Развитие проблем психологии личности в 80-90-е годы 3 страница

Подобным образом психология труда и профессий выдвигает личность в качестве центрального понятия и сущности, минуя ко­торую нельзя объяснить ни одно из явлений данной области жиз­недеятельности человека, а педагогическая психология продви­гается навстречу психологии личности со своими идеями необхо­димости исследования и проектирования педагогом личности и т. д. (Н.В.Кузьмина, А.А.Реан, Н.Т.Селезнева и др.).

Концепцию, расширяющую представления о связи интра- и интермодальностей личности, обосновал В.И.Слободчиков, опи­раясь на положение Рубинштейна об исходности категории «мы» по отношению к «я». Данное теоретическое исследование ведет к уточнению понимания личности, поскольку в противополож­ность большинству точек зрения, рассматривавших ее с самого начала как обособленное и противостоящее социуму существо, Слободчиков считает, что первым этапом жизни ребенка явля­ется его неразрывное единство «мы» с матерью, которая и выс­тупает посредником в его взаимоотношении с миром [203]. Эта конкретизация одного из важных этапов развития личности, в свою очередь, была основана на методологическом признании (также вслед за Рубинштейном) онтологической, экзистенциаль­ной природы субъективного, которая фактически отрицалась распространенной концепцией сознания, деятельности и лично­сти как идеального [101].

Кроме вышеназванных аспектов изучения личности в дея­тельности, общении, ее познания и развития (с учетом разных форм и уровней последнего), существует еще один, который условно можно отнести к теориям среднего уровня, по аналогии с рубрикацией, принятой в социологии. Этот уровень имеет дело с реальной личностью, т. е. живущей в определенных услови­ях, в определенную эпоху, в определенном обществе. Однако ис­следования реальной личности сегодня, в свою очередь, осуще­ствляются в трех достаточно дифференцирующихся направле­ниях. Первое направление, о котором было упомянуто в связи с анализом работ Петренко, — это кросскультурные исследования имплицитных концепций личности, т. е. представлений о лич­ности в обыденном сознании, а не науке. Второе — исследова­ние не столько культурно-специфического прототипа, а реаль­ных разных типов личности, живущих в данном обществе. На­конец, третье направление, исследовательское в условном смысле слова, но имеющее дело с реальной личностью — это пси­ходиагностика, направление, получившее определенное разви­тие в последние десятилетия. В работах А.Г.Шмелева, Е.Ю. Артемьевой, Л.Н.Собчик и др. были адаптированы зарубежные личностные методики к отечественной популяции, поднят уро­вень психологической психодиагностической культуры (как уже отмечалось, Русалов адаптировал известный тест Кеттела). Од­нако, реально, отечественные психодиагностические методы — большая редкость (например, методы диагностики способнос­тей Дружинина). Именно в области диагностики личности и при­менения зарубежных личностных методик для исследования личностей российского общества обнаруживается проблема их несоответствия типу личности российского общества.

Современный интерес к психодиагностике связан не только с ее практической ценностью; — она знаменует потребность пси­хологии и психологов обратиться к реальной личности и разре­шить указанную проблему. Один из ведущих специалистов в области современной психодиагностики отмечает, что «в диаг­ностике тех или иных свойств, особенностей личности еще не­достаточно учитывается та социальная среда, в которой эти свой­ства и особенности формируются и проявляются» [53, с. 25]. Перспективой ее развития является дальнейшее совершенство­вание функционально-динамического системного подхода к личности, выражающегося в необходимости исследовать ее в реальных условиях функционирования.

Такие собственно функциональные исследовательские моде­ли личности характерны для целого ряда упомянутых работ: Дружинина, а также, например, В.А.Марасановой, сопоставившеи типы акцентуированных личностей с реальными условия­ми их функционирования в деятельности спортсменов, а также Е.В.Егоровой-Гантман, собравшей огромный диагностический материал по типологическим характеристикам личностей аме­риканских президентов и сопоставившей их типы с характер­ными для периода их президентства ключевыми международ­ными ситуациями с точки зрения оптимальности-неоптималь­ности их функционирования и т. д.

В некоторых конкретных областях психологии второе и тре­тье направления сближаются друг с другом, например, в обла­сти политической психологии выявляются одновременно и при­сущие обыденному сознанию прототипы политических партий (Петренко) и лидеров, а затем строятся определенные типоло­гии последних. При всех условиях происходило насыщение личностных характеристик теми, которые приоритетны для российского менталитета. Психологические портреты личнос­ти, которые строил еще Кузьмин, позволяют все больше отой­ти от идеологизированного универсального и утопичного типа личности советского человека, свойственного эпохе тоталита­ризма. Они, с одной стороны, обогащают самую теоретическую модель личности, с другой, позволяют понять новые аспекты функционирования личности в обществе, а не те, которые были намечены схематической триадой, перенесенной из американ­ских учебников на отечественную почву: «личность—обще­ство», «личность—группа», «личность—личность». Так, в од­них исследованиях ставится проблема, как транслируется рос­сийский прототип «умного человека» из одного поколения в другое (от преподавателей к школьникам), какие черты его утрачиваются, какие добавляются (Н.Л.Смирнова). В других — какие социальные влияния оказывал стереотип «образа лич­ности афганца» (Знаков), в третьих — как характер семейных отношений (гармоничных или конфликтных) и национальных традиций оказывает влияние на формирование того или иного типа когнитивно-нравственного развития (Воловикова, Нико­лаева).

К числу исследований, значительно обогащающих самую тео­ретическую модель личности, а вместе с тем обращенных к изу­чению реальной личности и получающих типологические данные, относятся работы Н.Е.Харламенковой, исследовавшей личност­ные стили целеполагания, а позднее — типы самовыражения личности [222]. В первом исследовании удалось преодолеть теоретически зафиксированную схему, согласно которой субъектом целеполагания оказывалась сама деятельность, а не личность, и раскрыть присущую отечественным типам личности специфику консерватизма-радикализма. Во втором — одновременно выяв­лено реально существующая в российской действительности ти­пология самоутверждения и благодаря этому раскрыты его тео­ретически принципиальные механизмы, обогащено само научное представление об этом личностном феномене.

Типологический метод, или типология, являющиеся резуль­татом конкретного исследования, позволяют таким образом пре­одолеть абстрактный схематизм теоретических моделей лично­сти, который в известной мере свойственен отечественной пси­хологии, свести на среднем уровне область теоретических и конкретно-исследовательских моделей, полученных на опреде­ленных популяциях, выборках, обогатив оба уровня психологии. Типологический метод или более широко — стратегия исследо­вания — есть своего рода обобщенный вариант личностной ди­агностики. Однако, если в классической диагностике в реаль­ной личности находится совокупность тех или иных априорно заданных тем или иным исследователем и инструментом ка­честв, то типологическим методом выявляется, какими комп­лексами неизвестных качеств образуется тот или иной тип. Этот комплекс есть внутренний механизм личности, выработанный ею в результате способа жизни, осуществленного или достигну­того ею в том или ином обществе.

Таким на современном этапе представляется типологический метод, разработанный в лаборатории психологии личности Ин­ститута психологии РАН и реализованный в целом ряде иссле­дований личности — ее инициативы и ответственности, семанти­ческого дифференциала притязаний, саморегуляции и удовлет­воренности, личностной организации времени, типов социального мышления, некоторые из которых были названы выше.

Этот метод возник для решения острого вопроса, связанного с проблемой личности в русле субъектной парадигмы Рубинштей­на. Как отмечалось, обращение Рубинштейна к этому собствен­но философскому понятию, обозначающему активность, самоде­терминацию, самодеятельность, самоопределение и саморазвитие человека и применение его как методологического в психологии, служило решению по крайней мере трех задач. Первая — преодо­леть понимание личности только как объекта исследования, по­скольку объективный метод в отечественной психологии предполагал изучение только объектных проявлений личности (в дея­тельности), а не ее самой. Вторая заключалась в том, чтобы пре­одолеть постепенно свершившееся превращение деятельности в самореализующего себя субъекта и посредством введения кате­гории субъекта выявить пространство не только деятельных, но и созерцательных (этических) и жизненных отношений челове­ка. Психологии, как однажды высказался Рубинштейн, стало холодно в одном узком деятельностном «пальто». Задача раскры­тия богатства и многообразия связей человека с миром открыла путь к конкретности психологических исследований и понима­нию реальной сложности и противоречивости индивидуального бытия человека [2, 3]. Наконец, третья задача, которая была решена всей рубинштейновской школой, заключалась в том, что­бы преодолеть сложившееся на основе гносеологической парадиг­мы в философии и парадигмы интериоризации в психологии обо­собление внешнего и внутреннего, т. е. расчленение личности на интра- и интериндивидуальные аспекты и механизмы, если фор­мулировать проблему в современных терминах.

Мы осознавали невозможность идентификации философско­го понимания субъекта и собственно научно-психологического. Поэтому первоначально, как отмечалось выше, было конкрети­зировано понятие личности как субъекта жизненного пути, оно, в свою очередь, было дифференцировано от понятия личности как субъекта деятельности, т. е. было введено требование уточ­нения критериев для выявления качественной определенности того или иного субъекта. Уже со времен Ананьева стало очевид­но, что субъект деятельности отличается от субъекта познания и субъекта общения, хотя дискуссии по этому поводу продол­жались. В работах Брушлинского, предпринимается философс-ко-методологическая интерпретация рубинштейновской катего­рии субъекта. Он считает, что личность является субъектом. Здесь возникает приблизительно та же методологическая про­блема, что и с понятием личности. Так, например, финский пси­холог К.Векрут связывает появление качества субъекта с момен­том овладения ребенком своим поведением, с определенной сте­пенью самостоятельности. Но факт самостоятельности ребенка еще не свидетельствует о том, что превращаясь во взрослого, он становится и социально независим; возникает вопрос, в какой мере он овладевает и социальными отношениями? Иными сло­вами, можно выявить целый ряд таких ступеней становления субъектом через характеристику тех отношений, которыми овладевает человек. Но это приводит к вопросу, в какой мере и какая личность является субъектом, вопросу, которым мы и ог­раничиваем универсальность этого понятия. И как быть с дру­гим смыслом категории субъекта, предполагающим достижение высшего уровня развития и совершенствования?

Неправомерна, на наш взгляд, и оптимистическая парадиг­ма, утверждающая не ограничиваемую обществом творческую сущность личности, ее свободу и независимость как субъекта, и бессубъектная парадигма, рассматривающая личность как мик­росоциум, тем самым ему идентичный и полностью подобный.

Давая самое общее теоретическое определение личности как субъекта в психологии, мы связываем его с наличием п ротиво-речия между личностью, ее мотивами, способностями, потребно­стями и теми требованиями, которые предъявляет к ней обще­ство, — двумя реальностями, которые никогда не соответствуют друг другу. Качество и мера становления личности субъектом связаны со способностью и способом разрешения ею этого проти­воречия. Личность в качестве субъекта жизни — во всех ее и личных, и социальных, и деятельных, и коммуникативных, и познавательных проявлениях разрешает это противоречие, стре­мясь найти определенный, более оптимальный для ее собствен­ного «я» консенсус, или жертвуя свободой, индивидуальностью, активностью в пользу адаптивности, или выбирая независимость и, жертвуя социальным одобрением, благами и т. д. Характер, острота этого противоречия и способ ее решения зависят, есте­ственно, и от того, насколько в данном обществе признаны пра­ва личности, и от того, насколько сама личность — генетически или прижизненно, наделена «рефлексом свободы», индивидуаль­ностью, талантом и т. д. Неспособность, неуспешность личности в разрешении этого противоречия ведут к ее деградации, деструк­ции, деформации, акцентуации, т. е. к изменению оптимальных пропорций во внутриличностнои организации в силу неадекват­ности способа жизни, ее «неподлинности». Предлагается не счи­тать данных типов личностями, но мы полагаем, что они, оста­ваясь личностями, перестают быть субъектами и становятся ис­полнителями, «производными» своего способа жизни.

Когда личность оптимально решает это противоречие, проис­ходит ее развитие в смысле ее совершенствования, зрелости, т. е. наше понимание включает и этот критерий определения субъекта. Однако, поскольку противоречия и глобальны, и кон­кретны, личность как субъект разрешает постоянно возникающие противоречия, порождаемые ходом жизни, ее обстоятель­ствами. Масштаб противоречий и конструктивность их решения определяют уровень, достигнутый личностью как субъектом. Личность идет не вдоль жизни, а поднимается по восходящей, как писал Рубинштейн. Предполагается, что в характеристику уровней закладываются и индивидуальные, и человеческие кри­терии, т. е. принципы человечности и духовности.

Личность становится субъектом, когда она выступает таким центром самоорганизации и саморегуляции, который позволя­ет ей соотносится с действительностью целостным, а не парци­альным способом. В этом мы видим развитие на современном эта­пе идеи об интегративной сущности личности. Выше мы приве­ли определение личности Рубинштейном как триединства того, чего хочет, что может человек и что есть он сам, т. е. триедин­ства потребностей, мотивов, желаний, с одной стороны, способ­ностей, возможностей, с другой, и характера, с третьей. Пере­фразируя это определение сегодня, мы бы сказали, что личность есть субъект, вырабатывающий способ соединения своих жела­ний (мотивов и т. д.) со способностями в соответствии со своим характером в процессе их реализации в жизни, со своими целя­ми и обстоятельствами жизни. Субъект есть своеобразный «мост» между собственно личностной организацией (Ананьев называл ее «системой»), которая, однако, не просто «вписана» (по Ананьеву) в систему общества, а вписывается в него самим субъектом. Если личность утрачивает эту субъектную позицию, если ее вписывают в общество, то она перестает быть и субъек­том жизни. Защиты, фрустрации, стрессы, комплексы, больное самолюбие — феноменология неоптимальных для личности спо­собов решения этой «задачи».

Основным же для понимания личности как субъекта оказы­вается парадоксальный переворот в самой постановке проблемы личности. Она не есть «корзина», набор потребностей, ценнос­тей, способностей, характера, воли, темперамента, который так или иначе пытались, каждый на свой лад, структурировать пси­хологи, а она есть субъект в той мере, в какой использует свой интеллект, свои способности, подчиняет свои низшие потребно­сти высшим, строит свою жизнь в соответствии со своими цен­ностями и принципами.

Личность априорно не есть интеграл, она постоянно интегри­рует свои «образующие» более или менее оптимальным с точки зрения субъективных (легкость, удовлетворенность, радость) и объективных (успешность, социальная приемлемость, одобряе-мость и т. д.) критериев. Эти «задачи» саморегуляции и интег­рации одними решаются осознанным, произвольным, волевым, другими — неосознанным способом, более конструктивным или ведущим к дезинтеграции.

Однако, резюмируя словоупотребление понятия «субъект» в современной психологии, можно констатировать, с одной сторо­ны, его распространение, с другой — многозначность, превра­щающую его в бессмысленный эпитет, значит — невозможность его употребления как определения, необходимость проблемно­го раскрытия его смысла и критериев.

Мы подошли к пониманию того, что сознание, которое име­ет множество теоретических определений, данных Рубинштей­ном и другими психологами (в том числе через смыслы и зна­чения в школе Леонтьева и его продолжателей, в том числе как «живое действие» — Зинченко), может быть раскрыто только через определение личности как субъекта. Сознание выполня­ет функцию координации всей сложной системы личностной организации с миром во всем разнообразии его временно-про­странственных, абстрактно-конкретных, чувственно-идеальных, ценностных, предметных, событийных и др. форм. Цель, кото­рую определяли как наличную данность сознания и деятельно­сти, есть момент поиска субъектом координаты, вектора, в ко­тором предстоит согласовать эти системы. Одновременно цель есть способ разрешения противоречия между «логикой» лично­сти и «логикой» объекта, ситуации, действительности в широ­ком смысле слова.

Но главное в постановке проблемы сознания как личностной способности, заключается в том, что сознание всегда исторично в смысле привязанности к истории жизни данной личности в данном обществе, оно есть «орган» ее функционирования в оп­ределенных условиях, хотя и обладает способностью к абстрак­циям, выстраиваемым на основе человеческого опыта и культу­ры, к этно-культурным и другим обобщениям. Именно поэтому мы определили социальное мышление личности как функцио­нальный механизм ее сознания и, сформулировав теоретическую модель на основе учета его характеристик в мировой психоло­гии (С.Московичи, Р.Харре, Дильтей, Рикер и др), приступили к изучению реального мышления реальных личностей нашего общества. Мы использовали при этом сочетание кросскультур-ного метода и метода прогрессивной типологии [5, 7, 10].

Не излагая всего массива полученных данных [10], можно в контексте обсуждаемой проблемы субъекта привести в качестве неожиданного следующий факт. Оказалось, что в число харак­теристик личности, в ее имплицитную концепцию, которая тра­диционно включает обычный набор качеств «умный», «добрый», «настойчивый» и т. д. в российском менталитете и индивиду­альном сознании (а не только в самой психологической науке) присутствуют субъект-объектные характеристики. В начале группой Бодалева, позднее Харашем была установлена особен­ность межличностной перцепции — восприятия другого как субъекта или объекта. Позднее мы доказали, что и на уровне способа мышления (а не только восприятия) другой выступает в качестве субъекта или объекта [7]. Оказалось, что такая ка­тегоризация другого как субъекта или объекта свойственна не только научным психологическим обобщениям, но и обыденному российскому сознанию по отношению... к собственной личнос­ти, т. е. ее самосознанию. Предстоит доказать путем кросскуль-турного сравнения, насколько это свойственно только сознанию российской личности. Но мы предполагаем, что это есть прояв­ление тоталитаризма, действительно являющегося его уникаль­ным продуктом: форма связи личность-общество как непосред­ственной, институционально не опосредованной, как в других обществах. Определенный тип сознания, представляющий себя или общество в качестве субъекта или объекта (четыре сочета­ния, давшие четыре типа), имеет свою конкретную архитекто­нику или «механику» функционирования в виде симптомоком-плекса ценностей, способа мышления и ... оптимизма-пессимиз­ма. Последняя характеристика нуждается в своем более конкретном определении, раскрытии психологических механиз­мов повышения или понижения активности личности. Но в са­мом своем принципиальном выражении она является интегра­лом жизненной перспективы (или ее отсутствия) личности и по­будителем активности, связанной с сознанием личности.

Эти данные, помимо прочего, свидетельствуют о том, что в со­знании — по крайней мере некоторых типов личности — еще живы тяжкие следы тоталитаризма, уничтожавшего самую сер­дцевину личности — ее «я», ее чувство собственного достоинства.

Не случайно и проблема «я», «Я концепция» оказалась бе­лым пятном в отечественной психологической науке, тогда как именно она наиболее интенсивно разрабатывается во всем мире.

Подводя итоги дискуссии об основных понятиях, связанных с психологией личности, с позиции сегодняшнего дня надо ска­зать, что в понимании терминов еще не достигнуто единство, и можно только констатировать их основные значения. Понятие «индивид» употребляется в отечественной психологии в двух основных значениях (о которых и идет речь в упомянутой ста­тье Давыдова[72]). Первое наиболее принятое значение связы­вает это понятие с природным уровнем организации личности. Второе, употребляемое реже (прежде всего психологами мето­дологической марксистской ориентации) — это понимание ин­дивида как общественного существа (в известном смысле про­тивоположно первому). Иногда, много реже, понятие индивида употребляется для обозначения отдельного человека (согласно триаде — общее, особенное, единичное) и в этом словоупотреб­лении оно является синонимом понятию «особь».

Понятие индивидуальность, как уже отмечалось, также упот­ребляется в двух основных значениях: как правило, для обозна­чения особенности человека, отличия данной личности от дру­гих, и реже, для обозначения высшего уровня развития лично­сти в смысле становления личности яркой индивидуальностью (по Рубинштейну и Ананьеву). Некоторая двусмысленность воз­никает, когда понятие индивидуальности употребляется в зна­чении дифференциальной психологии и даже психофизиологии и фактически характеризует индивидный уровень личности, претендуя на раскрытие самой ее сущности.

Наибольшая понятийная многозначность, доходящая до раз­мывания значения этого понятия, наблюдается в отношении по­нятия «субъект». Выше было раскрыто понятие субъекта в тру­дах классиков отечественной психологии. Концепция субъекта, разработанная Брушлинским, является философско-психологи-ческой интерпретации и развитием рубинштейновской категории субъекта. Другой аспект этой категории был, как отмечалось, предложен Ломовым для раскрытия специфики отношений об­щения и обозначен через пару субъект-субъект (для дифферен­циации от отношений субъект-объект, через которые дается ха­рактеристика деятельности). Абульханова-Славская предложила различать общее, идущее от философии, понимание субъекта, связываемое с его активностью, самодеятельностью, саморазви­тием, самодетерминацией, и специальное — дифференциальное, когда понятие субъекта употребляется для раскрытия качествен­ной определенности тех отношений, в которые включен субъект (специфика морального субъекта, субъекта психической деятельности, а затем — субъекта общения, деятельности, познания и т. д.). Фактически оно стало употребляться для обозначения того качества, в котором личность является субъектом в отличие от того, когда она им не является. Точно также относительно груп­пы, которая может стать или не стать коллективным субъектом. Отнюдь не все личности являются субъектами активности, само­совершенствования и саморазвития. Иными словами, оно стало употребляться для обозначения проблемы, требующей своего ис­следования. При всех условиях уже невозможно словоупотребле­ние, при котором «субъект» обозначает лицо, о котором идет речь, обозначает испытуемого или субъекта Федерации. Проделанный нами контент анализ употребления этого слова в книге А.Н.Ле­онтьева [3, с. 71] показал, что допущенная автором многознач­ность его смыслов не позволяет говорить о том, что оно является у данного автора собственно понятием.

Резюмируя, можно сказать, что в современной психологии понятие субъекта конструктивно в двух основных значениях — для обозначения оптимальных уровней, стадий совершенство­вания в развитии личности, во-первых, и, во-вторых, для обо­значения ее специфического качества, в котором она выступа­ет в каждой специальной системе связей и отношений (качества субъекта деятельности, качества субъекта общения и т. д.), для чего становится необходимо специальное раскрытие этого каче­ства. Однако, эта категория, которая особено ярко выступила на современном этапе, является не эпитетом, а проблемой, тре­бующей исследования и доказательства.

3. В 80-90-ых гг. осуществляется переход к более комплексному исследованию, в котором ученые выделяют полидетермини­рованность реальных исследуемых объектов, их социальные, экономические детерминанты, через призму которых они выяв­ляют и интерпретируют социально-психологические характери­стики и отношения. Иными словами, общая тенденция идет в направлении ко все более глубокому проникновению в реальную сложность реальных исследуемых объектов.

Для 60-ых — периода «оттепели» — и особенно 70-ых годов характерно все более интенсивное освоение теории и методов за­рубежной психологии. (Андреева, Н.Н.Богомолова, А.И.Донцов, Л.А.Петровская и др.). Эти работы решили огромную научно-информационную задачу — знакомства советских психологов с основными направлениями и состоянием западной социальной психологии. Отечественная социальная психология обогатилась категориальным, понятийным аппаратом мировой психологии, и это сыграло огромную роль в ее оформлении в самостоятель­ную область психологии [4, 23]. Нужно отдать должное данной группе университетских социальных психологов — они остава­лись на сугубо научных позициях, в отличие от ряда других, ко­торые преподносили сведения о содержании зарубежных концеп­ций, сопровождая это идеологической критикой. Однако повы­шение профессионального уровня отечественной социальной психологии создает глубокое противоречие в ее развитии, кото­рое до сих пор полностью не выявлено. Суть его состоит в том, что общественная психология в России имеет другой удельный вес и играет иную роль в социальной жизни общества в целом, во-первых. Во-вторых, западная социальная психология разви­валась применительно к социальным отношениям и связям со­вершенно иного типа, чем в России. В той мере, в какой соци­альную психологию нельзя рассматривать как абстрактную схе­му отношений людей любого общества, надо признать, что она рисовала «портрет» психологии общества иного типа. Поэтому происходившая в семидесятых годах ассимиляция зарубежно­го социально-психологического опыта и знаний фактически по­рождала некую категоризацию социальной психологии, которая, конечно, способствовала подъему уровня, оформлению и консти-туированию отечественного психологического знания, но одно­временно не всегда служила исследованию отечественной соци-ально-пихологической реальности.

Если специалисты по психологии личности детально обсуж­дали концепции крупнейших американских теоретиков личности того периода Олпорта, К.Роджерса уже в 60-70-ых гг. и опи­рались в своих критических суждениях не только на идеологи­ческие аргументы, но на собственные теоретические концепции и представления, то анализы крупнейших социально-психоло­гических концепций Р.Харре, С.Московией и др. явились ско­рее авторизованным переводом их теорий.

Говоря более конкретно, если в социальной психологии по­является «переводная» схема типа «индивид-индивид», «инди­вид-группа», «индивид-общество», «группа-группа» и т. д., то проблема ее применимости к объяснению специфики социаль­но-психологических отношений в советском обществе оставалась по меньшей мере открытой. Подобные схемы оказываются сво­его рода пособием при изложении социально-психологических знаний, но не ключом к анализу сложнейшей и противоречивой отечественной социальной действительности. Характер россий­ского коллективизма, перспективы перехода к индивидуализ­му, степень консерватизма и однородности отечественной пси­хологии — все эти проблемы и сегодня остаются открытыми.

Будет ошибкой утверждать, что американские модели препят­ствовали или накладывали априорные схемы на исследования реальных групп, коллективов и отношений, но будучи синтези­рованы с оригинальными, полученными на отечественной почве данными, они все же и по сегодняшний день составляют неко­торую «гибридную» науку, которая еще не достигла стадии со­здания теории, опирающейся на собственную социально-пихо-логическую почву.

Этой проблематизации препятствует начавшееся дробление социальной психологии: на социальную психологию управления, личности, совместной деятельности и т. д., с одной стороны. С другой, парадоксальным препятствием оказались произошедшие изменения самого российского общества. Они прервали линию преемственности в отечественной социальной психологии в силу переворота в самой социальной психологии: переворот в спосо­бе объяснения социальных явлений необходим в силу измене­ния самого их характера. Возникает необходимость изучения этих новых социальных явлений, но в какой мере это окажется возможным на основе прежней методологии, которая была им­манентна другой социальной действительности?

В целом можно констатировать, что развитие социальной пси­хологии как науки идет параллельно развитию и изменению дей­ствительности социально-психологических отношений и социальной психологии, но не опережает его теоретически. Если возникали теоретические модели, то они оказывались сформулированными в разных категориях — методологии марксизма или западной ме­тодологии. Если в 60-ых годах на основе исследования передового социального опыта и создается некоторая модель коллектива, то она является идеальной в смысле отношения к иной, оставшейся за рамками исследования, менее благополучной социальной дей­ствительности. В 80-ых годах предпринимается попытка ее при­ближения к реальной сложности и противоречивости объекта (раз­вертывается исследование конфликтов), но она обрывается начав­шимся дроблением психологии.