не рассказывал. Но те, кто всё понял. Хм…

«Добро пожаловать

ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ

БУМ БУМ

БУУУУУМ

Бум бум

Бжж бжж бжж

Бж бж бж… бЖЖЖЖЖЖ

ГОЛОД

Денег не было; пришлось голодать. Разум мутным становился, а тело жадно ворчало: пузыри так и ломились, /казалось, будто/ через тонкую плёнку, усыхающей со временем, и рвущейся после секунды забытья; вечности. Гусеницы видят ли бабочек?..

— Ну, может быть, на горизонте!

Уснул.

— Так! Сняли декорации! — пищат по рации.

— Камеру выключи! Паш, ну!

Пап. Пап. Пап.

Кто-то слонялся, спотыкаясь о заборы, падая, крича на вечную природу; ошибки вписываются в систему, забываются, вписываются вновь, забываются, вписываются вновь…

ГОЛОД

Я проснулся. Во рту воняло блевотиной и поносом. Я по привычке закурил, потом выплюнул; блеванул. Выплюнул вновь.

Дойти до ванны я не мог, поэтому лежал дальше. Справа воняло блевотиной.

«Чёрт. Прямо на постель!..» — стыдливо сказали мысли. Стыдливо скрылись, уразумели, что худо дело.