Мужское и женское сознание 4 страница

ГЛАВА УП

ЛОГИКА, ЭТИКА, Я

Известно, что Давид Юм подверг критике понятие "я". Результаты еесводятся к тому, что понятие "я" является "пучком" различных "перцепций",находящихся в вечном движении, в беспрерывном течении. Правда, понятие "я"благодаря Юму, сильно скомпроментировано, но ведь он излагает свое воззрениес такой скромностью, в таких безупречных выражениях. Не следует, по егомнению, обращать внимание на некоторых метафизиков, которые склонны думать,что у них имеется какое-то другое "я". Он вполне уверен, что сам он лишенкакого бы то ни было я, а потому необходимо предположить, что и все прочиелюди не более, как пучки (о той паре чудаков он не решается что-либовысказывать). Так заявляет мировой человек. В ближайшей главе будетпоказано, как его ирония обращается против него же. То, что она получилатакую известность, является результатом всеобщей переоценки Юма, виною чему- Кант. Юм - выдающийся эмпирический психолог, но его никак нельзя назватьгениальным, как это в большинстве случаев делают. Правда, немного нужно длятого, чтобы стать величайшим английским философом, но и на это звание Юм неимеет ни малейшего права. И если Кант (несмотря на "параллогизмы") a limineотверг спинозизм только на том основании, что люди согласно этой теорииявляются акциденциями, а не субстанциями, и поставил крест над ним только всилу подобной "нелепой" основной идеи, то я, по крайней мере, не решаюсьутверждать, чтобы он совершенно не умалил похвал, выпавших на долю этогоангличанина, если бы знал также и "Ireatise", а не ограничился бы только"Inquiry"- трудом, в котором критика понятия "я" совершенно отсутствует. Лихтенберг, который отправился в поход против "я" после Юма, был ужесмелее последнего. Он, философ безличности, ставит на место словесноговыражения "я думаю" "думается", как более соответствующее действительности.Для него "я" является открытием, честь которого по справедливостипринадлежит грамматике. И в этом отношении Юм предвосхитил его мысли тем,что в конце своих рассуждений объявил весь спор о тождестве личности чистословесным спором. В новейшее время Э. Мах выдвинул теорию, согласно которой вселеннаяпредставляется компактной массой, отдельные же "я" являются пунктамисосредоточения наибольшей плотности этой массы. Единственно реальнымиявляются ощущения, которые теснее связаны между собою в одном индивидууме,чем в отдельных двух индивидуумах. Центр тяжести лежит в содержании, которое заключается во всех, дажелишенных всякой ценности (!) личных воспоминаниях. "Я"- единство нереальное, а практическое. Ему нет спасения, а потому можно (охотно)отказаться от идеи индивидуального бессмертия. Тем не менее, нет ничегопреступного в том, если мы всем нашим поведением обнаружим наличность у наснекоторого "я"; это даже в интересах дарвинской борьбы за существование. Нам странно видеть, когда исследователь, вроде Маха, который принесогромную пользу не только в своей области в качестве историка и критикаосновных понятий, но и в биологической сфере оказал несомненные услуги,толкая ее на дальнейший путь исследования, совершенно оставляет без вниманиятот факт, что все органические существа прежде всего неделимы, значит вкаком-то отношении являются атомами, монадами (см. часть I, гл. 3), Ведьосновное различие между живым и мертвым заключается в том, что первое всегдадифференцировано на неоднородные, тяготеющие друг к другу части в то время,как даже оформленный кристалл является везде однородным. Можно ведь было бызадуматься над вопросом, не чреват ли весьма важными для психической жизнипоследствиями этот принцип индивидуальности, а именно тот факт, чтоотдельные части органических существ связаны далеко не так как сиамскиеблизнецы. Пожалуй, этот вопрос дал бы нам нечто более плодотворное впсихическом смысле, чем Маховское "я" - эта "зала ожидания" для ощущений. Вполне правдоподобно, что такой психологический коррелат существуетдаже у животных. Все то, что животное чувствует и ощущает, обладает,вероятно, у каждого индивидуума особым характером, особым оттенком. Этототтенок однако не является присущим всему классу, роду или виду, расе илисемейству, больше того, он различается по мере перехода одного индивидуума кдругому. Идиоплазма -физиологический эквивалент этой специфичности ощущенийи чувств каждого отдельного животного. Это положение покоится на тех жеоснованиях, что и теория идиоплазмы (см. часть I, гл. 2 и часть II, гл. 1).Они именно и допускают возможность существования эмпирического характера и уживотных. Охотник, имеющий дело с собаками, коннозаводчик, хорошо знающийлошадей, сторож, присматривающий за обезьянами, все они подтвердятналичность в поведении отдельных животных не только некоторых особенностей,но и известного постоянства. Так что весьма правдоподобно нечто, выходящееза пределы простого свидания ''элементов". Но если подобный коррелат идиоплазмы действительно существует, еслидалее даже и животные обладают какой-то своеобразной особенностью вотдельных своих представителях, то эта особенность является далеко еще нетем умопостигаемым характером, который мы вправе приписать одному толькочеловеку за отсутствием оснований приписать его кому-либо другому из живыхсуществ. Умопостигаемый характер человека, индивидуальность, так относятся кэмпирическому характеру, индивидуации, как память к простомунепосредственному узнаванию. В конечном итоге здесь несомненно тождество: вобоих случаях в основе лежит структура, форма, закон, космос, которыйостается равным себе, когда содержание меняется. Здесь должны быть вкратцеизложены соображения, на основании которых нужно предположить наличность учеловека номинального, трансэмпирического субъекта. Они вытекают из основлогики и этики. В логике речь идет об отыскании истинного значения принципа тождества(также противоречия; для существа нашего предмета не имеют значениябесконечные споры, которые ведутся о преимуществе одного перед другим иистинной форме их выражения). Положение А = А непосредственно бесспорно иочевидно. Оно является элементарным мерилом истины для всяких другихположений. Всякое противоречие этому положению мы признаем ложным. Например,когда в каком-нибудь специальном суждении предикат высказывает относительносубъекта нечто такое, что чуждо определяемому понятию. И следует толькоглубже вдуматься, чтобы обнаружить, что в конечном итоге это положениеявляется законом всяких логических выводов. Закон тождества - принципистинного и ложного. Кто видит в этом положении одну только тавтологию,которая ничего не объясняет и нисколько не способствует нашему мышлению, тотпожалуй и прав, но он, очевидно, очень скверно усвоил природу этогоположения. Такого взгляда придерживался Гегель и впоследствии почти всеэмпиристы. А= А, как принцип всякой истины, не может являться какой-нибудьспециальной истиной. Кто видит бессодержательность в законах тождества ипротиворечия, тот должен это качество прежде всего приписать себе. Он,пожалуй, надеялся найти в них особую мысль, обогатить ими свой запасположительных знаний. Но положения, о которых идет речь, не представляютсобою особого познания или особых актов мышления. Они являются той меркой,которую следует приложить ко всем мыслительным процессам. Эта мера сама посебе не может являться актом мышления, который можно было бы сравнить совсеми прочими актами. Норма мышления не может находиться в самом мышлении.Закон тождества ничего не прибавляет к нашим знаниям. Он не увеличиваетнашего богатства, он стремится заложить первый камень и дать основание этомубогатству. Принцип тождества - все или ничего. К чему применяются принципы тождества и различия? Обыкновенно думают: ксуждениям. Например, Зигварт формулирует закон противоречия следующимобразом: "Оба суждения А есть В, А не есть В не могут одновременно бытьверны" Он утверждает, что суждение: "необразованный человек - образован"содержит в себе противоречие потому, что связанное "образован" отнесено ктакому субъекту, относительно которого суждение implicite утверждает, что он"человек необразованный", это опять можно свести к двум суждениям: Х -"образован" и Х -"необразован" и т.д. Психологизм подобного доказательствабьет в глаза. Оно ссылается на суждение, предшествующее по времениобразованию понятия "необразованный человек". Вышеприведенное же положение,А не= А, претендует на истинность, безразлично, существуют ли существовалиили будут существовать и другие суждения. Оно простирается на понятие"необразованный человек". Оно обеспечивает нам это понятие путем исключениявсех противоречащих ему признаков. Именно в этом состоит единственная функция принципов тождества ипротиворечия. Она конститутивна для специфической стороны понятия. Конечно, такова их функция по отношению к логическому понятию, но не ктому, что мы называем "психологическим понятием". Правда, понятие всегдапсихологически заменяется общим созерцательным представлением, но этопредставление в известной степени содержит в себе момент специфичностипонятия. Это общее представление, служащее психологически заменой понятия,не есть то же самое, что понятие. Представление может быть богаче (когда ядумаю о треугольнике) или скуднее (в понятии льва гораздо больше содержания,чем в моем представлении о нем, в то время, как в случае треугольника -совершенно наоборот). Логическое понятие есть та руководящая нить, понаправлению которой следует внимание, когда оно извлекает из представления,замещающего понятие, только известные моменты, указанные именно этимпонятием. Оно является целью и заветной мечтой психологического понятия,полярной звездой, к которой обращены упорные взоры внимания, когда оносоздает конкретный суррогат понятия: оно - закон по которому внимание делает свой выбор. Нет мышления, которое наряду с логическими моментами не содержало бы всебе моментов психологических. Наличность одного только логического моментаявлялась бы чудом. Только тождество мыслит чисто логически. Человек жедолжен мыслить одновременно и психологически, так как кроме разума оннаделен и чувственностью. Правда, его мышление направленно на логические,находящиеся вне времени явления, психологически же оно протекает в пределахопределенного промежутка времени. Логичность играет роль высшего критерия,которым руководствуется человек в актах психологического мышления. Когда двачеловека спорят о чем-либо, они говорят о понятии, а не о тех совершенноразличных индивидуальных представлениях, которыми это понятие заменяется укаждого из них. Понятие есть та ценность, с помощью которой измеряютсяразнообразные индивидуальные представления. Вопрос о том, как психологическивозникает общее представление, не имеет никакого отношения к природе самогопонятия. Понятие приобретает характер логичности - это условие достоинства ипрочности всякого понятия - не из опыта. Последний в состоянии создать лишьнеустойчивые образы, в лучшем же случае, общие представления весьма шаткогосвойства. Сущностью специфичности понятия являются - абсолютное постоянствои абсолютная однозначность, черты которые опытом не могут быть даны."Критика чистого разума" характеризует эту сущность следующими словами:"это- то, скрытое в тайниках человеческой души, искусство, загадку которогонам вряд ли удастся когда-либо разрешить и выставить перед глазами родачеловеческого". Это абсолютное постоянство, эта однозначность не относится кметафизическим сущностям: вещи далеко не так реальны, как это представляетсянам в понятии. Их качества логически являются присущими им постольку,поскольку они являются содержанием понятия. Понятие есть норма сущности - несуществования. Я говорю, что кругообразный предмет обладает кривизной. Это суждениеоправдывается моим понятием о круге, которое содержит в себе кривизну, какхарактерный признак. Понимать под понятием самую сущность, само по себе"существо'" будет неправильно: "существо" в данном случае обозначает илиисключение всего психологического, или представляет собою метафизическуювещь. Понятие и определение понятия - две вещи совершенно разные.Представлять себе их, как нечто однозначащее, запрещает природа определения,которое имеет дело не с объемом, а с содержанием понятия. Иными словами,определение дает только смысл понятия, а не сферу компетенции нормы,составляющей сущность понятия. Понятие, как норма, как норма сущности, самосущностью быть не может. Норма должна являться чем-то другим, но так как онане может быть сущностью, то она должна быть выражением некоторого факта -бытия, ибо tertium non datur, причем этот факт раскрывает не бытие объектов,а существование известной функции. Во всяком идейном споре между людьми нормой сущности является не чтоиное, как положение А = А или А = | =не А. Это бывает в тех случаях, когдалюди для разрешения спора прибегают к содействию дефиниции, определения.Сущность понятия, постоянство и однозначность, сообщается последнему толькосуждением А = А и ничем другим. При этом роли логических аксиомраспределяются следующим образом: prmcipium identitatis поддерживаетпродолжительную неизменность и замкнутость понятия, в то время какprincipium conlradictionis проводит резкую границу между этим и всемипрочими понятиями. Этим впервые доказано, что сущность понятия выражаетсяпри помощи приведенных двyx логических аксиом, и не представляет собоюничего другого, как именно эти аксиомы. Положение А = А (или А = | = не А) итолько оно дает возможность возникновения каждого понятия. Оно являетсянервом своеобразной природы понятия. Если я произношу само по себе положение А = А, то это не значит, чтокакое-нибудь специальное или даже всякое А, взято из действительного опыта идействительного мышления, равно самому себе. Суждение тождества совершеннонезависимо от того, существует ли действительно какое-нибудь А. Этим я,конечно, не хочу сказать, что это положение может быть мыслимо кем-либонесуществующим. Это обозначает собою только следующее: положение тождествамыслимо совершенно независимо от того, существует ли что-нибудь иликто-нибудь, или нет. Оно далее обозначает: если есть какое-нибудь А (всеравно, существует ли какое-либо А или нет), то уже во всяком случаеправильно будет утверждать, что А=А. Этим самым бесповоротно даетсяопределенная позиция, какое-то бытие, а именно А =А, хотя вопрос о самомсуществовании А весьма проблематичен. Положение А = А утверждает такимобразом и что нечто существует, но это существование именно и являетсянормою сущности. Мы не согласны с Миллем, который говорит, что это положениевзято из эмпирического мира, что оно взято из небольшого или даже допустим,из большого числа переживаний. Дело в том что оно совершенно независимо отопыта. Его истинность непреложна по отношению к тому, фигурировало лигде-нибудь в опыте это А или нет. Никто не пробовал отрицать это положение,да и это представляется совершенно невозможным, так как отрицание чего-либоопределенного всегда предполагает существование этого положения. Так как оновыражает собою бытие, не ставя себя в зависимость от самого фактасуществования объектов и ничего не высказывая об их бытии, то оно можетвыражать только бытие, отличное от бытия всех действительных и возможныхобъектов, иными словами, оно может выражать собою бытие того, что по самомупонятию своему никогда не может стать объектом'. Таким образом, своейочевидностью оно раскрывает существование субъекта. К тому же это бытие,выраженное в принципе тождества, лежит ни в первом, ни во втором А. Онолежит в самом знаке равенства А= А. Итак, это положение совершенно идентичноположению: я есмь. Психологически эта сложная дедукция легко упрощается, но без нееобойтись все же нельзя. Положение А=А выражает собою неизменность понятия А,ту неизменность, которая отличает А от всех прочих явлений нашего опыта.Следовательно, необходимо иметь нечто неизменное, к которому подобноесуждение было бы применимо. Этим нечто может быть только субъект. Будь я самвовлечен в круг изменений, я никак не мог бы признать, что А осталось равнымсебе. Если бы Я беспрерывно изменялся и таким образом терял свое тождество ссамим собою, т.е., если бы мое Я превратилось в определенную функциюизменений то я никогда не в состоянии был бы противопоставить себя этомуизменению и познать его. Для этого мне не хватало бы абсолютной системыкоординат, относительно которых только и можем мы определить тождество ификсировать его как таковое. Существование субъекта невозможно ни из чего вывести, это совершенносправедливо утверждает "Критика рациональной психологии" Канта. Но можнопоказать, где это существование строго и недвусмысленно выражено и в логике.Не следует это умопостигаемое бытие представлять себе в виде какой-тологической мыслимости, как это делает Кант, мыслимости, достоверностькоторой приобретается лишь впоследствии при помощи морального закона. Фихтебыл вполне прав, утверждая, что идея реального нашего "я" находится вскрытой форме и в логике, поскольку "я" совпадает с умопостигаемым бытием. Логические аксиомы суть принципы всякой истины. Они основывают бытие инаправляют наше сознание. Логика - это закон, которому следует всегдаповиноваться, и человек только тогда является самим собою, когда он вполнелогичен. Больше того, он - ничто, пока он не является воплощением логики. Впознании он находит самого себя. Всякое заблуждение вызывает ощущение вины. Из этого следует, чточеловек не должен заблуждаться. Он должен найти истину, а потому он может еенайти. Обязанность познания имеет своим следствием его возможность, свободумышления и надежду на победу познания. В нормативности логики лежитдоказательство того, что человеческое мышление свободно и что оно всостоянии достигнуть своей цели. Относительно этики я выскажусь короче. Дело в том, что это исследованиевсецело покоится на Кантонской моральной психологии. В известной аналогии сней, как видно было из предыдущего, проведены были последние логическиедедукции и постулаты. Глубочайшая, умопостигаемая сущность человека неподлежит закону причинности и свободно выбирает между добром и злом. Онапроявляется в сознании виновности, в раскаянии. Но никто до сих пор еще не всостоянии был иначе объяснить эти факты. Никого также нельзя было убедить,что тот или иной поступок он обязательно должен был совершить. Вдолженствовании и здесь лежит залог возможности. Человек отлично можетпонимать все причинные факторы, все мотивы, побудившие его к какому-нибудьнизкому поступку, тем не менее он будет утверждать, а в данном случаеособенно настойчиво, что его умопостигаемое "я" совершенно свободно, что ономогло поступить иначе, а потому вся вина за этот поступок падает наупомянутое "я". Правдивость, чистота, верность, искренность по отношению к самому себе- это единственно мыслимая этика. Существуют обязанности лишь по отношению ксебе, обязанности эмпирического "я" к умопостигаемому. Эти обязанностивыступают в форме двух императивов, которые способны нанести самое позорноепоражение всякому психологизму: в форме логической и моральной законности.Нормативные дисциплины, психический факт наличности внутреннего голоса,который требует значительно больше того, что содержит в себе буржуазнаянравственность - это именно то, чего никакой эмпиризм не в состоянииудовлетворительно объяснить. Его противоположность лежит вкритически-трансцендентальной, но не в метафизически-трансцендентальнойметоде, так как всякая метафизика является только гипостазированнойпсихологией, в то время как трансцендентальная философия есть логика оценок.Всякий эмпиризм, скептицизм, позитивизм, релятивизм. психологизм и всякиедругие имманентные методы исследования инстинктивно чувствуют, что логика иэтика являются для них камнем преткновения. Этим объясняются вечно новые инеизменно безнадежные попытки эмпирического и психологического обоснованияэтих дисциплин. Об одном только забыли: испытать и доказатьэксперименталь-ность principium contradictionis. В своей же основе логика и этика совершенно тождественны: обязанностьпо отношению к самому себе. Они торжествуют свое единение в высшей ценностиистины, отрицанием которой в одном случае является заблуждение, в другомслучае - ложь: истина же едина. Всякий этический закон есть одновременнозакон логический и наоборот. Не только добродетель, но и разум, не толькосвятость, но и мудрость являются задачей человеки: только оба члена исовокупности составляют совершенство. Конечно, из этики, нормы которой обладают принудительным характером,нельзя строго логически вывести доказательство бытия, как из логики. Этикаявляется, правда, логической заповедью. Логика ставит совершенноесуществование "я", как абсолютное бытие, перед глазами последнего. Этика жетолько требует этого осуществления. Этика принимает к себе логику в качествесобственного своего содержания, в качестве своего основного требования. В том знаменитом месте "Критики практического разума", где Кант видит вчеловеке некоторый член умопостигаемого мира ("Долг! О возвышенное, великоеслово...") можно с полным основанием поставить вопрос, откуда Кант знает,что моральный закон имеет исходной своей точкой личность? На это Кантотвечает, что он не может иметь другого более достойного происхождения. Вдальнейшем положении он не доказывает, что категорический императив естьзакон, данный нуменом. Для него уже эти два понятия, категорическийимператив и нумен, с самого начала связаны между собою самым тесным образом.Это именно и лежит в природе этики. Она требует, чтобы умопостигаемое "я"действовало свободно, вне влияний эмпирических наслоений. Только тогда этикав состоянии вполне осуществить бытие в его чистом виде, то бытие, о которомвозвещает нам логика и форме чего-то все-таки существующего. Как дорожил Кант своей теорией монад, теорией души! Он ставил ее вышевсяком другого блага! Своей же теорией "умопостигаемого характера", которуюсовершенно ошибочно приняли за какое-то новое-открытие и в которой думалинайти отличительный признак Кантовской философии, он хотел только выдвинутьее научные ценности. Это ясно видно из тех пробелов, о которых мы говориливыше. Долг существует только по отношению к самому себе. Это являлосьбесспорным для Канта еще в ранней юности его, может быть, после того, как онвпервые почувствовал импульс ко лжи. Миф о Геркулесе, некоторые места уНицше и особенно Штирнера содержат в себе нечто родственное Кантонскойтеории. Но оставив все это в стороне, мы видим одного только Ибсена,которому вполне самостоятельно удалось прийти к принципу Кантовской этики (в"Брандте" и "Пер Гюнте"). Бесспорная истина, что большинство людей нуждается в Иегове. Толькоменьшинство - это именно гениальные люди, совершенно не знают гетерономии.Иные оправдывают свои поступки или упущения, свое мышление и бытие, покрайней мере, мысленно, перед кем-нибудь другим, будь то личный, иудейскийБог или человек, которого любят, уважают, боятся. Только тогда они действуютв формальном, внешнем согласии с законом нравственности. Вся жизнь Канта независимая, свободная до последних мелочей, являетсядоказательством его убеждения в том, что человек ответственней только передсобою. Это положение он считал бесспорным пунктом своей теории, до того, чтоне предвидел возможности каких-либо возражений против него. И все-такимолчание Канта именно в этом месте привело к тому, что его этика до сих пореще мало понята. А ведь она одна только стремилась к тому, чтобы строгий ивластный внутренний голос не был заглушен воплем толпы. Она единственноинтроспектив-нопсихологически приемлемая этика. У Канта в его земной жизни было такое состояние, которое предшествовало"обоснованию характера". Это легко заключить из одного места его"Антропологии". Но момент, когда он представил себе это вужасающе-ослепительной яркости: "Я ответственнен только перед собою! никомудругому не должен служить! но могу себя забыть в работе! я один! свободен! ягосподин самому себе!" - Этот момент означает зарождение кантовской этики,наиболее героический акт мировой истории. Две вещи наполняют нашу душу удивлением и трепетом, причем тем сильнее,чем чаще и продолжительнее останавливается на них мысль: звездное небопростирается надо мною, и моральный закон во мне. И то, и другое я не долженискать или предполагать как нечто скрытое от меня в тумане, или лежащее вбеспредельности, вне моего кругозора. Я вижу это пред своими глазами,непосредственно связываю это с сознанием моего существования. Первоеначинается в том месте которое я занимаю во внешнем чувственном мире. Оноудаляет эту связь в необразимо - великое, где миры встают за мирами, гдесистемы возникают за системами, в бесконечные времена их периодическогодвижения возникновения и продолжения. Второе имеет началом мое незримое "я"мою личность: оно переносит меня в мир, который обладает действительнойбесконечностью, мир, ощутимый только разумом. С этим миром (и таким образомсо всеми теми видимыми мирами) я познаю свою не случайную, как в том случае,но всеобщую и необходимую связь. Первый взгляд, брошенный на эту бесконечнуюмассу миров, сразу уничтожает мое значение, как существа плотского, котороедолжно вернуть планете (простой точке вселенной) материю, из которой оносостояло, после того, как эта материя короткое время (неизвестно, как) быланаделена жизненной силой. Второй взгляд, напротив, бесконечно возвышает моюценность, как интеллектуальной единицы. Личность, в которой моральный законоткрывает жизнь, независимую от моей животной сущности и от прочегочувственного мира. Он возвышает мою ценность, по крайней мере, постольку,поскольку это можно вывести из целесообразного определения моегосуществования этим законом, определения, не ограничивающегося условиями ипределами этой жизни, а уходящего в бесконечность." Так понимаем мы "Критику практического разума". Человек во вселеннойодин, в вечном потрясающем одиночестве. Его единственная цель - это он сам, нет другой вещи, ради которой онживет. Он далеко вознесся над желанием быть рабом, над умением быть рабом,над необходимостью быть рабом. В глубине под ним где-то затерялосьчеловеческое общество, провалилась социальная этика. Человек - один, один. И только теперь он - один и все, а потому он содержит закон в себе,потому он сам закон, а не произвол. Он требует от себя, чтобы этот закон внем был соблюден со всей строгостью. Он хочет быть только законом безоглядок и видов на будущее. В этом есть нечто потрясающе-величественное: далее уже нет смысла, радикоторого он повинуется закону. Нет высшей инстанции над ним единственным. Ондолжен следовать заключенному в нем категорическому императиву, неумолимому,не допускающему никаким сделок с собой. "Искупления", "отдыха, только быотдыха от врага, от мира, лишь бы не эта нескончаемая борьба!"- восклицаетон - и ужа- сается: в самой жажде искупления была трусость, в желанно"довольно" - бегство человека, чувствующего свое ничтожество в этой борьбе."К чему!" - вырывается у него крик вопроса во вселенную - и он краснеет. Ибоон уже снова захотел счастья, признания борьбы со стороны другого, которыйдолжен был бы его вознаградить за нее. Одинокий человек Канта не смеется ине танцует, не рычит и не ликует: ему не нужно вопить, так как вселеннаяслишком глубоко хранит молчание. Не бессмыслица какого-нибудь ничтожною миравнушает ему его долг: его долг - смысл вселенной. Сказать да этомуодиночеству - вот где "дионисовское" в Канте, вот где нравственность.

ГЛАВАУШ