Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 1 страница
От 60 до 65
Это одна из фотографий этого человека; мы решили, что если нам необходимо выдумать нереального человека, которого больше никогда не будет (и, возможно, нету), то следует продумать и его внешность; так как для человека важным обычно является лицо, то мы решили дать вам его лицо; это Криницын Александр Владимирович, который мог бы написать данное произведение. Так как мы не знаем, что нам делать дальше, то я просто сразу начну с истории.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Я очнулся в возрасте сорока пяти лет, седеющим и сидевшим за чёрно-белым столом, напротив неизвестного мне парня в белой рубашке: он поставил коня на D7 — тогда я и понял, что партия мною проиграна…
Столько необдуманных и бессмысленных ходов, столько волнений! Зачем я переживал, зачем боялся? Столько ушедших из памяти имён, обладатели которых ни разу ко мне так и не пришли; не зашли, чтобы проведать меня и узнать, всё ли в порядке? Где те надежды, что были во мне раньше? Куда они пропали?
Решётка пропускала квадраты тихого дневного света внутрь; вокруг меня стало слегка неспокойно:
— Псих! — закричал кто-то рядом и часть этих придурков закружилась в звуках голосов других идиотов.
Я вдруг попытался издать звук, — ну хоть какой-то… У меня не получилось. Я расстроился, но не подал виду — рядом находились не только психи; санитары были поблизости: угрюмые их лица сжимали шансы вылечиться здешним больным и делали их дни туманней и ещё темнее. Через стеклянный квадрат глазами увидал я — туча угощает ласковые голубые небеса своею тенью.
Гроза!..
Воет.
II
Гром!..
Я медленно иду по какому-то тёмному переулку и тяжело перебираю свои тонюсенькие ножки по узкой дороге, сотканной из толстых твёрдых камней; между этими камнями вода, льющаяся сверху, вымывает мельчайшие частицы зёрен песка, земли и глины — весь этот симбиоз превращается в грязь.
По бокам стоят очень высокие дома без дверей, а окна их расположены так высоко, что мне просто не допрыгнуть и не выбраться отсюда; свет из окон этих зданий пытается будто сам сбежать, сгинуть, однако толстые оконные рамы и мутные от испарины стёкла останавливают его — из-за этого, кстати, мне плохо видно дорогу. Сами здания настолько высоки, что крыши их, кажется, упираются в чёрное небо, которое отражает звёзды Вселенной и величавую Луну, скрывающуюся за горизонтом дороги, манящей своим ярким сочным светом.
Туда мне и нужно идти, наверное…
III
— Это исправительное учреждение для неуравновешенных! Мы решили создать, — задумался он и выкинул в толпу: — я! только я! Да… Я! Вот… Так вот… Я решил… эм… создать это учреждение для тех, так сказать, кого не могут направить ни в тюрьму, ни в психиатрическую лечебницу. Поэтому… данное место — это что-то среднее… То есть вам, ребята, ещё повезло!.. — он потёр пальцы и вздохнул: — Вам здесь будет хорошо и уютно!.. Обещаю.
Он испарился.
«И это был мой лечащий врач?» — прозвучало у меня в голове; он, кстати, сообщил мне моё имя и возраст — имя-то я сразу забыл, а вот возраст заперся в сознании. Этот день врача нам больше не приносил, но обещания хвастуна остались в моей памяти. Хотя через пару часов санитары и психи сумели закрасить воспоминания своим отвращением и гноем! Мне и вовсе не сообщили, сколько я нахожусь в этом месте, но запах пота и мочи…
Я почувствовал какое-то отвращение, и попытался себя понюхать: «Ффффф…» — запах страшнее смерти! Я будто труп!.. Такая вонь… А руки. Я посмотрел на руки: в морщинах и царапинах… Плюс какие-то пятна. Боже!.. опять отвращение… Ноги исколоты. Раны… И синяки. Ненависть… То ли к себе, то ли к лекарям этим! То ли к больным… Они, похоже, поселились здесь навечно! Только я не хотел надолго оставаться в этом месте.
Я проснулся и теперь мне нужен воздух!
IV
Дождь заканчивается, но запах его свежести до сих пор проникает в мои поры, делая мои движения и дыхание свободней и полнее; одежда соприкасается с кожей тела моего, способствуя выходу тепла из организма, а кожа, покрываясь мелкими холмиками, старается удержать последние кусочки энергии тепла тела. Проникая сквозь куски толстого воздуха, в котором можно задохнуться, я вижу что-то внутри частиц света.
«Силуэт?»
Неожиданно перед взором моим возникает лестница, она тянется куда-то вверх, к двери, находящейся так высоко над моей головой…
«Слёзы? СЛАБАК!»
… по бокам ступеней, покрытых зелёными скользкими водорослями, виднеются толстые трубы перил, ржавые и мокрые от дождя. Я резко цепляюсь в эти перила, острые фрагменты ржавчины которых впиваются в мою тонкую кожу рук — я кричу от боли, но продолжаю медленно подниматься, поскальзываясь иногда на этих чёртовых водорослях: они стекают плавно по острым углам лесенки, прилипая к моим нагим ступням. С каждым новым шагом я преодолеваю всё большие усилия, и мой организм быстро ослабевает от изнурительной жажды…
«Пить захотелось? Знаешь, когда она была в тебе, тебе было не так важно чувствовать примитивное ощущение жажды… Что изменилось, старик?»
… дождь, который я бранил несколько секунд назад, оказался бы сейчас кстати — видимо в этом месте чудес не бывает.
Добравшись до ручки двери, я начинаю улыбаться от радости, но улыбка мгновенно исчезает на моём уставшем и вспотевшем лице; я просто дёргаю за ручку и открываю дверь.
Проникающая внутрь идеальная улыбка Мона Лизы цепляется по стенам, с которых стекают изображение чужих лиц — они выдумались из воздуха, резко распространились вокруг и взорвали сознание мелькающими точками и царапинками — сетчатка глаза задрожала, сжалась и глаз наполнился кровью — эта кровь однажды из меня вытекала.
«Иногда жаль, правда, да… Что ты не умер!?»
— Кто это? — спрашиваю я, анализируя что-то, понять чего не в силах; да и никогда не смогу — я младенец с морщинами и долгим опытом жизни — кому я здесь нужен?
V
Я выбежал из общей наполненной комнаты и ударился телом о коридор полный пустоты — врачей не было.
Я проблевался на сияющий и пахнущий белизной пол, кинулся после в сторону двери, из окон которой торчит улица. Оказавшись ближе, поймалось ощущение — дверь скрывает изящную и пылкую природу! Я вылетаю и скатываюсь по ступенькам… —
Вот и небольшой двор…
Несколько стволов деревьев распахнулись ввысь от земли в пышную кроновую систему — она закрывала меня от лучей яркого и назойливого Солнца. Глаза слезятся, а рот открывается удивлением — кажется, я впервые смотрю в этот мир!
Правда: я не могу почему-то вспомнить, что же было в моей жизни раньше… Кем я когда-то был, и как попал сюда?
«Ри… Риск всегда оправдан, но нас она не сразу поймёт…»
— Неси его спокойней! Ему вкололи пару уколов — брыкался! но всё равно… Видишь? — говорил крупный парень, дёрнув своим огромным кулаком худого пацана, что был с ним; крупный продолжал: — Видишь, открыты глаза у него?! Ну ничё! Скоро уснёт, гад!
— А сколько ему вообще лет-то сейчас? — спросил этот пацанёнок. Мои мысли: «Сколько ему? Восемнадцать? А сколько, интересно, мне?»
— Тридцать, вроде как, но я точно не знаю.
Мне становится любопытно… Они тяжело вздыхают и кряхтят. Кажется, я тяжёлый… Сколько я вешу?
— А где нашли его? — повторил за моей мыслью первый.
— Его нашли почти в пустой квартире: его комната напоминала палату в психушке — изрисованная детскими мелками и карандашами — чушь всякая! Видимо (кашлянул) он давно такой, свихнувшийся.
Я расстроился.
— А родители где? Они что ль нашли его?..
Я вновь зашевелился.
— Нет, не родители. Мы не знаем, где его родители. Он жил без документов, поэтому по поиску, думаю, пробивать его бессмысленно. Нашла его, кстати, уборщица. Она тоже наркоманила раньше, поэтому его поддерживала. Дура!.. Надеялась, что он в одиночестве вылечится!
— И сколько он был один?
— Судя по его записям, он жил один в квартире уже лет пять. Мы нашли много его произведений: всяческие записки, романы, рассказики… Писатель был неудачником. Видимо, одного писательского таланта мало, чтобы быть известным…
— Или получать от этого удовольствие!..
— Интересно, что его так покоробило?
Я перестал слышать остальную речь этого человека и испугался. «Какого чёрта происходит? Кто я?»
— Чо эт он зашевелился? Ща подействует уже.
— Кто я? — крикнул и исчез.
— Просыпайся, сыночек! Пора вставать… — сквозь сладкий сон я услышал родной голос мамы, которая невозмутимо продолжала будить меня, нарушая идиллию моих сновидений.
— Ещё десять минут, мам! — попытался крикнуть я, не открывая глаз, но мой голос сумел лишь хрипло что-то провизжать.
— Ты что как хрюшка там визжишь-то? Давай вставай уже! Скоро в школу выходить! — я услышал её шаги, которые пронзали моё воображение — она прошла вперёд и раскрыла шторы: — Вставай, котёночек!..
Свет бил мне прямо в лицо, а глаза наивно пытались не открываться… Однако звук голоса мамы всё портил! Глаза, словно заколоченные досками, не хотели открываться, поэтому свет падал в слепое пятно сквозь тонкие щелки, разгоняя лейкоциты —сыпется салют негативных эмоций, что меня будят! Я заворочался и заворчал — открываю глаза и оказываюсь в какой-то пустой комнате:
— Где я? Не дома… Мама?! Мамачка?.. Где ты?..
VI
— Говорю вам, «как девственница» — это песня про девку, что тащится от парня с большим членом! Это песня про большой член!
— Да нет, — говорила пустота и делала паузу. Что-то вокруг мелькало, а странные плоские квадратики гасли каждую секунду моего времени; мой разум тоже однажды погаснет?.. Пустота продолжила: — Эта песня про обиженную девчонку: всю жизнь ей страшно не везло, а потом она встретила хорошего парня.
— Ну да, конечно! Это дерьмо сливай туристам!
— Тоби… Что ещё за Тоби?
И правда. Что за Тоби? Что происходит? Кто это говорит?..
— «Как девственница» — это совсем не про обиженную девчонку и хорошего парня. Вот «Хандра» как раз про это! Я вам точно говорю!
— Что ещё за «Хандра»?
— «Хандра» — это крутейший хит Мадонны. Уж на что я попсу не выношу, и то её слышу!
— Да я не говорю, что я её не слышал. Просто забыл! Ты уж прости, я не фанат Мадонны!
— В гробу я её видал!
— А мне она по началу даже понравилась… Но после «Папа, не учи меня жить» разонравилась. Слушайте, парни, из-за вас я совсем забыл, о чём говорил! На чём я остановился?
— Тоби… Это же та маленькая китаяночка. Как её фамилия?
— Что это? — возник голос посерьёзней.
— Старая записная книжка. Нашёл в кармане пальто, которое сто лет не одевал. Как её фамилия?
— Бля, о чём я говорил?
— Ты говорил, что песня «Настоящая Хандра» про парня, про нежную девушку, которая встречает хорошего парня, а песня «Как девственница» — метафора про здоровенные болты!
— Так, объясняю про что «Как девственница»! Песня про пизду, которая до ебли сама не своя, с утра до вечера: «Хер, хер, хер, хер!..»
— Сколько это херов? О.о
Моя голова сузилась, а мозг забродил внутри черепа. Что-то вспоминалось. Очередная пьянка. Или?..
«Хм… Так сколько же это херов?..»
— Много.
— И как-то раз она встречает ёбаря с членом как у Джона Холмса! И типа: «Ого, малыш!», а он как Чарльз Бронсон в «Великом побеге» просто тоннели прокладывает! Ну и тут он начинает её драть по-настоящему: она чувствует то, что не знала раньше — боль! Боль!
— Чу? Тоби Чу?
— Ей больно!.. И больно, а больно быть не должно! У неё манда уже раздолблена! Но когда ебёт он, ей больно! Больно, как будто в первый раз! Боль напоминает этой бляди, каково это было в первый раз! Поэтому песня так и называется «Как девственница»!
— Вонг!
— Блять, дай сюда!
— Какого хрена ты делаешь? Верни книжку.
— Ты заебал, Джо. Отдам, когда выйдем!
— Что значит, когда выйдем? Отдай сейчас же!
— Последние пятнадцать минут ты сидишь и гундишь: «Тоби. Тоби? Тоби? Тоби Вонг! Тоби Вонг? Тоби Вонг. Тоби Чонг?» Тоби Шланг, твою мать! В левое ухо жужжат про Мадонну и её большой член, а в правое — про какую-то японку Тоби.
— Отдай мне книжку!
— А ты её спрячешь?
— Я сделаю с ней то, что захочу!
— Тогда пусть она побудет у меня.
— Эй, Джо. Может, пристрелить его?
— Хрен с ним!
— Пристрелить меня? Да у тебя очко треснет!
Заржали — и я проснулся. Оказывается, моё старое тело втиснулось между двумя пациентами, которые смотрели забугорный фильм. «Чо за херню они тут смотрят?» — удивлённо повилял я лицом, затем быстро выскочил к двери; сильная трещина расколола её пополам. Следы блевотины моей впитались в трещинки, но не пахли — воняло свежей белизной.
Скамейки во дворе пустовали, а в десяти метрах от них, по кругу поднимались толстые чёрные колья забора — он защищал здешних больных от внешнего мира; внешний мир же, посредством этого забора, защищался от здешних больных.
Я присел на скамью и посмотрел на больничное здание, ставшее серым и сгорбившимся от жестокого времени; таким был сейчас и я, разваливающимся и серым…
Где-то далеко, так далеко от меня, от больницы, были слышны двигатели машин: они гудели и звали меня будто к себе; слышны были тонкие крики птиц, которые моментально рассасываются в воздухе на мелкие частицы, те и не доходят до слуха, оставляя сидеть меня в вакуумном одиночестве.
И я напротив этой сраной психушки!
Я смотрел на неё и понимал, что я вправду сумасшедший…
VII
— Так как же звали? — спросил у меня тот псих, с которым я очнулся у шахматных фигур; его звали Цезарем. Он сбил меня с мыслей, а сам что-то вырисовывал пальцами в пыли на стекле; потом остановился и произнёс своим низким голоском: — Неужели ты не помнишь? Смешно, старик…
Старик? Какого хрена?..
Я не мог смотреть на гнусную улыбку этого Цезаря, но опуститься и ударить его я тоже не смел. Цезарь похож на остальных придурков, в чём-то даже отвратительней некоторых из них, но что-то необычное в нём тоже ощущалось и тянуло: он казался знакомым. Я присел рядом. Ему было лет двадцать, не больше. А в глазах его видна была странная глубина, глубина и старость…
— Сколько тебе… — не успевши и договорить, я увидел, как Цезарь отошёл от окна — пыль окружает цифру «20».
Я что-то вспоминал из прошлого, но это кляксы были какие-то нелепые, из них мозг пытался составить яркую картину. Запахло молодостью и лёгкой наивностью. Я заулыбался.
Толпы людей безвременно скитались по улицам и дорогам со своей необычной и вроде бы индивидуальной целью. Кто-то хотел денег, кто-то хотел любви, кто-то хотел шанса на новую жизнь. Беспечность и глупость молодости успокаивали меня тогда, и казалось, что спешить некуда: всё придёт само.
Есть тысячи спешащих, миллионы; зачем и мне спешить, да и куда? Кто же знал, что я окажусь здесь…
— Так как же звали? — повторил он вопрос, который вернул меня обратно. — Лиза? Или Настя? А может быть, Даша? Маша?
— Мне сложно… Ты же понимаешь, что мне сложно! — вырвалось из сердца, я закричал, а после стало тихо. Кто-то из придурков перестал смеяться, а Цезарь убрал шахматные фигурки со стола, на котором мелом было вычерчено поле. Белым мелом на чёрном столе. Он двинулся по чёрным кубикам пола, видимо, к себе в палату. Я не стал его останавливать — сил не хватало.
«Кто она? Лиза? Настя? Даша? Маша?..» — проговаривал я про себя. От этого становилось ещё сложней что-либо вспомнить. Имена эти врезались в голову и пробили в ней дыру, луч солнца ударился в неё через цифру, перевёрнутую набок.
— Лиза… — слетело тихо с моих губ и пронеслось печально в воздухе. — Лиза! — крикнул я ещё раз в спину Цезаря, который дошёл до двери общей.
— Лиза, — улыбнувшись, сказал он и исчез.
Я выбежал на улицу как молодой. Я ещё что-то помнил… Я ещё что-то помнил!
— Конечно же, Лиза, — произносил я всё громче и бегал вокруг скамейки, словно маленькое дитя. — Конечно, Лиза!
Жёлтые листья хрустели, ломались под моими стопами, а часть из них поднялась в воздух с музыкой ветра. Я танцевал как ошалелый, не обращая внимания на придурков: они глядели на меня из-за решётки окна и кричали что-то. Мне казалось, что и им стало веселее от моих воплей.
«Клоун…»
Через несколько минут я устал и прекратил всякие движения. Кровь ударяла в виски, которые шумом своим сбивали ход мыслей. В глазах мутно, солнце пробивается через накопления в веках и… Я вижу какой-то неясный женский силуэт вдали за забором. Кажется, у ворот появилась она, и она там просто стояла. Она стояла и смотрела на меня, улыбаясь. Я понимал, что это всего лишь её образ, навеянный моими смутными воспоминаниями, но мне было так сладко видеть её рядышком. Мои глаза мгновенно стали мокрыми. Я подходил всё ближе и ближе, пока не дошёл до толстых ворот забора, который тянулся куда-то высоко в небо, даря мне надежду, что и я стану выше. Она же просто стояла там — мне и этого было достаточно. Она ненастоящая, но она была настоящей! Она была… Она и сейчас, наверное, есть где-то.
VIII
— Так её звали Лиза… — неожиданно и с удивлением произнёс кто-то; он был рядом: — Лиза же? Ты сам так и не вспомнил?
Я повернулся в сторону звуков, как видимо обращённых ко мне, но никого не увидел. «Что со мной? Я опять схожу с ума?» — произнёс я про себя с лёгкой иронией, ведь меня никто бы и не услышал, будь я нормальным.
— Старик, да ты уже давно свихнулся! Ты такой придурок, что забыл даже собственное имя! Мелочь! Бестолочь!
— Кто ты? — осторожно произнёс я вслух, чувствуя себя полным идиотом. — Почему ты опять появился?..
— Опять? А ты помнишь? — опечалено произнёс кто-то уже сравнительно тише. — Старик, разве ты в состоянии хоть что-то вообще вспомнить? Ты же ноль! — крик поразил моё воображение: картинка в глазах затряслась. Мне стало неспокойно, и я резко встал.
Оглядевшись вокруг, я посмотрел на окна: придурков не было видно…
«Кто же это был? Дьявол!»
Я медленно поплёлся обратно. Тонкие бездушие коридоры создавали эхо шагов, которое окутывало моё одинокое тело. Коридор казался бесконечным, а эхо несколько раз возвращалось к моим ушам, создавая страшный диссонанс в воображении. Лёгкая иллюзия музыки прозвучала в голове, а сам звук превратился в хрип и резко усилился, создав звонок, как раньше, в школе:
— Дззззззззззззззззззззззззззззззззззззынь!
Я остановился.
/здесь я не смог выразить свои одни из самых счастливых воспоминаний о…/
|ri|?
Дверь с цифрой семь была чуть приоткрыта.
Моё любопытство одержало верх, и я решил заглянуть внутрь: это был школьный класс. Там сидели чьи-то дети, а возле парт ходила учительница со знакомым лицом. На доске были примеры по математике, очень лёгкие. Дети заинтересованно решали, но один мальчик был угрюм…
«Мы что-то решали, а я сидел за последней партой один. Кажется, я не мог решить какой-то пример, ведь он казался мне трудным. Даже огромная линейка, которая висела прямо над доской, не помогала мне. Я изо всех сил старался решить, но мой мозг не поддавался на уговоры.
Я разочаровался в себе уже в детстве.
Я чувствовал себя так глупо. Мне это и давали понять».
— Ты не глуп. Ты просто маленький, но когда ты вырастешь, всё будет!.. Надеюсь, не так как у меня… Но ты никогда в себе не разочаруешься, я обещаю. Ты сделаешь ровно столько, сколько должен будешь сделать. И не стоит себя винить во всём подряд — всему виной ты быть не можешь! — после этих слов я осторожно отошёл от парты, и вышел из комнаты, провалившись резко куда-то.
/мой герой опустошён и разбит, потому что его жизнь кажется ему неудачной/удалить при редактировании;riса
IX
Меня опять перевели в общую палату, но теперь мне не хотели даже и возраста моего говорить. «Можешь запутаться вновь!» и уходили после этих слов. Вообще со мной никто уже не хотел общаться.
Беседы с врачом приводили в никуда: какие-то непонятные сны, смысл которых он мне и не пытался расшифровать. Я перестал со временем обращать на наши с ним беседы — они никак не могли меня приблизить к пониманию того, кто же я такой. Тем более он мог давно прочесть мои записи, поэтому, возможно, старался и не выдавать этих знаний обо мне.
— А мне не нужно вести за собой наблюдения? Записывать что-то, например? — это было перед выходом из его кабинета. Он подскочил с кресла:
— Очень неплохая мысль! Отличная даже! И она может помочь вам! Как я и сам не догадался предложить вам подобное… — он задумался и посмотрел в сторону огромного сейфа, который был недалеко от шкафа у стены. — Хм… да, давайте я вам дам сейчас пустую тетрадку, — он нагнулся и начал искать что-то внутри стола, выдавая: — А вы помните, может, вы раньше могли вести записи?
— Я не помню, доктор. А вёл ли я их? — в этот момент я посмотрел в сторону докторишки — он тут же посмотрел на меня и улыбнулся, прекратив поиски и расположившись удобней на своём огромном кресле:
— Хм… а вы смышлёный. Где-то о них услышали?
— Да. Но я точно не помню, когда и кто об этом говорил.
— Ясно. Этим санитарам нужно… — он отвернул голову, а потом повернулся со своей постоянной улыбкой: — У нас есть несколько файлов с вашими записями. Однако мы пока их не можем дать вам. Понимаете?
— Нет! Это непонятно! В чём причина? Там же моя жизнь! — я быстрым шагом двинулся к его столу.
— Санитары! — крикнул он резко, после чего в его кабинет вошло человек пять этих ублюдков.
— Когда я их прочту?! — крикнул я, после чего санитары потащили меня по полу из кабинета в сторону карцера. — Когда, сука, я опять увижу свои сраные дневники? Когда, сука? Когда?
Сидя в карцере.
Сейф… Он очень подозрительно посмотрел на сейф. Может быть, в этих записях есть моё имя?..
— Моё имя… — я улыбнулся. — Я скоро могу узнать своё имя. Хорошо. И когда я отсюда уже выберусь?! Нужно вести себя спокойней с этим придурком. Только бы придумать план…
«Как мне их достать? Думай, ничтожество! Думай!..»
X
Я не слушал того, что говорят люди вокруг и я всегда был погружён в свои лишь мысли — мне не хотелось подхватить какую-то «заразу» из уст этих психов! Одна мысль засела бы в голове и растерзала б мои внутренние органы до крови. Я и врачей перестал слушать, лишь повторяя иногда за ними их же фразы, которые только их и успокаивали. Меня постоянно водили по этим психиатрам, физиологам и другим обезьянам в белых халатах, которые интересовались какой-то нелепицей. Психиатры обычно проводили свои тесты со словами, пословицами и метафорами. Физиологи проверяли пульс, измеряли мой вес и рост: пятьдесят, пятьдесят пять и сто восемьдесят. За эти годы, что я здесь пробыл, я сильно похудел…
Через какое-то время я начал замечать, что больше помню и знаю. Беседы с психиатрами больше не бесили меня. Иногда я и сам рвался к ним, чтобы выговориться. Через полгода я уже полностью вник в распорядок дня, и вставал строго по часам. Я знал имена врачей, знал имена своих друзей по несчастью.
— Мне кажется, её нужно было сжечь! — сказал какой-то придурок.
— Сжечь её, сжечь! — подхватили его другие идиоты, начав бегать вокруг стульев, поставленных в круг.
— Сжечь её! Сжечь эту книгу!
Напротив меня сидела врачиха: на вид ей было не больше тридцати, но что-то её старило; то ли морщины, изрывающие лоб и щёки, то ли волосы, которые сединой сжирали её возраст. Она любила кричать на больных, но сегодня была крайне спокойной, наблюдая лишь за опасными психами, которые и меня-то постоянно смущали, намекая, что я тоже опасный сумасшедший, раз они рядом. В этот раз врачиху что-то беспокоило, но меня заботило не это. Сегодня, ближе к обеду наш уважаемый врач должен уехать из больницы, а я должен успеть за это время спиздить документы, которые каким-то боком связаны с моей личностью.
Скоро я выхожу!
— Никого жечь не надо! Сядьте! Пусть кто-то другой расскажет свою историю, — она обвела взглядом всех больных, остановившись на моей физиономии: — Может быть, вы нам что-то расскажите? Скоро же вы от нас уходите…
— А что мне сказать? — произнёс медленно я, оглядевшись: психи замолкли, а я напрягся. Тишина была мне неуютна, и я продолжил:
— Сейчас меня не волнуют чужие голоса, я слышу лишь свой. Мне этого хватает, чтобы быть счастливым. Или как вы это называете? Счастье… Доступно ли оно? — кто-то резко закричал и убежал в другую палату.
— Продолжайте, — произнесла врачиха.
— А что продолжать? Я вернусь обратно. Туда, где однажды свихнулся. Я до сих пор ничего не помню о себе и о своей жизни, и, возможно, лишь там смогу наконец-то найти себя настоящего!.. А что будет потом? Неважно, наверное... Всё равно это буду я. Я!.. Для меня и без этого жизнь выглядит как чья-то шутка, обман! Чьё-то нелепое веселье надо мной, над моими мыслями, моим телом, моей психикой. Кто я?.. Просто человек. Кто вы? Тоже люди. Но никто из нас не узнает, кто же он на самом-то деле!
— Стойте! СТОП! — опять закричал кто-то.
Я встал со стула и ушёл к окну. Там было спокойней.
Так вот…
Мне нужно было достать эти записи, и сегодня был тот единственный день, когда я мог попытаться это сделать. Доктор уезжал на целый день, а санитары, поняв это, купили себе много пива, заставив наших дурачков перетаскать его в мужской сортир. Перед этим санитары сломали пару бачков в нём и сообщили нашей свирепой врачихе о том, что бочки сломал кто-то из психов — из нас, короче. Врачиха, на их радость, посоветовала оставаться одному охраннику в туалете и постоянно меняться с другими санитарами, дабы следить за нами, дурочками. Охраннико-санитары в туалетах, естественно, «работали» по двое, боясь нападения сзади — психи же такие непредсказуемые! Сами в это время перенесли в сортир, — опять же с нашей помощью, — небольшой столик и две табуретки. Двое санитаров-дураков играли в карты; в тех же дураков. Несмотря на то, что кто-то из них иногда обыгрывал другого, они оба оставались в дураках, пока я искал в кабинете доктора ключ от сейфа. Поиски мои оказались безуспешны, и вдруг я увидел полупьяного, шагающего в сторону сортира, санитара, у которого прямо из заднего кармана торчала связка ключей.
«А вдруг один из них?..»
Я пошёл в сторону туалета и попал в очередь: психов в этот день держали на голодной диете, поэтому они, один за другим, успевали бегать в туалет и пить там воду. Свирепая врачиха в это время болтала по телефону о чём-то со своим хахалем — постоянно были слышны какие-то противные чмаки, и сразу резкие угрозы: «Если вдруг ты там с кем-то, я тебе!.. Мой милый, не обижайся, мне тут сложно! Но если вдруг, ты понимаешь?.. Прости, дорогой. Я вся на нервах!» Я начал понимать, что жизнь на воле может мне показаться ещё и плохим вариантом. И зашёл в туалет.
Напротив меня возник силуэт с какой-то нелепой фигурой: свет был очень тусклым, но подходя ближе к столу, где сидели санитары с яркой лампой на столе, я начинал постепенно видеть всё чётче. Вдруг я понял, что этот силуэт был мной: мои ноги были исцарапаны и исколоты чем-то: ссадины, синяки, порезы на груди. На животе был шрам, а само тело было в каких-то неясных вмятинах и с какой-то желтизной. Руки… Я первый раз, казалось, посмотрел на свои руки: исколоты все, в дырках от шприцов. Моё лицо блять… оно изранено этим местом и непониманием, кто я такой-то на самом деле! Эти морщины, этот кривой нос, эти глаза — в них столько старости; я выглядел таким несчастным и таким непонимающим всего, что происходит…
— Ну чо встал-то? Хватит на себя любоваться, красавчик! Пиздуй уже отсюда!
— Ещё немного, — я посмотрел на себя ещё раз, а потом посмотрел на санитара — ключи у него. Мне нужно его выманить, а потом забрать их. Но как?.. Чёрт.
— Ой, друг! Пойду-ка я отолью, — он обходит меня и встаёт рядом, чуть сбоку. Я слышу характерный звук струящихся капель мочи — в этот момент заходит третий санитар и садится на стул, отвлекая других. Пока те трое санитаров за столиком занимались друг другом, я тихо стянул связку с заднего кармана этого, ссущего, и пошёл на выход. Я выиграл!
— Стойте, а где мои… — он не успел договорить, как оба других санитара его перебили:
— Где твои причиндалы? Тащи их сюда! Выпьем ещё! — и они начали смеяться вместе.
Я вышел…
Прохожу быстро по коридору, оглядываюсь и захожу в кабинет доктора, чуть пригнувшись. Закрыл дверь, обошёл огромный стол и медленно достал ключи из кармана, потом подошёл к шкафу, открыл одну из дверок… За ней прячусь.
Связка гремит не сильно, однако руки мои обмокли и задрожали — по коридору постоянно кто-то бегает — пока что это лишь придурки. Несколько минут ушло на то, чтобы подобрать правильный ключ. Есть! Я достал из сейфа все бумаги, положив на пол, и закрыл эту толстую дверцу. Пока я сидел на полу, меня закрывала дверь шкафа, поэтому никто бы не смог увидеть, что я здесь. Ощутив безопасность, я начал искать то, что мне было нужно. Записей здесь было многовато. Поэтому приходилось листать каждую. Здесь были какие-то рассказы с непонятными мне названиями: «Номер 182», «Эксперимент номер 38», «Поезд» и ещё какие-то с ужасными рисунками квадратов и тараканов. Надеюсь, это не моё творчество… И тут я увидел старые тетради на которых было написано «н0ль». «Мои?» — промелькнуло в моём сознании.