Геном <-> мозг <-> тело <-> культурная среда <-> общество <-> Вселенная. 3 страница

Эмпирическая многоаспектность современной психофизио­логии особенно ярко проявилась в обращении Оргкомитета со­зданной в 1982 году Международной организации по психофи­зиологии к научным обществам и организациям. В этом доку­менте психофизиология определяется как наука, «которая изуча­ет физиологию психологических функций и взаимоотношения мозга, тела и поведения живых организмов в соотношении с ок­ружающей средой» и «включает среди прочих следующие облас­ти исследования: ощущение и восприятие, обучение и память, эволюция и развитие поведения, мотивации и эмоции, агрессия и защита, центральная и автономная нервная система, нейрональные связи, синаптическая передача, межполушарные связи, церебральная доминантность, психосоматические расстройства,

биологическая обратная связь, стресс, психофармакология, че­ловек в воздухе и космосе, физическая активность и спорт» [Commettee...l981].

Эмпирическая многоаспектность рассмотрения мозговых про­цессов, включавшая вначале лишь психологические и физиоло­гические аспекты, в настоящее время значительно увеличилась в связи с тем, что эти процессы стали также предметом интереса многих других наук как гуманитарного (социология, лингвисти­ка и т.д.), так и биологического (нейрохимия, молекулярная био­логия, генетика) направлений. В этих науках за последние годы достигнут весьма значительный прогресс, причем проводимые в огромном числе работ психолингвистические, нейролингвистические, психофармакологические, психогенетические и т.д. со­поставления сталкиваются с теми же трудностями, что и психо­физиологические сопоставления, и выдвигают проблему согла­сования различных аспектов рассмотрения в рамках единого эво­люционного феномена — мозговых процессов, которые оказы­ваются одновременно и психическими, и физиологическими, и биохимическими, и молекулярно-биологическими, и информа­ционными, и энергетическими, и биофизическими, и т.д., в за­висимости от аспекта рассмотрения, диктуемого той или иной традиционной наукой.

Масса данных, полученных при исследованиях мозговых про­цессов методами разных наук «... становится на уровне эмпирии необобщаемой — она представляет собой конгломерат знаний, который со временем захлестывает науку» [Пономарев 1982, с. б]. В этой ситуации происходит, как считает Я.А. Пономарев, «пере­ход к новому типу знаний, действенно преобразующему...Осо­бенность нового знания состоит в том, что место субъективных критериев расчленения явления, выделения его отдельных сто­рон, аспектов, занимают объективные критерии... В качестве объективных критериев расчленения явлений используются струк­турные уровни его организации — трансформированные этапы развития» [там же, с. 7].

По-видимому, психофизиология в настоящее время вступает в этот, пятый этап развития, который представлен системным подходом. Системный подход в психофизиологии не является однородным или единым направлением; общим, пожалуй, явля

ется лишь признание того факта, что любая «функция», что бы под этим ни понималось, осуществляется не отдельными струк­турами или нейронами, а их системами [Анохин 1940, 1968, 1975, 1978, Бехтерева 1971, Джон 1981, Ливанов 1972, Лурия 1973, Маунткасл 1981, Судаков 1984 и мн. др.].

Как мы уже отмечали, подходы, занимавшие доминирующее положение на различных исторических этапах развития пред­ставлений о соотношении психики и мозга, имеют место и в современной литературе. В частности, подход «наивного здраво­го смысла» виден в работах, где даже без регистрации активнос­ти мозга, а лишь на основании измерения времени реакции или отчетов испытуемых делаются выводы о том, «возбуждение» ка­ких структур мозга лежит в основе тех или иных «психических процессов». Проблема соотношения психики и мозга часто ре­шается и умозрительно, при сопоставлении физиологических данных с результатами изощренной философской рефлексии. Этап развития психологии, независимого от действительного решения психофизиологической проблемы, также не завершил­ся. Он представлен такими высказываниями как «психические события, ведь, происходят не в голове, как нейрофизиологические события» [Зинченко 1977, с. 118], или «субъективная сторо­на внутреннего мира личности не является предметом нейрофи­зиологии, поскольку она не является предметом науки вообще» [Симонов 1981, с. 8]. Сюда же примыкают и публикации некото­рых физиологов, откровенно признающих дуализм и даже триализм, нейропсихологов, обнаруживающих «локализацию высших психических функций», а также «чисто физиологические», или «наивно физиологические» работы, в которых описываются ре­зультаты все еще имеющих место исследований условных реф­лексов. Наибольшим числом публикаций представлена в настоя­щее время, по-видимому, сопоставляющая психофизиология (в самых разных вариантах, но преимущественно — использующая категории компьютерной метафоры) и значительно меньшим, но все возрастающим числом публикаций — системный подход.

Некоторые количественные представления о динамике идей психофизиологии дает анализ тем физиологических исследова­ний в АН СССР: тема «Механизмы условного рефлекса» еще в 1964—65 гг. занимала 41,6% общего числа тем по нейрофизиоло

гии и высшей нервной деятельности, а в 1981—1985 гг. — только 7%. Возросло же за этот период относительное число таких тем как «Механизмы памяти» (от 1 до 7%) и «Системные основы поведения» ( от 4 до 6,8%) [Костюк 1983, с. 31].

Таким образом, системный подход в психофизиологии, по­зволяющий, на наш взгляд, решить проблему действительно объективного изучения субъективной реальности, в настоящее время противостоит, главным образом, сопоставляющей психо­физиологии. В этой психофизиологии основными являются пред­ставления о «самостоятельности» общей психологии, «самостоя­тельности» нейрофизиологии и о возможности их сопоставле­ния. Рассмотрим основания этих представлений.

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ

Как мы уже отмечали, любые представления о психических процессах, состояниях и т.д. не могли сформироваться иначе, чем как обобщенные статистические характеристики или аспек­ты рассмотрения внешнего поведения. Представления о струк­туре субъективного мира или о «психических процессах» скла­дывались под воздействием определенных практических потреб­ностей и изменялись с изменениями этих потребностей, что ясно видно как при анализе причин распада интроспективной психо­логии на школы [Johnson 1980], так и при сравнении психологи­ческой терминологии различных исторических эпох. Даже наи­более глобальное дробление субъективного мира не оставалось постоянным. Очень древнее разделение психики на ум, волю и чувства кажется связанным с выделением первых социальных ролей в примитивных человеческих обществах: жрецов, вождей и рядовых членов племени [Фрезер 1980]. С.Л. Рубинштейн, на­пример, отмечал, что «необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психических явлений на ин­теллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удер­жано. Первичным, основным является двучленное деление пси­хических процессов на интеллектуальные и аффективные, в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII — XVIII веков» [1957, с. 269]. В настоящее время принимается,

что «должно быть преодолено традиционное расщепление лич­ности на мотивационную, волевую, познавательную сферы» и предлагается анализировать личность в терминах «динамических смысловых систем» [Асмолов 1984, с. 62].

Нет объективных оснований и для более мелкого членения психики на «единицы». Как отмечает Б.Ф.Ломов, «что только не пытались рассматривать в качестве такой «единицы»: и ассоциа­цию [Миль, Бэн, Спенсер, Ярошевский 1977], и гештальт [Вертгаймер 1923 и др.], и знание [Выготский 1982], и элементарный акт отражения [Рубинштейн 1946], и ощущение [Ананьев I960], и действие [Рубинштейн 1946, Леонтьев 1983] и др. Все эти еди­ницы выбирались в зависимости от того, какую из базовых для психологии категорий исследователь брал в качестве главной или даже единственной. Каждая категория по существу может быть основанием для выделения соответствующей «единицы» бытия человека и его психики» [Ломов 1984, с. 75].

Тем не менее, психологи продолжают оперировать именно исходным первичным разделением психики на познавательную, волевую и эмоциональную сферу. Рассмотрим познавательную ситуацию, например, в психологии восприятия. Как отмечает Б.Ф. Ломов, «когда изучается, например, восприятие, то обнаружива­ется, что в принципе невозможно создать условия, которые по­зволяли бы отпрепарировать его от памяти, мышления, эмо­ций и т.д.» [1984, с. 75].Если учесть также, что восприятие невоз­можно отпрепарировать и от действия [...], то становится оче­видным, что, в отличие от философско-гносеологической кате­гории восприятия как отражения целостного объекта, для выде­ления отдельного «психического» процесса восприятия никаких оснований не существует. Восприятие — это лишь аспект рас­смотрения целостного соотношения субъекта со средой. Даже выделяемые различные «модальности» восприятия, такие как зрительные, слуховые и т.п. образы, оказываются лишь аспектом рассмотрения этого целостного соотношения, так как при реше­нии испытуемым «зрительной перцептивной задачи» никаких оснований сомневаться в том, что он соотносится со средой и с помощью других анализаторов, не существует. Такая же путани­ца существует и в психологии памяти: то память представляется как одна из психических функций наряду с другими, такими как

восприятие, мышление, воля и т.п., то как некоторое свойство других функций, и тогда говорят об эмоциональной памяти, сен­сорной памяти, моторной памяти и т.п.

Не большую определенность в эти «процессы» вносит и пси­хология деятельности. Эта психология, введя на место «процес­сов» иерархию «деятельность, действие, операция», по существу лишь заменила рассмотрение внешнего поведения с разных сто­рон на рассмотрение его с разного расстояния, сохранив при этом фактически и «процессы» в виде перцептивной, мнемической, интеллектуальной и т.п. деятельности.

Когнитивная психология в действительности лишь переиме­новала процессы, принимавшиеся в психологии восприятия, ис­пользовав кибернетическую терминологию, как это хорошо по­казано Б.М. Величковским [1982].

Не меньшая путаница наблюдается и в сфере «чувств». Как отмечает В.К.Вилюнас, «большую путаницу в психологию эмо­ций вносят терминологические расхождения. В какой-то мере они заложены уже в повседневном языке, позволяющем нам на­зывать, например, страх — эмоцией, аффектом, чувством или даже ощущением, или объединять под общим названием чувства такие различные явления как боль и иронию, красоту и уверен­ность, прикосновение и справедливость» [1984, с. 5]. То же мы находим и у A.H-Леонтьева: «в пестром перечне мотивов можно обнаружить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током» [1975, с. 189]. Действительно, даже такое обычное явление как голод, может одновременно рассматриваться и как эмоция, и как мотивация, и как чувство, и как ощущение, и как потребность в пище.

Значение эмоций во всех сферах человеческой жизни признает­ся первостепенным, и в настоящее время это психологическое по­нятие — эмоция, появившееся как обобщение различных чувств бытовой и первобытной психологии, употребляют также и социо­логи, и физиологи, и клиницисты, и т.д. Тем не менее, вопрос «Что такое эмоция?» до сих пор кочует из одной публикации в другую и не имеет однозначного ответа, также как и не существует обще­принятой классификации эмоций. Как мы уже отмечали, все мно­гообразие чувств Б.Спиноза свел к нескольким основным — жела­нию, удовольствию и неудовольствию, из комбинации которых и

выводится любовь и ненависть, надежда, страх, уверенность, отча­яние, веселость, подавленность, зависть, презрение, сомнение, са­момнение. В других исторических условиях в основу классифика­ции эмоций кроме удовольствия и неудовольствия закладывались еще возбуждение и успокоение, напряжение и разрешение [...] или «согласно военной науке... наступление (преодоление), оборона (за­щита, сохранение) и отступление (утрата ранее занимаемых пози­ций)» [Симонов 1981, с. 141].

Из всего сказанного становится ясно, что сфера «чувств» опи­сывает определенные характеристики целостного поведения, прежде всего, социального, которое характеризуется специаль­ными сигнальными признаками, такими как улыбка или виля­ние хвоста, угрожающие позы или рычание, и т.п.

«Понятие воли в современной психологии представляет со­бой, вообще говоря, конгломерат разнородных составных час­тей, неизвестно как между собой связанных. Оно включает: а) стремление, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности» [Рубинштейн 1957, с. 267]. Поскольку стремление и желания фигурируют также и в сфере чувств, а волевые действия — в восприятии, то очевидно, что понятие воли, точно также как и все остальные понятия интроспективной психологии, характе­ризуют лишь внешнее поведение, определенный, социально обус­ловленный аспект его рассмотрения. Несамостоятельность этого понятия отражена также и в том, что часто его рассматривают как «борьбу мотивов».

Присоединяясь к оценке состояния современной психологии, данной Г.И.Дубровским: «Термин «психическое» — один из са­мых широко употребляемых в современном научном обиходе — влечет за собой пестрый шлейф, сотканный из различных зна­ний и смыслов, и в таком виде он фигурирует в качестве крае­угольного камня психологии, отражая ее теоретическую несоб­ранность» [1971, с.162], отметим, что вопрос о том, из каких «про­цессов» или «элементов» состоит внутреннее субъективное отра­жение, принципиально может быть решен с научной объектив­ностью только изучением самой субъективной реальности, при­чем не по ее проявлениям во внешнем поведении и не самонаб­людением, а научными объективными методами, т.е. при изуче­нии мозговых процессов.

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ НЕЙРОФИЗИОЛОГИИ

Теперь мы рассмотрим познавательную ситуацию в «самосто­ятельной» нейрофизиологии, феномены которой сопоставляют­ся с описанными выше «психическими» процессами. Представ­ления о физиологических (телесных) процессах в мозгу сложи­лись в рамках медицинской практики по аналогии с телесными, физиологическими процессами в почках или печени и тесно свя­заны с понятиями структуры и функции. Понятие структуры возникло при описании мозга как тела, отражением чего являет­ся, например, то, что еще в XVII веке проводили «аналогию между бугорками, округлыми выпуклостями и отверстиями этой облас­ти (ствола мозга) и лучше известными элементами мужской про­межности» [...]. И современная терминология, относящаяся к морфологии мозга, состоит из таких терминов как «червь» и «мор­ской конек», различные «бугры» и «бугорки», «мост» и «акве­дук», «ручки» и «ножки» и т.п. Выделение структур мозга по ги­стологическим признакам столь же неопределенно: неясно, на­пример, можно ли считать корковые поля, отличающиеся по количеству слоев, различными структурами, или такими струк­турами надо считать слои вне зависимости от того, какие поля они занимают.

Понятие же функции возникло в практике целенаправленно­го изготовления орудий труда [...], является синонимом «назна­чения» и предполагает творца, соединяющего детали в единую машину. «Структурно-функциональный подход» и реализует изу­чение мозга как машины, состоящей из структур, выполняющих различные функции. По каким же критериям и какие именно функции существуют у структур мозга? Сначала, как мы уже от­мечали, эти функции выделялись как взятые с обратным знаком симптомы поведенческих изменений при повреждениях разных структур. В настоящее же время осознано, что этот путь являет­ся тупиковым. Так, У. Наута и М. Фейртаг, пишут: «Возьмем, например, такую структуру мозга как субталамическое ядро. Его разрушение у человека ведет к моторной дисфункции, известной под названием гемибаллизма, при которой больной совершает непроизвольные движения, как бы бросая мяч. Следует ли отсю­да, что нормальной функцией субталамического ядра должно быть

подавление движений, напоминающих бросание мяча? Конеч­но, нет; данное состояние больного только дает представление о работе центральной нервной системы, выведенной из равнове­сия отсутствием субталамического ядра.» [1982, с.84]. Разруше­ние и стимуляция одних и тех же структур часто дают довольно сложную симптоматику, что приводит к тому, что различные ав­торы приписывают совершенно разные функции одним и тем же структурам. Неудивительно, например, что гиппокампу при­писывается более 30 функций, в том числе такая как «детекция прагматической неопределенности» [...].

Неопределенность с выделением структур по морфологичес­ким признакам привела к тому, что структуры стали выделять по функциональным признакам. В отсутствие возможности регист­рировать активность нервных клеток в поведении представления о мозговых процессах и о функциях структур мозга могли быть только метафорическими. В зависимости от того, мыслился ли мозг как «регулятор животных духов» или «коммутатор», ком­пьютер, Фурье-преобразователь, установка для голографии или «машина для психики», изменялся и набор постулируемых фун­кций его структур. Широко распространенные представления о существовании «сенсорных структур», «моторных структур» и т.п. отражает коммутаторные представления. Как пишут У. Наута и М. Фейертаг, «...весь головной и спинной мозг человека — это великая промежуточная сеть, за исключением явно немногих мил­лионов мотонейронов. А когда «великая промежуточная сеть» начинает включать 99,98 процента всех нейронов, составляющих центральную нервную систему, этот термин теряет большую часть своего смысла: он начинает отражать саму ту сложность, с кото­рой каждый должен столкнуться при попытках постигнуть не­рвную систему. Этот термин остается полезным только как на­поминание о том, что большая часть нейронов мозга не принад­лежат ни к сенсорным, ни к моторным» [1982, с.87].

Убеждение в том, что в каждой структуре протекает специфи­ческий для нее «физиологический процесс», под которым обыч­но понимается «возбуждение» этой структуры, возникло не на основе экспериментальных данных, а выведено из механисти­ческого принципа «единство структуры и функции», согласно которому функция структуры выполняется при ее возбуждении.

Какие структуры и какие функции при этом имеются в виду, ясно из вышеизложенного. Прямое изучение активности различ­ных структур у бодрствующих животных в поведении уже давно показало, однако, что таких физиологических процессов, как возбуждение структуры, не существует. С одной стороны, в лю­бой структуре нейроны весьма разнообразны и не работают как один: в любую миллисекунду одни из них дают спайки, а другие молчат; в следующую же миллисекунду картина может быть об­ратной. С другой стороны, в самых разнообразных областях моз­га была обнаружена сходная суммарная электрическая активность, сходная последовательность компонентов вызванных потенциа­лов, сходная по организации во времени нейрональная актив­ность [Швырков 1978]. Другими словами, в поведении в любой момент имеют место только общемозговые системные процес­сы, общие для некоторых нейронов в разных структурах, и не существует каких-либо «зрительных физиологических процессов» в зрительной коре или «моторных физиологических процессов» в моторной, также как и последовательного возбуждения этих структур даже при нанесении стимула [Швырков 1978, Алексан­дров 1989]. Большинство современных исследований нейрональ-ной активности в поведении направлено на выяснение «струк­турной» специализации нейронов, выясняются функции нейро­нов латерального коленчатого тела или функции нейронов гип-покампа и т.д. Уже сама постановка вопроса предполагает, что нейроны одной и той же структуры имеют сходные функции, а нейроны разных структур — разные функции. Это заставляет сопоставлять активность нейронов сенсорных структур с пара­метрами стимулов, нейронов моторных структур — с биомеха­ническими характеристиками движений и т.д. Очевидно, что при таком анализе может быть изучена связь активности нейрона только с предполагаемой функцией; возможная же связь актив­ности того же нейрона с другими функциями и само существо­вание изучаемой функции остаются принципиально непроверя­емыми. В соответствии с этим подходом считается, что импуль­сная активность нейрона является его реакцией на синаптический приток и соответствует выполнению им той или иной фун­кции: в сенсорных структурах — кодирование информации, об­работка информации и т.д., а в моторных — генерация команд и двигательных программ.

Эти представления о происхождении и судьбе спайков отдель­ного нейрона формировались на основе данных, полученных на наркотизированных животных или на препаратах при использо­вании коммутаторной или компьютерной метафоры, которые, как мы считаем, совершенно неприемлемы при анализе нейрональной активности в поведении. Как известно, к центральному нейрону конвергируют тысячи окончаний. Аксон этого нейрона также может иметь тысячи контактов с нейронами, расположен­ными в различных областях мозга. Ситуация на входе, т.е. на мембране нейрона, меняется каждую миллисекунду, и, как по­казывают микроионофоретические исследования, два соседних выходных спайка могут иметь совершенно различное происхож­дение по входу и медиаторному обеспечению [Безденежных 1986]. Поступая к постсинаптическому нейрону, два последовательных спайка пресинаптического нейрона войдут в состав разных со­стояний на мембране, созданных тысячами других входов, а один и тот же спайк пресинаптического нейрона застанет раз­ные ситуации на двух разных постсинаптических нейронах. Нам представляется очевидным, что в такой ситуации какое-либо кодирование номером канала и какая-либо передача информа­ции или возбуждения через нейронную цепь совершенно невоз­можна. Невозможно представить себе и кодирование нейроном сообщения частотой импульсов или их распределением во вре­мени, т.к. для генерации каждого спайка постсинаптический ней­рон даже по традиционным представлениям суммирует сиюмиллисекундные эффекты всего синаптического притока, а не ждет какой-либо последовательности спайков конкретного пресинап­тического нейрона, игнорируя все остальные влияния, также как сам пресинаптический нейрон лишен возможности сформиро­вать какую-либо собственную последовательность спайков, от­личающуюся от динамики синаптического притока в целом. Рас­смотрев гистологическую картину связей между клетками мозга, У.Наута и М.Фейертак заключают: «Если бы эту ситуацию опи­сали инженеру-электронщику, он, вероятно, отнесся бы к ней неодобрительно; он сказал бы, что от такой схемы нечего наде­яться получить что-либо, кроме шума» [1982, с. 97]. Если же учесть, что генерация спайков нейроном находится, по крайней мере, в значительно более сложных отношениях с синаптическим при­током, чем предполагается суммационной гипотезой, и зависит

от синтеза рецепторных белков мембраны и других внутрикле­точных метаболических процессов [Анохин 1974], то становится ясно, что нейроны просто не могут выполнять приписываемые им функции.

Широко распространенное убеждение в том, что нейрон реа­гирует на синаптический приток, в действительности вытекает лишь из картезианской парадигмы и также не обосновано, как и убеждение в том, что поведение целого организма представляет собой «реакции на стимул». Изменение реакции нейрона на один и тот же синаптический приток при изменении его состояния с помощью микроионофоретического подведения различных ве­ществ [Безденежных 1986] и очевидная эндогенность активнос­ти «нейронов-пейсмекеров», в том числе даже изолированных [Греченко 1982], как нам представляется, прямо противоречит этому убеждению.

Таким образом, мы приходим к заключению, что «самостоя­тельная нейрофизиология» не располагает обоснованной кон­цепцией деятельности мозга; «физиологические процессы» в от­дельных структурах мозга — это лишь теоретические конструк­ции, вытекающие из той или иной метафоры.

О СОПОСТАВЛЯЮЩЕЙ ПСИХОФИЗИОЛОГИИ

Нам представляется очевидным, что сопоставление теорети­ческих конструкций чистой нейрофизиологии с теоретическими конструкциями той или иной чистой психологии принципиаль­но не может дать каких-либо результатов, имеющих отношение к реальности. Сопоставление «психических» процессов с физио­логическими процессами — это лишь переформулировка про­блемы соотношения души и тела, возникшей из первобытного дуализма. Признание раздельного существования в мозгу души и тела заранее обрекает любые последующие сопоставления пси­хических и физиологических процессов, якобы подчиняющихся различным закономерностям, на возврат к тому же исходному дуализму, из которого родилась сама проблема [...].

Сопоставляющая психофизиология не только неизбежно дуа-листична, но и не располагает результатами, которые не были

бы заранее заданы методикой. Очевидно, что если изучать меха­низмы зрительного восприятия в зрительной коре, то любой фе­номен будет отнесен к этим механизмам. Вопрос же о существо­вании самого процесса восприятия просто не может быть ни ре­шен, ни даже корректно поставлен. Сопоставляющая психофи­зиология не позволяет даже поставить вопрос об объективном изучении субъективной реальности, так как принимает, что объек­тивные методы изучения активности мозга дают информацию лишь о физиологических процессах, в то время как законы субъек­тивного отражения считаются «уже известными» из той или иной психологии, метафоры или здравого смысла. Как справедливо отмечает А.НЛеонтьев, «дело в том, что никакое прямое соотне­сение между собой психических и мозговых физиологических процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернати­вы, которые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма с вытекаю­щим из него сведением психологии к физиологии; либо, нако­нец, это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаи­модействия, которая допускает действие нематериальной психи­ки на материальные процессы, протекающие в мозге. Для мета­физического мышления никакого иного решения попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же альтернативы»[1975, с.7]. Более того, признание раздельных и качественно специфических психических и физиологических процессов в структурах мозга ведет даже и к теоретическому зап­рету на сопоставление этих процессов. Так, И.П.Павлов указы­вал: «Как показывают все приведенные опыты, вся суть изуче­ния рефлекторного механизма, составляющего фундамент цент­ральной нервной деятельности, сводится на пространственные отношения, на определение путей, по которым распространяет­ся и собирается раздражение. Тогда совершенно понятно, что вероятность вполне овладеть предметом существует только для тех понятий в этой области, которые характеризуются как поня­тия пространственные. Вот почему ясной должна представлять­ся мысль, что нельзя с психологическими понятиями, которые по существу дела не пространственны, проникнуть в механизм этих отношений. Надо показывать пальцем: где было раздраже-

ние, куда оно перешло? Если вы живо себе это представите, тог­да вы поймете всю силу и правду того учения, на котором мы стоим и которое разрабатываем, т.е. учения об условных рефлек­сах, которое совершенно исключило из своего круга психологи­ческие понятия, а все время имеет дело только с объективными фактами, т.е. с фактами, существующими во времени и простран­стве [1949, с. 385].

Психические же процессы описывают совершенно иную ре­альность. Как справедливо отмечает Л.М.Веккер, «конечные ито­говые характеристики любого психического процесса в общем случае могут быть описаны только в терминах свойств и отно­шений внешних объектов... так, восприятие или представле­ние... нельзя описать иначе, чем в терминах формы, величины, твердости и т.д. воспринимаемого или представляемого объек­та. Мысль может быть описана лишь в терминах признаков тех объектов, отношения между которыми она раскрывает, эмоция — в терминах отношений к тем событиям, предметам или лицам, которые ее вызывают, а произвольное решение или волевой акт не могут быть выражены иначе, чем в терминах тех событий, по отношению к которым соответствующие действия или поступ­ки совершаются» [1974, с. II]. С позиций психологии, как счи­тает Л.М.Веккер, может быть предложен другой выход из несо­поставимости психических и физиологических процессов. Он состоит в том, что поскольку «прямое построение ... картины восприятия, чувства или мысли... из материала «стандартных нервных импульсов или градуальных биопотенциалов... осуще­ствлено быть не может», то «... эта неформулируемость харак­теристик психических процессов на физиологическом языке внутренних изменений в их субстрате является оборотной сто­роной их формулируемое™ лишь на языке свойств и отноше­ний их объекта» [там же, с. 14—15]. Надо отметить, что заклю­чение Л.М. Веккера было совершенно логично сделано им из морфо-функциональной посылки: «любой психический процесс, как и всякий другой акт жизнедеятельности человеческого орга­низма, представляет собой отправление какого-либо из его ор­ганов» [там же, с. II].

Обе эти крайние точки зрения по-существу имеют одно и то же объективное основание в несопоставимости физиологичес-

ких и психических процессов, представления о которых разра­ботаны в двух «самостоятельных» науках. Таким образом, как с физиологической, так и с психологической точек зрения, осно­вывающихся на морфо-функциональном подходе, представле­ния о психических и физиологических механизмах оказывают­ся несопоставимыми. Вне зависимости от желания исследова­теля сама процедура сопоставления психических и физиологи­ческих процессов или феноменов ведет к дуалистическому ре­шению психофизиологической проблемы. Одни авторы откро­венно принимают этот дуализм, другие — отвергают его [...]. Однако, вся история развития сопоставляющей психофизиоло­гии показывает, что она оказывается совершенно бесплодной и бесполезной для физиологии и психологии, так как вместо изу­чения единого эволюционного феномена мозговых процессов, т.е. единой психофизиологической реальности, заставляет лишь сопоставлять физиологические и психологические представле­ния об этой реальности.