С теми же методами – в поле

Вот как в коротких словах старые охотники описывают первые моменты натаски молодой собаки на дичь.

«Охотник пришел на болото, где он раньше разбрасывал кусочки мяса и заставлял собаку их отыскивать и съедать. Собака отпущена от ноги, немного полежала, чтобы успокоиться. Затем ее посылают на поиски, привязав к ее шее сворку. Неопытный пес начинает бегать по болоту, думая найти кусочки мяса. Не находит. Подбегает с недоумением к хозяину. Тот движением руки посылает его опять бегать. Наконец, пес почуял запах дичи, замялся на одном месте, взглянул на хозяина, точно недоумевая, не понимая чего-то и требуя разъяснения, глубоко втянул в себя воздух и медленно, осторожно, как бы опасаясь чего-то неведомого, а значит, пока и страшного для него, потянул вперед».1

После этого к шее собаки, кроме короткой сворки, рекомендуется пристегнуть еще и длинную и приготовить прикол.

Спрашивается: есть ли смысл при первой же натаске в поле ставить молодую собаку лицом к лицу перед «чем-то неведомым и страшным»? Можно ли при таких условиях надеяться, что собака будет действовать совершенно точно, согласно вашим приказаниям, согласно потребности момента? Конечно, нет. Вот поэтому-то автор-охотник, и страхует себя от неожиданности, от неправильных поступков собаки длинной своркой и приколом, т. е. механическим, насильственным воздействием на ученика.

Будь собака подготовлена к поиску определенной дичи заранее, с помощью установления эмоциональных условных рефлексов, не пришлось бы говорить ни о чем для нее «неведомом и страшном».

Правильнее поступать так.

Перед тем, как отправляться с собакой первый раз на поиск, скажем, по дупелям, можно было бы принести домой убитого дупеля, познакомить вашего молодого ученика с его внешним видом и запахом и проделать следующие вещи.

Спрятав убитого дупеля где-нибудь под кочкой на лугу, вы определенным сигналом, которым вы еще раньше установили у собаки условный рефлекс на поиск, понуждаете ее искать спрятанную дичь тем методом, которым вы ее также заранее приучили (широким поиском «челноком»). Собака пускается в поиск. Делает по указаниям вашей руки несколько пробежек вправо и влево и, наконец, схватывает уже знакомый ей (а не «неведомый и страшный») запах. Уловив точно запах, она, естественно, тянет по нему, прямо направляясь к дупелю. Подбегает к нему, останавливается над кочкой... Здесь вы ее другим прочно усвоенным сигналом заставляете остановиться и ждать (сделать «стойку»).

И, разумеется, если вы предварительно, с помощью многочисленных повторений, прочно закрепили у собаки условные рефлексы на даваемые ей сигналы, она без всяких сворок и приколов точно проделает все, что вам нужно, и не подумает бросаться на лежащего дупеля.

А вот как указанный выше автор описывает первую стойку у собаки, дрессированной механическим методом.

«Все медленнее и медленнее подвигается вперед ваша молодая собака... Еще несколько шагов, и ваш любимец замер на первой стойке. Вам некогда пока любоваться этой, хотя и картинной, но робкой стойкой. Поскорее и крепче воткните прикол в петлю на конце сворки и, не спеша, приблизьтесь к вашей собаке, держа в правой руке плеть наготове (!)... Попробуйте теперь со стойки послать вперед вашего воспитанника, только вряд ли вам удастся это. Он очарован этим невидимым, так сильно доносящимся до него, запахом; он и жаждет приблизиться к нему и в то же время боится, боится страшно. Покорный раньше всегда вашей воле, на этот раз ваш ученик положительно отказывается повиноваться слову «вперед» и только вздрагивает от сильного нервного напряжения... Он напуган этим чем-то неведомым» и т. д.

Нельзя отказать этому субъективному, преисполненному антропоморфизма (очеловечения) описанию в известной доле романтичности, но, спрошу я: какой может быть толк от натаски и от всего поведения собаки, если над ней в критический момент нужно держать плеть, если она находится в состоянии «очарования», страшно напугана «чем-то таинственным» и находится в состоянии сильного нервного напряжения?

Одно можно сказать: что эта молодая собака не подготовлена не только для охоты, но и для натаски. Неправильный метод механической учебы, отсутствие момента обезволения, доместикации заставляют смотреть на нее, как на совершенно сырой материал, как на правильно дрессируемое животное, испорченное болевыми, механическими воздействиями, затормозившими большую часть случайно и бессистемно закрепленных условных рефлексов.

Ясно, что с такой собакой нельзя выходить даже на натаску... Во всяком случае, много провозившегося охотника-натасчика сможет выручить только глубоко заложенный в собаке охотничий инстинкт. Но, повторяю, инстинкт или безусловный рефлекс – вещь весьма ненадежная, ибо он, как я уже говорил, произволен и не укладывается в рамки практических, преднамеренных действий, к которым мы понуждаем собаку, устанавливая и закрепляя у нее условные рефлексы.

И вот результат, о котором с недоумением пишет тот же Н. И. Яблонский.

«Положительно не понимаю,– говорит он,– чем объяснить такое явление, но сколько я ни видывал подружейных собак, подающих только по приказанию хозяина, а раньше не смеющих даже стронуться с места, все они рано или поздно начинали кидаться после выстрела к упавшей птице и, в конце концов, под старость мяли подаваемую ими дичь».

А дело обстоит совершенно ясно.

Все собаки, с которыми имел дело Н. И. Яблонский, дрессировались механическими, болевыми методами и механически, а не эмоционально, не в порядке закрепления условных рефлексов; усвоенные ими приемы постепенно погасали и преодолевал инстинкт, заложенный в каждой собаке, – инстинкт преследования убегающей, взлетающей или падающей сверху дичи, да к тому же еще такой аппетитной.

Собака, выдрессированная моим методом, будет твердо и категорически останавливаться или ложиться перед сидящей у самого ее носа или сбитой выстрелом дичи и никогда, до конца дней своих, не обазартится, не захочет, не сможет в этот момент броситься на птицу или зверя и схватить его.

Конечно, бывают и здесь исключения. Но все зависит от того, в какой степени удалось вам обезволить животное, в какой мере оно поддалось этому обезволиванию, насколько вам удалось искусственно переломить у него врожденный инстинкт преследования убегающего.

А самое главное, надо добиться того, чтобы для начинающей собаки в охоте не было ничего таинственного или угрожающего.

Ведь когда на войне впервые ведут отряд навстречу неприятелю, то заранее подробно знакомят каждого молодого бойца с внешним видом врага, с его вооружением, о его методами войны, даже с местностью, где он может находиться и т. д.

Почему же, хотя бы в известной мере, не применить этот вполне проверенный метод к подготовке охотничьей собаки и не дать ей заранее представление о запахе и виде той дичи, которую она должна будет отыскивать в поле? Тем более, что попутно с этим знакомством вы сможете путем установления условных рефлексов через сигналы приучить заранее собаку так или иначе вести себя перед этой дичью. Например, к тому, чтобы она не бросилась после выстрела со стойки и не хватала упавшую птицу, можно приучить ее следующим образом.

Тот же убитый или еще лучше со связанными крыльями живой дупель кладется за кучку земли где-нибудь под деревом. На дерево влезает ваш помощник и держит там в руках веревку, нижний конец которой привязан к дупелю. После поиска собака учуяла дичь, подошла к ней и по данному вами сигналу сделала стойку. Остановившись в нескольких шагах сзади ее, вы делаете выстрел по дупелю, быстро поднятому на веревке вашим помощником и тотчас же брошенному на землю. Ваш выстрел, в порядке заранее установленного условного рефлекса для собаки явился сигналам «лежать» и она тотчас легла. Но, допустим, упавшая перед ней на землю птица заставила ее вскочить и сделать попытку броситься вперед. В этот момент вы даете сигнал «лежать». Если собака покорно ложится, вы даете ей вкусопоощрение, если она медлит – вы все настойчивее и настойчивее повторяете сигнал «лежать». В конце концов, всякая хорошо обезволенная собака уляжется.

И тогда давайте ей награду.

После нескольких таких уроков ваш молодой «ученик» вполне уяснит себе, что от него требуется, и не будет бросаться вперед, а остановится в ожидании следующего вашего сигнала, после которого его ждет вкусопоощрение или ласка.

А вот как живописует Н. И. Яблонский (а с ним заодно и громадное большинство авторов-охотников) момент натаски, когда собака рвется схватить подстреленную дичь:

«Кинувшись за дупелем, ваш ученик, прежде всего, получит сильный толчок от сворки, прикрепленной к приколу, которая и держит его на месте. Если он не ляжет сейчас же, то, не стесняясь, стегните его побольнее плетью и все-таки уложите его... Затем попробуйте подвести его к следующему дупелю, и если с ним повторится та же история, то вам нечего стесняться более: вы опять наградите его сильным ударом плети и уложите на месте. Замените сейчас же обыкновенный ошейник парфорсом и ведите собаку дальше. Ваш горячий ученик прихватил нового дупеля, энергично и страстно подвел к нему и замер на стойке. Сейчас же закрепите сворку приколом, и с плетью в руке подойдите к вашему ученику. Дайте ему постоять подольше, а затем пошлите его вперед. Дупель поднялся, и ваш питомец кинулся, было, следом за ним, но он смутился сразу: он получит сильный укол парфорса, а в то же время удар плети и ваше громкое приказание «лежать!»

Заканчивает автор лирическим заключением:

«Я особенно люблю и предпочитаю таких горячих собак. Возни с ними больше, это верно. Но зато она всегда страстней, энергичней, а значит и красивей будет работать».

Здесь уже на сцену, как видите, выстегает элемент эстетики. Но я не думаю, чтобы сама охотничья собака считала красивым поведение хозяина, который только за то, что она им же плохо выдрессирована, награждает ее одновременно мучительными уколами железных когтей в шею, сильным («обязательно сильным»!) ударом плети по спине и «грозным» окриком. Не думаю, чтобы собаке сильно захотелось после всей этой пытки отправляться в следующий раз на охоту.

Впрочем, чего не сделаешь под угрозой плети!

«Если зайца долго бить, он может научаться играть на барабане»,– писал когда-то А. П. Чехов. Писал он это со свойственной ему горькой иронией, смахивающей на издевку.

А вот здесь мы видим, как люди без всякой иронии, а самым серьезным образом учат тому, как с помощью ряда истязаний можно научить собаку производить несложные в сущности действия, которых можно добиться, пользуясь моим методом дрессировки, несравненно скорее, с несравненно большей пользой и длительными результатами и не тормозя природного инстинкта животного.

Разумеется, охота по живой дичи разнится от работы (инсценировки) с убитой птицей. Но будьте уверены в том, что хорошо многократным повторением закрепленные во время предварительных уроков условные рефлексы при достаточном обезволении собаки заставят ее и в поле, на охоте беспрекословно исполнять все ваши приказания, ибо вы закрепили у собаки нужные вам действия психологически, эмоционально, а не с помощью механического, болевого, тормозящего воздействия.

Это нужно усвоить себе раз навсегда.

Многие охотники жалуются на то, что молодые собаки, вышедшие первый раз на поиск, не обращают никакого внимания на дичь, а гоняются за воробьями, за бабочками, за стрекозами. Одни пытаются объяснить это отсутствием у собаки чутья, другие – тем, что собаке будто бы «еще не приспело время».

И то и другое абсолютно неправильно.

Здесь причина заключается в том, что охотник-дрессировщик не сумел сосредоточить внимание молодой собаки ни определенном предмете, и она, движимая естественным инстинктом преследования всего убегающего или улетающего носятся за воробьями, которые для нее совершенно равноценны дупелям или куропаткам.

А вот если вы дома еще познакомите ее с специфическим запахом и видом куропатки и отыскивание ее по запаху свяжете с вкусопоощрением и определенными сигналами (т. е. установите все тот же условный рефлекс на поиск именно куропатки), то будьте уверены, что она и в поле сумеет из тысячи запахов и сотни двигающихся от нее предметов выделить и причуятъ запах куропатки и сосредоточить на нем все свое внимание.

Таким образом «время» для нее «придет» не тогда, когда на это будет соизволение каких-то таинственных сил, а когда этого захочет человек, который научился не только побеждать, но и изменять природу.

Весьма ответственный момент на охоте это когда собака уже причуяла осторожную, строгую дичь, точно разобралась в запахе и повела прямо по направлению к ней.

Часто бывает так, что плохо дрессированная, недостаточно обезволенная или чересчур горячая собака бросается вперед к дичи без всякой осторожности и вспугивает ее прежде, чем охотник может выстрелить.

Вот тут-то и нужно научить собаку делать так называемую «дотяжку», то есть идти медленно, осторожно, с остановками так, чтобы не испугать дичь и дать возможность охотнику подойти к ней на возможно близкое расстояние.

Обычно и тут пользуются своркой и парфорсом, с помощью боли насильственно заставляя собаку сдерживать свое движение вперед. Не буду повторять своих рассуждений о том, что вся эта система насилия ничего кроме вреда, не приносит и сильно затрудняет дрессировку.

Я и здесь рекомендую пользоваться моим методом установления эмоциональных рефлексов. Причем путь дрессировки должен быть такой.

С помощью шумового сигнала (свистка Гальтона), который в высшей степени удобен при охоте на строгую дичь, и с помощью связанного со звуковым раздражителем сигналом вкусопоощрения вы устанавливаете у собаки условные рефлексы на движение вперед с перерывами. По одному сигналу она сделала несколько шагов вперед. Дан другой сигнал – она остановилась. Дан опять первый сигнал – она снова пошла, и т. д., вплоть до момента стойки, сгона дичи с места или лежке при выстреле.

Когда все эти условные рефлексы прочно закреплены, можно уже начать работу с дичью (связанной или убитой), положенной где-нибудь в укромном месте в поле или в лесу.

Здесь вы проделываете то же самое, проверяя собаку в работе на причуянном ею запахе дичи. В нужные для вас моменты, для закрепления рефлексов, не забывайте давать ей вкусопоощрение как только проявился какой-либо заранее установленный рефлекс.

Выйдя с такой собакой на настоящую охоту, вы уже почти можете быть уверенными в том, что она в нужный момент послушается вашего сигнала и сделает потяжку с остановками в те моменты, когда вы ей это прикажете сигналом.

Если она все-таки не выдержит и бросится опрометью вперед, значит, предыдущая работа была проведена недостаточно, значит, собака не в должной степени обезволена вами, и вы не сумели добиться того, чтобы она точно выполняла все установленные заранее нужные вам рефлексы.

Продолжительность стойки, требуемая обстоятельствами охоты, и движение собаки вперед для того, чтобы вспугнуть дичь и заставить ее взлететь, и падение собаки на землю при вылете дичи и при выстреле, и анонс, то есть сообщение охотнику о том, что дичь найдена, и добывание убитой дичи из воды,– одним словом все, что промысловый охотник может требовать от собаки, как от своего помощника, может быть с помощью ряди упражнений воспитано у нее не путем насилия, а исключительно путем установления эмоциональных рефлексов, покоящихся на вызывании у собаки чувства удовольствия лаской или вкусопоощрением.

Сосредоточенность, дополненная прочным контактом с собакой, является чрезвычайно важным условием не только во время дрессировки, а также во время самой охоты, в поле или в лесу.

Умение сочетать быстроту ориентировки в данной местности, способность быстро замечать признаки дичи или зверя, умение мгновенно приготовиться к выстрелу, соединенные с поддержанием постоянного контакта с собакой, – вот, по-моему, основные достоинства хорошего охотника-промысловика

И поэтому я никак не могу согласиться с оценкой поведения охотника в поле такого крупного авторитета, как Я. И. Яблонский, который в своей книге «Воспитание, дрессировка и натаска легавой» пишет:

«Трудно делать два дела зараз. А не приходится ли вам делать это, раз вы натаскиваете собаку и стреляете из-под нее в то же время. Прежде всего, я – не заведенная машина, а такой же страстный и увлекающийся человек, как и всякий другой истый охотник; для меня так же дорог звук выстрела дупеля, дорог выстрел по нему, что и я невольно могу увлечься и весь упоенный охотой могу забыть, упустить из виду работу моей молодой собаки».

Оставляя в стороне романтический стиль автора, я должен сказать, что и со старой, натасканной собакой, если вы «в упоении охотой» перестанете совершенно думать о ней, вряд ли можно дождаться хороших результатов. Это раз.

Во-вторых, что может помешать натаске молодой собаки с ружьем. Звук выстрела? Но я ручаюсь, что выдрессированная по моему методу установления эмоциональных рефлексов собака в течение нескольких приемов не только привыкает к выстрелам, но даже начнет относиться к ним доброжелательно в том смысле, в каком вам это потребуется.

Одна из самых пугливых птиц – пустельга, спустя несколько дней дрессировки не только оставалась у меня спокойной при выстреле, но даже я сумел с помощью вкусопоощрения приучить ее лететь на выстрел и садиться после него на самый ствол ружья, еще дымящийся и теплый, где она и получала награду. Для того, чтобы окончательно приучить пустельгу к ружью, я заставлял ее целыми сутками сидеть на стволе, просунутом в клетку, и в этом же положении кормил ее.

Тот же самый закон я применил к песцам, добившись того, что эти осторожные, вздрагивающие при каждом шорохе животные совершенно спокойно относились к самым громким выстрелам.

Что касается собаки, то нет ничего легче, как приучить самую трусливую собаку к выстрелам.

У меня был такой случай. Один мой знакомый, ответственный работник Военной академии РККА, опытный охотник т. С., приобрел за довольно солидную сумму привезенную из-за границы континентальную легавую Ярда.

Однако, когда Ярда взяли первый раз на охоту, то обнаружилось, что эта собака очень ценных охотничьих достоинств не только боится выстрела, но даже в панике убегает при одном виде ружья.

Специалисты из местного Охотсоюза единогласно признали Ярда совершенно непригодным для охоты и по словам т. С., заявили, что исправить собаку невозможно.

Ярда привезли ко мне. Я согласился в виде опыта заняться его исправлением, надеясь тем или иным способом затормозить у собаки искусственно вызванный «рефлекс трусости», рефлекс бегства от ружья.

И действительно, в течение нескольких месяцев мне удалось добиться вполне удовлетворительных результатов.

Для этого я также использовал свой метод установления эмоциональных рефлексов.

Начал я с того, что путем постоянного общения с Ярдом, в достаточной степени обезволив его, приучил его исполнять ряд моих приказаний, привел его в состояние полного покоя и, между прочим, внимательно осмотрев его, заметил темные пятнышки на морде.

Это были следы от дробинок.

Очевидно, Ярду был сделан выстрел прямо в морду, и вид ружья ассоциировался в его психике со звуком выстрела и болью от полученных ранений.

После этого я стал заниматься с Ярдом. Производя громкие выстрелы из ружья невдалеке от собаки, я тотчас же давал ей лакомое вкусопоощрение и подбодрял лаской.

Скоро у Ярда установился новый условный рефлекс на звук выстрела, который уже ассоциировался не с болью, а с приятными вкусовыми ощущениями.

Ярд, наконец, совсем привык к виду ружья, перестал вздрагивать при выстрелах и начал спокойно выслушивать их даже без вкусопоощрения.

Так в результате настойчивого повторения одного и того же приема я затормозил у собаки рефлекс боязни выстрела и вида ружья, и «Ярд» сделался вполне пригодным для охоты.

В ноябре 1929 г. я демонстрировал его в Ярославле при секции служебного собаководства Окросоавиахима, где он в присутствия собравшихся не только спокойно выслушивал выстрелы, но даже сам стрелял из небольшой пушки.

Что же, в сущности, произошло с Ярдом?

Мне удалось моим методом, что называется, «сломать» установившийся рефлекс бегства при выстреле и превратить последний в сигнал, непосредственно связанный с ощущением удовольствия, с приятной эмоцией.

Однако на этом не кончились переживания Ярда.

После того, как я его снова превратил в хорошую охотничью собаку, один из моих служащих, уволенный много за кражу рыбы, желая мне отомстить, произвел выстрел в Ярда, снова причинив ему сильную боль.

После этого я вторично, в течение двух месяцев «ломал» у «Ярда» рефлекс бегства и вторично добился хороших результатов.

В таком же роде я впоследствии произвел опыт с одной дворняжкой, не ходящей на поводке, трусливо поджимавшей хвост и в ужасе убегающей при выстреле. Мне удалось заставить ее вполне освоиться со звуками выстрелов в течение 17 дней. И это еще раз убедило меня в том, что у чистокровных собак установление условных рефлексов проходит гораздо медленнее.

Итак, нет никакой нужды остерегаться выводить на натаску молодую собаку, если вы с ружьем, раз вы ее предварительно как следует по указанному мною способу, приучили и к ружью, и к выстрелам.

Но существует еще одно возражение против натаски молодой собаки с ружьем. Охотники указывают на то, что такая собака всегда стремится обнюхать, рассмотреть поближе убитую дичь, а это ее отвлекает от прямых обязанностей и мешает охоте.

И здесь я должен заявить, что только механически выдрессированная основным правилам послушания молодая собака будет бросаться к убитой дичи.

С помощью же установленного эмоционального рефлекса можно у самого молодого пса в очень короткий срок вызвать полное спокойствие при виде упавшей после выстрела на землю дичи.

О том, как этого можно добиться, я говорил выше, описывая метод приучения собаки к потяжке, стойке и лежке. Многократное отвлечение дрессируемого животного лаской, сигналами и вкусопоощрением от упавшей на землю дичи всегда даст требуемые результаты.

Переходя к вопросу о методах наганивания гончих, мне придется, в сущности, повторять все свои прежние замечания, касавшиеся натаскивания легавой.

Конечно, характер охоты на «красного» зверя имеет свои, совершенно своеобразные, стороны. Но и тут, в общем, все сводится к полазу-поиску и доведению собаки после того, как она причуяла зверя.

Следует отметить, что искусство наганивать гончих совершенно не разработано. И в этом признается такой видный автор, как Н. Челищев, который в своей брошюре «Как cамому наганивать гончих» пишет:

«Подготовка и наганивание гончих собак до сей поры шли и идут путем поговорки «всяк молодец на свой образец»; на моих глазах много способных и дельных гончих испорчено неумелой нагонкой. Поэтому, приняв на себя труд изложить приемы нагонки гончих, я думаю тем самым заложить первый камень в то здание, которое будут строить охотники-гончатники после меня».

Посмотрим, каков же этот «первый камень», полагаемый П. Челищевым в основу системы наганивания гончих? Прежде всего, он повторяет все обычные приемы болевого, механического воздействия на собаку, и дальше этого не идет.

Даже щенков он рекомендует отгонять от корма нахвостником арапника. Отваживать от прыганья на домашнюю скотину или приучать собаку к «вежливости», по его мнению, следует, «вытягивая ее хорошенько арапником». На выжлятников он возлагает обязанность бить собак, чтобы те «боялись их пуще огня».

Я не буду повторять своих возражений против такой системы воспитания. В своем месте я подробно говорю об этом (глава «Бить или не бить»).

Далее основоположник наганивания гончих говорит:

«Случаются среди гончих такие, которые никогда не отдают голосов.

Они называются «молчунами» и как несоответствующие своему назначению, конечно, должны быть уничтожаемы».

«Уничтожать» собаку только за то, что дрессировщик не сумел научить ее лаять во время преследования зверя, конечно, совершенно несправедливо.

С помощью установления условного рефлекса можно заставить лаять самого упорного «молчуна», ассоциировав в его технике лай с приятной эмоцией и соответствующим сигналом.

Заставить после того собаку лаять по убегающему зверю – это уже дело дальнейшей техники.

Выпуская, допустим, подсаженного зайца, можно тотчас давать «молчуну» сигналы, вызывающие лай, и он будет исправно лаять, сперва ожидая за это обычного вкусопоощрения, а затем и без него, в порядке закрепившегося условного рефлекса.

К числу качеств гончих, которые «могут развиваться у собаки самостоятельно, без влияния на них усилий человека», Н. Челищев относит: чутье, добычливость, голос, злобу, паратость и нестомчивость.

По доводу этих качеств автор даже не хочет ничего говорить, полагая, что «развитие их мало зависит от охотника».

IIо моему мнению, это неправильно.

Чутье у собаки можно развить путем постоянного упражнения. Именно чутье на данного зверя.

О «голосе» я только что говорил. Развитие его также во власти человека.

Злоба действительно до большей части – качество прирожденное. Но вместе с тем мне с помощью моего метода удалось однажды флегматичного добродушного нью-фаундленда превратить в зверя, пышущего злобой при одном звуке взводимого курка. Таково было желание хозяина этой собаки. Для этого я звук взводимого курка ассоциировал в сознании собаки с неожиданным падением на нее из-за открывающейся двери чучела человека. И движение собаки вперед, и ее злобный лай закреплял как рефлекс вкусопоощрением.

Нестомчивость – физическое качество, но оно также в известной доле зависят от воспитания собаки, он ее упражнений, от того, как ее держат и как кормят, и т. д.

А вот как Н. Челищев рекомендует поступать с «упрямой» собакой, которая не хочет уходить из острова, хотя в нем уже нет никакого зверя.

«Таких собак,– говорит автор,– обыкновенно учат двое. Один становится на опушке острова, и зовет в рог, а другой старается подловить собаку в острове и проучить ее арапником. «Впрочем,– признается Н. Челищев,– такое учение хотя и исправляет упрямую собаку, но не всегда, так как упрямство – весьма упорный порок в собаке».

Здесь несправедливость утверждения Н. Челищева в том, что он ошибочно допускает существование «упрямых» собак и также ошибочно не допускает существования неумных дрессировщиков.

А я утверждаю, что если собака не уходит из острова, не идет на зов хозяина, значит с ней занимался совершенно неопытный дрессировщик, не сумевший привить ей даже элементарных правил послушания.

По этому поводу мне хочется привести пример из области охоты с легавыми, который очень хорошо рисует беспомощность, даже очень опытных охотников, объясняемую полным незнанием методов научной дрессировки.

Года два назад я получаю от известного охотника В. Чернопятова письмо такого содержания:

«Владимир Леонидович! Спешу обратиться к вам за советом как к крупному знатоку психологии животных. Дело идет о моей суке Веде (сеттер-лаверак), являющейся, по моему мнению, лучшей из охотничьих пород как по быстроте хода, так и по окрасу, легко заметному во время хода. Она, как вы знаете, хорошо натаскана и отлично подавала раненую и убитую дичь из воды.

После первого наказания, обусловленного нежеланием в холодный ноябрьский день пойти в воду за убитой уткой, она в течение пяти лет совершенно не подавала из воды на сушу битой дичи и только подавала подранков. Ни ласка, ни битье на нее никакого действия не оказывали. На одной из последних охот я непроизвольно вынул из кармана помидор и бросил его по направлению лежавшей на воде утки, которую она перед этим мяла, но не подала. При слове «аппорт» собака моментально прыгнула в воду и подала утку. После этого случая она стала подавать и убитую дичь.

Не находя объяснения изменившемуся поведению собаки и интересуясь психологической стороной этого явления, я очень хотел бы знать ваше мнение по поводу этой перемены.

Между прочим, в одном из старых немецких изданий по натаске собак, попавшем случайно в мои руки, рекомендуется за непослушание в некоторых случаях наказание выстрелом (определенным номером дроби) с определенного расстояния... Как вы на это смотрите?»

Разберемся в этом случае с сеттером Ведой.

Здесь произошло последовательное соотношение процессов возбуждения и торможения условных рефлексов. Когда Веда исправно бросалась в воду за убитой дичью, это был установленный условный рефлекс на аппортировку.

Все поведение «Веды» я рассматриваю как цепь установленных рефлексов, причем делю ее на четыре главных момента.

Первый – аппортировка, обучение которой, несомненно, производилось с помощью неодушевленных, неподвижных предметов (палка и пр.). Второй момент – аппортировка движущихся предметов, в данном случае подраненной, трепещущей дичи.

Однажды Веда задержалась прыгнуть в воду. Тогда хозяин, вместо того, чтобы восстановить временно погасший рефлекс с помощью приятной эмоции (лаской, вкусопоощрением), побил собаку. Удар плети прервал цепь рефлексов и затормозил аппортировку неодушевленного, неподвижного предмета (убитой утки). Собака перестала подавать из воды и на суше неподвижные предметы (убитую дичь). Если она и бросалась в воду, то все-таки не знала, что ей делать с убитой уткой и только мяла ее в зубах, движимая врожденным инстинктом.

Когда охотник однажды случайно бросил в воду помидор (мертвый, неподвижный предмет), то этим самым он вновь восстановил прежний возбудитель: тотчас вспыхнул, воскрес в сознании собаки первоначальный рефлекс, и она прыгнула в воду и подала утку.

Между прочим, подранков Веда продолжала все время подавать, так как у нее не был заторможен наказанием рефлекс на аппортировку движущихся предметов (трепещущая дичь).

Возвращаюсь к наганиванию гончих.

Зная весь вышеописанный механизм высшей нервной деятельности у собаки, Н. Челищев не стал бы рекомендовать с помощью ударов арапником приучать собаку идти на зов хозяина и не стал бы также говорить об упрямстве, как о «весьма упорном пороке в собаке».

Упорным пороком мне хочется назвать ту систему механической дрессировки, которая практикуется до сих пор и которая, как мы видим, иногда принимает совершенно дикие формы, вроде немецкого рецепта стрелять в «непослушную» собаку дробью, да еще определенного номера.

Бывает так, что иногда человеческое невежество никакими пушками не прошибешь...