Любовь в эпоху офисных супермаркетов Глава I 4 страница
После слов Кайла наступила многозначительная тишина. Стив воспользовался случаем, чтобы получше вспомнить сегодняшний магазин канцтоваров, нелепый ангар, доверху набитый китайским барахлом и маленькими детьми, продавцы которого любезны, как багажная лента в аэропорту. Стив, а ведь ты в самом деле можешь написать об этом книгу. Можешь. Возьми с собой блокнот. Притворись, будто ты антрополог – антропологи могут делать что угодно и при этом казаться умными. Как знать, а вдруг среди вороха уцененных дисков, виниловых папок и компьютерных программ тебе встретится прекрасная идея для книги.
Стив опомнился: уж очень долго они молчали (ах да, мы обсуждаем идиотский роман этого идиота), и украдкой посмотрел на жену: пальцы в бриллиантовых кольцах сцеплены на груди, глаза влажные от слез.
– Какая потрясающая… глубина! – воскликнула Глория, бросив на Стива насмешливый взгляд. – Так просто и одновременно так жизненно! Прямо чувствуешь, как в этой книге бьется кровь. И ведь проданы уже миллионы экземпляров, верно?
– Десять миллионов, – ответил Кайл и посмотрел на книжный шкаф. – Стив, это ведь ваши романы – те, что в кожаных переплетах?
Бетани
Я должна бы сердиться на мать за то, что она тебе написала, но я не сержусь – потому что именно такими удручающими глупостями она занимается всю жизнь. Не просто пишет обычные письма (в компьютерный-то век!), но и отправляет их по почте. С маркой.
Послушать мою маму, так жизнь ее уничтожена, словно родная планета Супермена. А ведь у нее есть друзья, работа, и даже если я начну жить одна, то все равно буду рядом.
Моя мечта – съездить в Европу. Не пойму, что в ней особенного? Почему люди едут туда и возвращаются обновленными? Все их проблемы решены, да в придачу сами они становятся изысканными и остроумными. Здравствуйте, я граф Чокула. Добро пожаловать в мой шато! Сначала мы поужинаем петушиной печенкой на поджаренном хлебе, нарезанном треугольничками. Затем я покажу вам фамильный дилдо, инкрустированный драгоценными камнями, а потом мы побеседуем о социальной пользе специализированных процедурных кабинетов для наркозависимых.
Прямо не терпится узнать, в чем же там дело.
Ну да, на мою зарплату?! Ха!
Итак… Кайл. После нашего с ним разговора о смерти у меня внутри что-то щелкнуло. Да, он мне нравится. Пусть он тупой, как утюг, зато сегодня он подарил мне диск с песнями, в которых есть слово «луна». Кайл симпатичный и не считает меня уродкой, он не голубой – так почему бы не рискнуть? Мама, видно, решила, что мы будем вместе на веки вечные. Милый, пойдем в ресторан? Только сперва я захвачу свой чепчик, чтобы другие мужчины не заглядывались на меня против воли. Нет, он просто хороший парень, вот и все.
А ты…
Не знаю, как начать разговор о твоей жизни, Роджер, но меня заинтересовал образ Кайла Фалконкреста. Особенно то, что он не верит в Апокалипсис. Напрасно не верит. Как можно, живя на Земле, имея мозг, пару ушей и пару глаз, не замечать, что скоро всем нам придет конец? Это чувствуется даже во вкусе воды. Пульсирует в воздухе всякий раз, когда на сотовом Блэр звучит гнусный ретро-рингтон 80-х, «Холидэй» Мадонны.
Миру скоро конец.
Я постоянно думаю о том, как это случится. Все будет очень необычно. Вот так: стоит воскресный вечер, и я на барбекю у каких-нибудь знакомых. Меня достали солнце и толпа народу, поэтому я обхожу дом и сажусь на складной стул, мечтая, чтобы была ночь. Я наблюдаю за полетом мухи. Она меня не бесит, не достает, просто я слежу за траекторией ее полета, словно ей к лапке привязали нитку.
Внезапно муха замирает в воздухе и падает.
Замолкает весь мир: больше не слышно ни голосов с заднего двора, ни ударов мяча – только жарятся на решетке булочки для гамбургеров. Соседская газонокосилка тоже стихла.
Я сразу понимаю, что случилось – каждое живое существо на нашей планете умерло. Люди, чайки, червяки, бактерии и растения. Я смотрю на деревья, кусты и думаю: «Они еще не гниют, потому что умерли секунду назад, но это больше не деревья и не кусты. Теперь они больше похожи на срезанные цветы в вазе. Через семь дней они сгниют, как и все остальное».
Гости возле барбекю просто остановились. Замерли на месте. Это не омерзительно, не противно. У них открыты глаза.
Потом из города доносятся взрывы и глухие удары: бьются машины, падают самолеты, взрываются кремационные печи и горны. Затем наступает тишина, и я вижу, как в небо тут и там поднимаются шнурки дыма; они будто бы связывают планету со Вселенной, так их много.
Я опускаю глаза и вижу у ног мертвую ласточку. Весь внутренний двор усыпан дохлыми шмелями. Я иду в дом и поднимаю телефонную трубку – молчит. На столе замечаю вазу с георгинами. Это кажется мне забавным.
И тут мне становится дурно. Почему? Все организмы внутри меня тоже умерли: полезные бактерии, добрые вирусы и плохие, амебы всякие… Они сдохли. Наше тело ведь не просто тело, верно, а экосистема. И мой организм не выдерживает такого количества падали внутри.
Я выхожу во двор, сажусь на шезлонг и гляжу на солнце. Мне тепло, и я рада присоединиться ко всем остальным, куда бы они ни подевались. Никто не помнит о приятной стороне смерти, а ведь умирать вовсе не страшно, если знаешь, что скоро встретишься с друзьями!
На чем я остановилась? Ах да. Сижу на шезлонге, смотрю на солнце и постепенно слабею. И хоть я терпеть не могу эту желтую хрень и ее бесконечный веселый свет, через несколько минут я в него вхожу.
Шелковый пруд»: Кайл
Кайл Фалконкрест помнил свой первый день в офисном супермаркете, эту судьбоносную работу, благодаря которой ему и пришла в голову мысль поместить сюда действие второй книги. Ему было почти тридцать, и по ночам он уже видел кошмары о том, как до конца жизни продает канцтовары.
Кайл не знал, где выход. Поначалу он думал, что работа в книжном или канцелярском магазине приблизит его к пульсу современной литературы. Творчество представлялось ему полем для экспериментов – лабораторией, художественной галереей, где безостановочно рождаются новые удивительные идеи.
Кайл помнил свой первый рабочий день и первый отдел: клейкая лента, зажимы для бумаг, корректоры, ручки, карандаши и маркеры. Через год за хорошую службу ему дали бы еще один: кисти и краски, школьные принадлежности, ножницы и пробковые доски.
Он так и не привык к офисному супермаркету. Здесь было светло и чисто, но, глядя на все эти бесконечные тонны картриджей, и флешек, и линеек, и лазерных принтеров, он представлял, как все они либо кончат на мусорной свалке, либо их пепел развеют над радиационным поясом Ван-Аллена, что ускорит процесс таяния полярных льдов. Магазин воплощал собой медленный конец света. Надо было только окинуть взглядом торговые залы, сощуриться и представить, что смотришь покадровую съемку, где камера делает одну фотографию в месяц. Сменяются времена года, зимы становятся теплее, землю мало-помалу покрывает сажа. Все меньше животных и птиц пересекают автостоянку. Трава и кусты возле входа усыхают; дорогу, уходящую на запад, съедает поднявшийся океан. А люди по-прежнему покупают обложки для портфолио, удлинители, картонные коробки и – неожиданно для самих себя – жевательную резинку.
Он думал об этом, глядя на Стива, который разглагольствовал о «квинтете дверных пружин» – так называл Кайл его романы. Они не были актуальными или устаревшими, модными или вечными; книги Стива существовали в параллельном временном потоке, где само время отсутствовало. Найти такую книгу у букиниста – все равно что прочитать заметку о ребенке, задушенном родителями-наркоманами. Бедняжка. И все же Британи, разговаривая со Стивом, зачем-то играла прядью волос, словно девочка из группы поддержки, за которой приударил футболист. Неужели Кайл мог полюбить поклонницу Стивовой писанины? А жить с ней?! Нужно ввести тест на увлечение его книгами для всех пар, надумавших жениться (гомосексуальных тоже). Да, не ожидал он такого от Британи.
Кайл посмотрел на Глорию, у которой было приятное отсутствующее выражение лица – так обычно выглядят жены президентов, когда их мужья произносят речь. Она поглаживала свою селезенку.
– Когда будем ужинать? – спросил он.
Шелковый пруд»: Глория
Когда Кайл Фалконкрест задал невежливый вопрос об ужине, Глория думала о помаде. О том, какая нужна промышленная база, чтобы она могла купить себе «Рубиновый вторник» в единственном городском магазине, еще не превратившемся в «Уолмарт» (мрачная груда кирпичей, обреченная на скорую гибель). Производителям помады приходилось тайно, пока «Гринпис» не смотрит, убивать тысячи китов, обдирать с них жир и отвозить в цинковых канистрах на косметические фабрики. Там из жира делали стерильную мерзость, в которую добавляли тучу красителей и стабилизаторов. Потом крашеная дрянь затвердевала и отправлялась в пластмассовые футляры, которые позже укладывали в толстенные слои пенопласта и развозили по сложной системе шоссе и железных дорог по всему миру, а тот узнавал об их прибытии благодаря громадным рекламным щитам и Интернет-баннерам, так что миллионам глорий не терпелось их купить.
А если бы все люди на Земле внезапно отупели? Если бы они больше не могли делать помаду и вообще что-либо? Наступил бы конец света. Представьте: у всех в мире IQ внезапно опустился ниже пятидесяти. Поначалу никто бы ничего не заметил, но потом… Эй, кто забыл выключить ядерный реактор?.. Ох, ну и трудно же вести нефтяной танкер среди рифов!.. Кто-нибудь помнит, как пользоваться пожарной лестницей?.. Простите, дети, я хотела приготовить на ужин венский шницель, но забыла рецепт. К тому же у мясника сломалась машина для резки мяса, и никто не знает, как ее починить.
Потребуются считанные часы, чтобы планета «треснула, как яйцо» – эти слова Глория запомнила из старой версии «Планеты обезьян».
О, человечество!
Как ты уязвимо!
Она сама придумала последние строчки и проговорила их про себя, будто стояла на сцене. Сразу вспомнилась невыученная роль леди Виндермир, из-за которой все актеры труппы чуть не устроили мятеж. Слушайте, ну как я могу вдохнуть жизнь в леди Виндермир, если вы не даете мне самовыражаться?
Леонард пригрозил ей увольнением: «Моя милая игривая шницелька, чтобы до следующего понедельника ты выучила все слова. Да, мне нравится тебя трахать – как, впрочем, и всех остальных, – но больше я не могу тебя прикрывать. Так что прими витамин „Б“, запрись в номере какого-нибудь отеля и вызубри эти строчки, мать твою!»
Жалкий обыватель.
Мне не нужны витамины, чтобы выучить роль.
Она лениво погладила левый бок. Почему вдруг селезенка распухла и воспалилась? Странно. Впрочем, это пустяки.
Да, и что делать с ужином для Кайла и Британи? Ничего. Они молодые, могут есть реже и меньше. Спокойно проживут несколько недель на запасах жира.
Проще всего было не услышать вопрос Кайла.
Шелковый пруд»: Стив
Пока Стив в мельчайших подробностях описывал Британи родовые муки, которых ему стоили пять книг, часть его мозга размышляла над вопросом: дурак ли он в глазах Кайла? Этому молодому писателю было присуще нечто, что Стив порой замечал в самых дерзких и талантливых студентах, доставлявших ему массу неприятностей. Гораздо больше Стив любил учеников, которые приходили на лекции и, будто овощи, сидели за партами до конца семестра. Фалконкресты ничего хорошего не сулили. Юный Кайл слушал разглагольствования Стива без должного внимания и уважения, наблюдая, как Глория массирует левый бок.
У Стива забурчало в животе.
Пора еще выпить.
Но его упоенно слушала Британи, накручивая прядь волос на палец, поэтому он не замолкал. Поговорил о водных метафорах в «Цветах, конфетах и щипцах» и хотел было взяться за «Меньше, чем ничего», как вдруг у него по спине побежали мурашки. Ему представился конец света: все люди вдруг превратились в гениев.
Брррр…
Только вообразите жизнь в мире, где все пассажиры стали «штурманами» и указывают тебе, как вести машину, где каждый знает ответ на любой вопрос и хочет использовать новые возможности себе во благо. Внезапно все городские жители найдут короткую дорогу домой, и на улицах мгновенно образуются заторы. В магазинах новоиспеченные пищевые эксперты станут отбирать самые свежие и вкусные продукты, повергнув мировую экономику в глубокий кризис. Люди начнут играть на бирже и зарабатывать миллионы долларов, что приведет к обвалу мировых валют. Банки закроются. Шахтеры, сборщики бананов и рабочие на конвейере откажутся от унизительной работы и выйдут на улицы в поисках знаний. Поскольку гении не готовят, начнется массовое голодание. Толпы исключительно умного народа начнут сметать все на своем пути, быстро уничтожая запасы консервов и пищи для космонавтов.
Среди этого хаоса миллиарды людей захотят читать книги. Между приступами голода они откроют даже какой-нибудь роман Стива и сочтут его слабеньким. Первым камень бросит именно Кайл Фалконкрест – переводчик Чосера на мандаринский диалект китайского и разработчик вечного двигателя.
И он еще хочет, чтобы Стив накормил его ужином!!!
Роджер
Ди-Ди, я не маньяк и не собираюсь конфетами заманивать твою дочку в машину или вроде того, так что успокойся, ладно? Она уже взрослая и сама может принимать решения. Кстати, спасибо, что считаешь меня Вселенским Неудачником. Очень приятно.
С каких пор ты стала такой озлобленной, а? В школе ты была милым ребенком – не задавалась, ничего такого. Я помню, как расцвело твое тело, очень быстро. Поверь, мальчишки такое замечают. Все в нашем классе заметили. Ты была просто чудо. Как же мне хотелось погладить твои щечки, умереть можно! Ты сидела у окна, и весной на последних уроках твое лицо светилось солнечным ореолом. Казалось, оно сделано из чего-то несусветно нежного, вроде пушка одуванчиков, и любое дуновение ветра тебя убьет.
Помнишь школу? Я нет. Порой она мне снится: я открываю свой шкафчик или опаздываю на важную контрольную – короче, всякая символическая мура. Но не могу припомнить ни одного конкретного дня, как ни стараюсь.
А помнишь свои семнадцать лет? Я – не очень-то. Кажется, я был довольно общительный малый, и с девушками мне везло. Но… представь, что ты прилетела с другой планеты, и тебе показали бабочку и гусеницу. Поймешь ли ты, что это одно и то же? Вот так и со мной.
Наверное, воспоминания – как караоке. Когда ты уже на сцене, на экране высвечиваются слова и все тебе хлопают, ты вдруг понимаешь, что не знал и половины слов любимой песни. Только потом, когда у микрофона унижается кто-нибудь другой, ему аплодируют и громко смеются, до тебя доходит: ты так любил эту песню как раз потому, что не понимал ее смысла и видел в ней больше, чем оно есть. Тогда лучше и вовсе не знать слов своей жизни.
Ты когда-нибудь задумывалась, какой тебя помнят одноклассники? Я уверен на сто процентов, что больше всего им запомнился случай, когда во время школьной ярмарки тебя окунули в бак с водой, и у тебя лопнула бретелька от купальника. Ты покраснела, как вишневый сироп от кашля – очень смешно и нисколько не сексуально, твой сосок и все прочее.
У Бетани впереди много боли и обид. Да и у тебя тоже. Мы все ведем себя по-разному. Сходим с ума. Предаем близких. Замыкаемся в своих мирках или просто сдаемся. Ах да – еще мы умираем.
Ди-Ди, отрежь и мне кусочек пирога. Я не ничтожество и не монстр. Бетани – моя муза. Раньше я думал, что музы – идиотское понятие из далекого прошлого. Ничего подобного. Твоя дочь меня вдохновляет, сам не пойму как. Благодаря ей я начал писать свою первую книгу, и у меня все получается. Как знать, может, роман будет хорошо продаваться, и я наконец выберусь из этой дыры. Обязательно покажу его тебе – только попозже, сейчас он еще сыроват. Очень трудно подобрать нужное слово или фразу. Не хочется, чтобы книга получилась претенциозная или надуманная.
Успокойся, Ди-Ди.
Твой новоиспеченный писатель,
Р.
Бетани
Эй, Роджер, сегодня утром я видела, как ты играешь в мяч с Вэйном. Я ехала мимо на автобусе, а ты гулял в парке возле Комариного ручья. Шел дождь, но тебе он нисколько не мешал – ты выглядел даже счастливым. Словом, я решила попросить у тебя взаймы немного счастья. Оно мне очень нужно. Сегодня – Как Раз Такой День.
Утром у нас один парень покупал офисное кресло – милый такой парень, вежливый. На его карточке «Виза» стерлась подпись, поэтому я попросила удостоверение личности или водительские права. Тут он взбеленился и стал кричать, мол, я ему не доверяю, и вообще никто никому не доверяет. Я сказала, что не хочу потерять работу из-за полоски глянцевого пластика шириной в одну восьмую дюйма, с которой через два дня стирается любая надпись. Хотя на моей стороне был закон – и директор магазина в придачу, – я все равно задумалась о доверии.
Когда мне исполнилось шестнадцать, мама сказала: «Бетани, между тесными и близкими отношениями есть разница». Я спросила какая, и она ответила (перефразирую): «Если ты напьешься в баре аэропорта с незнакомым мужчиной и расскажешь ему все самое сокровенное, это еще не сделает его твоим близким. Верно, Бетани?» В общем, из того разговора я сделала вывод, что ля Ди-Ди часто напивается в барах аэропортов.
Жаль, у меня нет собаки по кличке Вэйн. Жаль, что я высмеиваю все подряд. Жаль, что у Северной Кореи нет ядерного оружия. Они просто спятили. В такие дни, как сегодня, я часто думаю о конце света. Я оглядываюсь в прошлое, к примеру в 90-е, и понимаю, как все было наивно и глупо, зато я была счастлива – ну, знаешь, немного счастья перед полосой неудач.
Мир, который я себе представляла, совершенно не похож на мир, в котором я оказалась. Наверное, все в моем возрасте это понимают и понимали еще на заре человечества. Я никак не могла ожидать, что он будет полон реактивных самолетов, клиник искусственного оплодотворения, всяких вирусов и – черт! – Гугль говорит, что есть даже свиньи, светящиеся в темноте. Наша планета обречена на вымирание: исчезают животные и возможность чуда. Оставшиеся живые твари – пусть они чирикают, блеют или мяукают – уже не живые. Это голоса мертвых, которые пытаются нас предостеречь. Согласно статистическим данным, я должна умереть примерно в 2062 году, но я не могу представить себе даже 2032-й.
Сменим тему.
Вэйн умеет улыбаться. И ему приятно носить тебе вещи. Я делю всех собак на две категории: те, что смотрят на брошенную палку как на камень, и те, что даже камень принесут обратно. По-моему, Вэйн ради тебя прыгнет в пропасть.
Черт, теперь я захотела собаку.
Пять минут спустя:
Кайл подарил мне папку, полную ореховой смеси (миндаля в ней больше всего), и мы снова поговорили о его мертвой бабушке. Мне даже стало жутко. Выходит, я теперь знаток в этих вопросах. Но Кайл нуждается во мне. Похоже, он раньше вообще ни с кем нормально не разговаривал.
Больше всего его напугала больница. Бабушка лежала в одноместной палате повышенной комфортности. Отец Кайла – идиот-недомерок с коллекцией трофейных жен, и по большей части Кайл сидел в этой палате один. Бабушка была в полной отключке, ей то и дело кололи морфий, и бедняга пытался как-нибудь отвлечься: смотрел на горы, уже присыпанные снегом, и – ты не поверишь! – пытался силой мысли взорвать самолет, прямо как Стив.
Опять меняю тему.
Блэр уволили за воровство. Скрытая камера записала, как она стырила жвачку.
Ненавижу будущее.
P.S.Вопрос: что у Ди-Ди было на завтрак?
Ответ: Несколько сигарет.
Шелковый пруд»: Стив
Прошел час, а Стив все читал гостям лекцию о своих книгах.
– Знаете, как «Бостон глоуб» назвал мой пятый роман? «Пятилеткой по миниатюризации».
– Здорово!
Тут Стив наконец понял, что пора бы и гостям дать возможность высказаться. Может, этот молодой Фалконкрест хочет о чем-нибудь нам поведать. Но потом Стив вспомнил, что Кайл – писатель, и наверняка станет говорить о своих книгах. Скукотаааааа. Стив в душе застонал, поглядел на Кайла и решил, что как хозяин обязан задавать гостям вопросы. Ни с того ни с сего он спросил:
– Скажите, Кайл… Должно быть, читать вы любите не меньше, чем писать. Какие книги произвели на вас самое сильное впечатление?
Кайл изумленно уставился на хозяина дома.
– Неужто вы задали кому-то вопрос? Поразительно.
– Чепуха. Вы ведь у меня в гостях, и, кроме того, вы писатель. А писатели всегда поддерживают друг друга. Ни о какой зависти между ними и речи быть не может. Вы даже не представляете, как я радуюсь успехам других литераторов! И мне очень интересно слушать их рассказы о своем творчестве. Так что не стесняйтесь, Кайл, откройте секрет: какие книги больше всего повлияли на вашу жизнь?
– Ну…
Кайл заговорил, и Стив честно пытался делать вид, что слушает. Сам он вспоминал вечера, когда ему приходилось задавать писателям этот же вопрос. Они обязательно упоминали жалкого выскочку Сэлинджера – напрочь лишенного фантазии писаку, у которого все произведения строились на телефонных разговорах.
Какие еще книги нравятся пишущей братии? Ах да, порнографическая жижа этого пидораса… как его? Небулов? Нунавут? Набоков? Да, Набоков с его «Лолитой». Рассуждения онаниста, увековечившего свои грязные похотливые мыслишки.
Пока Кайл говорил, Стив вспомнил один случай с этой «Лолитой». Лет десять назад группка воинствующих лесбиянок, изголодавшихся по любви, устроила семинар: они хотели убрать «Лолиту» из школьной программы. Стив, прячась от одного профессора, случайно забрел в их аудиторию, и зачинщица бунта спросила, что он думает о «Лолите». Стив ответил, что это чистой воды разврат.
– Вы читали ее сразу после публикации или недавно?
– Что вы! Я и вовсе ее не читал.
– Постойте, – сказала женщина. – То есть вы сейчас прилюдно оговариваете книгу, которую в глаза не видели?
Стив пролепетал что-то о делах и был таков.
…Щелк!
Он очнулся от короткого забытья и вновь оказался в гостиной. Вот черт, я же задал Фалконкресту вопрос! Теперь придется слушать. Ладно, Стив, соберись с силами. Раскрой уши…
Кайл говорил:
–…надо сказать, что я не очень-то верю в будущее, а прошлое и вовсе вгоняет меня в краску. И в целом я не верю людям. Они того не стоят. Лишь несколько авторов вызывают у меня доверие. Они тоже считают жизнь скоротечной, страшной и беспощадной. В «Услышанных молитвах» Трумен Капоте доносит до нас эту мысль, описывая давно исчезнувшее, почти мифическое высшее общество. Я не устаю восхищаться «Белым альбомом» и «Ковыляя в Бетлехем» Джоан Дидион; практически всем, что написал Курт Воннегут. Их произведения напоминают нам, как мрачна жизнь, и лишь редкий луч солнца порой делает ее ярче.
О ком это он говорит? Стив опять перестал слушать Кайла и вспомнил вчерашний семинар по библиографической классификации Дьюи. Потом он подумал, что даже неправильная расстановка сидений может свести на нет годы политической работы, и с тех пор, как в 80-е (после долгих и ожесточенных споров) в аудиториях появились передвижные стулья, собрания стали проходить иначе.
Фалконкрест не унимался:
– Мне нравятся книги о внезапных кризисах в современной культуре. Например, в «Уайнсберг, Огайо» Шервуда Андерсона рассказывается о столкновении сельского хозяйства и индустрии в начале двадцатого века. В «Ниже нуля» Брет Эллис описывает, как в Калифорнии доцифровой эпохи вдруг расцвели материальные ценности. «Бойцовский клуб» Паланика – мощный удар по потребительской культуре, а сочинения Балларда заставляют нас задуматься, куда катится этот мир – особенно «Сошедшие с ума». Эта книга снова и снова приводит меня к мысли, что единственная надежда человечества – дети, которые однажды мутируют и будут так отличаться от нас самих, что наши механизмы выживания покажутся им старомодными и бессмысленными.
Стив мысленно планировал следующую неделю: дюжина встреч; возможно, письмо издателю о новой книге, которую он пытается начать уже – сколько? пятнадцать? двадцать лет? Закупка спиртного и, если повезет, доставка черно-белого журнала с фотографиями из Сан-Бернардино, наглядно рассказывающего о пользе принятия солнечных ванн нагишом.
Стив вновь прислушался.
–…Если честно, я читаю все подряд, даже предупреждения на упаковках лекарств. Мне нравится смотреть на строчки и делать вид, будто я что-то смыслю в штрих-кодах.
– В штрих-кодах? – смутилась Глория.
Кайл продолжал:
– Думается, у каждого читателя есть список любимых книг, и эти списки уникальны, как отпечатки пальцев. Я подозрительно отношусь к молодым, которые считают своим любимым писателем Генри Джеймса или еще какого-нибудь покойника. Представьте, что спрашиваете юную девушку о любимом музыканте, а она в ответ называет Вивальди. Поверите вы ей? С возрастом начинаешь больше ценить классику, но эти книги не так обнадеживают, как любимые.
Стив скользнул взглядом по столу и заметил комара на горлышке бутылки.
– И вообще, – подытожил Кайл, – мне бы очень хотелось, чтобы на вопрос о любимых книгах все отвечали только правду. Увы, начитанные люди редко бывают честны в этом смысле. Итак, я спрашиваю: какие книги изменили вашу жизнь?
Британи посмотрела на Стива.
– Мой муж уже в двадцатый раз произносит эту речь, – сказала она.
– Я действительно так считаю, – улыбнулся Кайл.
– Можно по крайней мере не делать вид, что говоришь об этом впервые!
– На что ты намекаешь?
– Кайл, за последний год ты двадцать раз повторил одно и то же. А сколько будет через двадцать лет? Тысячу? Разве мысль об этом не сводит тебя с ума заранее… ну, что рано или поздно ты превратишься в говорящего робота?
– Как мило! – воскликнула Глория. – Муж и жена поцапались! Только взгляни на них, Стив, совсем как мы с тобой в молодости.
Роджер
Я люблю выпить.
Под действием спиртного я чувствую себя, как дитя в утробе матери. Но если эмбрион не получает алкоголя, то почему люди считают утробу чуть ли не первоклассным курортом? Должно быть, существует некий эмбриоголь. Представьте, что переживает новорожденный, которого вытаскивают из матки и лишают эмбриоголя. Его нервная система сию секунду начинает бить тревогу: «Эй! Теперь ты – часть этого мира!» Жестоко.
Мне кажется, все ученые мира должны начать поиски формулы эмбриоголя. Представьте, что вы приняли дозу «Э»: вам сразу стало тепло, уютно и приятно, даже если минуту назад вы вытаскивали тележку из канавы возле индейской резервации или собачились с клиентом, который хотел получить скидку по просроченному купону.
Однако тут не обошлось бы и без подвоха. Не забывайте о святой Терезе Авильской, покровительнице всех молящихся. Если вы в самом деле станете эмбрионом, то превратитесь в зомби, аутиста – словом, так отгородитесь от окружающих, что они примут вас за овощ. Ваш мозг станет мозгом эмбриона. Причем не в результате травмы – он сотрется сам, точно диск или кассета, как будто вы и не рождались вовсе.
Почему я все это говорю? Из-за моей матери.
Однажды, много лет назад, я приехал в гости к родителям. Отец был внизу, а мама наверху. Я поздоровался с папой, и тот прокричал: «Милая, твой любимый сын приехал!» Радостная мама, точно девочка, прискакала в гостиную, напевая: «А я как раз испекла печенье с изюмом и арахисовым маслом…» Тут она завидела меня, и ее настроение упало ниже плинтуса.
– О. Здрасьте.
Нет, я, конечно, здорово насолил родителям и вполне заслужил такой холодный прием, но здесь было что-то неладно. Мама словно испугалась меня, и через несколько секунд я осознал, что дело не в моем плохом поведении. Она попросту меня не узнала.
Болезнь Альцгеймера развивалась у нее быстрее, чем это бывает у других. Первые симптомы проявились уже в пятьдесят с лишним – очень рано, хотя такие случаи известны. Как-то раз она потеряла ключи от машины. Месяц спустя отцу позвонили из полиции и сказали, что его жена сидит, скрючившись, в чьей-то ванне и не может назвать свое имя.
Когда мама начала ходить под себя и все такое, папа нанял сиделку. Долорес была из Мексики и обращалась с больной, как с ребенком, что устраивало ее куда больше, чем если бы с ней обращались как с взрослой. Шесть лет спустя отец развелся с мамой и женился на Долорес, а сразу после рождения Зоуи мамы не стало. Она умерла от воспаления легких. Я постоянно спрашиваю себя: зачем мы помогали ей жить? Разве не жестоко было продлевать ее мучения? Становилось ли ей легче? Страдала ли она – особенно в те ночи, когда визжала и кричала, а мы не могли понять, в чем дело? И неужели мир стал для нее лучше после всех этих мучений?
Особенность болезни Альцгеймера заключается в том, что и больной, и его родные прекрасно знают, что происходит – это как ходить по яичным скорлупкам. Даже из-за забытого телефонного номера между близкими возникает напряжение, точно вот-вот разразится буря. Ругани и слез не миновать. Странно, но облегчение приходит лишь тогда, когда болезнь берет свое. Больной уже не помнит, кто он и где он. Какие сны он видит? Те же, что снятся ребенку в утробе матери? Получает ли он эмбриоголь?