Дефензивно-шизотипические пациенты 5 страница

Больные, о которых рассказываю здесь, подчеркивают (и в беседах с врачами, психологами на наших конференциях), что для того чтобы им существенно психотерапевтически помочь, нужно их любить, «чтобы ты осознал, что ты не один». Они чувствуют, получают любовь от психотерапевтов и своих товарищей-пациентов особенно в обстановке нашего Театра-сообщества, нашей театральной семьи. Особенно важна тут именно врачебная любовь — «особая близость с врачом», «врачебное сострадание, но личностно созвучное в отношении жизни, сострадание, от которого оживают струны души». Только это помогает ощутить «какую-никакую дорогу к своей индивидуальности, познанию себя». Важно здесь (и в том числе, в Театре-сообществе) изучение под руководством психиатра-психотерапевта полифонического (шизофренического, шизотипического) характера (своего, у товарищей, у знаменитых, творческих полифонистов) — «в бесконечном множестве деталей». Тогда становится понятнее свое прошлое (детство, психиатрические больницы и т. д.) и возможно на это прошлое духовно опереться. Необходимы «наш общий стол с чашками, печеньями — и в Театре тоже», «наша театральная сцена с нашей второй, быть может, лучшей жизнью», «наше продолжение (у нас — в Театре-сообществе) глубоко психологического, теплого, совестливого российского девятнадцатого века среди сегодняшнего бездуховного, холодного постмодернизма».

Как правило, наши шизоаффективные шубообразные пациенты одновременно лечатся массивно лекарственно в своих психоневрологических диспансерах. Страдание здесь, однако, так тягостно и психологически сложно, что даже сквозь «большую артиллерию» психотропных препаратов наше психотерапевтическое воздействие серьезно помогает. Ощутив эту помощь, пациенты всеми силами стремятся к ней, мучаются без нее.

Театр, как считают многие пациенты этой клинической группы, особенно побуждает их к «свободным действиям», дает почувствовать свое душевное — сложное, полифоническое — «среди тепла близких тебе людей». И тогда появляется в своем особенно ясном виде «смысл выживать».

Случается, у некоторых из этих пациентов, в пору их межшубной длительной тревожно-апатической депрессивности, заметное, выразительное душевное оживление возникает уже при первом посещении нашего Театра. На первой же репетиции, хотя страх выступлений и даже только репетирования мешает им стать нашими актерами. Так, Полина (39^ж, 2а) рассказывает мне в письме следующее.

«Очень трудно писать. Дело в том, что за долгие годы депрессии, страданий душа моя опустела. Она перестала быть романтичной, лиричной и нежной, какой была в прежней жизни. Мне теперь трудно общаться с людьми, трудно разговаривать и даже писать в дневник или письмо. Я все глубже ухожу в черную раковину одиночества, и створки этой раковины неуклонно и неуклонно закрываются. И все же попробую описать свои впечатления от первого посещения Театра.

Полумрак, чай при свечах и тихий разговор — все это уже было на предыдущих группах[179]. Мне было приятно и уютно. Но потом... Потом началось нечто новое и непонятное. Участники Театра разбились на пары и медленно танцевали при свечах и нежной, тихой музыке. Это было так гармонично и естественно, что в душе возникло давно забытое чувство приобщенности к прекрасному и неизвестному. А затем начался разговор. Такой необыкновенный разговор между участниками, что я и понимала и не понимала его, но душой принимала безоговорочно. Мне казалось, я понимаю и сопереживаю каждому, кто читал сцену из пьесы. Они такие разные — герои пьесы. Но каждый из них мне по-своему близок и понятен, и вместе загадочен и непредсказуем. В этом я еще больше убедилась, впервые прочитав пьесу (психотерапевтическая пьеса «Поздняя весна».— М. Б.). Тот вечер был удивителен и прекрасен. Мне даже показалось, что я возрождаюсь, что на моем душевном пепелище появляются новые ростки жизни. Еще слабые, бледно-зеленые, но тянущиеся к свету свечей и души...

Читать пьесу дома мне было необыкновенно интересно. Но тут опять возник страх. С этим страхом перед всем и вся я живу постоянно. Иногда страх перерождается в панику. И тогда волна паники и ужаса накрывает меня с головой и несет вперед и вниз — в черноту и безвыходность раковины. Этот страх-тревога обычно беспредметен, но если есть дополнительный повод волноваться, он очень быстро перерастает в панику. Вот и при мысли о том, что мне надо будет учить роль и потом выступать перед всеми в группе, общаться и разговаривать в танце, а не наблюдать — волна волнения и тревоги подхватила меня и закружила, увлекая вглубь. Я этого не смогу, я боюсь, я не умею! Мне очень жаль, что я такая, но измениться я, наверное, уже никогда не смогу».

После этого письма я заверил пациентку в том, что она будет в Театре только наблюдателем. Она была еще на нескольких репетициях и даже по своему желанию танцевала в начале нашего театрального вечера, как это у нас обычно происходит. Но страх, что рано или поздно кто-нибудь из добрых побуждений предложит ей хоть попробовать что-нибудь сыграть, продолжал ее мучить, и она перестала приходить в Театр.

Однако в большинстве случаев пациенты этой группы обретают в Театре истинную жизнь для себя на долгие годы, хотя, может быть, и с какими-то перерывами по обстоятельствам. «Терапия творческим самовыражением, Театр-сообщество стали моей жизнью,— сказал Роман (46^м, 2а). — В Театре я изучаю себя в игре, чтобы быть лучшим, творческим, самособойным, полифоническим самим собою. Хочу раскованно чувствовать и двигаться, так как это мне свойственно. Лекарства — суровая необходимость, чтобы приглушить страдания, а здесь, в Театре, я живу. Терапия творческим самовыражением, Театр — струна в жизни. Если б не держался за нее, то был бы замотан, забит болезнью, спился бы и погиб». «Загруженные» лечебно диспансерным врачом на долгие годы разнообразными психотропными препаратами, превращающими все дни их жизни в субпсихотическое аффективно-неврозоподобное расстройство с обычно достаточно легко купируемыми остропсихотическими всплесками-обострениями (практически уже без шубов), они все равно сквозь эти приглушающие, предупреждающие острую психотику «химические стены» тянутся к философско-художественному творчеству и теплу. Сами искренне и радостно-щедро (если позволяет материальный достаток) помогают нуждающимся товарищам в Театре, не жалеют времени на то, чтобы далеко поехать — кого-то навестить в больнице, что-то где-то для кого-то купить, достать и т. п. Стараются играть благородные, душевные, одухотворенные роли, в сущности, себя — со своей милой отрешенностью-неловкостью: Доктора Оленя в пьесе-сказке «Новый год в лесной избе», художника Хасана в «Поздней весне», Арину Пирожихину в пьесе «В день рождения Харитона». По душе им читать текст от автора: медленно, прочувствованно. Говорят о существенном «духовном согревании ролью».

Вот пациент говорит, в сущности, свое, повседневное, словами Харитона (из пьесы «В день рождения Харитона»): «У меня в голове снова глухая пробка. Силюсь подумать что-то, а мысль никак не складывается. Вот, кажется, еще одно усилие — и родится, родится мысль. (Пауза.) Хочешь, покажу тебе свою серебряную чайную ложечку, с пробой? Я ел этой ложечкой в детстве. И сейчас ем только ею. Я часто читаю свою детскую книжку — пушкинскую сказку о мертвой царевне и семи богатырях. Еще купаюсь в ванне с резиновым ежиком своего детства, мама сохранила» (с. 22).

Некоторые пациенты из этой группы, принимающие много лет большие дозы психотропных препаратов, отмечают свое «физиологическое изменение» за время лекарственного лечения. Так, Роман пишет мне по этому поводу (7.07.2001): «В частности, мне кажется, во мне изменился и теплообмен. Меня привлекают к себе древние животные — стегозавр в картине художника Флерова. Вы помните, на занятии был набор его картин маленького формата?[180] У стегозавра на спине пластины, пронизанные сосудами, и через них в жару отдается тепло, а в холод сохраняется. В общем корни своей теперешней физиологической примитивности я связываю с примитивностью древнейших животных. Кажется мне, что и рефлексы у меня нарушены, и это нарушение ведет опять туда же. Несколько раз я был в Палеонтологическом музее, и в зале млекопитающих я чувствовал, что мне теплее. То есть опять же, не анализом я работал, а какими-то подпороговыми ощущениями. Вот что сейчас как-то существует во мне». Без тяжелой артиллерии психотропных препаратов здесь невозможно смягчить глубокие страдания, но, видимо, ТТС способна и сюда внести свою лепту. Возможно, этим посветлениям в творческом общении с природой мог бы как-то послужить и наш Театр.

Пациенты-мужчины этой группы, вяловато-заторможенные, неповоротливые, грузные, пахнущие «таблетками», пожалуй, только у нас могут найти, особенно на репетициях, теплое внимание к ним женщины. Например, в танце Хасана и Светланы из «Поздней весны» («У тебя сегодня высокие каблуки. Ты почти с меня ростом»). Тогда они, бывает, способны ощутить в себе «мужское просветление». Возникает «светлое чувство, что тоже кому-то могу быть взаимно нужен». Это так ясно видится в как бы удивленной, сдержанно-восторженной, застывшей улыбке пациента, одухотворенных крупных его руках, благодарно оберегающих девушку, женщину в танце. «Театр, — рассказывает Роман, — как-то мобилизует и заполняет жизнь, превращает мое расстройство в прекрасное. Чувствую свое тело, тело женщины, с которой танцую, чувствую по-своему, уже зная себя. Это жизнь. Становлюсь нужен себе и окружающим, и такое чувство, что это навсегда. А еще хотелось бы как-то чувствовать время через людей». В театре особенно отчетливо видно, что шизофренический дефект у этих пациентов не исключает одухотворенной философской углубленности, грустного желания одушевлять неживую природу, интерес к древним животным.

Бесконечно постигается (во многом благодаря Театру), «что именно важно для меня в мире сообразно моему складу». Понимание себя и других (в том числе, в театральной игре) приносит облегчение. Все лучше теперь могут они сами справляться со своими душевными трудностями. Все яснее, критичнее понимают, чувствуют, вспоминая, как считали себя умнее других ребят в детстве, что не ум главное, а чувство, нравственное переживание, «пропитывающее» ум. «Картину чувства, — полагает Серафим (37^м, 2а), — невозможно количественно измерять тестами. Разнообразие чувства бесконечно, и потому я вместе, на равных с людьми, и мне с ними хорошо». Конечно, поясняют пациенты, и в такой уютно-психотерапевтической жизни болезнь не проходит, но возникает бесценное оживление, просветление души.

Здесь менее, нежели в других наших «театральных» случаях, приглушена (даже порой основательными дозами нейролептиков) сексуальность. Во всяком случае, по временам возникает любовный голод. Особенно тогда, когда сложное аффективное расстройство соединяет в себе мотивы тоскливости и светлой взбудораженности. Между некоторыми нашими именно шизоаффективными шубообразными мужчинами и женщинами во времена всплесков-подъемов настроения (часто внутри «серой», ослабевшей депрессивности) с оживлением сексуальности случаются бурные интимные встречи. После них, во время спада настроения, могут быть сложные (с разнообразными нравственно-этическими, философическими переживаниями) угрызения совести. Но на подъеме (хотя и тревожном, разлаженном) все проще, светлее — с заметно расщепленной, отрешенной, но все же жизнерадостностью. Адам (63^м, 2а), чаще депрессивно-малоподвижный, в таком состоянии как-то сказал мне: «Вот вчера-сегодня я бы женился». Или приходится вдруг услышать на репетиции на ухо от милой тонкой умом женщины, тоже в аффективно-сложном (с тоскливо-поэтической взбудораженностью) религиозно-философском переживании: «Во мне уживаются монахиня и куртизанка».

Пациенты этой группы обычно бывают тяжелы для близких и в межшубное время жизни проступающей в их состоянии по временам психопатоподобной подозрительностью, агрессивностью, «проклевывающейся» бредовой и другой психоти-кой. Желательно тем более организовать для них эту вторую, параллельную, психотерапевтически-одухотворенную жизнь раз в неделю в Театре-сообществе. Тогда делаются они мягче, покладистее и в семье, с близкими.

2б. Грубовато-поэтические эндокринопаты.

Эти случаи близки к приступообразно-прогредиентной шизофрении на диэнцефально-эндокринной патологически измененной почве (Жислин С.Г., 1965, с. 74-87; Тиганов А.С. — в «Руководстве по психиатрии, т. 1, 1999, с. 432-437).

Эндокринологи, невропатологи уже в детстве ставят им диагнозы — «гипоталамический синдром неясной этиологии», «ожирение», в юности — «дисфункция яичников» и т. п. Диэнцефально-эндокринная неполноценность видится тут, в сущности, гранью шизофрении: шизофреническое и диэнцефально-эндокринное растворено друг в друге, без остатка, как и, например, шизофреническое (шизотипическое) и патологически-функционально-вегетативное в случаях вялотекущей шизофрении с бурными вегетативными дисфункциями. Здесь обнаруживаются все три известных расстройства классического эндокринного психосиндрома Манфреда Блейлера: 1) расстройства влечений, 2) дисфорические расстройства настроения, 3) замедление или ускорение душевной жизни, активности[181]. Однако все это, проникнутое схизисом и другими шизофреническими нарушениями, обнаруживает характерную милую беспомощность от разлаженности при всем по временам грубоватом ворчании и даже гневных ругательствах в дурном настроении.

Психотические шизофренические расстройства, возникающие здесь уже в детстве, органически-грубовато окрашены. Например, девочка бежит вниз по лестнице из своей квартиры на пятом этаже и грубо, сердито мнет котенка в траве, полагая, что это именно он звал-дразнил ее под окном насмешливо-писклявым голосом. Уже девушкой ей кажется, что, лежа в ванной, она вдыхает и выдыхает воздух через половые органы, а под ванной «про это» смеются офицеры. Волнами находит гиперсексуальность с убежденностью, что «я святая и должна родить младенца». Потом годами нередко эти пациенты вовсе не испытывают сексуального влечения. По-видимому, наплывы сексуальности и религиозные переживания открываются у них лишь в шубах. Отмечается по временам грубоватая практичность, хозяйственность, с медвежьей простоватостью, благодаря которым удерживаются нередко на простых работах. Между шубами (с депрессивно-параноидной, парафренной, онейроидной картинами, чаще в смешении) тягостное переживание своей неполноценности: острая обидчивость, ранимость, неуверенность в себе, застенчивость, трогательное благородство. Одна наша грузная телом пациентка стеснялась ходить в гости, потому что боялась, щепетильно-нравственная, что не выдержит, увлечется и слишком много съест там. Этой обостренной дефензивности много способствуют нередкие здесь и у мужчин, и у женщин диспластически уродливая телесность, ожирение (большой живот, таз, ноги-столбы, усики на женской губе, большое эндокринно-гипомимичное лицо). При всем этом по временам, по обстоятельствам, они, конечно же, способны психастеноподобно-эксплозивно взрываться.

Понятно, что такие пациенты находят теплый, душевный приют в нашем Театре-сообществе, спасение от насмешек и издевательств над ними в обычной жизни. Притом, что сугубо лекарственное лечение (без психотерапевтического оживления души) приводит их в состояние «сонной никчемности» (словами одного пациента), состояние тягостного переживания «бессмысленности своей жизни на диване» («я — как депрессивное бревно»).

В Терапии творческим самовыражением (в беседах с психотерапевтом, в группе творческого самовыражения и особенно в Театре) они вскоре становятся мягче, веселее, увереннее в себе. Приходят поначалу к тому, что у них «психастенический характер», а позднее — и «полифонический с большим психастеническим радикалом». «Как у многих знаменитых художников, писателей». «Это трудный характер, а не просто безумие, — успокаивается в занятиях характерологией Юстина (39^ж, 26). — Да, бывают острые, сумасшедшие состояния, но это недолго. Очень хорошая наука о характерах. Прелесть! Во мне и синтонный есть радикал, и авторитарный. То этим боком поворачиваюсь, то другим, то опять насквозь психастеническая. И через это понимаю свое поведение. Это воодушевляет». Если даже годы эти пациенты не могут выяснить у себя какой-то определенный склад личности (например, по причине его постоянной аффективной подвижности), то и сам поиск обычно целебно-благотворен, «проясняет мутность в душе», «просветляет через сравнения». Они начинают «воспринимать смысл прочитанного». В беседах с врачами все чаще теперь говорят «кратко и в точку, толково» (со слов доктора Л.В. Махновской). «Я теперь понимаю, особенно благодаря Театру, — сообщает Юстина, — у меня, в основном, психастенический характер — оттого и чувства вялые, и анализа, тревожных сомнений в голове много. А прежде думала, что просто помешанная». Именно в ТТС отчетливо обнаруживается их неожиданная эндогенно-процессуальная тонкость, одухотворенность среди сложной шизофренической «примитивности», грубоватого личностного сдвига-дефекта. «Вот обидел меня инженер-начальник, — рассказывает Юстина, — но я же теперь знаю, что это у него такой авторитарный склад души, что он по-другому не может, потому что в этом суть его характера, от него нельзя требовать больше, чем он может дать. И я ему даже сочувствую и выслушиваю его обиды, жалобы, прошу прощения за какие-то свои собственные огрехи, пусть он от этого смягчится. Он же — очень хороший организатор, а без своей авторитарности не смог бы руководить трудным коллективом». Они записывают в дневнике свои ипохондрии, «психастенические сомнения-тревоги», уживающиеся с всплесками агрессивности по временам, пишут одухотворенно-простоватые рассказы, стихи, выступают с ними в наших концертах, продолжают в театрально-исполнительском творчестве (играя разные характеры) изучать людей и себя в общении с людьми, свое сильное, смысл своей жизни. Из всего этого складывается довольно богатое, «интересное внутреннее переживание жизни, огонь души, радость внутренней жизни с пониманием того, что это, бесценное, у меня уже никто не отнимет, а внешнее, материальное, богатство, — бог с ним, проживем и без этого, лишь бы на хлеб хватало» (Марфа (45^ж, 2б)). При этом женщины понимают, что для замужества «по болезни не гожусь», «не справлюсь с хозяйством, да и интимная жизнь пугает, не интересна, только платонически-романтически помечтать о ком-то хочется и вовремя остановиться, чтоб в физику не превратилось, как бывало в острых состояниях» (Нора (40^ж, 2б)). Очень хочется играть большую роль в психотерапевтическом спектакле, но «память ее не выучивает». Не хватает и сложной духовной тонкости, она здесь мелькает лишь «пятнами», «точками» в известной огрубленности. Огрубленность эта порождена особой врожденной шизофренической эндокринно-органической почвой-неполноценностью, мозаичной, в отличие от подлинной врожденно-органической целостной, тотальной душевной грубоватости.

Обычно не способные по своей духовной несложности играть сложные роли в спектаклях, эти пациенты с душой играют более простое, задушевное, например, Медвежонка, Медведицу («Новый год в лесной избе»). Или читают в психотерапевтических концертах свои трогательно-непосредственные рассказы о природе, в которых указанные выше одухотворенные «пятна», «точки» удивительно «расцветают», освещая и рассказ, и его авторское исполнение. Улучшение душевного состояния, наполнение души светлой одухотворенностью, уверенностью в своих силах достаточно резко и полно началось у Юстины после того, как (внешне застенчиво-однотонно) читала в концерте свой маленький незатейливый искренний рассказ, опубликованный пока еще, из застенчивости, под псевдонимом, и обнаружила вдруг в это время, что ее внимательно, с интересом слушают в зрительном зале. «Боже мой,— подумалось ей,— я же не хуже других! Значит, есть смысл жить!» И купила себе новую юбку.

Вот этот рассказ.

Посещение дачи

(9 апреля 1998 года)

Сегодня с подругой ездили на мою дачу. Посмотреть, как перезимовал дом.

Когда ехали в электричке, то смотрели в окно. Поразил вид березняка слева по движению электрички. Черно-белые березы устремлялись ввысь, словно пронзая своими верхушками бледно-серое небо. Мне понравилось сочетание цветов: черного, белого и бледно-серого. Березы стояли одна красивее другой и вместе образовывали красивейший ландшафт, причем, когда я смотрела на него, хотелось думать о величии природы и о вечности. Я ощущала себя частичкой огромного мира и Вселенной.

Когда шли по дороге от электрички, то везде видели ручьи, причем необыкновенного цвета, казалось, что вода в ручьях, правда не везде, была зеленого цвета. И по сравнению с этой красотой, этим немым величием природы, какими ничтожными казались мои болячки, все мои болезненные переживания.

И все как-то старается укрепиться, удержаться в этой жизни, стать сильнее, больше, могущественнее, что и самой неосознанно хочется стать покрепче.

Когда приехали на дачу, то меня поразил вид какого-то растения, кустиком пробирающегося из-под снега, причем ростки были в палец толщиной (тоньше большого пальца, но толще мизинца).

Я показала на эти ростки подруге, и она тоже пришла в восхищение. И теперь, когда мне бывает плохо, тяжело на душе, я вспоминаю этот кустик, и на душе светлей.

13 апреля 1998 г. (на работе)[182].

Важно, что нередко подобные пациенты приходят к нам из психоневрологических диспансеров для «психотерапевтической одновременной помощи» загруженные большими дозами нейролептиков и антидепрессантов. Мы обычно не советуем сразу же участковому психиатру снижать дозы и ждем, когда сквозь эту «химическую загруженность» начинает светиться вдохновение, уверенность в себе, в творчестве и тепло к людям. Это происходит через несколько месяцев-лет работы, и тогда пациенты сами просят участковых психиатров сбавить дозы.

С годами жизни в ТТС (и, в том числе, в Театре) эти пациенты становятся все собраннее, заботливее о близких (например, ухаживает старательно за больной матерью, умирающей бабушкой, навещает подругу в психиатрической больнице), все благодарнее к тем, кто хоть чем-то им помогает. Выразительно сокращается набор психотропных препаратов (о чем с удовлетворением сообщают участковые психиатры). Да и сами пациенты рады: «было четыре нейролептика, а теперь один — сонапакс». «Раньше в сером сумасшествии лежала весь день в кровати между больницами, была выбита из жизни, а теперь живу, живу нашим Театром. Прочитала в концерте свои стихи и записала в дневнике, что избавилась от комплексов» (Марфа).

В то же время повседневная близкая дружба с кем-нибудь из Театра с поездками, путешествиями, с посещениями консерватории и т. п. здесь обычно надолго не складывается по причине нередких грубоватых агрессивных всплесков. Но нашей театральной пятницы вполне хватает для воодушевления на неделю. «Свет в душе чувствую. И если в жизни не могу испытать чувство любви к мужчине, то хотя бы здесь, в нашем театре, тихо люблю одного человека, особенно когда танцую с ним. И, может быть, так оно и лучше для нас. И чтоб он не знал, а я знала, что он не знает или только догадывается. А то в близкой жизни еще бы поругались до психоза» (Марфа).

Даже если эти пациенты где-то удерживаются на простой работе, они живут в Театре-сообществе долгие годы. И не стремятся к здоровым людям.

Для многих из таких пациентов-актеров показаны такие формы Театра, где меньше психологической сложности, разговоров на сцене, вообще слов, где любовь, теплые отношения между пациентами-актерами проявляются в основном в музыке, танцах, пантомиме, теплых объятиях, несложных сюжетах, сказках. Убедился в этом, когда подружились с итальянским психотерапевтическим театром под руководством Габриэллы Сорджи, нынешнего директора Института экзистенциально-аналитической психотерапии (г. Асколи Пичено)[183]. Юстина во время репетиций и выступлений итальянского театра в Москве (зимой 2002 г.) почувствовала себя в танцах, пантомиме среди пациентов-итальянцев, в общем диагностически похожих на многих актеров нашего Театра, как рыба в воде, была принята ими как родная и приглашена за итальянский счет в Италию на театральное лечение в указанном выше Институте[184]. В то же время большинству наших более или менее сложных дефензивных, российских, пациентов-актеров не пришелся по душе этот по-своему очень милый, теплый итальянский театр, наполненный поэтическими криками, страстными объятиями и мифологически-полуобнаженными одухотворенными актерами.

Помогают нашим пациентам (из этой и других клинических групп) и встречи со старыми «сонными» знакомыми по болезни, приглушенными основательными дозами психотропных препаратов. «У меня-то живая душа, — сказала по этому поводу Нора (40^ж, 2б). — Они забиты таблетками, как и я когда-то, а я-то спрыгнула с этой горсти, только феназепам и сонапакс. Сейчас я человек лишь с некоторыми проблемами... Могу пойти куда-нибудь в поход с малознакомыми людьми. У меня есть мое личное творчество, которого ни у кого нет, только у меня. И есть Театр, в который прихожу как в родную семью, как родные здесь все стали».

Театр, несомненно, помогает принимать меньше лекарств.

2в, Шубообразные депрессивные пациенты с деревянно-эмоциональным дефектом.

Это — особая разновидность шизофренической дефензивности со все поглощающим переживанием вины, одиночества, которое постоянно анализируется пациентом. Заболевание обнаруживается уже в детстве патологической необщительностью, ранимостью, с домашним школьным обучением. Переживание одиночества гложет с малых лет. В юности возникают шубы с острой тоской, страхами, угрожающими истинными галлюцинациями и бредом самоуничижения. Шубы, сдвигающие личность в этот особенный «деревянный» дефект. Дефект, который рука не поднимается назвать «дефектом» по причине мыслительной сложности этих больных. Это — группа пациентов, весьма склонных в юности к суицидам. Именно этот особенный эмоциональный дефект с резким снижением инстинкта жизни при интеллектуальной сохранности (а то и сложном, преимущественно «мыслительном страдании» (как утверждают пациенты)), при своеобразной умственной дефензивности, способствует здесь деловито-легкому, «рационалистическому» уходу из жизни.

По-видимому, эти случаи близки к злокачественной приступообразно-прогредиентной шизофрении (Тиганов А.С. — см. в «Руководстве по психиатрии», т. 1, 1999, с. 433-434).

В своей межшубной «мыслительной» апатической депрессии с деревянно-аналитическим переживанием вины и одиночества, с затруднениями в движениях, эти пациенты обычно отказываются принимать психотропные препараты, утверждают, что от лекарств им еще хуже. Лекарства здесь в самом деле часто практически не помогают.

Вилена (26^ж, 2в) была направлена к нам из психоневрологического диспансера в конце 2003 г., уже после двух серьезных суицидальных попыток («наматывалась нейролептиков»). Направлена с размышляющим нежеланием жить со своей непонятной виной, в своем одиночестве, среди непонятного ей окружающего мира. Вилена почти сразу же обнаружила добросовестно-механический интерес к нашим занятиям, подробно, даже с однотонно-суховатой увлеченностью, записывала в тетрадку о характерах, об особенно стях творчества людей в зависимости от их душевных особенностей, стала писать рассказы (в том числе, о том, что наше лечение ей помогает и она не будет больше «травиться»). Вилена вообще внимательно-рассудочно вошла в жизнь нашего Театра-сообщества. Впервые в жизни танцевала у нас с молодыми людьми (Климом (28^м, 4) и Виталием (29^м, 3г)); танцевала, правда, тоже добросовестно-машинально. В концерте читала свои рассказы, как нам казалось, оживающей душой. Однажды громко возмутилась, когда пропустили одно занятие о характерах внутри репетиции. Через несколько месяцев лечения в нашей амбулатории Вилена явно ожила душевно, смягчилась ее деревянная напряженность, заметно расковалась в движениях. Вилена обещала жить. Но тут снова как бы само собою обострилось переживание одиночества, вины, усилились суицидальные стремления, Вилену против ее воли мать и «перевозка» поместили в психиатрическую больницу, и там она в туалете повесилась на полотенце. Прекратилась ее жизнь.

Здесь же еще раз следует подчеркнуть необходимость суицидальной настороженности в отношении пациентов этой группы.

Дефензивные психопаты

Эти пациенты (психастеники, дефензивные шизоиды, дефензивные истерические натуры, дефензивные органические психопаты) получали существенную помощь в ТТС и, в том числе, в Театре. Смягчалась дефензивная напряженность, более или менее проникались они уверенностью в силе своей слабости, делались общительнее, вдохновеннее. Однако Театр, как правило, для таких пациентов не есть пристанище-семья, а лишь возможность, в дополнение к другим занятиям в ТТС, глубже характерологически изучить себя и других в исполнительском творчестве, утвердиться в своей, обретенной на репетициях и в спектаклях, концертах смелости и обновленными вернуться в жизнь здоровых людей и подобных себе дефензивных психопатов. В группу творческого самовыражения эти пациенты могут приходить долгие годы, но в Театре они чаще всего «живут» (и то нередко с пропусками) несколько месяцев, иногда до года-двух.

3а. Психастеники

Описания клиники, структуры характера психастенических пациентов в ТТС, описания отношений их с другими пациентами см. в прежних моих книгах (Бурно М.Е., 1999 а, 2002, 2005 в, 2006), в книгах П.В. Волкова (2000, 2001), в работах, собранных в «Практическом руководстве по Терапии творческим самовыражением» (2003): Баянова Е.В., с. 505-532; Будницкая Е.Ю., с. 179-182; Бурно А.А., Бурно М.Е., с. 567-575; Бурно М.Е., с. 97-127, 188-195, 541-549; Гоголевич Т.Е., с. 128-159, 617-623; Махновская Л.В., с. 422-427; Эннс Е.А., с. 488-501; Счастливова О.Б., с. 184-188, 587-597.