Свой эксперимент над жизнью. 4 страница
Когда четыре товарища закипели от скучных нравоучений и выключили конфорку, тело перестало суетиться и потихоньку остыло, растворившись в пресном дожде мнений и разноцветных эмоциональных тиков, наполненных энтузиазмом, оргазмом, оптимизмом, харизмой и ржавчиной, которая дуновением смятого воздуха из лёгких прилетит на лицо любимой, и заставит её обидеться. Но на секунду, не больше! Но что-то же там происходит, ведь ржавчина тоже капает разная... Поэтому скажу честно, что оценивать целую семью не стоит браться в одиночестве, а оценивать её толпой вот тоже только не стоит! Мы каждые наполнены печалью и злобой, а иногда и смехом, и сырым плачем, а как же иначе, только лицо-то не резиновое -- оно рвётся и скачет из стороны в сторону в сторону старости и лёгкой меланхолии, однако те дни будут наполнены не только скукой и снобизмом, но и чем-то поэтическим, ласковым и личным. Двуличным, лживым, ублюдистым, но человечески-заботливым и обоятельным, которые могут вселить ужас одной лишь старостью! И чертовской злобой, ведь хнычат похлыще нас! А мы, переполненые злобой и тихой любовью мотаемся из стороны в сторону, лишь бы тяжёлый снаряд не смог сломить нас и наши мысли, заперев в одной из канав вновь вымышленного, сочинённого и надутого до громадных размеров сознания! Поэтому старость режет лицо, руки и каждую частичку тела, только Чистильщик слабёхонько мотает свою нить, поэтому у нас всегда есть время перед тем, как пропасть... И куда мы упадём, неизвестно... И это нихуя не "Слабое звено!" И нихуя не шоу Малахова! И нихуя не вообще, что вы там можете себе представить! Это всего лишь всхлипы важности и плач вызова из Потерянного поколения, которое вдруг нашлось, но типа слишком поздно... Напуганные вашими войнами, тюрьмами и убийцами! Эти ваши дела почему-то теперь облизывают и нюхают, словно псы и злые волки нашу одинокую сталь сердец и холод тела... Магия бытия вновь сражает вас своим превосходством, но скупость мысли о будущей повседневной скуке скрежечет под прогнившим зубом ласки и мягких дёсен у зубов мудрости, которые не смеют делиться своими тайнами, ведь у них просто нет рта! Это же, блять, зубы!
Ими улыбаются, как я знаю, но вот почему-то порой этому, кажется, даже и необучен. Что выплясывает и корчит моё тело и рожа знают только те, кто эту рожу видел; то есть все. кроме меня... (Сообщаю, что зеркало не даёт правильных видимостей реальность, поэтому, пожалуйста, перед просмотром себя в нём, -- в зеркале, придурок! -- прокрути в башке, что обижаться на глупости и недосказанности способен лишь отъявленный кретин и пидор. Только не забывайте, что всегда есть ещё и варианты, ведь зеркало может быть всё-таки и есть ваша реальность! Ведь к ней приковано всё ваше воображение.)
35.
Должно быть, по крайней мере, однако всё равно нихуя не значит, что писать и в этой главе.
36.
Почесав яйца можно сказать одно: они у меня есть. Только это не объясняет моей трусливой природы. Как и, в принципе, гугл или википедия; блуждания в дневниках Дали тоже к успеху не приводят, и нисколько меня не превозносят; реальность тоже порой утомляет.
Реальность -- это не смелое бытие, но и отчаянная и трезвая скука по тому, что может тебя немного изменить, даже потревожить, даже немного ткнуть и пощадить взглядом. Может издавать звуки, голоса, воссоздавать мысли, имитировать воображение, навевать, в общем, суету и скуку. Кстати, это не означает, что скука здесь испошляется откровениям о том, что скучать приходится и это прекрасно, ведь... Хуй знает, нужны ли объяснения?
Скука -- пища смерти, пришедшая немного поговорить с тобой. На самом деле, не любительница она болтать без умолку, поэтому очевидно, что навести скуку сможет не так скоро, хоть и немного не аккуратна. Сложно иногда избавиться от осколков крысиного бытия, топчущего своими лапками какашки и корм, который порой скапливается на этих самых какашках... Тем не менее, крысе живётся неплохо, но и не хорошо. Ему плевать! Но он не знает, что когда-нибудь сдохнет...
Прошлые увлечения иногда отнимают плётку у скуки; начинаешь задумываться, погружаться, копаться в прошлом. Забываешься, испытываешь неясные чувства, которые порой и не нуждаются в объяснении, но автор любит издеваться над читателем, своей самобытностью и откровением. Во всяком случае, оно присутствует... Откровение.
37.1
Было ли это тем местом, где нужно было освободиться? Оторвись вот мои ноги от суетной земли, смогли бы они упасть вновь обратно, лишь бы опять пощупать слякоть и выдуманную скуку, которой нет места здесь! Зачем же здесь мысли о войне и воинах? Потому что они когда-то умерли! И здесь начинается борьба разума и стереотипов, которые рычат, что ты никогда не должен забывать стариков, другие говорят, что должен! Катастрофа неотвратима, но вечности не избежать!.. Однако и тут кроются сомнения, созданные экраном и скукой. Сраный мотылёчек, вырывается к свету...
37.2
Ты не умер, значит всё делаешь правильно, либо это иллюзия твоей правильности, которая может обернуться гибелью и странной вариацией на тему смерти и Вселенского разума; думаю, если и так, то мы затеряемся в чужих водоворотах и гибелях неизвестных нам звёзд, которые будут нам известны и изранены в буйном хаосе сложных частиц вселенской природы. Человек вряд ли сможет притянуть к себе горы, но вот историю за уши он сможет потянуть... Эти тысячи лет вытянут уши до пупа, если ты рождаешься Богом. Поэтому нам повезло родиться здесь человеком!.. И мы -- не шизофреническая структура находящаяся в этом теле, а лишь потёртый сосуд природы, впитывающий тоненькими своими стенками опыт и пределсти природы, коптящейся под знойным, но аккуратным Солнцем и его богом.
37.3
Разукрашенные облака вываливаются на простынь просторов неба; угнетающие тучи расслабляются и унывают, но не унывают лёгкие, сердца и мысли наших любимых приматов, выбритых перед лицом природы.
Там кто-то был. Они жили там, ютились как могли, дрались за выживание. Каждый со своей задачей. Со своей целью. Своими правилами и методами выживания. Может быть, не каждого можно понять, но путь к пониманию есть у каждого. Если только мы сможем выполнять, каждый, свою работу правильно. И правильно -- не есть важно!
Лечится каждый по-разному... Другие лечат. Третьи себе противоречат. Но и противоречия могут являться частью нашей жизни, ведь она конечна. Бесконечна? Быстротечна. Но не вечна...
Обычно. Выросли мы сами, других вырастили;
за решётку посадили среди гулов ненависти.
А у нас выхода нет!!? И это я не про наркотики, блять!
От морозов скуки, когда нет её рядом сложно лечиться чем-то другим.
Но и, может, из-за этого хочется кричать и быть волком?
Быдаться, словно баран, ища место для стрижки.
Стирать с памяти сложные моменты, лишь бы потом их приукрасить...
Без фотошопа не обойдётся ни одна вечеринка, ведь это вызов природе!
Здесь каждый чувствует себя королём, наверное, в рассвете своей бурной фантазией, кто-то озираясь и мрыкаясь по углам считает себя Богом. Вероятно, есть тогда и нежити, трупы ходячие и вампиры; волки-оборотни и оборотни в пагонах. Хуй знает... Всё быть может в нашем мире, только жизнь сложно переоценить. Она всегда будет бесценной в руках Господа. И всего вокруг этого мёртвого атеистического. Сверхчеловек Ницше обратился вулканом, сыплящимся из ушей и грязи, а Суперчеловек из комиксов показал, что мы ничтожества, но с мечтой. Только он двигает временем, у нас оно быстротечно... Но волновать разве должно это? Или только это?.. Хм... Тогда мы в болезненной эре убитых привычек и полной парализации бытия.
39.
Бессознательная хуета должна расположиться в вашем глазовом отделе по обработке изображения, фильтр сознания стоит как страж, а хитрые альфа или бета-волны манипулируют им так легко и безобидно, придавая снам реальности.
Чем больше мы любим человечество, тем сильней становится и бытие, активно-контактирующее с нашим сознанием, упрямо отрицающее активную проблему. Отрицатель здесь не единственное негативное изъяснение, и то, что мы не закончили вчера, мы можем смело закончить завтра. Такое упрямое слово пытается выгадать у нас и выкрасть фразу, чтобы реализовать с её помощью наш якобы несвязанный поток эмоций, прерывающийся некой горсткой слов, что падает из пальцев прямо на буквенный стенд, брызгающий в нас буковками.
40. Буковки
Поэт впервые для меня открылся и это был он, ворвавшийся ко мне в скучный эпизод жизни ранней работы в книжном. Сложно сравнивать эти ощущения, когда бесцельно ходишь по жизни, а потом натыкаешься на противоречивого человека, умершего некоторое время назад. Таким был и Дали, но порой разочаровывает своим могуществом и обязанностями. Слишком страшный гений, чтобы быть реальным. И перед ним стараешься падать ниц, чтобы не умертвил твою логику и плачь под диким Солнцем, которое скрывается постоянно от глаз, чтобы заморозить скуку. Только воздух будет ещё глупее, спотыкаться о тротуары и улицы, дороги, мельницы. Боги?
Они кажутся богами. Такие великие и всемогущие... Такие выдающиеся. Что иногда ты не понимаешь, за что тебе понравился этот отросток природы. У некоторых из них же есть ещё и член. Блять... Это так мерзко, они ебались.
— Похоже, ты мой старый друг?.. — пропустил он через глотку слова, тяжело вышедшие наружу, ведь глаза наблюдали странноватую картину: человек, к которому он обращался и называл другом, сидел опрокинуто и размазано в кресле, обхватившем его вялое и размызганное тело. Он осмотрелся: повсюду хлам и несколько тарелок, держащих на себе отпечаток коварной испорченности жизни — эти бактерии хоть и вряд ли могли заразить, но отпугивали, бесили и даже злили… Тем не менее, он старался не обращать такого пристального внимания на эту мелочь, нежели решил всё-таки переключить наблюдаловку свою на этого очумелого юнца, что был живым трупом, утопавшем в своей скорби и в скучном бытие.
— Ты жив? — шуточно отскочили от зубов довольно серьёзные слова, если знать, что смерть-матушка ждёт, не стесняется, нас за каждым уголком, проворная сука. Да и он сам понимал подобного рода дилемму, что для каждого могла обернуться не в пользу, а в жалкий убыток; а жалким он был, потому как избавляемся мы от всего мелкого, недальновидного и глупого, обрекая себя на ничтожную мысль о нашем великодушии и добродетельности нашего же ума. После потери памяти он стал много думать, хотя и сложно было говорить о том, что было до этой самой потери — возможно, он думал так же много; так или иначе та самая потеря могла произойти именно из-за его постоянной мыслительной муки, которая тягостно бродила по извилинам, погружаясь в белое вещество мозга.
— Так и свихнуться не мудрено, — вдруг прозвучало из уст отщепенца, занимающего кресло. Всё-таки он был жив, однако вялость его держала верх! Даже нога этого страдальца никак не могла пошевелиться, исполнив мимолётное па природы бытия. Конечно, кружиться под музыку усопших и болезненных иногда может показаться приятным времяприпровождением, однако больше всего следует отходить от столь второстепенных дел, ведь есть дела и важней…
— Мне сказали, что ты должен меня знать… — задумчиво произнёс он, а тот, что впитался в кресло, сносно пытался уловить связку, которая помогла бы ему дать сообразить то, какой ответ может быть дан на это ух как невопросительное предложение.
— Смелое предположение, — вырвалось из кресла. Даже повернулось ровно на двадцать пять градусов, что и тепла на улице; дождь моросил, но животные не боялись, прятались лишь некоторые люди. Мы наблюдали сверху, что творится там, однако сами понимали, что опускаемся всё ниже; ниже всегда есть жизнь, и чем ниже, тем больше жизни…
— Ты перестал мне доверять, хоть я и стою так близко… Почему же так?
— Неважно мне, насколько близко ты стоишь, шевелишься ты или трясёшься; мне не важно, глух ты или нем, или просто не в меру разговорчив; мне и не важна жизнь твоя, грязна она или одета в бархат! Важен ты мне, друг, остальное слякоть… — кресло повернулось ещё на пять градусов и опустилось ниже.
Я задумался. Мыслей было крайне мало, что необычно для меня; мешало всё вокруг, но всё вокруг нисколько не мешало, только поглощало моё внимание, что колебалось и без такого пристального внимания. Он закрыл глаза. Мне стало легче думать и дышать; стало посвободней… Я знал, он всё чувствует, однако мне проще было доверять его чувствительности, нежели его глазам, которые бегали в разные стороны, в неизвестном порядке; строить иллюзии по этому поводу я посчитал для себя неаккуратной формой ведения беседы, да и друзьями мы не станем никогда при таком напоре мыслей, что кидают зрачки в разные стороны. Кто мог вычистить из этих бредней логику? Только идиоты способны на такое; всё заложено до нас!
— Мыслей, друг, — вдруг его голос стал чуть тише: — Мыслей, друг мой, ты моих никогда не угадаешь; не обижайся, это не выгодно тебе! И говорим мы совсем не о материальном эквиваленте — всё это глупости и бредни; деньги нас давно, мой друг, не интересуют! Только лишь свобода!
— А разве можно избавиться от всего плохого, что во мне таится?
— Разве есть, мой друг, в тебе плохого что-то? И разве это плохо, если ты обозначил сам это «плохим»? Это шутки господа, мой друг. Его лёгкая игра — твоя провинность!.. Ты не уследишь никогда за ним и не поспеешь! И ты не смеешь заражать любое слово качеством плохим! Любое слово является хорошим, добрым и сердечным… Ты исключителен, мой друг. Ни в ком ещё я не видел столько злости, но столько же добра не сыскать ни в ком, мой друг — тут строгое природы равновесие! И если кто-нибудь обнаружит его — жаждет ли он добра иль зла? Чего он жаждет, пусть задаст себе вопрос! Твои ответы тут не имеют смысла…
Я погрузился в океан бездумных тайн и бессодержательного их поклона. Никто из нынешних, тем более, из прошлых не поймёт; из будущих — возможно. Но будущее так неспешно, что сейчас лишь создаёт нам настоящее, не боясь последствий и вины. Нужно быть немного посмелей, чтобы и без того с лёгкой долей аккуратности произносить те слова, что некоторыми считаются раздором и враками. Немой тогда здесь выживет! И более никто.
— Так помолчим немного, друг. Пусть скитаются по твоим эмоциям, пусть ищут они все твои микровыражения, пусть они читают каждую твою мыслишку. Механизм давно уже запущен, если они смеют обвинять тебя, то и сами обвиняемыми станут.
— А как же относится к этим крикам за стеной? Из-за них страшные мысли решили показаться прямо перед моим носом! Не из-за носа ли моего так смеют мыслить эти люди? Или может из-за моей беспокойной головы? Или я ищу того, чего нет там, но всё же это создаётся?..
— …, тут и думать-то не надо, друг. Пусть сами копаются в этом дерьме, тебе уже довольно в нём копаться! Ты обеспечен спокойствием и благом! Осталось лишь понять, что тебе придаёт лёгкости дыханья и свежести такого бытия… Сколь бы мысли не были ужасны, их исполнители погрязнут в темноте навеки, если будут столь чувствительно пытаться их познать и опорочить. Пусть сами поразмыслят, что всё это значит — если ничего, то и такая их дорога. В «ничего» ничего искать не надо. В «ничего» найдут чего-то лишь негодяи.
— Поверь, им негодяями быть совсем не стыдно!
— Им, это кому? Кому-то? Может быть. Тогда эти кто-то — негодяи. Они и в глупостях найдут раздор; а в муках совести найдут они барьер и лёгкое для себя утешение, что и ты такой же негодяй! Если же не найдут, только добра в них гордый и сладостный стоит очаг. Тогда им нисколько не плевать на твои мысли, они с лёгкою заботою на них глядят; они ведь даже не боятся, просто беспокоятся, что из тебя такого может получиться…
— Я и сам беспокоюсь.
— Живи ты так, словно это только твоя дорога. И не важно, о чём говорят песни; из некоторых приходится смысл не только вытаскивать, но и переворачивать с ног на голову. С другой стороны Земли всё-таки люди ходят не на руках, они такие же. И только равновесие нас держит всех тут рядом. Иначе бы слеза никогда не смогла спуститься. Приходится нам плакать иногда, а иногда нам приходится рыдать.
— Неужели счастье так заполоняет душу, что хочется чего-то негативного, плохого?
— Это всё привычки, друг мой! Из-за привычек злиться, всё равно что негодяями гордиться!
Затянувшийся психоз (серия коротких рассказов)
Дверь
«Так… Мне всего лишь нужно смотреть на дверь. Да, эта хитрая сука хочет сделать так, чтобы я подвёл наш план. Но я знаю, чего ей нужно! Хитрой суке нужно одно! Сделать так, чтобы я сдулся и расслабился. Хитрость её выкована на пустом месте, ведь я хитрей! Только нужно смотреть внимательней…
Ох, похоже, произошло событие. Пустая неожиданность, однако, я свалился от неё. Но я продолжаю наблюдения! Свалился от неожиданности, но дверь всё ещё стоит. Она заперта, поэтому мне не сложно наблюдать прямо за ней! Фейс-ту-фейс. Она от меня не уйдёт!
Утомительно, но верно я движусь к цели. Какова цель, спросит кто-нибудь? Кто-нибудь спросит?.. Боже».
Отрезок
Вероятно, мы живём сейчас, скитающимися и скачущими по тонкому канату.
— Пожалуйста, внимания мне! Прошу не перебивать! Итак, не пытайтесь даже прыгнуть кому-то на голову, а себе на голову прыгать и вовсе не советую, ибо…
— Блять, походу он опять забыл слова!..
— Не перебивай, просто их ещё не придумали. Идиот.
Скомпрометированные доказательства
— Вот снимок!
— Хм… — доктор вертит снимок сердца в разные стороны; затем тыкает куда-то пальцем: — Пациент действительно в неё влюблён, видите?
Трон
Мы не знаем, что будет после смерти; но определённо жизнь — это лучшее, что у нас есть сейчас. Правда, у нас есть ещё вера, однако вера находится в пределах жизни; если после смерти и есть что-то, то там будет вера абсолютная — у нас сейчас вера абстрактная. Конечно, есть ещё и воины, но после смерти нет воин для тех, кто умер, однако они будут продолжаться для тех, кто ещё жив. Почему бы перед смертью не попытаться тогда сделать мир чуточку добрее?.. Хоть и добро тоже звучит несколько абстрактно, но вера и война нам помогли понять, что же есть добро и зло. Стоит только помнить, что в людях не может быть одного края: нет плохих людей и нет хороших, есть просто люди со своими достоинствами и недостатками; и то, и другое мы должны принимать и учитывать, посредством учитывания и принятия в других людях нами непризнанных или непонятых качеств. Личность многообразна! И коррекция личности, конечно, ведёт к упорядочению и связке с остальными, но теряется что-то внутри вас, и оно будет до конца дней ваших скитаться внутри в поиске свободы. Почему бы вам сейчас не сделать всё, что вы хотите?.. Только не забывайте о людях, которых находятся рядом, на планете Земля, ведь и у них есть свои желания, а без их надежды на осуществления этих желаний ваши радости когда-нибудь останутся в вас, а после смерти вашей будут и вовсе бессмысленными. Тираны запомнятся тиранами, а дальше просто выветрятся как тяжёлая хворь из голов человечества — если вы убиваете, убивается, прежде всего, ваша душа и то, что осталось в вас человеческое, теперь вы животные!
Дарвин, Ницше были правы — мы недалеко ушли от обезьяны; и вот эти пакостные суки-приматы ползут друг по другу, залязят вверх куда-то по головам на трон, что светится под небесами; забывают, кто они есть сами. И вот, они победили, убедили, убили: людей, время, свою гордость, но залезли. И что теперь вам видно? Только небо, а на небесах людей-то нет. Они у земли! Они горды! А вы, приматы, сидите под тонкой плёнкой неба! Тем, кому жизнь не нравится, почему бы вам тогда не прыгнуть с трона вниз? Свои души в потёмках, сохраните жизнь другим душам.
Жизнь есть самое прекрасное, что есть во Вселенной. Иначе быть не может. И это глубже веры, надежды и любви, ведь жизнь и Вселенная уже содержит в себе эти понятия. Быть приведением и богами — дела других. А что нам до тех других? Пусть лезут по головам на трон. Рано или поздно придётся спуститься с небес и встретиться с нами и с Землёй. И с землёй.
Тяга к отчаянию перебивает тягу к искусству.
Хочется быть: быть не собой, собой быть, короче, кем-то...
Декадентские стишки растворяются в проволоке событий:
Вроде бы предписанных, вроде бы сбывшихся, но столь далёких от завершения.
Строка за строкой: весь этот бред приходится терпеть уже не только мне!
Поможет ли стена, смешанная с кулаком? Вряд ли.
Но попытка не снижает памяти. Память снижается автоматически.
Важны знания теоретические! Практические, академические!
Вариативность действий превращает тебя в собаку:
Ещё чуть-чуть, и она завоет волком.
Ну что ж, неплохая мысль. Если только ещё полкило запихать вдогонку.
Гонки: вооружений, идей, героев и других масштабов.
Искусство творит сама жизнь; жизнь творит само искусство.
Седая гамма треснула, однако водопад не удастся — слишком низко для падения. И слишком высоко для счастья.
Иосиф Вернер
Когда жизнь перестаёт вас удивлять
Однажды в квартирку мою постучалась комета...
или история о том, как человек был заперт под толстым слоем правды,
которую не хотели признавать.
Я ощутил сильный страх, когда глаза мои уткнулись в дешёвый и неровный потолок, гласивший о примерном росте тех, кто может здесь находиться... Мой испуг защекотал мои нервы, что тело отбросилось назад — я впечатался в стену, а кровать подо мной просто расстворилась.
Сидя на полу, я заметил, что нахожусь в небольшой комнате; система напомнила мне о реальности происходящего, однако разум никак не соглашался с действительностью, поэтому происходящее казалось сном. Я громко засмеялся, а потом встал. Потолок задевал мои волосы, даже гладил их... Под ногами старый ковёр, напомнивший мне о детстве, но и оно не вымышлено ли?..
«И где здесь окна?» — шумная вода сознания облила эмоции, а грудь тяжело раздвигала эфир, наполненный тяжёлым воздухом; мои подмышки зарыдали, да я и сам что-то поник... Да, и если честно, заныл как девчонка, но мне было плевать!
Прошло время
Ковёр исчез почти сразу, а деревянный пол поначалу, конечно, грел мои ноги, но сейчас здесь очень холодно... Я хожу в этом месте, в этих шести квадратах голым, поэтому иногда эхо кашля начинает мельтешить перед моими членами, а сам член выливает гадости в угол, где я нарисовал сердце, чтобы не забыть, что оно у меня всё-таки есть...
Кстати, когда градусы воздуха вдруг стали сбиваться, потом и вовсе упали почти до нуля, я активно бегал тут, да пытался активизировать свой энергетический потенциал; даже медитация смогла влить в меня осторожность, да уверенность, но и, конечно, смерть... Возможно, в этой комнате её нет, но бегал я только от неё и дрался я только с нею.
Бывали дни, когда воздуха совсем не хватало, и моё брюхо с ужасом хватало последние частички... Ссать я стал уже не на пол, как раньше, а в ладоши; эту жидкость я сливал в рот.
Я уверен, что меня кормят, но я никого из них не вижу... Питаться мне приходится жучками и пауками, которые иногда попадаются в углах этого места; длина его — три шпагата, ширина — мои раздвинутые до упора руки, словно я Виртрувианский человек; высота в 179 сантиметров, — как я и говорил, потолок до сих пор гладит мои волосы.
Левая стена заполнена рядом палочек (каждые 4 из них я зачёркиваю для удобства счёта). Сейчас всего их тут около 54, только это не дни... Света я не вижу, а темнота стала моим другом; даже кошка бы давно здесь подохла от нехватки света, но я, словно летучая мышь, даже прыгаю и отталкиваюсь от стен — однажды так ударился об потолок головой, забыв вдруг на секунду, где я.
Долгая секунда
Очнувшись на полу я сильно закашлял, подумав, что слышу кашель старика. Сейчас пытаюсь вспомнить, как я сюда попал...
«Пила» и «Олдбой» отдыхают, ведь мне было 18 лет, когда я впервые здесь очутился. О жизни я ничего не знал, а сейчас время идёт, и я боюсь, что упускаю текущую жизнь...
— Я устрою этим гадам забастовку! — кричу я в одну из стен.
Палки
Мои действия ни к чему не приводят: я перестал пить свою ссанину, но теперь комната пропахла мочой, поэтому угол справа я решил заполнять прелестями своего желудка, в котором, оказывается, что-то иногда было.
Однажды я ущупал там орешки и жутко обрадовался. Я долго ждал, прежде чем захотеть ссать, а потом руками достал их; член сделал свою работу на пятёрку, и чистые орешки вновь оказались внутри желудка. Такой сладости во рту я не чувствовал уже столько времени... Слюнки мои заполнили каждую неуютную часть моего пищевода; странная боль внутри груди, внутри рта исчезла, но...
Жутко захотелось срать.
Кал
Третий угол.
Я привык к газам и испарениям, которые чесали мою носовую полость; тем более, всегда был рядом второй угол. Однажды я выблевал аппетитную курочку — точнее, части этой курочки... Но, поверьте, такого вкусного питания не было во мне уже 198 палок; если не больше.
Звуков из вне я никогда не слышал, но само помещение оказалось странным, ведь порой я слышу, будто, шумы своего мозга, сердца, лёгких; блять, но тогда у меня начинаются жутчайшие галюны... Как-то раз я специально ударился сильно об стену, лишь бы больше никогда меня не было в этом неуютном месте! Я не хочу проснуться порой, потому что знаю, что меня ожидает дальше!..
Сегодня я почувствовал какое-то лёгкое доверие, и внутри меня всё запело, зашевелилось; я впервые смог успокоиться и уснуть так, что мне снились сны. Раньше, в этом месте, такого не было.
Интересно, почему внутри меня вдруг появилось это некое спокойствие?.. Можно попытаться, причём, узнать это.
Вчера я блевал каким-то салатом: руками я ощутил укроп, который очень приятно пах, после порции моей мочи, дальше — помидоры и огурцы, лук и капуста. Вкус лука был бесполезен, но хруст его напомнил Сибирь; возможно, когда-то я был в тех местах, а снег сладко хрустел под моими стопами. Капуста была варёной, но пошла легко; помидоры и огурцы — любимые мои овощи, поэтому на них даже ссать не пришлось: их я съел с остатками блевотины.
Третий угол, кстати, очень быстро стал местом рождения некоторых насекомых; когда во второй угол нечего было скидывать, приходилось идти в третий, ведь там всегда был пир этих малюсеньких, двигающихся уродцев... Ими тоже было приятно питаться, иначе я бы отключился навсегда.
Возможно, первая ступень пирамиды Маслоу была мною заполнена, поэтому я стал чуть счастливей и перешёл выше?!
Сегодня стоял у левой стены, рисуя очередную палку, заметив, что потолок меня немного подогнул. Я удивился, поэтому направился к блевотному углу — там всё норм. Пошёл обратно — давит!..
— Что это?.. Меня решили тут прижать что ли?.. Я дурак, конечно, но разве дураки настолько дураки, что не замечают, как их давит потолок?..
366+10
Следующие десять дней я пытался разбить кулаком, локтём, плечами, ногами этот потолок, который прижал меня наполовину! Что-то падало на пол, но ни одной частички света я так и не увидел. Ориентируюсь чисто по запаху: слева чувствую кал и блевотину.
Столбики отсчёта приходится выцарапывать рядом с калом.
Мои силы иссякают, а по трахее тянется жадный поток воздуха, ворующий кислород для питания мышц, мозга; углекислый газ, всё же, куда-то уходит, иначе я задохнулся бы здесь. Но самое ужасное — я воняю. Когда я мылся в последний раз?..
Бессонница
Теперь я перестал засыпать... Стена с углом мочи напротив, где, просыпаясь, я отмечал, что всё-таки проснулся, утонула в потолке; короче, из параллелограмма с восемью вершинами комната стала похожа на фигуру, состоящую из трёх параллелограммов: стена с мой рост и потолок, скрывший параллельную моему росту стену, да пол, который стал чуть меньше длины трёх шпагатов. С боков теперь появилось два треугольника, в которых один из углов 90 градусов.
И это не математика — это ёбаный ужас и бессонница!
Неужели меня хотят вжать в эту стену, будто гранитному ископаемому, которое найдут в будущем и оживят. Хм... Фантастика, но хотелось бы появиться там, где я должен появиться.
Я сильно прищурился, но открыв глаза, я ничего не увидел. Ещё раз.... Пустота, только звёздочки, да цветные точки. Это кровь заполняет капилляры моих колбочек и палочек...
— Господи, а сколько палочек я здесь уже нахожусь... Тьфу ты!!! Сколько уже прошло дней?
1 глава
Я начал понимать когда-то, что всё вокруг всего лишь испытание; но никак не на прочность... Мораль устарела, а права стали уничтожать души: нет нам выбора, нет нам власти, нет нам действий, нет нам ничего...
Мне пришлось стать зажатым куском дерьма, чтобы пройти сквозь пепел и дым этих ничтожеств и мразей, которые смеют командовать человеком; мне пришлось перейти через себя, так как внутри меня коптится и вертится такое же мразьё и падаль!.. Качества мои давно утихли, а осталась лишь горстка злости, которую воспитывали учителя, педагоги, преподы — они посчитали, что моя злость нуждается в воспитании, а сами они скрывают свою злость, требуя от себя систематизации, постоянства, воли.