Глава 3 Один из непритязательных4 6 страница
Я брел к Востоку, где встает солнце. Если бы я был солнцем, я бы тоже, наверное, взошел. Я хотел объять солнце и взойти с ним на заре. Но оно подошло ко мне и встало на моем пути. Оно сказало мне, что у меня нет никаких шансов достигнуть начала. Но я искалечил того, кто хотел обрушить все, чтобы зайти вместе с солнцем в лоно ночи; он лишился всякой надежды достигнуть благословенных Западных земель.
Но вот! Я ухватил солнце, не осознавая этого, и нес в своих руках. Тот, кто хотел опуститься с солнцем, обнаружил меня в своем нисхождении. Я стал его ночной матерью, высидевшей яйцо начала. И он восстал, обновленный, возродился в еще большем сиянии.
Однако с его восхождением я опускаюсь вниз. Когда я завоевал Бога, его сила устремилась в меня. Но когда Бог отдыхал в яйце и ждал своего начала, моя сила перешла к нему. И когда он, лучащийся, вознесся, я пал на мое лицо. Он забрал мою жизнь с собой. Вся моя сила теперь была в нем. Моя душа плавала как рыба в его море огня. Но я лег в пугающую прохладу теней земли и погружался глубже и глубже, до самой нижней тьмы. Весь свет покинул меня. Бог поднялся в Восточных землях, и я пал в ужас подземного мира. Я лежу здесь, как роженица, сокрушенная и изливающая свою жизнь в ребенка, объединяющая жизнь и смерть в угасающем сиянии, мать дня и добыча ночи. Мой Бог разодрал меня, он выпил сок моей жизни, он выпил мои высшие силы, и стал изумительным и сильным, как солнце, безупречный Бог, ни изъяна, ни пятнышка. Он отнял мои крылья, украл вздымающуюся силу моих мускулов, и сила моей воли исчезла вместе с ним. Он оставил меня бессильным и стенающим.
Я не знал, что происходило со мной, поскольку попросту все могучее, прекрасное, блаженное и сверхчеловеческое утекло из моего материнского лона, не осталось никакого сверкающего золота. Жестоко и немыслимо солнечная птица раскрыла свои крылья и улетела в бесконечное пространство. Я остался с расколотой скорлупой и злосчастными оболочками его начала; пустота глубин раскрылась подо мной.
Горе матери, родившей Бога! Если она родит израненного, мучимого болью Бога, меч пронзит ее душу. Но если она родит безупречного Бога, Ад раскроется для нее, и из него, содрогаясь, поднимутся отвратительные змеи, чтобы отравить мать ядовитыми испарениями. Роды трудны, но в тысячу раз труднее адский послед.[87] За божественным сыном следуют все драконы и отвратительные змеи вечной пустоты.
Что остается человеческой природе, когда Бог становится взрослым и захватывает всю власть? Все неспособное, все бессильное, все вечно грубое, все вредное и злосчастное, все вынужденное, убывающее, истребляемое, все абсурдное, все, что таит в себе бесконечная ночь материи, таков послед Бога и его дьявольский и ужасающе искаженный брат.
Бог страдает, когда человек не принимает его тьмы. Следовательно, людям нужен страдающий Бог, пока они страдают от зла. Страдать от зла означает, что ты все еще любишь зло и тем не менее не любишь его больше. Ты все еще надеешься что-то получить, но не хочешь всматриваться, потому что можешь обнаружить, что все еще любишь зло. Бог страдает, потому что ты продолжаешь страдать оттого, что любишь зло. Ты страдаешь от зла не потому что осознаешь его, а потому что оно дает тебе тайное удовольствие и потому что ты считаешь, что оно обещает удовольствие неведомой возможности.
Пока твой Бог страдает, у тебя взаимопонимание с ним и с самим собой. Так ты хранишь свой Ад и продлеваешь его страдания. Если ты хочешь, чтобы он поправился, не вступая в тайную общность с тобой, зло вставляет палки в колеса – зло, чей облик ты осознаешь, но о чьей адской силе в себе ты не знаешь. Твое незнание происходит от прошлой безвредности твоей жизни, из мирного времяпрепровождения и отсутствия Бога. Но если Бог оказывается рядом, твоя сущность восстает, и черная грязь вздымается с глубин.
Человек стоит между пустотой и полнотой. Если его сила соединяется с полнотой, она становится формирующей. Всегда есть что-то хорошее в этом формировании. Если его сила соединяется с пустотой, она оказывает растворяющее и разрушающее действие, коль скоро пустота не может быть оформлена, а лишь удовлетворяет себя за счет полноты. Соединившись так, человеческая сила превращает пустоту в зло. Если твоя сила созидает полноту, это из-за того, что она связана с полнотой. Но чтобы быть уверенным, что созданное тобой продолжает существовать, оно должно оставаться связанным с твоей силой. С постоянным формированием ты постепенно теряешь свою силу, поскольку абсолютно вся сила оказывается связанной с изменчивостью, обретающей форму. И наконец, когда ты ошибочно воображаешь, что богат, ты на самом деле беден и стоишь посреди своих форм, как нищий. Вот тогда ослепленным человеком овладевает растущее желание придавать форму вещам, поскольку он убежден, что многократно увеличивающееся созидание удовлетворит его желание. Потратив всю свою силу, он становится жаждущим; он заставляет других служить и забирает их силу, следуя собственным задумкам.
В этот момент тебе нужно зло. Когда ты замечаешь, что твоя сила на исходе, ты должен обратить ее от того, что уже сформировано, к пустоте; через эту связь с пустотой тебе удастся растворить сотворенное в себе. Так ты вернешь себе свободу, потому что спас силу от угнетающей связи с объектом. Пока ты остаешься на позиции добра, ты не можешь растворить свое созидание, потому что оно и есть это добро. Нельзя растворить добро добром. Добро можно растворить только злом, ибо твое добро в конечном счете ведет к смерти из-за постепенного связывания силы. Ты совершенно не способен жить без зла.
Изменчивость вначале создает образ формы внутри тебя. Этот образ остается в тебе, и это первое и непосредственное выражение твоей изменчивости. Затем именно через этот образ производится внешний, могущий существовать вне тебя и пережить тебя. Твоя сила не связана напрямую с внешним творением, а только лишь с образом, остающимся в тебе. Когда ты приступаешь к растворению сотворенного при помощи зла, ты не уничтожаешь внешний образ, иначе ты уничтожишь собственный труд. Но ты уничтожаешь образ, образованный в тебе самом, ибо именно он отягощает твою силу. Тебе нужно зло для растворения сотворенного и освобождения себя от власти того, что минуло, в той мере, в каковой сей образ сковывает твою силу.
Поэтому творения вынуждают, мучают многих хороших людей до смерти, потому что эти люди не могут в той же мере пристать ко злу. Чем лучше человек и чем сильнее привязан к своему творению, тем больше он теряет силы. Но что происходит, когда хорошие люди полностью потеряют силу в своем творении? Они не только будут стремиться поставить других на службу своему творению с бессознательным коварством и силой, но и станут злыми в своей доброте, не зная этого, потому что их жажда удовлетворения и укрепления сделает их еще более эгоистичными. Но из-за этого добрые полностью уничтожат свой собственный труд, а все те, кого они принудили к служению своему труду, станут их врагами, потому что между ними произойдет отчуждение. Но ты также начнешь тайно, против своей воли, ненавидеть тех, кто отчуждает тебя от самого себя, даже если они действуют из лучших побуждений. К сожалению, хороший человек, познавший и подчинивший свою силу, слишком легко найдет рабов на службу, потому что всегда более чем достаточно тех, кто ничего не жаждет так, как отчуждения от самих себя под хорошим предлогом.
Ты страдаешь от зла, потому что тайно любишь его и не осознаешь своей любви. Ты хочешь выпутаться из затруднений, и начинаешь ненавидеть зло. И снова ты привязан ко злу через ненависть, потому что любишь ты его или нет, это не имеет значения: ты привязан ко злу. Зло следует принимать. То, чего мы хотим, остается в наших руках. То, чего мы не хотим и что сильнее нас, уничтожает нас, и мы не можем это остановить, не навредив себе, ибо наша сила остается со злом. Потому нам, вероятно, следует принять наше зло без любви и ненависти, признав, что оно существует и должно иметь свою долю в жизни. Поступая так, мы может лишить его силы, которой оно может нас подчинить.
Когда нам удается создание Бога, и если с этим творением вся наша сила уходит в этот замысел, нас переполняет желание взойти вместе с божественным солнцем и стать частью его великолепия. Но мы забываем, что тогда становимся не более, чем пустыми формами, потому что придание формы Богу полностью нас истощило. Мы не только бедны, но и становимся инертной материей, которая никогда не удостоится участия в божественности.
Как ужасное страдание или неизбежное дьявольское наказание, несчастье и нужда закрадываются в нас. Бессильная материя становится кормилицей и хотела бы поглотить свою форму обратно. Но поскольку мы всегда без ума от собственных творений, мы верим, что Бог зовет нас к себе, и отчаянно пытаемся последовать за Богом в высшие миры или же наставительно и требовательно обращаемся к окружающим, любой ценой заставляя их следовать за Богом. К несчастью, есть люди, которые позволяют убедить себя поступать так, вредя сами себе.
Гибель таится в этом стремлении: ведь кто мог предположить, что создавший Бога сам осужден на Ад? Но так все и обстоит, потому что материя, лишенная божественного сияния силы, пуста и темна. Если Бог восходит из материи, мы ощущаем пустоту материи как часть бесконечно пустого пространства.
Ускорением, стремлением и действием мы хотим освободиться от пустоты, а также от зла. Но следовало бы принять пустоту, уничтожить образ формы в нас, отринуть Бога и спуститься в бездну и ужас материи. Бог как плод нашей работы стоит вне нас и больше не нуждается в нашей помощи. Он создан и остается предоставленным самому себе. Сотворенное, которое разрушается сразу после того, как мы отвернемся от него, не стоит и потраченных сил, будь оно даже Богом.
Но где же пребывает Бог после сотворения и отделения от меня? Если ты строишь дом, ты видишь его стоящим во внешнем мире. Но когда создаешь Бога, которого не увидеть своими глазами, он в духовном мире, который не менее ценен, чем внешний физический. Он там и делает для тебя и других все, чего можно ожидать от Бога.
Потому твоя душа и есть ты в духовном мире. Однако как обиталище духов, духовный мир есть также и внешний мир. Как ты не одинок в видимом мире, но окружен объектами, принадлежащими и подчиняющимися тебе одному, так и мысли принадлежат и подчиняются только тебе. Но как ты окружен в видимом мире вещами и существами, не принадлежащими тебе и не подчиняющимися, так и в духовном мире ты окружен мыслями и существами мыслей, не принадлежащими и не подчиняющимися тебе. Как ты зачинаешь и рожаешь своих физических детей, и как они растут и отделяются от себя, так же ты производишь и порождаешь сущности мыслей, отделяющихся от тебя и живущих собственной жизнью. Как мы оставляем своих детей, когда те вырастают и предаем тело земле, я отделяю себя от моего Бога, солнца, погружаюсь в пустоту материи и стираю в себе образ моего ребенка. Это происходит, когда я принимаю природу материи и позволяю силе моей формы утечь в пустоту. Когда я вновь порождаю больного Бога при помощи своей силы, с этого времени я оживляю пустоту материи, в которой растет зло.
Природа игрива и ужасна. Некоторые видят игривую сторону, развлекаются с ней и дают ей блистать. Другие видят страх и покрывают голову и скорее мертвы, чем живы. Путь лежит не между одним и другим, но включает в себя и то, и другое. Это и радостная игра, и леденящий ужас.[88]
Глава 12 Ад
На вторую ночь[89] после сотворения моего Бога в видении мне стало известно, что я достиг подземного мира.
Я оказываюсь в мрачном склепе, пол которого покрыт влажными каменными плитами. Посредине стоит столб, с которого свисают веревки и топоры. У основания столба ужасное змееобразное переплетение человеческих тел. Сначала я замечаю фигуру юной девушки с прекрасными красно-золотыми волосами: человек дьявольской наружности наполовину скрыт под ней, голова его откинута назад, тонкая струйка крови стекает со лба, два похожих демона бросились к ногам девушки и телу на полу. На лицах у них нечеловеческое выражение – это живое зло – мускулы у них тугие и мощные, а тела лоснятся, как змеи. Они лежат без движения. Девушка держит руку над глазом человека, скрытого под ней – он могущественнейший из троих – рука ее крепко сжимает удочку, которую она направляет в глаз дьявола.
Я прерываюсь, обливаясь холодным потом. Они хотели замучить девушку до смерти, но она защитилась силой крайнего отчаяния и сумела проткнуть глаз дьявола маленьким крючком. Если он двинется, она вырвет его глаз последним рывком. Ужас парализует меня; что случится? Голос говорит:
«Злой не может принести жертву, он не может пожертвовать глазом, победа с тем, кто может пожертвовать»[90]
Видение исчезло. Я увидел, как душа пала во власть бездонного зла. Сила зла несомненна, и мы не без оснований его боимся. Здесь не помогут ни молитвы, ни благочестивые слова, ни магические речи. Когда грубая сила приходит за тобой, ничто не поможет. Как только зло безжалостно овладевает тобой, ни отец, ни мать, ни правда, ни стена, ни башня, ни броня, ни защитные силы не помогут тебе. Бессильно и безнадежно ты падаешь в руки высшей силы зла. В этой битве ты совершенно один. Поскольку я хотел родить моего Бога, я также хотел зла. Тот, кто хочет создать вечную полноту, также создает вечную пустоту.[91] Нельзя предпринять одного без другого. Но если ты хочешь спастись от зла, ты не создашь Бога, все, что ты делаешь, прохладно и серо. Я хотел моего Бога ради благодати и бесчестья. А значит, я хотел и моего зла. Но я хотел, чтобы мой Бог был могучим и превзошел пределы счастья и блеска. Только таким я люблю моего Бога. И блеск его красоты также заставил меня испробовать самое дно Ада.
Мой Бог восходил на Восточном небе, ярче владыки небес, и принес новый день всем людям. Вот почему я хотел в Ад. Не захочет ли мать отдать свою жизнь за ребенка? Насколько проще было бы отдать мою жизнь, чтобы только мой Бог смог преодолеть мучения последнего часа ночи и победоносно прорваться сквозь красный туман утра? Я не сомневаюсь: я также хотел зла ради моего Бога. Я вступаю в неравную битву, потому что она всегда неравная и без сомнения безнадежна. Насколько ужаснее и отчаяннее была бы эта битва иначе? Но все должно быть и будет именно так.
Нет ничего более важного для зла, чем его глаз, ибо только через его глаз пустота может завладеть блестящей полнотой. Из-за того, что пустоте не хватает полноты, она жаждет ее и ее сияющей силы. И она пьет ее при помощи своего глаза, который способен воспринять красоту и незапятнанное сияние полноты. Пустота бедна, и если у нее не будет глаза, ее положение безнадежно. Он видит прекраснейшее и хочет поглотить его, чтобы испортить. Дьявол знает, что прекрасно, и потому он – тень красоты и следует за ней повсюду, ожидая момента, когда прекрасное и благодатное пытается дать жизнь Богу.
Если твоя красота прибывает, ужасный червь также будет надвигаться на тебя, поджидая свою добычу. Для него нет ничего священного, кроме глаза, которым он видит прекраснейшее. Он никогда не откажется от своего глаза. Он неуязвим, но его глаз ничто не защищает; он чувствителен и ясен, знаток в питии вечного света. Ему нужен ты, яркий красный свет твоей жизни.
Я осознаю пугающую демоничность человеческой природы. Я прикрываю глаза перед ней. Я выставляю перед собой руку, если кто-то хочет приблизиться ко мне, ибо боюсь, что моя тень падет на него, или его тень падет на меня, ведь я вижу демоническое и в нем, безвредном спутнике своей тени.
Никто не притронется ко мне, смерть и преступление затаились в ожидании тебя и меня. Ты невинно улыбаешься, мой друг? Разве ты не знаешь, что мягкое мерцание твоего глаза выдает ужасающее, чьим посланником ты, сам того не подозревая, являешься? Твой жаждущий крови тигр мягко рычит, твоя ядовитая змея неслышно шипит, пока ты, зная только о своей доброте, протягиваешь свою человеческую руку ко мне в приветствии. Я зная твою тень и мою, что следует и ходит с нами, и лишь ждет часа сумерек, чтобы задушить тебя и меня всеми демонами ночи.
Какая бездна кровоточащей истории отделяет тебя от меня! Я взял твою руку и смотрел на тебя. Я положил свою голову тебе на колени и почувствовал живое тепло твоего тела на себе, будто это было мое собственное тело – и внезапно ощутил скользкую петлю вокруг шеи, которая безжалостно душила меня, и жестокий удар молота вонзил гвоздь в мой храм. Ноги несли меня по мостовой, и дикие гончие глодали мое тело в пустынной ночи.
Не следует изумляться тому, что люди так отделены друг от друга, что больше не могут друг друга понять, что они развязывают войны и убивают друг друга. Скорее следует поражаться тому, что люди верят, будто они близки, понимают и любят друг друга. Две вещи предстоит открыть. Первая – это бесконечный провал, который отделяет нас друг от друга. Вторая – тот мост, который может соединить нас. Представляешь ли ты, сколько неожиданной животности может принести с собой человеческая компания?
[92]Когда моя душа пала в руки зла, она была беззащитна, и могла воспользоваться только слабенькой удочкой, ее силой вытягивать рыбу из моря пустоты. Глаз злого высосал всю силу моей души; осталось только это, только этот маленький рыболовный крючок. Я желал зла, потому что знал, что не смогу его избегнуть. Тот, кто не хочет зла, не имеет ни единого шанса спасти свою душу от Ада: чем дольше он остается в свете высших миров, тем вернее становится тенью самого себя, и душа его зачахнет в подземельях демонов. Таково действие противовеса – вечного ограничителя. Высшие круги внутреннего мира останутся для него недостижимыми. Он остается там, где был; в действительности, он даже сдает назад. Ты знаешь таких людей, и ты знаешь, как расточительно природа рассеивает человеческую жизнь и силу по бесплодным пустыням. Не стоит стенать об этом, иначе ты станешь пророком, и будешь стремиться искупить то, что не может быть искуплено. Ты не знаешь, что природа удобряет свои поля и людьми? Прими ищущего, но не выходи искать тех, кто сбился с пути. Что ты знаешь об их ошибке? Возможно, она священна. Не следует тревожить священное. Не смотри назад и ни о чем не сожалей. Видишь, что многие рядом с тобой пали? Чувствуешь сострадание? Но ты должен жить своей жизнью, и тогда останется хотя бы один из тысячи. Ты не сможешь задержать умирание.
Но почему моя душа не вырывает глаз злого? У злого много глаз, и потерять один все равно, что не потерять ни одного. Но если она сделала это, она полностью падет под заклятьем злого. Злой не может лишь принести жертву. Не следует ранить его, и прежде всего его глаз, потому что прекраснейшего не будет, если злой не увидит его и не возжелает. Злой – свят.
Пустота не может принести в жертву ничего, потому что она всегда страдает от нехватки. Только полнота может жертвовать, потому что она полна. Пустота не может пожертвовать голодом полноты, ибо не может отвергнуть собственную сущность. Потому нам тоже нужно зло. Но я могу принести свою волю в жертву злу, потому что ранее получил полноту. Вся сила втекает обратно в меня, потому что злой уничтожил мой образ о творении Бога. Но образ творения Бога во мне все еще не уничтожен. Я боюсь этого уничтожения, потому что оно ужасно, это неслыханное осквернение храмов. Все во мне восстает против этой безмерной мерзости. Ибо я все еще не знал, что значит дать жизнь Богу.
Глава 13 Жертвенное убийство[93]
Но это было видение, которого я не хотел, такой ужас, что я не хотел жить: Отвратительное чувство тошноты подкралось ко мне, и омерзительные вероломные змеи, извиваясь, медленно ползут в похрустывающем опаленном подлеске; они лениво и отвратительно вяло свисают с ветвей, завязанные ужасающими узлами. Я неохотно вхожу в эту мрачную и безотрадную долину, где кусты растут в сухих каменистых теснинах. Долина выглядит такой обычной, воздух ее пахнет преступлением, глупостью, трусливыми поступками. Мною овладевают отвращение и ужас. Я неуверенно иду по валунам, избегая темных мест, опасаясь наступить на змею. Солнце слабо светит в сером и далеком небе, а все листья пожухли. Кукла с отломанной головой лежит передо мной среди камней, в нескольких шагах впереди – маленький фартук, а дальше, за кустами, тело маленькой девочки, покрытое ужасными ранами, вымазанное в крови. Одна нога прикрыта чулком и туфлей, другая – босая, кроваво раздавленная, голова – где голова? Голова – каша из крови с волосами и белыми кусочками костей – среди камней, вымазанных мозгами и кровью. Взгляд мой захвачен этим ужасным видом – скрытая фигура, вроде как женская, спокойно стоит за ребенком; лицо ее покрыто непроницаемой завесой. Она спрашивает меня:
О.: «Что ты скажешь на это?»
Я: «Что я должен сказать? Словами этого не скажешь».
О.: «Ты понимаешь это?»
Я: «Я отказываюсь понимать такие вещи. Я не могу говорить о них, не приходя в бешенство».
О.: «Зачем впадать в бешенство? Ты можешь точно так же бесится каждый день, ведь такие и похожие вещи происходят постоянно».
Я: «Но обычно мы их не видим».
О.: «То есть знания того, что они происходят, недостаточно для того, чтобы разозлить тебя?»
Я: «Если у меня есть только знание о чем-то, все легче и проще. Ужас менее реален, если все, что у меня есть – это знание».
О.: «Подойди ближе и увидишь, что тело ребенка было вскрыто; вынь печень».
Я: «Я не прикоснусь к этому трупу. Если кто-нибудь увидит это, он подумает, что я – убийца».
О.: «Ты трус; вынь печень».
Я: «Зачем мне делать это? Это абсурдно».
О.: «Я хочу, чтобы ты удалил печень. Ты должен сделать это».
Я: «Кто ты, чтобы отдавать мне такой приказ?»
О.: «Я душа этого ребенка. Ты должен это сделать ради меня».
Я.: «Я не понимаю, но верю тебе и сделаю эту ужасную и абсурдную вещь».
Я вхожу в полость тела ребенка – она все еще теплая – печень еще крепко держится – я беру нож и отрезаю ее от связок. Затем вынимаю и держу в окровавленных руках перед фигурой.
О.: «Спасибо».
Я: «Что мне делать?»
О.: «Тебе известно значение печени, и ты должен совершить с ее помощью акт исцеления».[94]
Я: «Что нужно делать?»
О.: «Возьми часть печени от целой, и съешь ее».
Я: «Чего ты требуешь? Это абсолютное безумие. Это осквернение, некрофилия. Ты делаешь меня соучастником этого омерзительнейшего из преступлений».
О.: «Ты выдумывал ужаснейшие наказания для убийцы, которые могут искупить его действия. Есть только одно искупление: усмири себя и ешь».
Я: «Я не могу – я отказываюсь – я не могу принять на себя эту ужасную вину».
О.: «Ты причастен к этой вине».
Я: «Я? Причастен?»
О.: «Ты мужчина, и это совершил тоже мужчина».
Я: «Да, я мужчина – я проклинаю того, кто совершил это, за то, что он мужчина, я проклинаю себя за то, что я мужчина».
О.: «Так прими участие в этом, усмири себя и ешь. Мне нужно искупление».
Я: «Так пусть это будет ради тебя, раз ты душа этого ребенка».
Я преклоняю колени на камень, отрезаю кусок печени и кладу в рот. Тошнота подкатывает к горлу – слезы брызгают из глаз – холодный пот покрывает лоб – сладковатый вкус крови – я глотаю с отчаянным усилием – не получается – снова и снова – я почти теряю сознание – свершилось. Ужасное достигнуто.[95]
О.: «Благодарю тебя».
Она отбрасывает вуаль – прекрасная девушка с рыжеватыми волосами.
О.: «Так ты узнаешь меня?»
Я: «Ты странно знакома! Кто ты?»
О.: «Я твоя душа».[96]
[2] Жертвоприношение свершилось: божественный ребенок, образ создания Бога, убит, и я ел от жертвенной плоти.[97] Ребенок, то есть образ творения Бога, не только нес в себе мои человеческие стремления, но также воплощал все изначальные и элементарные силы, которыми сыны солнца обладали как неотчуждаемым наследием. Богу для сотворения необходимо все это. Но когда он уже создан и торопится в бесконечное пространство, нам нужно золото солнца. Мы должны восстановить себя. Но как создание Бога является творческим актом высочайшей любви, восстановление нашей человеческой жизни означает Низшее. Это великое и темное таинство. Человек не может совершить это самостоятельно, ему помогает зло, которое делает все за него. Но человек должен осознавать свое соучастие в деле зла. Он должен засвидетельствовать это признание, вкусив кровавой жертвенной плоти. Так он свидетельствует, что он – человек, познавший как добро, так и зло, и что он уничтожает образ творения Бога, лишая его жизненной силы, так отделяя себя от Бога. Это свершается для спасения души, которая является настоящей матерью божественного ребенка.
Вынашивая и рожая Бога, моя душа владела всей полнотой человеческой природы; она обладала изначальными силами, которые дремали в ней с незапамятных времен. Они без моей помощи вылились в создание Бога. Но жертвенным убийством я вернул себе эти силы и соединил со своей душой. Став частью живого узора, они больше не были дремлющими, они пробудились, активизировались, осветили мою душу божественным сиянием. Так она приобщилась к божественности. И потому поедание жертвенной плоти помогло в ее исцелении. Древние тоже указывали нам на это, когда учили пить кровь и есть плоть спасителя. Древние верили, что это приносит исцеление душе.[98]
Истин не много, их всего несколько. Смысл слишком глубок, чтобы уловить его иначе, чем в символе.[99]
Бог, который сильнее человека – кто он? Вы все еще должны испробовать божественный ужас. Как вы можете быть достойны наслаждения вином и хлебом, если не прикоснулись к черному дну человеческой природы? Потому вы лишь вялые и бледные тени, гордые своим мелководьем и широкими проселочными дорогами. Но шлюзы откроются, есть неизбежные вещи, от которых может спасти только Бог.
Изначальная сила – это сияние солнца, которое сыны его несли в себе эонами и передавали своим детям. Но если душа погружается в это сияние, она становится такой же безжалостной, как и Бог, ведь жизнь божественного ребенка, которую вы вкусили, станет в вас пылающими углями. Она будет гореть внутри ужасным, неугасимым огнем. Но несмотря на все мучения, вы не сможете оставить все, как есть, ибо оно не оставит в покое вас. Так вы поймете, что ваш Бог жив, а душа ваша странствует по безжалостным путям. Вы чувствуете, что в вас прорвался огонь солнца. Нечто новое прибавилось к вам, священное обещание.
Иногда вы перестаете узнавать себя. Вы пытаетесь справиться с этим, но оно сильнее. Вы пытаетесь установить границы, но оно заставляет вас продолжать. Вы пытаетесь ускользнуть, но оно настигает вас. Вы пытаетесь этим овладеть, но инструмент – вы; вы пытаетесь об этом думать, но мысли вам не подчиняются. Наконец, вами овладевает страх неизбежности, подкрадывающийся медленно и незаметно.
Спасения нет. Так вы приходите к пониманию того, что такое настоящий Бог. Вы начинаете придумывать умные трюизмы, предупредительные меры, тайные обходные пути, предлоги, зелья забытья, но все это бесполезно. Огонь горит прямо в вас. Ведущий заставляет вас идти.
Но путь этот – моя самость, моя жизнь, основанная на самой себе. Богу нужна моя жизнь. Он хочет идти со мной, сидеть со мной за столом, работать со мной. Более того, он хочет быть вездесущим.[100] Но я стыжусь Бога моего. Я хочу быть не божественным, а разумным. Божественное кажется мне иррациональным безумием. Оно раздражает меня как абсурдная помеха моей осмысленной человеческой деятельности. Оно кажется неподобающей болезнью, которая нарушила привычный уклад жизни. Да, я даже нахожу божественное ненужным.
Глава 14 Божественный глупец[101]
[102]
Я стою в высоком зале. Передо мной зеленый занавес между двух колонн. Занавес легко раздвигается. Я смотрю в маленькую углубленную комнату с голыми стенами. Сверху есть маленькое окно с голубоватым стеклом. Я ставлю ногу на лестницу, ведущую между колонн в эту комнату, и вхожу. В задней стене я вижу двери справа и слева. Словно я должен выбрать между правой и левой.
Я выбираю правую. Дверь открывается, я вхожу. Я в читальне большой библиотеки. В глубине ее сидит маленький худой человек хилого сложения, по-видимому, библиотекарь. Атмосфера напряженная – исследовательские амбиции – ученая заносчивость – ущемленное ученое тщеславие. Кроме библиотекаря я никого не вижу. Я иду к нему. Он отрывает взгляд от книги и говорит: «Что вы хотите?»
Я несколько смущен, потому что не знаю, чего на самом деле хочу. На ум приходит Фома Кемпийский.
Я: «Мне бы хотелось «Подражание Христу» Фомы Кемпийского».[103]
Он смотрит на меня несколько изумленно, словно не ожидал от меня таких интересов; он дает мне карточку для заполнения. Мне тоже кажется удивительным просить Фому Кемпийского.
«Вы удивлены, что я прошу работу Фомы?»
«Ну, да, эту книгу редко спрашивают, и я не ожидал от вас подобного интереса.»
«Должен признаться, я и сам несколько удивлен этим вдохновением, но недавно я наткнулся на отрывок из Фомы, который произвел на меня особенное впечатление. Не знаю даже, почему. Если я правильно помню, он говорил о проблеме Подражания Христу».