Станцевать с пьяной обезьяной

- Марта! Марта! – к детской площадке подошла худая женщина, и ее крик вырвал из толпы снующих и вертящихся головок одну со светлыми косичками, из которых на маленькую спинку свисали две красные расплетенные ленты.

- Да, мам! Еще немножко, мам! Минуточку!

- Идем, Марта, пора кушать! Ты забыла, ты с утра не съела свою положенную алкобулочку!

- Ну мам… - девочка грустно посмотрела на побежавших к карусели товарищей. – Ладно. – Она подбежала к матери, и заглянула ей в лицо: Мам, а можно я вечером перед сном скушаю простое яблоко? Не алко… ты ж знаешь, как я не люблю этот вкус!

- Можно, Марта. – женщина нежно погладила дочку по щеке. – Но завтра в садике утром скажи воспитательнице дать тебе двойную порцию алкомеда за завтраком, ладно?!

- Да, мамуль. – И она вприпрыжку вперед матери побежала к дому.

- Зря вы ей потворствуете. – Назидательным тоном сказала сидевшая рядом на скамейке старушка. Ее слегка качало, лицо было изможденное и мглистое. – Как можно такое с ребенком своим делать!? Еще мать называется! Кем она вырастет? Да, ладно, если вырастет вообще! Надо сообщить про вас кому надо. – Испуганная мать быстро пошла по аллее за дочкой, пока ей вслед неслись возмущенные крики пьяной бабушки. – А и сообщу! Сейчас вот, соберусь с силами и… сообщу!

Это была известная в районе старуха Тамара, которая вмешивалась во все дела и во все, что попадалось ей на глаза. Говорили, что она иногда в качестве добровольца подрабатывает на Комитет. Комитет по слежению за социальным употреблением алкоголя - один из самых жестких надзирательных и карательных органов на Земле, чьи полномочия были весьма широки. Именно Комитет выставлял нормы употребления алкоголя в обществе для всех возрастов, а также стандарты наркопроб в школах и институтах. Именно он при помощи широкой сети восторженных добровольцев и жесткой структуры контроля следил за соблюдением нормативов. И в случае нарушения…. В случае нарушения… мать Марты тревожно озираясь, зашла в подъезд. Белый-белый подъезд, с белыми мягкими стенами, с белым полом из мягкого кафеля. Она прошла по ступеням, обитым белым синтебархатом, на третий этаж и зашла в белую дверь в такую же белую и мягкую квартиру. В коридоре под потолком светили искусно спрятанные яркие светильники, которые не оставляли на белых мягких стенах почти никаких четких теней.

Ее шаги были практически не слышны, и если бы не легкий шелест ее платья, белого платья, тишину ничего бы не нарушило.

В большой комнате не было почти никакой мебели, кроме двух расстеленных на полу постелей, небольшого столика на коротких ножках и огромного экрана телевизора на всю стену. Сейчас он был выключен. А возле огромного окна из небьющегося стекла с открытыми белыми шторами сидел мужчина. Он сидел по-турецки, облокотившись лбом в стекло и молча следил за тем, что происходит на улице…

Как развивается на ветру плакат с пропагандой Комитета: «Будущее принадлежит пьяным народам! А ты уже выпил сегодня свою норму!?» Как ковыляет, опираясь на костыль, трезвеющая и сердитая бабка Тамара. Как играют дети на площадке в парке напротив. Как едут на задних сидениях рельсовых и роботизированных безопасных автомобилей хмелеющие водители со слабоалкогольными напитками в руках. Как возле магазина мальчик топает ногами рядом с растерянной и слишком трезвой матерью, требуя пивного мороженного. Как идет со школы группа подростков с Вино-Буратино в руках, не домой идет – а вот в тот клуб на углу, в котором сегодня выступает местная музыкальная группа, которая недавно стала популярной с одной песней…. Вон висит большой плакат с рекламой их выступления, где они как будто в танце и со смеющимися лицами, и внизу написана строчка из этой звучащей из каждого динамика песни: «Станцуй со мной, милая, станцуй с пьяной обезьяной»… Как же там дальше?! Мужчина нахмурил лоб, вспоминая: «Я – твой мир и твой бог, кто трезв – тот убог, открой горизонты шире, в белой и чистой квартире, станцуй со мной, милая, я – пьяная обезьяна, в нашем будущем нет изъяна, только честная слеза алкоголя, откроет нам наши роли…»

- Станцуй со мной, милая. – шепотом себе усмехнулся мужчина. Она не слышал, что жена вошла.

- Ты что-то сказал, Коль? – спросила она. И не дождавшись ответа, снова спросила, обеспокоенно:

- Ты уже принял таблетки? Как ты себя чувствуешь?

Она уже успела зайти на кухню, где лопая налитый в тарелку суп, веселая и довольная светлоголовая Марта смотрела мультик про попугая Кешу, который не хотел пить пиво с друзьями, и сколько ему пришлось пережить несчастий от своей некомпанейскости.

- Да, да, пошел сюда, пошел туда, Кеша выпей с нами хотя бы вина! – подпевала она за песенкой в мультике, которую очень здорово и задорно спела детским голосом популярная артистка.

Мать улыбнулась, смотря на дочку, на ее ямочки на щечках. В этом году ей в школу, скоро предстоит тест на алко-толерантность. Господи, как она волновалась, что Марта его не пройдет, ведь ее отец… Она взяла бутылку алкомолочного коктейля из холодильника и вернулась в комнату.

- Ты что-то сказал, Коль? – спросила она. Таблетки. Интересно, стал ли он пить таблетки!? Он должен! От этого зависит их будущее, Мартино будущее!

Десять лет она терпела его, его бунтарство, его сумасшествие! Господи, из всех мужчин, ухаживавших за ней, она выбрала этого – с аллергией на алкоголь! Мама считала и не уставала говорить об этом, что она неудачница по жизни, что с ним не может быть нормального быта – ведь, если он пил, то начинал бушевать, бить стекла, посуду, угонял рельсовые автомобили! Нет, вы только подумайте – рельсовые, рельсовые автомобили, которые невозможно угнать! Несколько раз он был в тюрьме по статье хулиганство. Один раз в психушке, потому что в пьяном состоянии спрыгнул с крыши, мол… как же он кричал?! «Этот ваш долбанный мягкий и белый мир должен меня спасти! А не спасет – пусть идет в задницу!»

И вправду, он упал на рельсовый автобус, а ведь у него мягкая пружинистая крыша, так что он только сломал себе руку и заработал месяц терапии в психиатрической клинике…. Ведь тогда и выяснилось, что у него так проявляется аллергия на алкоголь. У всего мира, видите ли, алкоголь расширяет творческие горизонты и повышает социальную адаптацию, уже не говоря о том, что принимаемый стандартными дозами он сохраняет психическое здоровье, и нормализует уровень стресса в… - при этой мысли у ней между ресниц заблестели слезы - в условиях напряженного рабочего и учебного графика… ведь мы, мы - мир наступившего светлого будущего… высоких технологий, у нас нет нищих, старость - в радость, мало больных и инвалидов - смертельные болезни быстро кончаются летальным исходом или эвтаназией, что и правильно, ведь в светлом будущем все хорошо у всех…

А он… а у Коли аллергия на алкоголь, проявляющаяся в том, что он социально не адаптабелен. Таких как он – сотая процента населения глобализованной Земли. Трезвый он слишком эрудирован и умен для своей работы и для того, чтобы удержаться от критики существующего мирового уклада, а пьяный – он смутьян и буян, который не только критикует на словах, но устраивает и безобразные действия. Она даже бил ее пару раз… Один раз, один. Когда она еще не знала, что у него аллергия и споила до потери сознания, еще скорую тогда вызывали. Второй раз – он только замахнулся, когда она назвала его уродом.

И все это выяснилось, когда она уже была беременна Мартой.

Да она не могла бы его оставить! Что-то было такое в его синих глазах, что никак нельзя было перестать любить, перестать желать смотреть на выражение этих глаз – обреченное с надрывом, с одной стороны, и наполненной тупой бараньей непокорностью – с другой.

Когда Марта родилась, он правда пытался. Пытался что-то изменить: несколько раз проходил алкотерапию в клиниках, кодировался, ходил к психологу, даже к шаманке ходил, чтобы повысить уровень алкотолерантности.

- Понимаешь, Маш. – говорил он жене. – Ну не получается у меня… перестать ненавидеть этот пушистенький мирок, который эти суки организовали на Земле. Все в нем неправильно. Ладненько, прилизано, тошнотворно! Пока трезвый, я еще терплю. Терплю этот вечный перегар изо рта студентов в фуникулерах, их пустые глазенки и равнодушие ко всему, и заплывший взгляд начальства, и все эти плакаты, лозунги… А как выпью, так что-то такое изнутри поднимается… я бы крошил, и резал, и палил в труху все эти белые мягкие стеночки. Ты подумай – даже на заводе нашем стенки белые и мягкие. Мол, белое должно оставаться белым, как признак соблюдения дисциплины здоровым обществом… а мягкое… защитит пьяного от членовредительства. Белое и мягкое, белое и мягкое.

Коля утыкался лицом жене в плечо и переходил на отчаянный шепот. – Белое и мягкое, Маш. Я как подумаю, что Марта должна будет прожить в пьяном полусне всю жизнь, так меня такое отчаяние берет, если бы ты знала…

- Я понимаю, Коль. Ну такой вот у нас мир, ну что ты. – Говорила она тогда ему. – Вспомни, что было сто лет назад – то же самое, только все пили тот же алкоголь, но как попало, мир захлебывался агрессией, все были на пороге войны, нищета…

- Да, да, да, - раздраженно перебивал он ее. – Все как написано в учебниках! В белых чертовых учебниках! А потом правительства всех стран объединились и установили диктатуру алкоголя, который повел нас в светлое тупое будущее!

- Не говори так, Коль! – Пугалась Маша. – услышат еще, придут…

- Да чего бояться, Маш!? Бояться надо, что мы смиримся с этим всем, и так и проживем жизнь вечно бухими алкголиками…

- Запрещены эти слова, Коль. – Маша грозила Николаю пальцем, стучала им по столу. - Не бухие, а а алкостандартизированные, и не алкголики, а алкоадаптированные. – Она слегка захмелевши от крепленого квасу улыбалась тогда ему смущенной улыбкой девочки, услышавшей пошлость, и не видела отчаянной острой жалости к ней в его глазах, граничащей почти с отвращением. Лишь наутро, протрезвев, она вспоминала этот взгляд и пугалась, пугалась, как он опускал голову и говорил ей:

- Да. – кивал он головой. – Да, Маш. Алкоадаптированные.

С ней все разговоры так заканчивались. Он смотрел внимательно и сдавался. И оттого, что эта трезвая покорность ей вызывала жесткий диссонанс с его выражением лица, она чувствовала все эти годы как растет, постоянно растет, бродит с ними в квартире, что-то большое, темное и горькое, как искрится оно молчаливым бунтом, как взрывается искрами в нем и режет его рукой мягкие стены ножом, или ложкой – хуже, когда ложкой, порезы рваные, и наутро они дольше тратят время на то, чтобы заклеить их… И боялась того, чем однажды это все может обернутся. Особенно для них с Мартой. Она-то никогда не возражала против алкоголя. И пиво вкусное, и коктейли прекрасно расслабляют, да и белое все красиво. Ну, разве вот не хотелось приучать ребенка к этому так с малолетства – Марта порой сильно болела животом, неделями мучилась, бедненькая, после того, как переедала эти алкобулочки. Маша потому и давала ей поблажки. Правда, в тайне. Если узнает кто, что ребенок алконорму недобирает – еще в Комитет пожалуется. И отобрать у ней Марту могут. Потом родительские права только в ее шестнадцать лет можно будет восстановить. А то и проверят на алкотолерантность… а вдруг! Вдруг она в отца пошла!? Этого больше всего Маша боялась. Тогда точно отберут девочку!

Вот и сейчас она хотела с мужем поговорить об этом: чтобы тайно сделать предварительный тест, заплатить врачу, и в случае плохого результата, можно будет скрыть это. И эта Тамара ее подстегнула сейчас на улице, испугала. Ведь пойдет в свой Комитет пожалуется, что делать тогда!? И как она не заметила ее на скамейке!? Все эти мысли промелькнули у ней быстрой чередой воспоминаний.

- Коль. – позвала она мужа снова, но он снова не откликнулся, а лишь спина его поднялась от тяжелого вздоха. – Что случилось, Коленька!? Что-то страшное!? – и опять она внезапно испугалась. Вспомнила… он должен был сегодня сходить в Министерство социальной регуляции на собеседование, ему же на днях звонили, приглашали, сказали, должность есть свободная… ох, Господи, у Маши ноги подкосились – неужто не в должности дело, или отказался? Ведь мог! А ведь такая честь! Да и жить стали бы лучше – денег больше, в хороший район бы переехали, алкоголь был бы лучшего качества! Маша быстро глотнула молочную жидкость из бутылки…

- Коля! – сказала она громко и встревожено. – Да ответь же ты!

Он обернулся и посмотрел на нее своими синими глазами – в них ни капли хмеля! Ну, конечно, таблеток он не пил, а ведь новый препарат «Алкотолерин» этот, помогает же говорят!

- Все хорошо, Маш. Работу мне предложили. Вот, думаю, соглашаться или нет.

- Ну а чего думать!? Конечно, соглашаться!

- Командировки там, надолго. Не хотел бы я вас с Мартой оставлять, да и много там нюансов…. – нерадостное было у него что-то лицо. А она-то надеялась, что работа хорошая вдохновит его, может, передумает он обо всем, втянется потихоньку.

- Не беспокойся о нас… - начала она, но тут дверь открылась, и вошел сосед, Палыч, друг детства Колин.

- А-а-а Колян, - начал он с порога хмельным голосом. – Как ты сходил на собеседование-то!? Давай, брат, рассказывай, что, как?

Палыч был из тех людей, которые были невероятно психологически устойчивы из-за своего внутреннего толи врожденного, толи приобретенного в ранние годы, пофигизма. Ему было совершенно одинаково, что белое, что не белое, кто управляет, какое было прошлое, в общем – все. Его устраивало, что у него на столе каждый вечер была водочка, которую он пил, как воду и не пьянел. В этом он был полной противоположностью Николаю. Было даже удивительно, что они смогли удержать дружбу до сих пор. А дело было в том, что отец Палыча – Пал Петрович – когда-то взял на себя ответственность за воспитание Николая, когда его отец пропал без вести. И на самом деле он очень сильно повлиял на Колю: Маша знала, что именно Пал Петрович привил Коле эти представления о том, что весь мир неправильный. В каком-то роде, Коля был его духовным сыном. Самого Павла Петровича Маша никогда не видела – его забрал Комитет еще до ее знакомства с Колей. Он мало об этом говорил, но она знала, что это сильно ударило по нему тогда. В отличие от Палыча. Палыч как раз был немного зол на своего отца потому, что последствия его ареста до сих пор отзывались на нем: раз в год он проходил тесты в Комитете, и на работу его не всюду брали, несмотря на то, что он был довольно талантливый мастеровой. Собственно, это было единственное, что нарушало привычный добрый и инертный пофигизм Палыча, у которого с детства из-за этого качества была кличка Слон.

- Маш, ты иди к Марте. Мы со Слоном потолкуем. – сказал Коля и принес из кухни бутылку рома для Слона. Коля всегда держал одну для него в запасе, хотя сам даже запах не переносил.

- О-о-о, красота да обалдень. – сказал Палыч свою коронную фразу, открывая бутылку и разливая по стаканам. – Ну давай, рассказывай, взяли?

- Ну, взяли.

- Завидую.

- Зря. – Николай устало поджал губы. – Сень, они мне там такое рассказали. Вот, сижу и думаю, как быть.

- Что рассказали-то? – Сеня взял с тарелочки лимон, который принесла настороженная Маша, и стал смачно жевать… Николай смотрел, как он жует, и вспоминал, как утром, на рассвете, поцеловав спящую Марту, так смешно сложившую ручки под щекой, он выпил немного крепленого квасу для сдачи нормативов и поехал в Министерство. Оно располагалось в небоскребе в центре города, который в народе называли «бутылкой» за характерную форму. Они сами позвонили ему на днях, и вежливый молодой человек сказал, что им нужен как раз человек с его квалификациями и психическим профилем. Вот это и смутило больше всего: что значит «с его психическим профилем»? Значит, они знают о его близкой к нулю толерантности к алкоголю, высоком уровне агрессии? Значит, именно это им нужно? Это слегка пугало, потому что возникали определенные выводы... потому что Министерство соцрегулирования было самым серьезным органом на планете. Это был мировой регулятор, он решал, что и как будет в мире, куда все поплывет, и под какими флагами, а также кого и как будет карать Комитет. Комитет был как раз при Министерстве. На работу туда мог попасть по факту только избранный, избранный самим Министерством по его Министерским путям неисповедимым. И вот они звонят и требуют его на собеседование! Его! У кого в деле записано, что он разбил морды комитетским, когда они забирали дядю Пашу. Его, который стоял на крыше Дома управления и кидал камни в чиновников, появлявшихся в окнах, и пел матершиные песни про их тупые правила, а потом спрыгнул с нее… Его, которого в психушке накачивали разными дозами алкоголя в целях эксперимента, а потом ловили по коридорам, когда он подбил других психов играть в танки, разгоняясь на тележках для лекарств, они ведь тогда большей половине состава больницы переломали разные части тела…

Ха. Николай улыбнулся при этом воспоминании, оно казалось весьма счастливым по прошествии лет. В общем, Министерство почему-то захотело его: того, кто уже годы живет с приговором отсутствия алкотолерантности, и кого даже в контроллеры в депо рельсовых автобусов не взяли из-за этого.

Он вошел в здание, стены которого внутри были увешаны плакатами, лозунгами, в принципе, знакомыми – они висели во всем городе, но именно здесь они рождались.

«Не выпил сегодня с утра, пошатнул наш светлый мир». Ха-ха, да я ваш светлый мир с удовольствием бы шатал и шатал!

«Каждому ребенку по алкобулочке!» О, алкобулочки – это тема, алкобулочками я бы забил глотки всем в этом здании, да так, чтобы они у них никогда бы не вышли.

«Студент – животворящий клей нашего общества, пиво – животворящий клей в крови студента». О боже, животворящий клей! Тот, кто придумал эту фразу, похоже, сталкивался с клеем только наедине в пакете… и потому считает его животворящим.

«Выпей вина, и веселись». Ха!

«Водка! Выпей сам, предложи товарищу». О-о!

«Время измеряется в кружках пива». «Время – пиво!» «Да пиву, нет войне». «Требуй пива, а не войну».

«Сколько мартини ты выпил вчера, столько пусть радости будет с утра!»

«Истина в вине, и немножко - в водочке!»

И внезапно он остановился перед последним плакатом в коридоре перед лифтом: «Станцуй с пьяной обезьяной!» Да. Да, почему-то эта фраза сильно задевала его. Она отличалась от всех. В ней был какой-то вызов. Он так и видел, как на белом асфальте пустых улиц города танцует гигантская белая обезьяна, она пьяна, ее движения хаотичны и в то же время осторожны, она улюлюкает и зовет его станцевать с ней, она шатается, но всегда приземляется на все лапы. Белая пьяная обезьяна современной цивилизации. Все что может он, человек трезвый, трезвый в значении разумный, homo ratione praeditus, сделать с ней – это станцевать. Не слиться с ней, не убить, не прогнать, не изменить, не воевать, а станцевать. Больше ничего. И тут он остро понял, зачем он здесь, в Министерстве. Если они действительно возьмут его на работу, он будет заниматься именно этим: он утанцует пьяную обезьяну до изнеможения, до ее логического конца. Пьяная обезьяна и не заметит, как протухнет вся ее мягко-белая будущность! Он засмеялся и вошел в лифт.

Наверху – на самом верхнем этаже здания – у лифта его ждал сотрудник Министерства. Наверное, охранник ему позвонил. Он был холеный, от него пахло дорогим одеколоном, но не изо рта, а вообще, аура запаха витала вокруг него. Николай сразу понял, что этот человек не пьян. И какое-то третье чувство подсказало ему, что не пил он весьма давно: слишком свежий цвет лица, слишком чистый и… неприятно внимательный взгляд. В отцы он ему не годился, но был сильно старше.

- Селиванов? Я вас ждал. Пойдемте со мной.

- Можно Николаем просто. – Оттого, что в длинном коридоре не было окон, воздух был спертый, дышать было трудно. Будто Николай поднялся на гору. Вообще-то, он только один раз поднимался на гору, и то на ту, что была на окраине города, Воробьиная, ее называли, воробьев там куча. Так вот там наверху было тяжело дышать: все говорили, что это аномалия. И сейчас в коридоре воздух напомнил ему тот день, когда они с Машей туда забрались. Хороший был момент, солнечный.

- Вы сегодня выпили норму? – спросил его министерский из своей душной одеколонной атмосферы, шагая впереди, и обернувшись к нему в пол оборота.

- Да, конечно. А у вас кондиционеры есть тут вообще?

- А-а, трудно дышать! – рассмеялся министерский. – Поначалу всем так, особенно при наличии алкоголя в крови. Ничего, вы привыкнете. – А потом сухо добавил: в следующий раз, приходя сюда, не пейте. Вас же предупреждали.

- Мне сказали: «можете не пить». Я подумал, что это шутка. Не пить, идя на собеседование сюда да еще и можете. Что я могу подумать? – Николай внезапно разозлился, но вспомнил воображаемый им пять минут назад танец пьяной обезьяны и успокоился.

- Не волнуйтесь. Вам все объяснят. – Сказал министерский, снова вполоборота. Тусклые лампочки в коридоре делали его невеселое лицо еще угрюмей. Тусклые лампочки в это мягком, белом и светлом мирке – это, пожалуй, даже оригинально. Всем хватило электричества, а им нет? Или жмоты – экономят? А может быть, это такой стиль, как же он там назывался? Триллер или хоррор?

Министерский остановился возле последней двери в коридоре и увидел скептический взгляд Николая на лампочки. – Неоновые здесь слишком быстро перегорают. Используем простые лампы накаливания. Заходите. Председатель вас ожидает.

Он открыл дверь, пропустил в нее Николая, а сам закрыл за ним дверь, оставшись в коридоре.

Комната была небольшая, с низким потолком, с небольшим количеством мебели: два дивана, два кресла, большой письменный стол, на котором ничего не было, и что потрясло Николая, так это цветовая гамма. Все вещи были не белые. Бордовые, серые, темно-синие тяжелые шторы. Он уже обратил внимание, что в коридоре лежала красная ковровая дорожка, а теперь эти… бордовые кожаные кресла – ха! – привели его к новому витку злости на чертово Министерство. Значит, нормальные шторцы используете, не беленькие и не мягонькие, столики деревянненькие, значит. М-да. Пьяная танцующая обезьяна в воображении Николая повернулась задом и станцевала несколько неприличных движений.

- Здравствуй, Коля. – сказал знакомый голос. Сказал совершенно внезапно, вообще неожиданно: за своими мыслями Николай не заметил, что у шторы кто-то стоит. Он резко обернулся к пожилому человеку, одетому в обычный серый костюм, который Николай видел только на картинках.

- Дядь Паша!? Председатель? – вот вам и финт ушами.

- Да, да. Ну, иди я тебя обниму, смотри какой серьезный стал, большой, мужик совсем! – Дядя Паша радушно обнял Николая за плечи. – Ох, читал про тебя, читал досье твое! Зачитывался! Молодец, что говорить! Горжусь. – он, похоже, искренне радовался встрече.

- Гордитесь? Что-то я ничего не понимаю. У вас выпить есть? – у Николая внезапно пересохло во рту и за многие годы действительно захотелось выпить.

- Выпить!? Нет, ну что ты. У нас тут не пьют. Да ты давай, садись, я тебя введу в курс дела. – Николай сел на диван, а Слоновский отец стал ходить перед ним, артистично помогая себе руками.

- Я так давно хотел тебя к нам сюда на работу позвать, да всем в Комиссии всё казалось, что будто ты как-то не готов. Но вот теперь я их убедил, и мне кажется, мы сможем на тебя положиться, взять, так сказать, на ответственную должность.

- Что за должность?

- Да ты погоди, не перебивай, погоди. Вот ты мне скажи лучше, где мы живем, ты знаешь? Где мы живем? – Павел Петрович картинно понял толстый палец вверх.

- В светлом будущем, конечно. – усмехнулся Николай.

- Ох, да ну тебя! – рассердился Пал Петрович. – Или я опять плохо рассказываю. Да что ты будешь делать?! А я ведь репетировал… Артем! Артем… как там тебя? Андреич! – позвал он. – Войди, голубчик, помоги мне снова.

Дверь справа открылась и в комнату вошел человек. По мнению Николая, это был невозможный человек. Он был одет в спецкомбинезон, был весьма высокого роста, плечист, с очень цепким взглядом и волевым подбородком. По нему было видно, что вряд ли он когда съел хоть одну аклкобулочку. Скорее он пил только чай. Или воду… с лимоном. И ел только свежую еду, а не какие-нибудь синтепродукты. На Николая он взглянул трезво и деловито:

- Артем. – красивым басом представился он, и пожал ему руку своей лапищей. Какое здоровое рукопожатие. Человек – подъем в 6 утра. Человек – утренняя зарядка и здоровый завтрак. Человек – трезвый подвиг каждый день. Когда весь мир там внизу кормит деток алкомедом во имя творческого мышления…. Танцующая воображаемая пьяная обезьяна заверещала и стала бегать кругами. Спокойно, спокойно.

- Вы, Пал Петрович, всегда не с того начинаете. – сказал Артем, подходя к шторе. – Начинать надо с иллюстрации.

- Да, да. Вы говорили, а я запамятовал.

Артем дернул за шнур и открыл штору.

За шторой было большое окно во всю стену, вернее, в две стены, а за ним… Николай встал с дивана и подошел поближе. У него перехватило дыхание. За окном была Луна. Космос и Луна, слишком большая, слишком темная, какая-то синеватая. А еще была какая-то большая планета, черная и пустая. Это то, что он сразу заметил и не мог отвести глаз. А еще он увидел, что они находятся на вершине гигантского купола…

- Позвольте, я опишу вам ситуацию, Николай. 400 лет назад внезапно обнаружилось, что наше Солнце проявляет все большую нестабильность. Вместо того чтобы светить еще пять миллиардов лет и затем стать красным гигантом, оно начало взрываться локально, понемногу в разных местах своей поверхности… в целом, не буду вас нагружать подробностями, вы все сможете сами прочитать, суть в том, что такая нестабильность привела к тому, что атмосфера с Земли была снесена начисто….

- Так это Земля… - Николай уставился на темный силуэт большой планеты, закрывающий часть неба.

- Да-да, а Солнце в итоге стало синим пульсаром – одним из немногих обнаруженных в наблюдаемой Вселенной в виду своей тусклости…

- Пульсаром?

- Да, с весьма быстрым периодом, его изучают уже 300 лет… И очередная вспышка придет через… - Артем посмотрел на часы…

- Через 22 минуты. – вставил Пал Петрович.

- Так точно, через 22 минуты, – подтвердил Артем деловито. – Так вот. К счастью, на Земле вовремя поняли ситуацию, и предприняли меры. Во-первых, построили гигантский мегаполис, куда были переселены все, кого предполагалось спасти.

- И кого же предполагалось спасти? – невесело усмехнулся Николая, зная ответ.

- А спасти предполагалось самых здоровых людей планеты, Николай. Все верно. Без каких-либо генетических отклонений. Во-вторых…

- И всех белых, я так понимаю? – Его так бесил этот тип, такой здоровый, с таким четким пониманием, что правильно, что не правильно, такой самодовольный.

- Нет, не так. Страны не смогли найти общий язык в этом вопросе. Европа и Россия, а также некоторые кавказские страны создали этот город. Китайцы сделали свой. К ним присоединились японцы, и Австралия. Обе Америки создали свой город…

- А Африка?

- Они не захотели.

- Не захотели спастись?

- Не захотели покидать Землю, да. Они решили остаться, и условия переселения показались им неприемлемыми.

- Что за условия переселения? Переселения куда?

- Я как раз к этому подхожу. Если бы вы не перебивали. – Артем сурово посмотрел на Николая, и тому показалось, что во взгляде была неприязнь. «Да… не сработаемся» - подумал он.

– Так вот. Были предприняты пробные полеты в пределах солнечной системы, и выяснилась одна весьма неприятная особенность. Оказалось, что человеческий организм определенным образом связан со средой, в которой он эволюционировал. То есть, находясь определенное время вне планеты, люди начинали деградировать – умственно и физически, даже в условиях искусственной гравитации, причем, довольно быстро на самом деле. Это было выяснено еще во время самых первых шагов человека в космосе, но насущным стало, только когда возникла необходимость эвакуации с планеты. С этой темой, Николай, вы также сможете подробно ознакомиться в нашей видеотеке после принятия должности, так что опять же не буду частить.

М-м… О чем я? Да. После проведенных опытов оказалось, что алкоголь весьма замедляет деградацию, а в половине случаев просто полностью ее блокирует. Наши ученые выяснили минимальную концентрацию алкоголя в крови для того, чтобы человек мог без вреда для себя путешествовать в космосе. Именно тогда и созрел смелый план, продолжателями которого мы являемся. – Артем замолчал, то ли задумавшись, то ли отвлекшись на свои мысли. Николай внимательно посмотрел на него: годами он явно был не старше, но лицо уже испещряли неглубокие морщины, седые волосы солью засыпали короткую по-военному стрижку, руки слегка тронул слегка заметный тремор. «Наверное, не все так просто в датском королевстве: не так легко организовать поездку алкогольной пати в иные миры».

- Они построили мегаполис… - напомнил в тишине Николай.

- Да. – вздохнул Артем. – они… то есть мы, построили мегаполис, и реализовали социальный проект, который был назван, вы наверное, могли бы догадаться, «Светлое алкобудущее»: людям была привита необходимость поддерживать определенный уровень алкоголя в крови на протяжении всей жизни. Недостаточный, чтобы вызвать трансформации тканей и мозга, но достаточный, чтобы выдержать путешествие в межзвездном пространстве.

- Но мегаполис был построен на Земле…

- Да, да. Вы меня опережаете своими вопросами опять. – Артем раздраженно вздохнул. – Когда город был достаточно изолирован от остального мира в плане коммуникаций, над ним вначале было сделано искусственное небо – просто натяжные потолки и проекция смены дня и ночи, а сверху был построен купол. На это потребовалось около ста лет, и мы едва успели закрыть купол до окончательной трансформации солнца и… до того, как солнечным ураганом была снесена атмосфера Земли. Затем под городом была построена платформа и двигатели, и сто пятьдесят лет назад, с небольшим, город удалось вывести на орбиту. С тех пор мы дорабатываем и подготавливаем его к путешествию к 51 Пегаса, звезда, у которой были найдены 3 планеты в «поясе жизни».

- Далеко она? – Николай бросил взгляд на звездный участок неба между Луной и мертвой Землей: звезды неприветливо скалились.

- 50 световых лет всего лишь. С учетом наших новых двигателей, которые мы уже устанавливаем на место взлетных – они достигают скорости почти десятой от скорости света в фазе устойчивого разгона, так что мы там будем уже лет через… семьсот.

- Но как вам удалось сделать так, чтобы никто не заметил, что мы больше не на Земле…? И взлет?! Как вам удалось сделать взлет таким плавным!?

- О, не только взлет. У нас часто бывают аварии, маневры… и все решает массовое потребление алкоголя. В дни плановых маневров мы устраиваем праздники с существенной передозировкой алкоголя, в дни аварий – мы все списываем на общую затуманенность разума. О, это вообще не составляет проблем! Исключительно удобная социальная организация, скажу я вам. Да, Пал Петрович!?

Пока Артем рассказывал, Пал Петрович принес чайник из соседней комнаты и три чашки – синие с золотой каемкой – почему-то все не белое в этом месте резало Николаю душу острым ножом. Каждый цветной предмет был напоминанием о том, что происходит там внизу. И даже новая ужасная информация не казалась ему оправданием того, что его девочка вынуждена есть алкобулочки три раза в день. А Пал Петрович сидел, кивал, пил чай из синей чашечки с золотой каемочкой и закусывал свежим пряником, запах которого доходил даже до этой части комнаты.

- Несомненно, – сказал тот уверенно. – Понимаешь, Коля, все недочеты просто идеально укладываются в современную социальную систему, основанную на алкозависимости. Людям хорошо, людям ничего не надо, люди ко всему привыкли. Отлаженная система контроля, система наказаний и поощрений, белый цвет позволяет маскировать стерильность, необходимую в космосе, особые пористые материалы, из которых все изготовлено позволяют тормозить радиационное излучение, прорывающееся сквозь купол, все абсолютно отлажено настолько, что мы легко продержимся еще семьсот лет!

- Почему через семьсот? Если сейчас вылететь, это где-то пятьсот… - спросил Николай.

- Потому что мы еще не набрали персонал. – Ответил за Пал Петровича Артем. - Видите ли, оказалось, что через одиннадцать… алкоадаптированных поколений у человека начинают появляться определенные физиологические признаки адаптации: алкотолерантность переходит в фазу алкогенерации. То есть появляются люди, у которых печень разделяется на 2 независимых органа, один из которых фильтрует только алкоголь, и несколько желез, и в том числе бактерии внутри кишок начинают генерировать алкоголь из любой воды. Кровь таких людей содержит некий процент алкоголя постоянно, и при этом они не испытывают последствий в отношении восприятия и мышления. У нас уже есть целых семь таких детей. Они появились, конечно, не без нашей помощи…

- Это как? – насторожился Николай.

Артем тяжело вздохнул.

- Пал Петрович, может, вы?

- Да, – тот поднялся с кресла, вытер губы желтой салфеткой и подошел к ним. – Есть, Коля, три типа людей. Первый – это основной тип людей, толерантный к алкоголю. Они пьют, пьянеют, тупею, деградируют сильно или умеренно, но даже у полностью деградировавшего человека может родиться, например, генетически здоровый внук. Второй тип – это такие, как ты – люди с нулевой толерантностью к алкоголю. Полный биологический и психологический антагонизм. С другой стороны, у таких как ты наблюдается гигантский потенциальный запас ресурс здоровья, а также наивысшая психологическая устойчивость среди всех людей. Именно такие, как ты способны к самым тяжелым нагрузкам. Тем не менее, в наших условиях, тебе приходится потреблять некий стандартный минимум, иначе ты погибнешь. Но есть третий тип, – он положил руку на плечо слегка понурившемуся Артему. – У нас есть Артем. Артем – просто находка. Наше достояние. Именно он обладает таким типом, который очень нужен для работы в космосе: он сразу обладал такой мутацией, что алкоголь вырабатывается в его организме самостоятельно, две печени, все как надо. Он может находиться в космосе неограниченное время без какого-либо вреда. Но…

Артем вздохнул еще тяжелее:

- Но первый Артем был инвалидом.

- Что значит первый? – переспросил Николай.

За него ответил Пал Петрович:

- Это Артем 245. Клон с поправками. Вот уже сто семь лет клоны первого Артема проходят генетическую терапию, и каждый последующий постепенно улучшается, приближаясь к твоему типу. Однако существует и обратная деградация: становясь выносливей и сильнее, клоны живут все меньше и здоровье все хуже. Поэтому тридцать лет назад было принято решение о вводе генов Артема в популяцию.

- Вы с ума сошли? – ужаснулся Николай.

- А что такого? Искусственное анонимное оплодотворение группы здоровых женщин. Особенность Артема передается через рецессивные гены. И вот замечательный результат: уже семеро детишек обладают качествами обоих типов. Появился четвертый тип, на который вся надежда. Именно они поведут наш корабль к новому дому! – закончил Пал Петрович торжественно.

Потом он улыбнулся и добавил:

- Вот Маша твоя. Она, между прочим, внучка Артема 178. Так что, вы, можно сказать, родственники. И Марта ваша – она одна из таких детей. Она и такие как она будут все эти столетия вести наш корабль в будущее. А когда мы прилетим, они возглавят адаптацию нормальных людей к условиям новой планеты. Сами, они, конечно, не станут нужны, но вполне смогут найти себя в межзвездных исследованиях: особый тип людей, сам понимаешь.

Артем еще более ссутулился и смотрел теперь в окно. А Николай молчал. Поскольку он не задал вопросов и никак не прореагировал, Пал Петрович продолжил:

- Вот теперь ты понимаешь, почему ты здесь, Коля?! Я сделал ставку на тебя. Детей таких будет становиться все больше. Кто-то их должен тренировать, обучать, кому они будут верить. Они и составят первый экипаж. Нам нужно около шестидесяти человек. При твоем участии, мы сделаем из них кремень! – Пал Петрович экспрессивно потряс кулаком в воздухе. – Мы еще тебя с Артемом скрестим, ты у нас сам, может быть, полет возглавишь.

- Пал Петрович, не надо. – Внезапно сказал Артем. Видно было, что он понимал, что чувствует Николай. Хотя, наверное, плохо понимал – куда ему. – Пал Петрович, давайте дадим Коле свыкнуться со всей этой новой информацией. А сейчас давайте покажем ему наши ангары.

Что-то не давало Николаю покоя все это время, пока они рассказывали свои истории. И теперь он понял. Пьяная обезьяна, непрерывно танцевавшая в голове у Николая, вовсе не была взрослой. Это был обезьяныш-подросток. И в лапе у нее был меч. Любопытно получается. Пьяная обезьянка с мечом. Чем дальше, тем сложней будет с ней танцевать. А может, взять ее на руки и укачать? Или взять и рассказать ей… что она надежда человечества, личинка будущей эволюции?

- Да, Николай, ты подумай, работа твоя. Рассказывать никому нельзя. Жить тебе придется, в основном, тут. Скоро и Марту сюда заберем, а Машу нужно оставить. Ты не волнуйся, ей мужа найдут, все будет хорошо…

Пал Петрович вынул сигару и закурил. Коричневую сигару с зеленым ободком.

И внезапно от этих слов или от этого зеленого ободка Николая словно прорвало и он начал внезапно говорить на повышенном тоне:

- Будет хорошо, вы полагаете, Пал Петрович? Вы мне были как отец, помните, вы рассказывали об ответственности перед другими людьми, о роли каждого в обществе, о нравственности!? А тут пьяная карусель, состоящая из аморфного ни о чем не знающего теста для экспериментов понесется в космосе, управляемая кучкой алкомутантов, и если погибнет, то так до конца и не осознает всего происходящего, а вы говорите, что все хорошо?! Пьяная обезьянка, суррогат возможной эволюции, будет плясать на костях своих родичей, а вы говорите, что все хорошо!?

- Мы называем это консервант. – Внезапно сурово сказал Пал Петрович.

- Что? – Моргнул Николай, сбившись с мысли.

- Общество внизу – это консервант человечества. Старое человечество погибло, а мы везем консерву в новый дом. И я считаю, что все сложилось весьма удачно.

Затем он положил сигару, взял Артема под руку и подтолкнул его к двери:

- Артем… Антреич. Экскурсия в ангары отменяется. Иди, занимайся своим делом, а Николаю надо домой. Верно, Коля? Тебе надо подумать, осмыслить. Я с тобой свяжусь.

Это все Николай и рассказал Сене, застывшему с бутылкой в руке, и так и не выпившему налитого в рюмке. Вкратце, правда. Как такое расскажешь?!

- Значит, отец жив, здоров? – спросил Слон.

- Да, вполне.

- И это всё правда? Мы летим на плоском диске в космосе на черепахе?

- Образно, да. – невесело усмехнулся Николай.

- И часть из нас – потомки клонов, а мы… консерва?

Николай промолчал. Сам налил себе из бутылки и выпил, не закусывая.

- Знаешь, Сень, я понимаю, что, возможно, выбора у них не было. Хотя выбор всегда есть. Нельзя людей держать в неведении про такое, понимаешь?! Я уверен, что большинство бы поняло, и сами бы захотели.

- Большинство – не все, Коль. Да и откуда ты знаешь, кто бы что сделал? Расскажи такое продавщице из нашего магазина, как ее, с грудью… про все про это? Да она с ума сойдет. Пойдет и повесится…

- Но она, по крайней мере, будет знать. Она не будет… тупым мясом. Понимаешь?!

- Нет. Не понимаю. Мы и есть мясо. Тупое пропитавшееся алкоголем мясо. Животные.

- Мы – люди. У нас есть свобода выбора. У нас есть дух. И они там, в Министерстве, не учитывают этого? Если не тренировать дух, а консервировать только мясо, долетит полуживотное. Семьсот лет, Сень! Люди должны выбрать этот хренов подвиг осознанно! Чтобы не умереть духом, не быть… химерами, тупыми оболочками! Да и что встретит там нас в космосе!? Неизвестно с чем мы столкнемся? Это не прогулка на автобусе до соседней остановки. Люди должны быть готовы, понимаешь.

- Ну, я допускаю, что министерские могут ошибаться. Но, ты сам подумай, Коль. 400 лет – это много. В силу того, что у них наработан большой опыт, Коль, я уверен, что их ошибки не могут быть так критичны. С духом твоим… живем же нормально!

Слон, наконец, налил себе в рюмку рома и выпил. А потом сразу еще, и еще одну. Потом утер губы рукавом тельняшки, в которой одна полоса была белая, а вторая – едва голубая, шмыгнул носом и сказал:

- Не, Коль. Я лично готов. И не знать ничего готов. И за, чтобы все не знали. Папаша-то мой не дурак оказался. Уважаю. И тебе рекомендую. Ладно. Не хнычь, а – пошел. Супца жена наварила…

Он пошел к двери, когда Николай продолжал сидеть неподвижно. Но когда он протянул руку к ручке, в дверь постучали.

- Хм. – хмельно улыбнулся Слон. – надо же. – И открыл дверь.

На стук вышла из кухни Маша, укутываясь белесой шалью: вечерело и становилось прохладно.

- Кто это? – устало спросила она.

В дверь вошли двое. Оба были высокие, плечистые, но второй был покрупнее. У первого были слегка рассеянное умное лицо, а второй выглядел бы чисто рубаха-парень, если бы не внимательный карий взгляд.

- Ярцев.

- Филлипов.

Представились они.

- Мы из Комитета. Николай Селиванов? Пройдемте с нами.

Сзади в двери появилась бабка Тамара.

- А-а! Я говорила вам, что это подозрительная семейка! Молодчики, что так быстро приехали! На вызовы надо реагировать быстро. Берите их всех, скопом! Они ребенка алкоголем не поят!

- Спокойней бабуля. – сказал Филлипов, оглядывая комнату.

- Ой, как же так! – запричитала Маша. – Вы что же, Колю забираете!? Да как так!? Он же наш кормилец!? У него просто аллергия! Так бывает, нам сказали в больнице, и справка есть! – она хотела броситься в кухню, где стоял единственный шкаф в квартире, но Коля задержал ее за локоть.

- Спокойнее, Маша. Это недоразумение, должно быть.

- Да, конечно, недоразумение! – она оглянулась на комитетчиков с надеждой.

- Кто распорядился, - спросил их Николай. – Я сегодня был в Министерстве. Мне предложили должность. Сам Пал Петрович…

- Не волнуйтесь, Селиванов. Предложение отменено сверху. И приказано доставить вас немедленно. – сказал Ярцев.

Николай обернулся к Маше. Взяв ее за плечи, несколько секунд всматривался в ее встревоженное лицо.

- Не волнуйся. Все утрясется. – Поцеловал ее в лоб, и вышел из квартиры. За ним пошел Ярцев.

Филлипов немного задержался, пожать руку Слону, все еще стоящему в ступоре у двери. Из кухни вышла Марта.

- А я вас знаю. – сказала она Филлипову. Тот присел перед ней на корточки и нежно вгляделся в ее личико.

- Вы у нас дед Морозом были на елке. Я вас запомнила. – сказала она.

- А что это у нас за ухом?! – расплываясь в улыбке, сказал Филлипов, и ловким движением вытащил у ней из-за уха конфетку.

- Клубничная! – обрадовалась Марта. – Спасибо. А вы моего папу забираете?

- Не волнуйся. – Филлипов взлохматил ей волосы. – С ним все будет хорошо. – И тоже вышел.

Филлипов и вправду любил детей. Когда они не свои, и ты им ничем не обязан. Поиграть с ними, поувлекать – он считал это своим вторым призванием. Поэтому он всегда нанимался на праздники, где проходили спектакли для детей: то дедом Морозом, то бабой Ягой. Больше всего ему нравилось быть Человеком-Бутылкой: спасать отчаявшихся одиночек, возвращать к жизни утомленных дамочек, спасать детей из отчаянных обстоятельств. Ну что же – суперменом всего быть приятнее. Особо он любил момент, когда ведущий на детском празднике кричал: «Что это в небе!? Ракета?» А дети кричали: «нееееет!» «А может быть это самолет!» «Неет!» «Тогда что это!» «Это Человек-Бутылка». И он правда тогда вылетал из двери с развевающимся плащом-этикеткой, начинал бегать среди детей, раздавать им подарки: конечно, конфетки с разбавленным ромом, алкобулочки с маком, свои пластмассовые изображения с бутылкой в руке, в коорой была дневная детская норма алкоголя. Филлипов был весьма артистичен и радушен, поэтому дети тоже его любили и надолго запоминали.

Вообще, он считал, что миру нужно приносить только благо. И чем больше блага ты сделаешь миру, людям, тем более ты Человек. Да, Человек с большой буквы! Сам он себя таким не считал, но всячески старался идти к этому. Помогал бабушкам на улице, организовывал общественные уборки города или зачистки высотных зданий от радиоактивности, дни объятий на улице, алкогольные детские пикники. Насчет алкоголя он считал, что во всем должна быть мера, и сам больше любил в этом вопросе ритуал потребления нормы, чем результат. Он вставал в шесть утра, делал зарядку, потом торжественно приготавливал себе коктейль, который он называл «Алкогольное здоровье»: очень много всяких свежевыжатых соков и немного водки – и заряд на весь день обеспечен. Особенно после того, как вдумчиво и смакуя, он пил его, сидя возле окна и смотря на город с высоты 20 этажа. По долгу службы квартиру ему дали в верхнем ярусе города. И службу он вел честно и открыто. Он считал себя воином на страже порядка, и если бы не он и не такие как он, мир бы рухнул в пучину хаоса. И это, безусловно было, правдой. На работе Филлипова ценили и уважали, хотя он был одним из самых молодых сотрудников.

Вообще он не понимал тех, кто нарушал порядок. Таких как вот этот Селиванов. Сидит, нос острый, брови хмурые, руки нервно сжаты, сам напряжен и недоволен. Ну чему можно быть недовольным в этом городе, когда любой хмельной напиток разрешен, все здоровы, все в достатке? Устал морально – выпил вечером глинтвейна возле камина, и порядок! А музыка какая хорошая: вот, на концерт можно сходить в любой клуб, и если перебор примешь на грудь, специальная служба отвезет тебя домой, бесплатно, еще и на сушнячок оставит вкусняшку, и двойную норму на опохмел. Ну, это, конечно, для экстремалов: Филлипов любил, чтобы романтично было – на крыше под звездами вина, или на форелевом хозяйстве рыбку половить и пивка попить. Главное, как процесс обставить, вот!

Пока не выехали из спальных районов и не проехали бизнес-центр, Селиванов молчал, а когда въехали в промзону, он глухо спросил:

- Мы едем не в Министерство?

- Нет совсем, – ответил с переднего сидения Ярцев. В Министерские здания, но не в главный офис.

- И куда? – Острый нос Селиванова еще больше заострился, губы сжались.

- Ну не все равно тебе, дядя, куда!? – хлопнул по спине его Филлипов, широко улыбаясь. – Приедем, поговорят с тобой, решат вопрос, что делать с таким как ты, и все дела. Ты не беспокойся, беспокойный ты элемент общества! Все мутишь воду, мутишь. Помнишь, Яр, как мы его отслеживали лет пять назад после психушки?! – тот повернулся и кивнул без улыбки. – Ну вот. Другой бы спокойно зажил – дочка, жена, работа, а ты ходил по библиотекам, читал всякую спорную литературу, часами на скамейке сидел, и даже в рот ни глоточка не брал. Вот мы думали, выдержка, три часа сидеть, смотреть на озеро и не захотеть горло просушить! А потом-то я понял, что тебе просто не хотелось. Я этого вообще не понимаю: ну не хочешь и не хочешь, но ведь надо!

- Вы за мной, значит, следили… - еще глуше сказал Селиванов, смотря в окно. И сразу кивнул. – А, ну да.

- Да не кисни, Селиванов. И так прокис совсем. – добродушно сказал Филлипов. Он хотел подбодрить его немного – все-таки дочка у него славная. – Уже приехали почти.

Они подъехали к огромному ангару, в котором был с фасада всего один небольшой вход и ни одного окна. Над входом светил одинокий фонарь, и как-то уныло освещал площадку перед ним. Когда они вышли из машины, от стены отделился человек и пошел им навстречу. Это был Артем.

- Филлипов со мной, Ярцев свободен. – сказал он и сухо кивнул Селиванову. Тот на кивок не ответил, что вызвало у Филлипова волну раздражения: что за человек, элементарной вежливости не соблюдает. Вместо этого Селиванов спросил:

- И что это за здание: тюрьма или… расстрельная?

Филлипов хрюкнул, сдерживая смех.

А Артем сдержанно ответил:

- Что вы, Николай. Это наш научный центр. Один из. Лаборатории. Пойдемте внутрь. Надо обсудить кое-что.

Внутри здание было перегорожено съемными стенками, и оставленный среди них коридор привел в одну небольшую чистую, светлую и уютную комнатку, где их уже ждал Пал Петрович, сидя за столом. На столе стояли три чашки горячего чая, конфеты, нарезанный лимон.

- Коля! – радушно сказал Пал Петрович. – Вот и снова встретились. Садись сюда, чай попьем.

Тот сел на сразу подставленный Филлиповым стул, и в руки ему дали чашку на блюдце. Ту же: синюю с золотой каемкой.

- Пей, Коля, пей. – сказал Пал Петрович. – Вопросы есть, я так понимаю. Задавай сейчас.

Николай отхлебнул чай.

- Я думал, расстреляете. А он сказал – научные лаборатории. – он кивком указал на Артема.

- Да ну что, ты дорогой! – Пал Петрович провел рукой по волосам. – Я не враг тебе. Мы – не враги. – Но приглашение на должность отменили.

- Отменил. Да я сразу понял, что ты не станешь работать. Не сможешь. Ты другой, Коль. Сколько я в тебя не вкладывал, ты другой. Ты весь в твоего отца. У тебя все эти твои представления на генетике сидят, про дух, про свободу выбора – да-да, прослушка в твоем доме стоит - их не вытравишь, и не купишь, это не пропьешь, и забыть тоже не выйдет. Это хорошо, это похвально. Я уважаю это в тебе, Коля. Но ты нам мешаешь. И пока не знал ничего – мешал, а теперь точно сорвешься. Понимаешь?

Николай кивнул.

- Оставить тебя как было, уже не получится. С нами ты не сработаешься. Так что же ты предлагаешь? Да ты пей, пей.

Тот допил чай и только в этот момент понял, что больше никто не пьет. Он вскочил и сразу почувствовал на плече руку Филлипова.

- Отравили?! – крикнул он, сбрасывая ее.

- Нет, успокойся. Доктор! Самойлов, иди сюда! Он готов. Давайте. Приступайте!

Филлипов крепко его держал за плечи, когда чьи-то руки взяли и убрали белую стенку комнаты, а за ней оказалось огромное пространство всего ангара, уставленное вертикальными белыми цистернами. От них тянуло холодом. В проем вошли трое в белых халатах и масках. Несмотря на его попытки освободиться, они зажали его, и вкололи ему что-то в вену. Впрочем, он не сильно вырывался, бежать было некуда, ангар был заполнен людьми, всюду стояли лабораторные столы.

- Что вы делаете? – хрипло спросил Николай, когда его внезапно ослабевшего укладывали на каталку. – Что вы сделаете со мной?

Пал Петрович подошел к нему ближе, внимательно вглядываясь в лицо:

- На такой случай, как твой, у нас тоже есть решение. Ты, Коля, ценный артефакт. Тобой нельзя просто так бросаться. И генетика у тебя отличная, и личностные качества. Это все пригодится нам там – на звездах. Обязательно пригодится. Поэтому ответ - криогеника. Заморозим тебя мы, Коль. До лучших времен. До твоих лучших времен.

На каталке они подвезли его к большой цистерне, установленной наподобие ванны, где уже суетились какие-то люди, подключая ее к чему-то, заполняя какой-то слабо-розовой жидкостью.

- Хорошо, что вы – герои, люди доверчивые. Если с вами спокойно, ни разу проблем не возникло. – сказал Пал Петрович, постукивая по приборам пальцем.

- Ни разу? А сколько, сколько…. Было?

- Вот туда посмотри. – он указал внутрь ангара, заставленного цистернами. – Ты будешь 328-мым. Твой отец числится 300-м, но я позаботился, и вас рядом поставят. Ты не против? – Он добродушно рассмеялся. – Такой же упертый баран был. Философ. Но нет. Я, конечно, уважаю. Уважаю. Мы с тобой, конечно, не свидимся больше. Тебя лет через пятьдесят разбудят на профилактику. Я тогда уж помру. А ты будешь в принудительной консервации, Коль. Сельдь под шубой…

- Маша. Марта… - из последних сил спросил Николай, проваливаясь в забытье.

- Позабочусь, позабочусь. Не волнуйся. И давай, всего тебе хорошего там во снах. Гиперреальность сам себе создавать будешь, по своим законам. С духом там, со свободой воли… - уплывая в забытьё, Николай слышал, как квохчет Пал Петрович. Видно что-то его забавляло. Постепенно это квохтанье стало боем бубна. Бубна, на котором играла гигантская обезьяна, и подтанцовывала себе в ритм. Ногу вправо, ногу влево. Ветер. Откуда-то подул ветер. Вот, это уже не обезьяна. Это девушка. В белом платье, которое красиво раздувает летний ветер перед грозой. Коля с отцом стоит на площади, ему всего лет 5, отец держит его за руку. И они оба смотрят, как танцует девушка с бубном.

Ладонь отца сухая, добрая, Коле кажется, что это уже было когда-то с ним. Вот такой вечер. Скоро начнется гроза, и они вымокнут, и отец на руках донесет его домой. А дома его вытрут махровым полотенцем, и мама накормит жареной картошкой. Они будут смеяться, и шутить, пока не пойдут спать. Это же тот день – день перед исчезновением отца. Коля посмотрел на отца снизу вверх. Он так похож на него самого. На его взрослого. Отец ответил ему взглядом. Тоже глаза синие. Тоже нос острый и лицо загорелое, щетинистое. Смотрит ласково. «Да, я знаю, пусть все будет так. Черт возьми!!! А я сделаю так, чтобы он не исчез. Это моя реальность», - подумал он, осматривая все вокруг. – «Это будет только моя реальность. Неважно, воображаемая она или нет. Я осознаю и мыслю, следовательно, я существую. Если существую я, существует и то, что я воспринимаю! Но здесь… здесь я главнее, потому, что могу управлять тем, что я воспринимаю!»

Неописуемая радость внезапно завладела Николаем. И он закричал:

- Я сделаю всех вас счастливыми, люди! Никуда вы не уйдете от счастья здесь! Слышите, никуда не уйдете!

Никто не слушал его. Люди продолжали смотреть на танец девушки с бубном, играла музыка, начал накрапывать дождь. Лишь белая одежда окружающих постепенно стала меняться на яркие цвета. Девушка не в белом платье, а в лиловом. Штаны мужчин – серые, черные, оранжевые, пестрые. В руках не алкоголь, а цветы. Женщины не бледные, а загорелые…

- Да! – закричал он. – Милые людишки, вы все у меня будете счастливыми.

Коля обернулся на отца, улыбаясь во весь рот, и увидел его обеспокоенное лицо.

- Что ты говоришь, Коля?- спросил он, дергая его за руку. – Что ты говоришь!?!!

В пляске цветовой трансформации мира, отец дергал Колю за руку, не замечая всего, и все спрашивал и спрашивал: «Что ты сказал, сына!? Господи, что ты сказал!?»

А Николай только стоял и улыбался.