Знания по истории психологии труда в профессиональной культуре специалиста-человековеда

ВВЕДЕНИЕ

...Противу мнения и чаяния многих толь довольно предки на­ши оставили на память, что, применяясь к летописателям дру­гих народов, на своих жаловаться не найдем причины. Немало свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели.

М. В. Ломоносов

Полагаем, что наука, как область истинного знания, не имеет национальной принадлежности, хотя и имеет соответ­ствующее происхождение. В конечном счете, истина не может быть русской, татарской и так далее, в этом же роде. Авторам хотелось бы в будущем видеть историю психологии труда, построенную на основе интеграции материалов, добытых в культурах самых разных народов. Но пока что соответствую­щие вопросы мало разработаны, и далее мы в порядке неиз­бежного ограничения чаще всего опираемся на материалы, имеющие славянское, русское происхождение.

Представим себе, что наши далекие потомки будут ана­лизировать вещественные памятники нашего времени и, в частности, заметят, что кабина большого трактора подрессо­рена, снабжена виброфильтрами, установкой искусственного климата. Вполне естественно, что на основании этих вещей они реконструируют психологические, эргономические идеи, которые были свойственны их создателям, включая заботу о комфортных условиях труда водителя, о средствах, снижаю­щих утомление, повышающих производительность труда. Но если мы в свою очередь анализируем вещественные памятни­ки труда наших предков, включая и далеких, то мы тоже не должны приписывать появление «умных» вещей случайным обстоятельствам, но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сде­лать колесо, то не откажем им в способности придумать адек­ватные и полезные психологические модели.

Здесь необходимо признать существование следующей за­висимости. Представим себе некоторую шкалу или параметр: «психологическая идея - внедрение (овеществление идеи), и чем в большей степени рассматриваемый исторический мате­риал характеризуется признаками правого полюса указанного параметра, тем в большей мере требуется именно рекон­струкция самой идеи. В самом деле человек дописьменной эпохи был, так сказать, «принципиальным внедренцем» - он не мог стремиться делать трактаты, но делал полезные вещественные или функциональные (например, социально-ор­ганизационные) продукты со следующими эффектами: ска­жем, удачно организованную охоту на опасного зверя, погоню за ним или соблюдал порядок хранения собранных плодов и пр. Иначе говоря, что касается дописьменной эпохи суще­ствования человека, то здесь мы можем располагать только именно памятниками, свидетельствами о внедрениях душеведческих идей. В эпоху письменности с ее речевыми сред­ствами фиксации идей создаются возможности сравнительно легко отслеживать собственно их «драму», но зато возникает риск двоякого рода: а) погружения в мир нежизнеспособных схоластических домыслов и б) ухода, отвлечения исследова­тельского внимания от массива овеществленных идей, от то­го, что К. Маркс называл «раскрытой книгой человеческих сущностных сил», «чувственно предлежащей перед нами че­ловеческой психологией» [1. С. 628-629].

Психология труда дописьменного периода не была, разу­меется, «немой». Но речевой этап фиксации психологических идей этого периода - этап устной и, возможно, внутренней речи - канул в вечность, отразившись лишь в явлениях фольклора, мифах, речевых формулах по поводу типичных жизненных ситуаций, ритуалов, обычаев.

Итак, задачи истории психологии труда сводятся к ре­конструкции психологического знания о труде и трудящемся (включая и группу как «совокупный» субъект труда) на ос­новании всего доступного комплекса исторических свиде­тельств - как вербальных так и невербальных. Мы примем в качестве предмета истории психологии труда историю преж­де всего внедренных идей, связанных с овладением челове­ком (и человечеством) своей психикой в труде, ее фактами и закономерностями.

Следует признать, что историки, палеоантропологи, фило­логи, искусствоведы и другие специалисты, обращаясь к ана­лизу тех или иных процессов и результатов деятельности че­ловека в прошлом, фактически очень часто реконструируют явления сознания, психики человека. И специалисту-психоло­гу здесь нередко остается, реализуя свои задачи, сделать только еще один шаг - сличить реконструированные факты и зависимости с категориальным строем современной психо­логии, дать интерпретации им в рамках собственно психоло­гических понятийных схем, включить добытое другими в кон­цептуальный строй истории психологии труда. При этом воз­можна и реинтерпретация ранее известных фактов - новое слово по поводу старого материала. Так, мы полагаем, что многие исследователи сознания первобытного человека не­сколько акцентированно приписывают ему собственные моти­вы, намерения, в частности, намерение «объяснить» мир. По­лагаем, что первобытный человек мог быть не менее озабочен вопросами фиксации, сохранения частного успешного и по­лезного опыта, и многие магические действия, ритуалы несли не предрелигиозную функцию, а функцию фиксации дости­жений. В самом деле, зачем (и это при бедности позитивного знания) первобытному человеку культивировать мистические, далекие от истины объяснения реального мира? Человек пер­вобытной эпохи, как и современный человек, нуждается во внутренних средствах удержания в сознании важных, добы­тых опытом истин. Миф, например, это своеобразная общая технологическая карта; представления о добрых или злых духах - детальная разработка этой карты, указывающая на необходимость, в частности, состояния бдительности, на ос­торожность, на необходимые защитные действия или дей­ствия эмоционально окрашенные, чтобы дольше не забыть что-то или дольше сохранить нужное состояние души. Пред­ставления древних славян об упырях, берегинях, божествах [72] - все это, за неимением лучшего, достаточно удобные модели в голове, обеспечивающие саморегуляцию, регуляцию поведения, взаимопонимания и согласованный совместный труд. Современные математики сколько угодно пользуются представлениями о памяти электронной вычислительной ма­шины как о некоем шкафе с ячейками, расположенными в определенном порядке. Все понимают, что никакого «шкафа» и «ячеек» нет, но это мифологическое по своей гносеологичес­кой сути представление позволяет правильно обращаться с памятью ЭВМ; оно полезно и поэтому живет в профессиональ­ной практике. И таких психотехнических средств можно встретить много в любой современной профессии. Будем ис­ходить из предпосылки, что «социум не терпит пустоты зна­ний»: если какие-то представления, мысленные модели жи­вут и передаются из поколения в поколение, значит, они по­лезны (а то, что эти модели, представления могут быть кем-то использованы злонамеренно, характеризует не их сами по себе, а уровень общественных отношений).

Знания по истории психологии труда в профессиональной культуре специалиста-человековеда

Работа в области науки, понимаемая как производство достоверной информации определенного рода, обязательно предполагает акты оценки этой информации по признаку но­визны. Вопрос о степени новизны приходится ставить себе всякий раз, прежде чем окончательно будут сформулированы цели, определены планы, средства и условия научной работы. А что касается конечных ее результатов, то соответствующий вопрос задают научному работнику ответственные представи­тели общества - рецензенты, оппоненты, члены аттестацион­ных, квалификационных комиссий, редакционных советов, заказчики научных работ и т. д. Решение вопроса о новизне научного продукта предполагает сличение сделанного и де­лаемого с фактически имеющимся запасом знаний о фактах и зависимостях в области психической регуляции труда, раз­вития человека как субъекта труда. Дело осложняется тем, что сами психические регуляторы труда имеют признаки со­циально-исторической типичности и претерпевают с ходом времени изменения. Это тем более требует изощренной ориен­тировки в рассматриваемом предмете.

Разумеется, исчерпывающая информация о накопленных в прошлом достоверных знаниях о труде и трудящемся долж­на содержаться прежде всего в хранилищах внешней памя­ти - в монографиях, справочниках, картотеках, информаци­онных системах на базе ЭВМ и т. д. Но для того, чтобы пра­вильно пользоваться средствами внешней памяти, и даже для того, чтобы у специалиста в нужный момент возникла мысль об использовании таких средств, ему совершенно необходима базовая, «контурная» ориентировка в истории психологичес­ких знаний о труде и трудящемся. Ситуация «выпадения» про­фессионально-исторической памяти приводит к целому ряду нежелательных следствий: а) засорению научных текстов но­выми словесными обозначениями давно известных вещей (фактов, зависимостей), т. е. к появлению своего рода неже­лательных «двойников» в науке (синонимии терминов), а также к безоговорочному использованию уже фактически «занятых» слов-терминов, связанных с определенным истори­чески конкретным этапом развития психологии труда; б) за­трате сил и средств на фактически не нужные исследования там, где можно было бы делать уже разработки для практи­ческого внедрения; в) замедлению темпов производства науч­ной (достоверной) информации; г) снижению логической строгости психологии труда как науки.

Работа специалиста-человековеда в области практики (консультирование, коррекция развития, коррекция состоя­ний человека в труде, оптимизация сложных систем «чело­век - средства труда» и др.) непременно требует творческих усилий по структурированию задач и оперативному их реше­нию. Это предполагает ориентировку специалиста в типоло­гии этих задач и уже имеющихся в прошлом опыте фактах их удачного решения. А это снова обращает нас к области ис­тории психологии труда.

Пора отметить, что профессиональная культура как некое сложное качество специалиста-человековеда предполагает не только его осведомленность, «кругозор» (это легко компенси­ровать, обратившись к банку соответствующих данных, к эк­спертной системе на базе ЭВМ и пр.), но и определенные ха­рактерологические качества, убеждения, позволяющие проти­востоять некоторым варварским вмешательствам в область душеведческой работы с людьми, противостоять ситуативным нежелательным тенденциям в этой области. Так, например, время от времени в сознании организаторов производства возрождаются идеи, инициативы, либо отбрасывающие нас назад (скажем, ко времени арестантских рот или ко времени распространения тейлоризма), либо - к практике парциаль­ной оценки человека как сенсомоторной системы как бы ли­шенной собственных желаний, помыслов и пр., кроме жела­ния «заработать» и т. д. История психологии труда в этом случае выступает как богатый источник убедительных аргу­ментов для обоснования оптимальных стратегий и обесцени­вания тех, которые кажутся оптимальными, «современными», но являются порочными в свете гуманистических идеалов, закономерностей психического развития человека, группы, коллектива.

Ориентировка специалиста-человековеда в вопросах ис­тории психологического знания о труде и трудящемся необхо­дима для поиска правильных ответов на вопросы о тенденци­ях развития исследований, а также самих научных общностей, коллективов в каждый данный момент в каждом данном месте. В самом деле, что происходит в психологии труда «здесь и сейчас»: застой, регресс или прогресс? Ответ на та­кого рода вопрос совсем не очевиден. Разумеется, люди часто исходят из приятной предпосылки, что все мы погружены в некий глобальный поток научно-технического и социального прогресса, в котором каждый из нас так или иначе «плывет вперед». Но, как предупреждал В. И. Ленин, «представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад недиалектично, ненауч­но, теоретически неверно» [4. С. б]. Это предупреждение мож­но отнести и к оценке истории психологии труда, и к оценке любого современного состояния этой науки, поскольку совре­менность есть частное выражение исторического процес­са.

Из только что сказанного следует, что и взгляд в будущее психологии труда, т. е. определение и выбор перспективных направлений исследований и сфер практического приложения сил психологов труда, не может не определяться ориентиров­кой специалиста в вопросах истории нашей отрасли на­уки.

Творческое задание к § 1.

1. Ниже перечислен ряд признаков. Мобилизовав всю свою предше­ствующую психологическую и общекультурную подготовку, постарайтесь выбрать из них совокупность таких, которые, лично с Вашей точки зрения, наиболее соответствуют понятию «профессиональная культура специалиста-человековеда».

а) способность мысленно представлять и прочно удерживать в памяти знания о психических особенностях разных людей;

б) способность мысленно оперировать представлениями о психических особенностях разных людей;

в) владение научно упорядоченной системой знаний о фактах и зако­номерностях психики;

г) положительное отношение к человеку как таковому, независимо от его возраста, пола, индивидуальных особенностей и социального положения;

д) владение мысленными схемами и практическими навыками изучения человека и психологического воздействия на него;

е) гуманистическая направленность личности, выражающаяся в пре­следовании таких целей, как формирование, коррекция свойств пси­хики в сочетании с уважением к наличному индивидуальному своеобразию человека.