Иудейско-христианская теология 2 страница

лы, можно ответить, что правильнее сказать: «Некоторые де­вочки играют в футбол (как твоя сестра Аля или Маша с соседней улицы), а некоторые мальчики не делают этого (как твой дедушка и Миша Моргунов из нашего подъезда. Миша ходит на бальные танцы и уже добился больший успехов)». Схема индивидуальных различий применяется, чтобы предот­вратить превращение индивидуальных различий в обобщен­ные половые, а также препятствовать внедрению различий между людьми в гендерную схему.

Но данная тактика недостаточна. По мере взросления де­тей, их знания увеличиваются и они начинают осознавать, что вера и установки ее/его семьи о гендере отличаются от тех, ко­торые доминируют в обществе. Поэтому супруги Бем предла­гают использовать схему культурного релятивизма как одного из возможных объяснений культурной относительности в мнениях. Бем предлагает выразить это следующим образом: «разные люди верят различным вещам» и существование раз­личных противоположных убеждений, скорее, правило в об­ществе, нежели исключение. Наверное, для многих россий­ских родителей, выросших в отсутствии толерантности к другим религиям, культурам и предпочтениям весьма сложно будет искренне, а значит, и психологически конгруэнтно, pea-лизовывать подобный релятивизм.

Культурный релятивизм хорош на определенном этапе раз­вития ребенка, но родители-феминисты не могут и не должны быть удовлетворены, притворяясь, что все идеи, особенно о гендере — одинаково верны. Поэтому Бем предлагают ознако­мить детей с понятием «сексизм», который аналогичен поня­тию «расизм», «эйджизм» и т.д. (соответственно дискримина­ция по полу, национальности, возрасту) «Только получив схему сексизма, согласованную с пониманием исторических путей и современных последствий половой дискриминации, дети смогут действительно понять, почему два пола так по-разному представлены в обществе. Например, почему никогда не было женщины-президента? Почему многие папы не оста­ются с детьми дома и почему так много людей верят, что поло­вые различия являются «естественными» биологическими последствиями?»

Родители должны принять решение, воспитывать ли им де­тей схематизированными по гендеру, а следовательно, и по полу или дети должны знать, что существует дискриминация по различным признакам, в том числе и полу, и требуются конструктивные усилия для изменения ситуации, и это назы­вается феминизмом.

Социальная практика

Последняя глава книги «Линзы гендера» посвящена прак­тикам решения социальных проблем с использованием выво­дов ее теории. Сейчас тактики решения проблем дискримина­ции являются наиболее дискуссионными темами и развиваются многими феминистками. В частности, полезно познакомиться с разными точками зрения на решение дилем­мы различия — сходства между мужчинами и женщинами*. С того времени, когда угнетение было связано с кандалами и из­биением плетьми на Сенной площади, прошло два столетия. Современные практики угнетения более изощренные и неяв­ные. Их надо расшифровывать. Например, студентка 6 курса факультета психологии заявила мне, что женщины ничего не могут привнести нового в теорию психологии, так как у них «особый вид мышления, отличный от мужчин». Можно за­ключить, что в процессе социализации и обучения у этой спе­циалистки сформировано дискриминационное мнение о себе и о других женщинах в виде интеллектуального пренебреже­ния. Хочется проследить «эпистемологию того чулана», тот механизм педагогических практик, который сформировал у молодой специалистки неуважение к себе как женщине — ис­следовательнице и теоретику.

Социализация ученого

Какие же условия и ситуации должны быть, чтобы, наобо­рот, из маленькой женщины (в переносном и прямом смысле слова — рост профессора Сандры Бем 145 см) сформировалась большая исследовательница, внесшая выдающийся вклад в развитие психологии XX века и наметивший перспективы XXI века? Как создать социальную среду, при которых бы спо­собности и задатки женщин реализовались на благо развития общества и науки, а не превращались в невротическую тревогу по поводу белизны белья?

В своей автобиографии Бем отмечает роль своей матери как «самое раннее серьезное влияние на страсть к профес­сии». Хотя родители будущей профессорши работали мелки-

* Фрейжер Н. От перераспределения к признанию? Дилеммы справедли­вости в пост-социалистическую эпоху // Гендерные исследования / Под ред. И.Жеребкиной. 2000. Вып. 5; Обеспечение равенства полов: политика стран Западной Европы / Под ред. Е.Мезенцовой. М., 2000.

ми служащими, ее мать редко можно было застать без книги в руках, она хотела, чтобы ее дочери окончили колледж и стали зарабатывать себе на жизнь.

«Получив степень психологии в 1965 году в университете Карнеги — Мелон, я больше всего запомнила профессора Боба Моргана, который как-то пригласил меня в свой кабинет после занятий и сказал, что из меня выйдет выдающийся пси­холог и что я должна дальше учиться, — пишет Сандра Бем в своей автобиографии. — Я рванулась звонить своей матери, чтобы сообщить ей это. Почему я была так взволнована? Ог­лядываясь назад, я думаю, что его предложение изменило мое видение себя — по поводу моего скромного происхождения и пола, — и дальнейшее видение моего будущего. Три года спус­тя я получила свою докторскую степень по психологии в уни­верситете Мичиган. Я запомнила своего научного консультан­та Дэвида Бирча, который обращался со мной как с совершенно особой личностью, полной творческих проектов. Как мой предыдущий руководитель, он помог мне оценить себя как высокопотенциальную личность. Большую профес­сиональную поддержку мне оказал мой бывший муж Дэрил Бем»* (известный социальный психолог. — Н.Х.).

Развитие карьеры будущего профессора не было безоблач­ным. После получения степени она тем не менее не получила приглашения для работы в университет, потому что в те вре­мена для этого нужна была рекомендация члена совета, а так как большинство из них были мужчинами, то ее успехи и пуб­ликации не имели значения для трудоустройства. Тем не ме­нее, она переехала в Стэндфордский университет, и с этого момента пыталась соединить свои личные и профессиональ­ные интересы с политикой и участием в женском освободи­тельном движении. Проработав 8 лет в Стэндфорде, она соз­дала там тест измерения половых ролей и стала заниматься проблемами андрогинии и гендерной схематизации. Именно в Стэнфорде она обрела профессиональное признание, полу­чив свои многочисленные награды в области психологии. Это было признанием не только ее личных достижений, но и при­знанием феминистского подхода в психологии. Тем не менее, в тот год, когда она получила награду от Американской психо­логической ассоциации (АЛА), ей было отказано в должно­сти, как и двум другим известным психологам-феминистам Мэри Браун Парле и Джудит Лонг Лоус. Из Стэнфорда ей

* Changing Psychology's Course (Or Trying To, Anyway) / Sandra Lipsitz Bern, АРА.

пришлось перебраться в Корнельский университет в качестве профессора психологии и директора программы по женским исследованиям. Эти должности она занимала до 1985 года.

Достижения

Сандра Бем считает «Линзы Гендера» своей наиболее важ­ной работой и отмечает три своих вклада и достижения в про­фессию. Во-первых, она помогла психологии переосмыслить традиционные представления о женщинах, гендере и сексу­альности; избавиться от андроцентризма и патриархальных взглядов и стать феминистской. Она входила в первое поколе­ние феминистских психологов, которые начали работать над проблемами гендера и сексуальности, в то время когда в этой области еще ничего не было сделано. Тогда ее исследования и теория кардинально изменили лицо, по крайней мере, целой области психологии. Это было время ранних 70-х, когда вто­рая волна феминизма, названная позднее женским освободи­тельным движением, была в самом расцвете. Эти изменения в психологии были частью более общего исторического измене­ния, который имел место не только в психологии и в других научных дисциплинах, но и во всей культуре США.

Говоря о своей вкладе в психологию, Сандра Бем в своей инногурационной речи упомянула, что, делая исследования и переосмысляя теорию, она привлекла внимание не только психологов, но и общественности к базовым концепциям психологии о гендере и сексуальности. Это стало возможным благодаря ее эмпирическим исследованиям по измерению ан­дрогинии и гендерной схематизации.

С того момента, как Терман и Майлз создали тест на изме­рение маскулинности и фемининности в 30-х гг., все М—Ф (маскулиности — фемининности) шкалы имели все те же са­мые три проблематичных утверждения, которые ее шкала из­мерения андрогинии поколебала. Первое касалось утвержде­ния, что маскулинность и фемининность являются глубоко укорененными и изначально присущими, внутренними ас­пектами человеческой личности. После проведенных Бем ис­следований со шкалой измерения андрогинии был сделан вы­вод о том, что маскулинность и фемининность — социальные и исторические структуры, находящиеся в самом дискурсе культуры. Второе утверждение касалось биполярности — того, что индивид может быть или маскулинным или фемининным, но не обладать теми и другими качествами одновременно.

Исследования с тестом на измерение половых ролей доказали, что индивиды могут иметь данные характеристики одновре­менно. В 90-х гг. это утверждение об одновременности было концептуально связано с целым рядом новых направлений антиполярных подходов применительно к концепции иден­тичности, включая бисексуальность. Третье утверждение ка­салось психического здоровья: что-то иное, чем конвенциаль-ная взаимосвязанная троица «пол, гендер, желание» может быть доказательством патологии. Бем доказала при помощи своего теста, что эта нерасторжимая троица сама является за­ложницей гендера и люди андрогинные, не вписывающиеся в эту троицу, являются, наоборот, более здоровыми.

Эти три утверждения, выведенные из эмпирической рабо­ты с использованием новой модели шкал Ф—М, и их совмест­ное влияние кардинально изменили наиболее устоявшиеся и заботливо взращенные традиционной психологией представ­ления о гендере и сексуальности.

Но самым важным профессор Бем считает ее нынешнюю работу по внедрению в психологию большего понимания культурных влияний, нежели индивидуальной психологии. Это уже было сделано посредством развития теории «конст­руирования гендера», которая помогла отвести психологию от традиционного акцента на индивидуальности (или даже инди­вида в тесном или локальном контексте семьи) и стимулиро­вать ее к пониманию личности, полностью включенной в культурный (политический) контекст. И не только это. Важ­ным является помочь психологии видеть одновременно и ин­дивидуальное, и культурное как диалектически взаимные ин­теракции одного с другим.

Ранее доминировавшая в психологии идея конвенциаль-ности гендера была заменена на теорию гендерной схемы. Если мы пропустим позднего Фрейда, то, с известной долей упрощения, мы будем иметь, с одной стороны, теорию соци­ального научения, которая практически игнорирует внутрен­ний мир ребенка и просто предполагает развитие его/ее гендерной конвенциональности случайностью (сформировав­шейся в результате наград и наказаний) в сиюминутном окружении, возможно, с небольшими вариациями. С другой стороны, нам будет представлена теория когнитивного раз­вития, которая, со своей стороны, игнорировала все, что было вне ребенка, и доказывала, что дети естественно начи­нают использовать гендер как организующий принцип, осо­бенно для себя. И это — последствие дооперациональной стадии (по Пиаже).

Доля правды есть и в теории когнитивного развития, так как дети и взрослые в этом плане значительно вкладываются в создание своего собственного гендера, и они действительно организуют и оценивают информацию (включая информацию о том, что хорошо и естественно для них) в терминах гендера. Но этот вклад не появляется естественно или из глубин интел­лекта (интрапсихически). Это становится настолько важным для психики ребенка, насколько культура делает это цен­тральной идеей всего комплекса прямых и непрямых посла­ний о повсеместной общественной важности гендера.

Позже Бем расширила эту теорию, когда писала «Линзы гендера» и переименовала ее в инкультуральную теорию линз. Основа последней — это то, что нам важно знать процесс ста­новления гендерно конвенциальной личности это частный случай становления субъекта, усвоившего культуру в своем контексте. В эту теорию входят три соответственных теорети­ческих представления.

Первое — это система общих культурных линз, включен­ных в социальные институты, культурный дискурс, повсе­дневные разговоры.

Второе теоретическое представление связано с тем, как эти культурные линзы исподволь усваиваются детьми, которые социализируются в этой культуре. То, что они автоматически (как часть процесса окультуривания) усвоены этими детьми, и, в конечном итоге, раз эти культурные линзы были усвоены, ребенок начинает видеть, думать, чувствовать и оценивать виртуально все культурно-специфическим способом. Как ре­зультат этого, он/она конструирует свое «я», которое согласу­ется с культурными линзами и поэтому участвует в социаль­ном воспроизводстве культурной системы. Это очевидный эпистемологический результат, при котором вы не можете изучить индивида без одновременного (или даже первона­чального) изучения индивидуального контекста (не только индивидуального локального, но и индивидуального культурного).

Хотелось бы еще подчеркнуть по поводу теории культур­ных линз. Бем объясняет, почему она (теория. — Н.Х.) выгля­дит похожей на нейтральную — не политизированную — тео­рию. Такая теория могла бы быть создана кем-нибудь, кто не является феминистом. Но эта теория быстро переросла из просто культурной теории о конвенциальных гендерных усво­енных характеристиках в эксплицитно феминистскую тео­рию. Это произошло, как только теория стала объяснять, как однажды усвоенные характеристики стали продуцировать

различия и неравенство между мужчинами и женщинами — на уровне психологической идентичности и как наша культурная система полового неравенства требует этого неравенства для своего воспроизводства. Так что ничего аполитичного или нейтрального нет в рассуждениях о линзах гендера, которые являются андроцентричными, поляризационными и биологи­чески эссенциалистскими.

Бем неоднократно подчеркивает, что психология обычно не является ни нейтральной, ни аполитичной. Культурой обычно игнорируется динамика того, как неравенство соци­ально и психологически воспроизводится, и вместо этого ре-дукционистски фокусируется на индивидуальности, которая искусственно вырвана из культурного окружения. Необходи­мо понимать, что этот редукционизм сам по себе — политиче­ский, на основании того, что он — вольно или невольно — со­храняет интересы тех групп, которые уже имеют привилегиро­ванные позиции в обществе.

Третье теоретическое представление заключается в том, что психология, с точки зрения Бем, должна осознать свою собственную, присущую ей политичность. Говоря по-другому, традиционной психологии важно понять, что знания и даже наука неотделимы от политики. Другими словами, психоло­гам важно учитывать, что знания и производство знания не могут быть отделены от динамики власти и неравенства. Так что, нравится вам это или нет, нет способа быть вне полити­ки, не касаться политики, быть аполитичными. Любая пози­ция будет осознанно или неосознанно политической. И, к со­жалению, политическая «нейтральность» заканчивается, как правило, скорее, помощью в воспроизводстве неравенства, чем в разрушение последнего.

Две больших главы в «Линзах» (3 и 4) посвящены тому, как психологические исследования и теория неумышленно помо­гала и содействовала воспроизводству патриархальной власти в течение столетий. Сейчас многие психологи могли бы ска­зать, что святой Грааль различий не более чем научный (и по­этому полностью объективный) поиск фактов. Но Сандра Бем настаивает на том, что это — политический выбор, признаем ли мы это или нет, так как это — отвлечение внимания от кру­га более серьезных вопросов, касающихся неравенства, кото­рые психологи и в культуре, и в науке могли бы (и должны) обсуждать. Например, как различия, которые существуют ме­жду привилегированными и непривилегированными группа­ми, социально и культурно трансформируются в экономиче­ское, политическое и образовательное невыгодное положение

и недостатки непривилегированных. Как власть и привилегии оперируют в обществе, чтобы поддерживать статус-кво в от­ношении пола, расы, класса, сексуальной ориентации. И, воз­можно, самое важное: какую роль играет наука (психология) в социальном воспроизводстве неравенства?

В заключение своей инногурационной речи Бем обращает­ся к молодым психологам с несколькими предложениями: 1) Будьте культуральны в своем анализе, потому что человече­ская жизнь — культурный феномен. Осознавайте, что ваша ра­бота имеет политическое приложение, реализуете ли вы это сами или нет. 2) Будьте ниспровергателями. Другими слова­ми, делайте все, что можете в вашей работе, чтобы изменить неравенство в нашей культуре. 3) Будьте междисциплинарны­ми. Другими словами, смотрите на гуманитарные науки как на средство для изменений, а не науку ради науки. Вместо этого читайте гуманитариев, например Фуко. И если вы хоти­те книгу по психологии, то читайте «Утверждая других: диалог по природе человека» (1993) Эдварда Сэпсона.

Будущее психологии

Усилия Сандры Бем и ее коллег повлияли на изменения в современной психологии. Совсем недавно появилось весьма примечательное резюме, подготовленное английскими психо­логами. Ими сформулированы современные задачи психоло­гии в документе «Культурное и гендерное сознание в между­народной психологии» («Cultural and Gender Awareness in International Psychology»).

Как указывается, цель документа — «сориентировать пси­хологов на более глубокое понимание исторического процесса глобального империализма и колониализма и призвать их действовать вопреки ему, следуя пяти основным принципам, которые помогают понять и преодолеть господствующие воз­зрения и практики традиционной психологии, распростра­няемой в международных масштабах».

1. Понимание опыта индивидов в многообразных культу­рах и контекстах.

Первый принцип подразумевает культурную и мульти-культурную компетенцию и гендерное сознание.

2. Уважение к плюрализму, основанному на различиях.

Оно ведет нас к тому, чтобы за признанием различий ви­деть их равную ценность. Принятие равноценности различий открывает спектр новых возможностей для обучения, шансы

для расширения наших знаний. Оно означает признание мно­жественных точек зрения и методов, с вариацией сильных и слабых сторон, преимуществ и недостатков.

3. Осознание и анализ власти.

Третий принцип предполагает понимание и анализ фено­мена власти, способов преодоления властных асимметрий, и изменений в пользу становления эгалитарных отношений, где это возможно. Он также означает понимание иерархий власти и привилегий, преимуществ и наград, которые обычно при­сваиваются посредством занятия позиций и получения власти.

4. Критический анализ западных перспектив.

Четвертый принцип предполагает анализ системы угнете­ния и привилегий в доминирующей психологической пер­спективе. Исследователи-психологи должны быть открытыми к другим точкам зрения и объяснениям феноменов и связан­ных с ними данных. Несмотря на укоренившуюся монокуль­туру и гендерные установки, носителями которых мы можем являться, много можно выиграть и узнать через взаимный диалог с международными партнерами.

5. Международная и междисциплинарная социокультурная перспектива.

Пятый принцип предполагает признание глубокого влия­ния экстернальных факторов на индивидов. Эти факторы и их интернализация приводят к возникновению множественных и сложных форм привилегий и подавления. Геополитические силы и структурные преобразования одним дают выгоды, а другим наносят ущерб, что недооценивается в традиционной психологии.

Принципы, которые способствуют большей культурной и гендерной осведомленности, а также справедливости, могут стать руководством для правильных действий в психологиче­ской теории, исследованиях и практике в международном масштабе. После десятилетий исследований стало ясно, что культура и гендер образуют разнообразие вариантов. Оба фак­тора могут влиять на теоретические предположения, эписте­мологию, методологию и выводы в социальных науках.

Эта книга — об изменениях, которые происходят сначала в системе познания, а потом в социальной практике. Не изме­нив наши представления о мужчинах и женщинах, мы не смо­жем решить серьезные и болезненные проблемы современно­сти. Бем пользуется метафорой линз для объяснения процесса познания в современном мире.

Сама профессор весьма положительно оценила будущее появление ее книги на русском языке. Ее сын Дэрил, извест­ный по экспериментам с педагогикой семьи Бем, знает рус­ский язык и надеется прочитать ее на русском. В своем пись­ме Бем написала: «Мы только начали изменять психологию, и я надеюсь, что будущие поколения психологов смогут добить­ся лучших успехов».

Наталия Ходырева

Предисловие

Недавно меня попросили написать короткое эссе для издания Феминизм и психология на тему «Какой вклад вне­сла моя гетеросексуальность в формирование моих феминист­ских взглядов». Эссе вышло иным, чем ожидал редактор, по­тому что я жила в моногамных отношениях с любимым человеком больше двадцати семи лет, и ни теперь, ни когда бы то ни было, не была «гетеросексуальной». Но я также ни­когда не была ни «лесбиянкой», ни «бисексуальной». Сколько я себя помню, я была тем человеком, чья сексуальность и ген-дер никогда не попадали в сети бытующих культурных катего­рий. На мой взгляд, именно это, а не моя предполагаемая ге­теросексуальность, оказало наиболее серьезное влияние не только на мои феминистские взгляды, но также и на теорети­ческое содержание этой книги.

Когда я говорю, что моя сексуальность тесно не связа­на с бытующими культурными категориями, я имею ввиду следующее. Координаты сексуального партнерства, подра­зумевающие три категории — гетеросексуальность, гомо­сексуальность и бисексуальность — не имеют отношения к моей собственной модели эротически привлекательного, а также к моему собственному сексуальному опыту. И, хотя некоторые люди (а их очень мало), привлекавшие меня в течение моей сорокавосьмилетней жизни, были мужчина­ми, а некоторые были женщинами, то, что объединяло их всех, не имело ничего общего ни с их биологическим по­лом, ни с моим. Из этого я делаю вывод: меня привлека­ют оба пола, но моя сексуальность располагается вокруг иных координат, чем пол. Аналогично, когда я говорю, что мой гендер не связан с расхожими культурными кате­гориями, я имею ввиду то, что с самого раннего детства мои особенности темперамента и поведения, по-видимо­му, не укладывались строго в пределы категорий мужского и женского, маскулинного и фемининного. В самом деле, то, что я — женщина, никогда не представлялось мне краеугольным камнем моей самооценки. Я выстраивала свою идентичность, ощущая себя человеком в данных биографических обстоятельствах, а не ориентируясь на

некое ядро, вокруг которого закручивалось все остальное. (С другой стороны, быть феминисткой — это и есть такое ядро. — СБ.)

Жизнь в гетеросексуальном браке и воспитание двоих де­тей также внесли свой вклад в формирование моих феминист­ских взглядов и побудили меня задуматься над проблемами теории воспитания и экспериментами в этой сфере на основе равноправных отношений и свободы от гендерных стереоти­пов. Но все-таки наиболее основательный вклад в мои феми­нистские убеждения вносит мое субъективное ощущение, что я не зажата рамками категорий своей культуры. Именно это обстоятельство помогло мне понять, как культурные границы конструируют и одновременно ограничивают социальную ре­альность, обеспечивая исторически специфическую понятий­ную основу, которая опосредует наше восприятие окружаю­щего социального мира.

Моя способность осмысливать и формулировать суть яв­лений в сфере гендера и сексуальности активно развивалась на протяжении двадцати лет. В начале 1970-х годов меня за­нимала исключительно концепция андрогинии (от грече­ских слов андро — мужчина, и гине — женщина), поскольку она ставила под сомнение традиционные категории маску­линного и фемининного, и это было абсолютно новым для того времени. Однако с конца 1970-х до начала 1980-х годов я начала понимать, что концепция андрогинии с неизбежно­стью акцентирует внимание, прежде всего, на том, что это значит для личности — быть маскулинным или фемининной, а не на приоритетных культурных представлениях о маску­линности и фемининности. Можно вполне обоснованно за­являть, что данные культурные представления в точности воспроизводят гендерную поляризацию, которую концепция андрогинии стремится ослабить. Соответственно, я шла в на­правлении идеи гендерной схематизации, поскольку она да­вала возможность утверждать с еще большей категорично­стью, что маскулинность и фемининность являются конструкциями исключительно культурной схемы (cultural schema) или линз (lens), которые поляризуют гендер, прида­ют ему определенное направление.

И, наконец, в этой книге я развиваю концепцию гендер-но-поляризующих линз более углубленно, чем ранее, и рас­ширяю теоретические предпосылки до уровня подробного анализа того, каким образом линзы гендера системно увеко­вечивают не только подавление женщин, но также и подав­ление сексуальных меньшинств. Сегодня я убеждена, что на

уровне культуры фактически внедрены три линзы гендера: гендерная поляризация, андроцентризм и биологический эссенциализм.

Эти три линзы создают фундамент теории о том, как био­логия, культура и сознание каждого отдельного человека взаи­модействуют в историческом контексте, чтобы системно вос­производить власть мужчин. Я надеюсь, эта теория внесет оригинальный и интегративныи вклад в область исследований феминистского направления. Вместе с тем, эти три гендерные линзы обеспечивают ясную и доступную интеллектуальную конструкцию как для систематизации междисциплинарных знаний, накопленных учеными-феминистами, так и для веде­ния интеллектуальных и политических дебатов, получивших распространение благодаря феминизму. Я надеюсь, что эта конструкция окажется особенно полезной тем, кто еще не знаком с феминистскими исследованиями или пока еще не ставил себе задачу конструирования собственных теоретиче­ских посылок в этой сфере.

К тому же, в широком масштабе эта книга выходит за пре­делы моей компетенции как психолога. Причина, по которой я вышла за пределы традиционных границ своей дисциплины, состоит в том, что более специализированная книга не смогла бы дать толкование институциональных, идеологических и психологических механизмов, которые согласованно сохраня­ют экономическую и политическую власть общества преиму­щественно в руках мужчин.

Написание подобной книги в некотором отношении рис­кованно. Поскольку я вторгаюсь в сферу компетенции других специалистов, моя передача их логических построений может показаться неоригинальной; в некоторых случаях они даже могут уловить неточности. Однако игра стоит свеч. Я не толь­ко использовала возможность должным образом систематизи­ровать свои предыдущие исследования и теорию, но в конеч­ном итоге добралась до написания книги. И мне очень хотелось бы, чтобы она была востребована — точно так же, как начинающим борющимся феминисткам очень хотелось бы, чтобы общество осознало подавление женщин и подавление сексуальных меньшинств.

Благодарности

Эта книга создавалась в моей голове больше двадцати лет, а ложилась на бумагу почти пять лет. И теперь мне хотелось бы

выразить благодарность многим людям, организациям и всем, кто вдохновлял меня.

Прежде всего, это касается Фонда Рокфеллера, чья стипен­дия для программы «Изменение гендерных ролей» дала мне возможность в течение одного академического 1987—1988 года пожить в Гарварде, где я имела свободный доступ к информа­ции в широкой области гуманитарных наук, что было необхо­димо для написания этой книги. По утрам я обследовала книжные магазины, а от полудня до заката ненасытно погло­щала все — от антропологии до социобиологии.

Благодаря некоторым специальным статьям у меня поя­вился совершенно новый взгляд на общественную жизнь. Во-первых, это статья Кэтрин МакКиннон «Различия и гос­подство», позволившая понять, что структура окружающего социального мира в действительности является позитивной программой действий исключительно для мужчин. После знакомства с этой статьей я стала придавать особое значение линзам андроцентризма. Во-вторых, статья Ричарда Шведера «Романтический бунт антропологии против эпохи Просвеще­ния», основной смысл которой трудно передать в двух сло­вах. Достаточно сказать, что эта работа познакомила меня с концепцией инкультурации (enculturation) (приобщения к культуре. — Прим. пер.), на которой я подробнее остановлюсь в главе 5. Но гораздо важнее, что данная статья способство­вала выстраиванию интеллектуального контекста в моей ра­боте над схемами, или линзами: идеи статьи оказались гораз­до ближе мне по духу, чем все, что до этого я встречала в психологии.

Кроме того, хотелось бы выразить глубокую благодарность исследователям феминистского направления, усилиями кото­рых постоянно расширяется круг литературы в области гендера и сексуальности. Двадцать лет назад, когда подобной лите­ратуры еще не существовало, эта книга не могла быть написана. Хочу добавить, что она не могла бы появиться, если бы не регулярные встречи с научной группой, занимающейся проблемами женских исследований в университете Корнелла (Cornell Women's Studies Study Group). Мы встречались дваж­ды в неделю, и каждый раз я получала литературу междисцип­линарного характера, затрагивающую феминистскую темати­ку, что помогало мне свободно в ней ориентироваться.