Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени 14 страница

Громкость упала почти до нуля, словно батарейки иссякли. За окном вовсю уже рассвело. Кот спрыгнул с фолианта на стремянку, затем, цепляясь за перекладины, зверь спустился на ковер и канул в глубинах дома. Аудиенция, похоже, подошла к концу. Я вытащил из карманов оба загадочных камня — очень осторожно, один за другим, — положил их на письменный стол хозяина, не издав ни единого звука, и только после этого поднялся со стула. Есть люди, более достойные, чем ты, твердил я себе, есть люди, которые знают ответ до того, как задан вопрос. И в карманах, и на душе значительно полегчало. Мысль оставить ЭТО в доме Строгова явилась мне в ту секунду, когда Дмитрий Дмитриевич впервые прошептал слово «чудо», и решение было принято уже в следующую секунду. Так будет лучше для всех, убеждал я себя… или я думал тогда о другом? О том, что профессиональные охотники, бегущие по моему следу, отлично знают мои повадки: им в голову не придет, что я способен цинично втянуть Учителя в свои мужские забавы; то есть лучшей «камеры хранения» на случай непредвиденных обстоятельств мне не сыскать…

Он ничего не заметил и ни о чем не спросил. Откуда ему было знать, что малодушный ученик только что сделал свой выбор? Он сказал мне на прощание:

— Я очень рад, Ванечка, что вы зашли. И вообще, правильно, что вы приехали. Не забудьте только отсюда уехать, хорошо? Никакой трагичности. Сочувствие и усталость.

— А вы за это разрешите мне приподнять ковер? — нагло сказал я. Даже присел на корточки, готовясь выяснить наконец правду.

Дим Димыч ничуть не удивился, как будто с подобными просьбами к нему обращался каждый из гостей.

— Нет, — спокойно ответил он, — не разрешу.

Ширма так и осталась на месте: Строгов не счел необходимым показать мне себя. Перед тем, как удалиться, я приподнялся на цыпочки и посмотрел, что за книжку такую облюбовал Калям Шестой в качестве лежанки. Это была поэма «Руслан и Людмила», А. С. Пушкин.

Глава седьмая

Утро оказалось безлюдным, влажным и пустым, мое второе утро в раю. Наверное, потому, что было слишком ранним. Однако преследовало меня почему-то ощущение, будто ночь еще не кончилась. Иду спать, убеждал я себя, спать — это святое, до вечера, товарищи…

Бар в отеле работал с рассвета, как дежурная аптека, — на тот случай, если какого-нибудь несчастного постояльца, неспособного увидеть цветные сны, замучит утренняя тоска. Я подошел к стойке и сел на круглый табурет. Здесь были необычные табуреты, на гидравлической ножке, позволявшей качаться вверх-вниз. Табуреты-попрыгунчики — специально для тех, у кого шаловливое настроение. Мое настроение позволяло мне сказать с определенностью: плевать на вас господа, следите вы за писателем Жилиным или уже нет, взяли вы снова его на контроль или проспали. Писателю Жилину нужно было залить принятое решение хоть какойнибудь жидкостью.

— Это правда, что у вас лучший в городе кислородный коктейль? — спросил я бармена.

— Аппарат уже отключен, — безучастно ответил тот. — Приходите попозже.

По-моему, человек смертельно хотел спать, жалко было дергать его по пустякам

Стойка также была весьма нестандартна. Строго говоря, это не стойка была, а длинный узкий аквариум: бокалы ставились прямо на стекло, под которым плавали рыбки. Попивай себе коктейль, или что они тут предпочитают пить, и любуйся на живую природу. На другом конце аквариума скучал еще один гость. Этот невысокий, но, видимо, очень сильный мужчина листал короткими пальцами глянцевый каталог, обкусывая виноградную гроздь, и странно при этом поглядывал на меня. Он начал дарить мне свое внимание, едва я появился в холле. Каталог, по-моему, интересовал его значительно меньше. Может, признал во мне знакомого, но имя мое забыл? По утрам бывает и не такое. Я вежливо улыбнулся ему, и он тут же, приняв это за сигнал, передвинулся вдоль стеклянной стойки и занял новое место — через одно от меня.

— А это у вас что, разве не запрещено? — громко позвал мужчина бармена, тыча пальцем в страницу. Тот посмотрел:

— «Де Сад и Шанель», режиссер Слесарек… Нет, конечно. Вам дать?

— Я думал, у вас все запрещено, — сказал гость. — Тогда дай мне еще вот это.

— «Детский де Сад», — прочитал бармен. — Того же автора. Обождите, пожалуйста…

Он скрылся в подсобном помещении.

— Предпочитаю русские порники, — сообщил мне мужчина. — С таким надрывом делают, как в последний раз. Загадочные люди.

— Вы искусствовед, — догадался я.

— Нет, я из другого полушария прилетел. Не заснуть никак, у нас разница в двенадцать часов. И потрепаться не с кем… Ненавижу марксистов, — неожиданно закончил он и запихал виноградную гроздь в рот целиком, вместе с черенком.

Дежа. вю, с удовольствием расслабился я. Что-то подобное в моей жизни уже было — про марксистов. Не иначе, это провокация… Человек-Другого-Полушария профессионально работал челюстями, с хрустом перемалывая все живое, а на лбу его, озабоченно сморщенном, пылала одна-единственная мысль: в раю нормальным людям делать нечего.

— Казино прикрыты, — снова заговорил он. — Говорят, азарт, алчность, плохо. Местные не хотят этим бизнесом заниматься, а иммиграция вся поголовно с ума сошла. И еще — жуткая проблема с женщинами. Женщины здесь не продаются. Просто беда какая-то. Где это видано, чтобы женщины не продавались? А ведь какое было местечко. Я каждый сезон сюда приезжал, отводил душу.

Появился бармен, выложил перед ним два кристалла с заказанными стереокомиксами. Тот брезгливо ополоснул пальцы в аквариуме, смывая виноградный сок, и рассовал кристаллы по карманам.

Что-то выпало у него из кармана. Мужчина поспешно слетел с табурета и сгреб стукнувший об пол предмет. Так-так-так, подумал я, успев разглядеть, что это было. Ситуация становилась интересной.

— Пытался сегодня попасть в коммуну Юных Натуралистов, сообщил любитель русских порников, возвращаясь на место. Ну, то есть к хрусташам. Про растительный секс слыхали? Говорят, это что-то!.. — Он непроизвольно облизнулся. — Любовь на деньгах, на хрустящих банкнотах, волнующе шелестящих под тобой. В роскошном зале — все вместе, как волны в море… Так что бы вы думали? Всех желающих, оказывается, тестируют! Снимают психо-эмоциональные показатели, какой-то «групповой совместимости» добиваются. Как будто в дальнюю экспедицию отбирают, кретины.

— Вам отказали? — сочувственно сказал я, бездумно качаясь на табурете.

— Да, настоящие парни им не нужны. Я этому продавцу газет чуть рыло не начистил… а сначала деньги ему совал, интелю недобитому, и хорошие деньги…

— Какому продавцу?

Он хихикнул басом, окинув меня стеклянным взглядом.

— Что, тоже захотели попробовать? На площади возле Госсовета есть лоток с газетками и другой чушью. Продавец там — из хрусташей, посредник-координатор, к нему и обращайтесь. Только особенно губу не раскатывайте, юных среди этих «натуралистов» не так уж много, одно название.

Вот и еще тайночка раскрылась, мельком отметил я. Понятно теперь, почему тот симпатичный паренек, желающий слиться с природой, так перепугался, когда увидел серьезных мужчин в пиджаках, понятно, почему он изувечил свой электронный блокнот. В блокноте, конечно, были сведения об участниках ночного сборища.

— Вы, я вижу, тоже маетесь, — проницательно заметил мой собеседник. Он широко оскалился и вытер рот ладонью. Здоровенная у него была ладонь, рабочая. — Как насчет партии в нарды? Скучно здесь, приятель.

— Скучно-то оно скучно, — согласился я. — Марксисты проклятые.

— Я знаю, ты из Союза, — сказал он, разглядывая костяшки пальцев. — Русских я тоже ненавижу. Только без обид. Вы все марксисты, даже те, которые порники под полом снимают. Замусорили планету своими идеями.

По-моему, человеку ужасно хотелось подраться. Он уже слез с табурета, готовый, заряженный, увесистый, как ядро в пушке, но у меня на сегодня были другие планы.

— А как насчет французов? — поинтересовался я. — Свобода, равенство, братство. Или вот такая идея есть, кстати, исконно русская, что марксизм — это исключительно еврейская выдумка, от которой Россия больше всего и пострадала.

Он сморгнул.

— Я парень простой, простодушный, — сказал он угрюмо. — Не надо делать из меня расиста. Я спросил, что вы с этим городом сделали, а они мне тут… — Собеседник грозно набычился. Сначала отняли Старое Метро, отняли дрожку и слег. Ну, это понятно. Ненавижу полицию. Отняли нормальную выпивку, кефиром у них скорее напьешься. Отняли нормальную жратву. Нормальные чувства заменили любовью к ближнему, а теперь пытаются отнять и деньги. Одно море и осталось…

— Зачем приехал, если ничего здесь не нравится? — послал я ему.

— Люблю ненавидеть. Хорошо ненавидеть в том месте, где все друг друга любят.

Он скверно засмеялся и пошел прочь, заметно косолапя. Он шел очень медленно. Явно не турист, ТАКИЕ туристы сюда больше не ездят: скучно им здесь… Я незаметно расстегнул в кармане контейнер со спецсредствами, отобранный мной у незадачливого террориста.

— Будете что-нибудь заказывать? — вяло напомнил о себе бармен. — Из напитков — ликеры, водка из шелковицы, водка из барбариса…

— Никакой водки! — взмолился я. — Мне бы что-нибудь для укрепления духа и тела.

— Ну и правильно, — с неожиданным облегчением сказал он. Я-то заподозрил, что вы один из этих, — он проводил взглядом клиента, — из командировочных.

Похоже, мне удалось разбудить человека.

— Лично я тоже не очень верю в эти ферментоидные присадки, — оживленно продолжал он. — Поражающие факторы алкоголя слишком уж многообразны. В курсе ли вы, что от этилового спирта эритроциты склеиваются в тромбики, особенно в глазах. Склеиваются также нейроны в мозгу, а потом выводятся с мочой. Пьющий человек — мочится мозгами! Весь мозг склеивается, сохнет…

Это говорил бармен, я не ослышался? Тот, чей бизнес — спаивать зазевавшихся клиентов? На секунду сделалось страшно, как будто кошка рассмеялась мне в лицо. Бармены не знают таких слов, и даже мыслить подобным образом не могут, иначе какого рожна им торчать по ту сторону стойки, перекладывая бутылки с полки на полку… Я поймал его взгляд, я увидел его расширившиеся зрачки. И мгновенно развернулся.

«Командировочный» все сделал, как я ожидал. Он ведь не зря столько слов потратил, заговаривая мне зубы. Но и я был готов, встретил его, как родного: нырнул под взметнувшуюся руку и обхватил неуклюжую тушу за шею. В руке был нож. Обычный хозяйственный нож — из тех, которые продаются в любом строительном супермаркете… из тех, которым была зарезана Кони Вардас. И вдруг я увидел Бэлу Барабаша, который мчался по пустому холлу, что-то крича по-венгерски. Начальник полиции яростно рвал из кобуры табельный «комов», и тогда я закричал ему в ответ:

— Не стреляй!

Человек-Другого-Полушария и впрямь оказался очень сильным мужчиной, но я его удержал, пока вытаскивал трофейный вакцинатор и выстреливал ему в яремную вену лошадиную дозу седаформа. Когда Бэла подбежал, он уже сползал на пол, бессмысленно облизывая мясистые губы. Я едва успел отбить в сторону руку с пистолетом и снова прокричал:

— Не стреляй, все в порядке!

Глаза у моего друга были совершенно ненормальные, бегали, как шарик в игровом автомате. Бармен, наоборот, стоял, как каменный, забыв закрыть рот. Один я оставался вменяемым: мне и работать. Я усадил командировочного спиной к стене и спокойно вывернул его карманы. Порнокристаллы я положил на стойку, а все прочее показал Бэле.

— Что это? — спросил он, овладев собой.

— Молящаяся Дева, — сказал я. — Кулон, который носила покойная сеньорита Вардас.

Именно этот предмет выронил убийца несколько минут назад. Воистину, плохо быть кретином.

Затем, в присутствии свидетелей, я вытащил из коробочки психоволновую «отвертку». Наушники я вставил пациенту в уши, а цифро-буквенный код, тисненный на внутренней стороне крышки, набрал на пультике.

— Спокойной ночи, приятного сна, желаем вам видеть козла и осла, — пробормотал я, настраивая стимулятор. — Осла до полночи, козла до утра, спокойной вам ночи, приятного сна.

Бес вошел в мозг придурка, распрямляя капризные извилины. Допрос протекал стремительно, ибо не разрешил я пленному врать. Что это за кулон? Святая заступница всех незамужних женщин (неописуемое отвращение было в ответе). Где взял? У невесты. У тебя есть невеста? Невеста наказана (пациент сипло заплакал). За что она наказана? Так ты не знаешь (он удивился), что она со всеми крутила, с ур-родами, с такими, как ты, а со мной — проти-ивно! Со мной — даже словца поганого жалко… Зачем снял кулон с невесты? А зачем бабе, которая вышла замуж, нужна «заступница незамужних женщин»?! (Пациент сильно возбудился.) Как она вообще посмела носить такой амулет, если у нее был любящий жених! Так, значит, она вышла замуж? Вчера. За него, конечно. Если есть он — следовательно, за него. Он сам надел любимой обручальное кольцо, сам благословил, сам отнес ее на ложе… И так далее, и так далее.

Не было никакой охоты копаться в словесном мусоре, вытащенном из головы безумца. Бред, он и есть бред. Когда приступы неконтролируемого возбуждения участились, стимуляцию пришлось прекратить. «Бес» в ушах пациента переключился в нейтральный режим, и тот мгновенно заснул — обычная реакция, когда процедура заканчивается. Видел ли поганец при этом цветные сны?

— Пакуйте, — сказал я Бэле, отрываясь от бесчувственного тела. — Передаю в руки правосудия. Имей в виду, что, когда он очнется, первое время будет слушаться тебя, как японский мальчик своего отца. Трогательное зрелище, поглядеть бы…

— А ты куда? — прокричал Бэла мне в спину.

А меня с ними уже не было.

Прежде чем пойти к Оскару, я навестил свой номер. Ничего особенного мне там не нужно было: ни пистолета, ни бейсбольной биты, ни даже увесистой чугунной сковородки я не провез в двойном дне своего чемодана. А требовалась мне пара мясных консервов. Я разложил пластиковые банки по карманам штанов и отправился на последний этаж.

В каком номере расположился наш рыжий стратег, я знал. Командировочный с кухонным ножом, этот идейный противник женщин, которые перестали вдруг продаваться, не смог скрыть от меня и такую мелочь. Боссы любят последний этаж, это престиж. Диспетчеры разнообразных служб наружного наблюдения так же обычно размещаются на последних этажах, это традиция. Я встал перед дверью и подождал, ничего не предпринимая. Вероятно, внутри возникла секундная суматоха, но дверь все-таки открыли. Подвижные молодцы с каменными лицами быстро обследовали меня при помощи ручного томографа, детектора запаха и дозиметра, и пропустили, не обнаружив ничего опасного для здоровья начальства.

— Ну? — сказал Оскар неприязненно.

Я произнес одними губами, совершенно беззвучно: «Суперслег». Я многозначительно похлопал себя по торчащим в разные стороны карманам. Карманы оттопыривались, как щеки у хомяка; думаю, выглядело это не вполне прилично, если смотреть сзади, так просто смешно. Оскар изменился в лице. Он вдруг заволновался, как песик, услышав слово «гулять».

— Всем выйти! — скомандовал он.

А когда все вышли, я пальцами показал ему, что теперь неплохо бы покрепче запереть дверь. Он дернул рычажок на мобильном пульте, подошел-ко мне и нетерпеливо повторил: — Ну? — И тогда я вытащил из карманов консервы. На одной банке было написано: «Boeuf a la mode», что приблизительно переводилось, как «Дорожная говядина», на другой значилось уже по-русски: «Язык телячий в брусничном желе». Лицо Оскара вторично изменилось. Я вложил банки в его напряженные руки (он послушно взял их), после чего ударил.

Первым ударом я сломал ему нос. На непривычного человека это очень сильно действует. Мне ломали нос десятки раз, я это давно уже и за травму не считал, но мистер Пеблбридж подобным опытом не мог похвастаться. Оглушенный, он упал на пустые коробки из-под аппаратуры. Консервы звучно покатились по полу. Музыка! Жаль, так и не успел я попробовать эти деликатесы. Он быстро оправился, завозился среди кучи хлама, затем включил что-то на своем галстуке и простонал: «Ко мне!». Тогда следующим движением я вырвал из пульта кабель. Дверь тут же была заблокирована.

— Я не приказывал вас убирать! — всхлипнул он, поднимаясь. Задние конечности у него разъезжались. — Какого черта! Благодаря вам мы нашли предателя, я даже собирался вас в наградной лист вписать…

Я его внимательно слушал. Да-да, полковник Ангуло был сотрудником Совета Безопасности, говорил он, держась рукой за лицо. Сквозь пальцы сочилась кровь. В каком смысле был? — задавался он риторическим вопросом, изображая великого и ужасного. В буквальном. Был — когда-то в прошлом. Теперь предателя нет. Вот так, без розовых соплей. Но вы, Жилин, вы нам оч-чень нужны… Я не вмешивался в его монолог, я слушал, хоть и знал, что мне отчаянно врут, по крайней мере насчет всего, что касалось лично меня. В дверь рвались, поймав по рации сигнал бедствия.

Когда Оскар закончил говорить, я ударил его в печень.

Их грязные игры меня решительно не интересовали, разве что потом посмеяться над всем этим. Но быть дураком я так и не привык. Вы следили за мной, господа, подумал я, вы ни на мгновение не выпускали меня из поля своего контроля, и все благодаря тому, что моя одежда была обработана. Кто это сделал? Известно кто — расторопные ребята с литерой «L» во лбу. А следили — вы. Получается, «L» и Оскар — одно и то же? Или, поднимай выше, «L» и Совет Безопасности — одно и то же? С другой стороны — полковник Ангуло с его головорезами, которым тоже понадобился Странник. За ними-то кто стоит? Молчите, господа? Вы любите подстраховаться, продублировать комбинацию. Вот и получили свое дублирование, доведя его до высшей точки, до точки абсурда, когда одна задача ставится двум террористическим группам, а те мочат друг друга, будто и не родные… Нет, не интересовало меня все это.

Удар в печень — хорошее средство заставить человека задуматься о своей жизни. Совершенно особенное ощущение, по себе знаю: всего пробирает, в каждой клеточке тела отдается, и тоскливо становится, и страшно, дыхание останавливается… Это не с чем сравнить. Я ударил коротко, почти нежно: я вовсе не хотел калечить человека, не наказывал его и даже не мстил. Все просто: долгие годы я мечтал об этой минуте, и вот она настала.

— Я не приказывал убирать Кони Вардас! — хрипел мистер Пеблбридж, согнувшись пополам.

Кони Вардас… Имя прозвучало. В этом было все дело — в подлом и бессмысленном убийстве. Раздавленные гипсофилы стучали мне в сердце; дух несчастной женщины бродил за мной по пятам, не давал мне успокоения, дух укоризненно молчал, не имея возможности заговорить первым, а сам я боялся что-либо сказать погибшей, да и нечего мне было ей сказать… Не расскажи мне Кони про тайное свидание в оранжерее, никто бы ничего и не узнал. Зато тот, кто контролировал меня, кто просунул свои уши, вооруженные спецтехникой, между мной и цветочницей, — тот как раз все знал. Мало того, он один все и знал. Впрочем, эти умопостроения, конечно, ничего не значат, пока не назван мотив. И мотив есть. Возникла опасность, что выплывет связь между знатным офицером из Бюро антиволнового контроля и… кем? Кто был с доном Мигелем в оранжерее? Сеньорита Вардас не знала, кто он, этот второй, ведь постояльцев в отеле много, а она была всего лишь цветочницей, но при случае могла бы этого человека опознать. Вот в чем загвоздка — она могла опознать.

Зато я знаю, кто он. Струсивший полковник Ангуло назвал его и по имени, и по должности. Вторым был начальник Управления внутренних расследований службы безопасности при Совете Безопасности мистер Пеблбридж…

— Зачем мне убирать твою Вардас, если она была нашим осведомителем?! — выхаркнул Оскар, собравшись с мыслями.

Опять ложь. Нокаутированный босс начинает громоздить явные нелепости, пытаясь спастись. Если бы Кони была осведомителем, то у нее не получилось бы, это очевидно. Будь она осведомителем, — не смогла бы похудеть. Зато Пеблбридж, окажи он мне хоть какое-то сопротивление, возможно, высек бы искорку уважения, возможно даже, что я бы остановился, пожалел подлеца. Нет, он словно был согласен с происходящим. Синдром кролика в чистом виде.

Дверь уже ломали. Следовало поторопиться. Я содрал с мистера Пеблбриджа штаны, бросил это животное на четвереньки, зажал его голову между своими коленями и взялся за дело. Я порол его тем, что под рукою нашлось, — кабелем от их же следящей системы. Прыщавый зад сразу закровил. Исполнение приговора проходило под нарастающий аккомпанемент: снаружи орали и били в дверь чем-то тяжелым. Оскар подвывал и плакал. Только я молчал, ибо нечего мне было сказать мертвой сеньорите Вардас. Преступная комбинация была сложнее, чем казалась, хоть длинноухие зверьки и принимали решение в явной спешке. Они исходили из того, что маньяк-одиночка предпочтительнее наемника, у которого обязательно есть заказчик. Они нажали на спуск, и безумие выстрелило. Параноидальная одержимость психопата, хорошо оболваненного, заранее подготовленного, вырвалась на свободу… Или ваш «командировочный» — это кадровый офицер? Понимаю, в работе всякое бывает. Не большая разница, кем жертвовать, если жертвуешь не собой. Эх, Бромберг, наивная душа, знаешь ли ты, чем заляпаны твои психоволновые игрушки?.. Я знал. «Отвертка», вскрывшая мозг придурка, позволила увидеть краешек картины. Сначала «командировочного» выводили на меня, готовились к тому, чтобы в случае нужды быстро и без скандала от меня избавиться. Он тупо торчал в баре, демонстрируя себя многочисленным свидетелям, и смотрел на меня, мило беседующего с Кони. Он не слышал наш разговор, зато слышали те, кто подвесил его мозги на ниточки. Таким образом, появилась новая мишень. Впрочем, убивая молодую женщину, кукловоды поражали две мишени сразу: они в том числе мотивировали следующее нападение. Что может быть понятнее, когда психически больной человек, блуждая в лабиринте своего бреда, сначала жестоко наказывает женщину, которая якобы принадлежит ему, а потом мстит ее воображаемому любовнику — то есть мне. Убьет маньяк Жилина — хорошо, не убьет — тоже хорошо. Главное, что психа нужно прикончить тут же, прямо на теле известного писателя. И концы в воду, жертва принесена. В номере обезвреженного преступника нашлись бы все необходимые улики, и дело было бы закрыто.

Маньяка должны были прикончить… Бэла, Бэла! Как же вовремя ты появился в отеле, с каким же задором ты выхватил оружие! Ненавижу случайности, из-за них мысли склеиваются в ленту Мебиуса. Как мне теперь относиться к тебе, несгибаемый комиссар?

Перед тем, как дверь пала, я повесил Оскара на вешалку, насадив его пиджаком на крючок. Самое удобное место. Ноги до пола у него не доставали, а натянуть его штаны на прежнее место у меня уже не было времени. Рыжий стратег дико задергался, пытаясь освободиться, но из такого положения выбираются одним способом — если пиджак вдруг лопнет или вешалка рухнет. Потом я поднял с пола свои консервы и приготовился к бою. Что было дальше — не запомнил…

Много позже, вороша в памяти эти неприглядные страницы, я испытывал досаду — за то, что поддался первому порыву души, не справился со внезапно вернувшейся молодостью. Не стоило мне избивать и, тем более, пороть ничтожную тварь по имени Оскар Пеблбридж, опустившись до уровня его же подлости. Дурной это вкус, товарищи. Я даже чувствовал некоторое подобие стыда, но лишь до тех пор, пока не вспоминал, что не сказал ему во время нашей последней встречи ни одного слова. Ведь он пытался со мной объясниться, понимая, что страдает по заслугам, он хотел увидеть во мне сорвавшегося профессионала, которого можно переиграть, но я так и не сказал ему ни одного слова. Ни одного слова. Ни одного.

Очнулся я на носилках.

Было время, я специально приучал себя к импульсам, пущенным из разрядника, это входило в мою профподготовку, поэтому никакой беды не случилось. К счастью, меня успокоили все-таки разрядником, а не пистолетом. Носилки с моим телом как раз выносили из лифта в холл, охраны не было, только сумрачный Бэла вышагивал рядом. Я присел, оттолкнув руку врача, спустил ноги на пол и встал. Суставы сгибались с трудом, но это скоро должно было пройти.

— С добрым утром, — съязвил Барабаш. — Ты со мной в Управление по доброй воле поедешь или за тобой санитаров прислать?

— А что случилось? — наивно удивился я.

— Черт тебя подери! — зарычал он. — Это переходит всякие границы! Кто дал тебе право калечить людей?

— Вы нашли Шершня? — спросил я. — Он жив-здоров?

Бэла помолчал.

— Шершень-то здоров. — Он взял себя в руки. — Шершня в Парке Грез нашли, забрался со страху в «кувшинку». Дюймовочка с волосатыми коленками. Ты мне лучше объясни…

— Вот видишь, — сказал я примирительно. — А ты говоришь — людей калечу.

— Впрочем, господин Пеблбридж заявил, что претензий к тебе не имеет, — проговорил Бэла уже совершенно спокойно.

— Опять он соврал, — огорчился я.

— Черт подери, что тебя понесло в его номер?

— Всю ночь не мог заснуть, — объяснил я. — Гипсофилы стучат мне в сердце. Знаешь, что это такое, когда в сердце стучат однолетние белые гипсофилы? Невозможно заснуть.

— Невозможно заснуть — это причина, да, — проворчал он. Ты уж прости меня, но я вынужден тебе кое-что сообщить…

— Подожди, — попросил я. — Постой-ка.

Мы проходили (ковыляли, если говорить обо мне) мимо бара. Здесь работала бригада полицейских в количестве трех человек, которая занималась тем, что за стаканом кислородного коктейля опрашивала одного-единственного бармена. Очевидно, остальные работы были уже закончены. Опрос протекал легко и приятно. Сотрудники искренне постарались не заметить нас, поскольку Бэла был их начальником, а я — главным свидетелем и жертвой. Но кроме них в баре работал также стереовизор, вот он-то и привлек мое внимание. Передавали очередные новости. Ночью в Университете умер человек, рассказывал репортер. Где именно? На холме. Все ведь знают, где это — на холме. От чего умер? От телесных повреждений, несовместимых с жизнью, констатировали врачи. На глазах у многочисленных гостей Университета, которые пытались ему помочь. Так что правильнее будет сначала поинтересоваться, как несчастный до этого места добрался, и второй правильный вопрос: не «от чего», а почему он все-таки умер?

— Вот именно, — с нажимом сказал мне Бэла. — Ты ведь и там успел побывать, правда?

Я не ответил. Личность скончавшегося, рассказывал репортер, не была установлена. Неопознанный труп отвезли в городской морг. К моргу вскоре стянулись люди, людей были толпы, они стояли и молчали. А час назад приехали сотрудники Совета Безопасности, которые изъяли труп, отправив его в неизвестном направлении. Так что помолчим и мы, товарищи. Помолчим…

— Зеленые галстуки все-таки получили его, — гадливо добавил Бэла, не скрывая чувств. — Не живого, так мертвого.

Я стиснул зубы. Друзья уходят, остается молчание. Обсуждать это — с кем? С теми, для кого сочувствие — всего лишь элемент службы? С марионетками на ниточках? Но почему я не вернул камни Страннику?! Как это было просто — вернуть! И он был бы жив, он вновь сделал бы реальностью свое желание жить. Хотя… Сохранялось ли у него такое желание?

Я взглянул на затылки полицейских и спросил:

— Надеюсь, вы уже допросили нашего «жениха». Повторно, без «отвертки». Имей в виду, комиссар, через двадцать четыре часа волновой стимулятор можно снова применять, ведомственная медицина только «за».

Он саркастически хохотнул:

— Повторно! Кстати, кто дал тебе право применять спецсредства без санкции суда?

— Конечно, было бы справедливее и законнее расстрелять гада на месте, — сказал я зло.

Очень зло я сказал. Мы долго смотрели друг на друга, и он все понял. Он снял фуражку и протер ее изнутри.

— Я начал говорить, но отвлекся, — произнес Барабаш, глядя вбок. — Уполномочен поставить вас в известность, товарищ Жилин, что принято решение о вашей депортации. Основание: преднамеренная ложь в анкете. Вы — агент незаконного образования, называемого Мировым Советом, что подтверждено соответствующим запросом, а ваш работодатель — сам председатель, товарищ Эммануэл.

— А ты на кого теперь работаешь, комиссар? — спросил я его. — Неужели все на того же?

— Просто — работаю, — ответил он сухо. — Я всегда и всюду — просто работал, без всяких местоимений и предлогов. Все, что я могу для вас сделать, это оформить показания только по последнему инциденту, я имею в виду нападение в баре.

Здесь, по-моему, все ясно, мы отправим подследственного на психиатрическую экспертизу. Что касается других инцидентов с вашим непосредственным участием… Я придержу эти дела, пока вы не уедете. И это все, что я могу сделать.

Он выговаривал словечко «ВЫ», как будто специально готовился, репетировал. Непросто было человеку, пусть и продолжал он служить тайным структурам Управления внутренних расследований. Одно дело — на «вы» с врагом, с начальством, с предавшей женщиной, и другое дело — с боевым товарищем, который тебя любил. Как я мог забыть, что из Совета Безопасности просто так не уходят, разве что в слегачи или в скандальные писатели!

Мы двинулись дальше, а стереовизор между тем продолжал посылать мне в спину нервные импульсы новостей. Большая группа молодых планетологов, исследовавших полярные области Венеры, покорила высочайшую точку этой планеты, обозначенную на картах как высота 70. Герои, совершившие восхождение, предложили назвать вершину Пиком Строгова — в честь известного русского писателя, много сделавшего для формирования образа будущих космопроходцев, и только что пришло сообщение, что Планетографический Комитет принял положительное решение… Я остановился, не сделав и пары шагов. В голове моей закрутился вихрь. В голове моей взорвалась термическая бомба. Пик Строгова. Как это понимать? Что бы это значило — совпадение или… Надо бы присесть, подумал я, но тут меня заметил менеджер.