Отрасли психологии, формы сотрудничества научной и житейском психологии 7 страница

Традиционно утверждалось, что психология - это наука о явлениях сознания. В качестве основных проблем выдвигалось, с одной стороны, расчленение сложных психических состояний (или процессов) на простые элементарные составляющие их, а с другой стороны, построение сложных состояний, когда даны элементарные составляющие. При этом мир физических объектов (стимулов, включая все, что может вызвать активность в рецепторе), которые составляют область естествознания, рассматривается только как средство для получения конечного результата. Этот конечный результат является продуктом духовных состояний, которые можно "рассматривать" или "наблюдать". Психологическим объектом наблюдения в случае эмоций, например, является само духовное состояние. Проблема эмоций, таким образом, сводится к определению числа и вида элементарных составляющих, их места, интенсивности, порядка, в котором они появляются, и т. п. Соответственно интроспекция есть par excellence метод, посредством которого можно манипулировать с духовными явлениями в целях их исследования. При таком подходе данные поведения (включая в обозначаемое этим термином все, что называют этим именем в сравнительной психологии) не представляют ценности per se. Они имеют значение только постольку, поскольку могут пролить свет на состояния сознания.

Такие данные должны по крайней мере по аналогии или косвенно принадлежать к области психологии. Действительно, иногда находятся психологи, которые проявляют скептическое отношение даже к этим ссылкам по аналогии. Часто такой скептицизм проявляется в вопросе, который возникает перед исследователем, изучающим поведение: "Какое отношение к психологии человека имеет изучение животных?" Моя задача - рассмотреть этот вопрос.

В своей собственной работе я интересовался этим вопросом и понял всю его важность, но я не мог обнаружить никакой определенной связи между ним и тем пониманием психологии, которое было у психолога, задающего этот вопрос. Я надеюсь, что такая исповедь прояснит ситуацию до такой степени, что у нас больше не будет необходимости идти в своей работе ложным путем. Мы должны признать, что те необыкновенно важные факты, которые были собраны по крупицам из разбросанных по разным источникам исследований ощущений животных, проведенных с помощью бихевиористского метода, внесли вклад только в общую теорию процессов органов чувств человека; но они оказались недостаточными для определения новых направлений экспериментальных исследований. Те многочисленные эксперименты, которые мы провели по научению, также очень мало внесли в психологию человека. По-видимому, совершенно ясно, что необходим некоторый компромисс: или психология должна изменить свою точку зрения таким образом, чтобы включить факты поведения независимо от того, имеют ли они отношение к проблемам сознания или нет; или изучение поведения должно стать совершенно отдельной и независимой наукой. Если психологи, изучающие человека, не отнесутся к нашим попыткам с пониманием и откажутся изменить свою позицию, бихевиористы будут вынуждены использовать человека в качестве своего испытуемого и применить при этом методы исследования, которые точно соответствуют новым методам, применяемым в работе с животными.

Любая другая гипотеза, кроме той, которая признает самостоятельную ценность данных поведения без отношения к сознанию, неизбежно приведет к абсурдной попытке конструировать содержание сознания животного, поведение которого мы изучаем. С этой точки зрения после того, как мы определим способности данного животного к научению, простоту и сложность этого научения, влияние прошлого навыка на данный ответ, диапазон стимулов, на которые оно обычно отвечает, диапазон стимулов, на которые оно должно отвечать в экспериментальных условиях, или, в общем, после того, как определены различные задачи и различные способы их решения, выявляется, что задача еще не решена, а результаты не имеют настоящей ценности до тех пор,

* Источник: Watson, J.B. (1913). Psychology as the behaviorist views it. Psychological Review, 20, 158 – 177 (перевод с англ. Корнеева Ю.Б.).

пока мы можем интерпретировать их, лишь пользуясь аналогиями с данными сознания. Мы чувствуем беспокойство и тревогу из-за нашего определения психологии: нам

хочется сказать что-то о вероятных психических процессах у животных. Мы говорим, что если у животного нет глаз, поток его сознания не может содержать яркости и ощущения цвета такими, какими они известны нам; если у животного нет вкусовых почек, мы говорим, что поток его сознания не может содержать ощущений сладкого, кислого, соленого и горького. Но, с другой стороны, поскольку животное все же отвечает на температурные, тактильные и органические стимулы, содержание его сознания должно быть, вероятно, составлено главным образом из этих ощущений; и чтобы защитить себя от упреков в антропоморфизме, мы прибавляем обычно: "если оно вообще имеет сознание".

Конечно, может быть показана ложность доктрины, требующей интерпретации всех данных поведения по аналогии с сознанием. Это позиция, заключающаяся в таком наблюдении за поведением, плодотворность которого ограничивается тем фактом, что полученные данные интерпретируются затем только в понятиях сознания (в действительности человеческого сознания).

Этот особый акцент на аналогии в психологии и заставил бихевиориста выйти на арену. Не имея возможности освободиться от уз сознания, он чувствует себя вынужденным найти в схеме поведения место, где может быть установлено появление сознания. Эта точка перемещалась с одного места на другое. Несколько лет тому назад было высказано предположение, что некоторые животные обладают "ассоциативной памятью", в то время как другие якобы не обладают ею. Мы встречаем эти поиски источников сознания, скрытые под множеством разнообразных масок. В некоторых из наших книг утверждается, что сознание возникает в момент, когда рефлекторные и инстинктивные виды активности оказываются не в состоянии сохранить организм. У совершенно приспособленного организма сознание отсутствует. С другой стороны, всякий раз, когда мы находим диффузную активность, которая в результате завершается образованием навыка, нам говорят, что необходимо допустить сознание. Должен признаться, что эти доводы обременяли и меня, когда я приступил к изучению поведения. Боюсь, что довольно большая часть из нас все еще смотрит на проблему поведения под углом зрения сознания. Более того, один исследователь поведения пытался сконструировать критерии психики, разработать систему объективных структурных и функциональных критериев, которые, будучи приложены к частным случаям, позволяют нам решить, являются ли такие-то процессы безусловно сознательными, только указывающими на сознание, или они являются чисто "физиологическими". Такие проблемы, как эта, не могут удовлетворить бихевиориста. Лучше оставаться в стороне от таких проблем и открыто признать, что изучение поведения животных не подтверждает наличия каких-то моментов "неуловимого" характера. Мы можем допустить присутствие или отсутствие сознания в каком-либо участке филогенетической шкалы, нисколько не затрагивая проблемы поведения, во всяком случае, не меняя метода экспериментального подхода к нему. С другой стороны, я не могу, например, предположить, что парамеция отвечает на свет; что крыса научается быстрее, если тренируется не один, а пять раз в день, или что кривая научения у ребенка имеет плато. Такие вопросы, которые касаются непосредственно поведения, должны быть решены с помощью прямого наблюдения в экспериментальных условиях.

Эта попытка объяснить процессы у животных по аналогии с человеческими сознательными процессами и vice versa: помещать сознание, каким оно известно у человека, в центральное положение по отношению ко всему поведению приводит к тому, что мы оказываемся в ситуации, подобной той, которая существовала в биологии во времена Дарвина. Обо всем учении Дарвина судили по тому значению, которое оно имеет для проблемы происхождения и развития человеческого рода. Предпринимались экспедиции с целью сбора материала, который позволил бы установить положение о том, что происхождение человека было совершенно естественным явлением, а не актом специального творения. Тщательно отыскивались изменения и данные о накоплении одних результатов отбора и уничтожении других. Для этих и других дарвиновских механизмов были найдены факторы достаточно сложные, чтобы объяснить происхождение и видовые различия человека. Весь богатый материал, собранный в это время, рассматривался главным образом с той точки зрения, насколько он способствовал развитию концепции эволюции человека. Странно, что эта ситуация оставалась преобладающей в биологии многие годы. С того момента, когда в зоологии были предприняты экспериментальные исследования эволюционного характера, ситуация немедленно изменилась. Человек перестал быть центром системы отсчета. Я сомневаюсь, пытается ли какой-нибудь биолог-экспериментатор сегодня, если только он не занимается непосредственно проблемой происхождения человека, интерпретировать свои данные в терминах человеческой эволюции или хотя бы ссылаться на нее в процессе своих рассуждений. Он собирает данные, изучая многие виды растений и животных, или пытается разработать законы наследственности по отношению к отдельному виду, с которым он проводил эксперименты. Конечно, он следит за прогрессом в области разработки проблем видовых различий у человека, но он рассматривает их как специальные проблемы, хотя и важные, но все же такие, которыми он никогда не будет заниматься. Нельзя также сказать, что вся его работа в целом направлена на проблемы эволюции человека или что она может быть интерпретирована в терминах эволюции человека. Он не должен игнорировать некоторые из своих фактов о наследственности, касающиеся, например, окраски меха у мыши, только потому, в самом деле, что они имеют мало отношения к вопросу о дифференциации человеческого рода на отдельные расы или к проблеме происхождения человеческого рода от некоторого более примитивного вида.

В психологии до сих пор мы находимся на той стадии развития, когда ощущаем необходимость разобраться в собранном материале. Мы как бы отметаем прочь без разбора все процессы, которые не имеют никакой ценности для психологии, когда говорим о них: "Это рефлекс", "Это чисто физиологический факт, который не имеет ничего общего с психологией". Нас (как психологов) не интересует получение данных о процессах приспособления, которые применяет животное как целое, мы не интересуемся нахождением того, как эти различные ответы ассоциируются и как они распадаются, чтобы разработать, таким образом, систематическую схему для предсказания ответа и контроля за ним в целом. Если только в наблюдаемых фактах не обнаруживалось характерных признаков сознания, мы не использовали их, и если наша аппаратура и методы не были предназначены для того, чтобы делать такие факты рельефными, к ним относились с некоторым пренебрежением. Я всегда вспоминаю замечание одного выдающегося психолога, сделанное им во время посещения лаборатории в Университете Джона Гопкинса, когда он знакомился с прибором, предназначенным для изучения реакции животных на монохроматический свет. Он сказал: "И они называют это психологией!"

Я не хочу чрезмерно критиковать психологию. Убежден, что за весь период пятидесятилетнего существования как экспериментальной науки ей не удалось занять свое место в науке в качестве бесспорной естественной дисциплины. Психология, как о ней по большей части думают, по своим методам есть что-то, понятное лишь посвященным. Если вам не удалось повторить мои данные, то это не вследствие некоторых дефектов в используемых приборах или и подаче стимула, но потому, что ваша интроспекция является недостаточно подготовленной. Нападкам подвергаются наблюдатели, а не экспериментальные установки и условия. В физике и в химии в таких случаях ищут причину в условиях эксперимента: аппараты были недостаточно чувствительными, использовались нечистые вещества и т. п. В этих науках более высокая техника позволяет вновь получить воспроизводимые результаты. Иначе в психологии. Если вы не можете наблюдать от 3 до 9 состояний ясности в вашем внимании, у вас плохая интроспекция. Если, с другой стороны, чувствование кажется вам достаточно ясным, опять ваша интроспекция является ошибочной. Вам кажется слишком много: чувствование никогда не бывает ясным.

Кажется, пришло время, когда психологи должны отбросить всякие ссылки на сознание, когда больше не нужно вводить себя в заблуждение, думая, что психическое состояние можно сделать объектом наблюдения. Мы так запутались в спекулятивных вопросах об элементах ума, о природе содержаний сознания (например, безобразного мышления, установок и положений сознания и т. п.), что я как ученый-экспериментатор чувствую, что есть что-то ложное в самих предпосылках и проблемах, которые из них вытекают. Нет полной уверенности в том, что мы все имеем в виду одно и то же, когда используем термины, распространенные теперь в психологии.

Возьмем, например, проблему ощущений. Ощущения определяются в терминах своих качеств. Один психолог устанавливает, что зрительные ощущения имеют следующие свойства: качество, протяженность, длительность и интенсивность. Другие добавляют к этому ясность, еще кто-то - упорядоченность. Я сомневаюсь, может ли хоть один психолог соотнести то, что он понимает под ощущением, с тем, что понимают под этим три других психолога, представляющие различные школы.

Вернемся к вопросу о числе отдельных ощущений. Существует много цветовых ощущений или только четыре: красное, зеленое, желтое и синее? К тому же желтый, хотя психологически и простой цвет, можно наблюдать в результате смешения красного и зеленого спектральных лучей на той же самой поверхности! Если, с другой стороны, мы скажем, что каждое значимое различие в спектре дает простое ощущение и что каждое значимое увеличение в данном цвете его белой части также дает простое ощущение, мы будем вынуждены признать, что число ощущений настолько велико, а условия для их получения так сложны, что понятие ощущения становится невозможным. Титченер, который в своей стране вел мужественную борьбу за психологию, основанную на интроспекции, чувствовал, что эти различия во мнениях о числе ощущений и их качествах, об отношениях между ними и по многим другим вопросам, которые, по-видимому, являются фундаментальными для такого анализа, совершенно естественны при настоящем неразвитом состоянии психологии. Допущение о том, что развивающаяся наука полна нерешенных вопросов, означает, что только тот, кто принял систему, существующую в настоящее время, кто не жалея сил боролся за нее, может смело верить, что когда-нибудь настанет большее, чем теперь, единообразие в ответах, которые мы имеем на все эти вопросы. Я же думаю, что и через двести лет, если только интроспективный метод к тому времени не будет окончательно отброшен, психологи все еще не будут иметь единого мнения, отвечая, например, на такие вопросы: имеют ли звуковые ощущения качество протяженности, приложимо ли качество интенсивности к цвету, имеются ли различия в "ткани" между образом и ощущением и др.? Такая же путаница существует и в отношении других психических процессов. Можно ли экспериментально исследовать образы? Существует ли глубокая связь между мыслительными процессами и образами? Выработают ли психологи единое мнение о том, что такое чувствование? Одни утверждают, что чувствование сводится к установке, другие находят, что они являются группами органических процессов ощущений, обладающих некоторой цельностью. Другая - и большая - группа ученых считает, что они являются новыми элементами, соотносимыми с ощущениями и занимающими положение, одинаковое с ощущениями.

Я веду спор не только с одной систематической и структурной психологией. Последние 15 лет мы наблюдали рост так называемой функциональной психологии. Этот вид психологии осуждает использование элементов в статическом смысле структуралистов. При этом делается ударение на биологической значимости процессов сознания вместо разведения состояний сознания на интроспективно-изолированные элементы. Я сделал все возможное, чтобы понять различие между функциональной психологией и структурной психологией, но не только не достиг ясности, а еще больше запутался. Термины - ощущение, восприятие, аффект, эмоция, воля - используются как функционалистами, так и структуралистами. Добавление к ним слова "процесс" (духовный акт как "целое" и подобные, часто встречающиеся термины) служит некоторым средством удалить труп "содержания" и вместо этого дать жизнь "функции". Несомненно, если эти понятия являются слабыми, ускользающими, когда они рассматриваются с точки зрения содержания, они становятся еще более обманчивыми, когда рассматриваются под углом зрения функции и особенно тогда, когда сама функция получается с помощью интроспективного метода. Довольно интересно, что ни один функциональный психолог не проводит тщательного различия между "восприятием" (и это справедливо и для других психологических терминов), как этот термин употребляется систематическими психологами, и "перцептивным процессом", как он используется в функциональной психологии. По-видимому, нелогично и едва ли приемлемо критиковать психологию, которую нам дает систематический психолог, а затем использовать его термины, не указывая тщательно на изменения в значениях, производимые при этом. Я был очень удивлен, когда недавно, открыв книгу Pillsbury, увидел, что психология определяется как "наука о поведении". В другом, еще более недавно появившемся издании утверждается, что психология есть "наука о ментальном поведении". Когда я увидел эти многообещающие утверждения, то подумал, что теперь, конечно, мы будем иметь книги, базирующиеся на другом направлении. Но уже через несколько страниц наука о поведении исчезает, и мы находим обычное обращение к ощущениям, восприятиям, образам и т. п. вместе с некоторыми смещениями ударения на дополнительные факты, которые служат для того, чтобы запечатлеть особенности личности автора.

Одной из трудностей на пути последовательной функциональной психологии является гипотеза параллелизма. Если функционализм пытается выразить свои формулировки в терминах, которые делают психические состояния действительно похожими на функции, выполняющие некоторую активную роль в приспособлении к миру, он почти неизбежно переходит на термины, которые соответствуют взаимодействию. Когда его за это упрекают, он отвечает, что это удобно и что это делается для того, чтобы избежать многоречивости и неуклюжести, свойственных радикальному параллелизму. На самом деле, я уверен, функционалист действительно думает в терминах взаимодействия и прибегает к параллелизму только тогда, когда требуется дать внешнее выражение своей точки зрения. Я чувствую, что бихевиоризм есть только последовательный и логический функционализм.

Только в нем можно избежать положения как Сциллы параллелизма, так и Харибды взаимодействия. Их освещенные веками пережитки философских спекуляций также мало должны тревожить исследователя поведения, как мало тревожат физика. Рассмотрение проблемы дух - тело не затрагивает ни тип выбираемой проблемы, ни формулировку решения этой проблемы. Я могу яснее сформулировать свою позицию, если скажу, что мне хотелось бы воспитать своих студентов в неведении такой гипотезы, как это характерно для студентов других областей науки.

Это приводит меня к положению, которое хотелось бы обстоятельно обсудить. Я верю, что мы можем "написать" психологию, определив ее как Pillsbury, и никогда не возвращаться к нашему определению, никогда не использовать термины "сознание", "психическое состояние", "ум", "объем", "устанавливаемое интроспективно", "образ" и т. п. Я верю, что в течение нескольких лет это можно сделать, не прибегая к абсурду терминологии Beer, Bethe, Von Uexiill, Nuel, представителей так называемой объективной школы. Это можно сделать в терминах стимула и ответа, в терминах образования навыка, интеграции навыков и т. п. Более того, я верю, что действительно стоит сделать эту попытку теперь.

Психология, которую я пытаюсь построить, возьмет в качестве отправной точки, во-первых, тот наблюдаемый факт, что организм как человека, так и живого приспосабливается к своему окружению посредством врожденного и приобретенного набора актов. Эти приспособления могут быть адекватными, или они могут быть настолько неадекватными, что с их помощью организм лишь едва поддерживает свое существование. Во-вторых, также очевидно, что некоторые стимулы вызывают реакции организма. В системе психологии полностью разработано, что если дан ответ, может быть предсказан стимул, и если дан стимул, может быть предсказан ответ. Такое утверждение является крайним обобщением, каким и должно быть обобщение такого рода.

Однако оно является едва ли более крайним и менее реальным, чем другие, которые ежедневно появляются в психологии. Вероятно, я мог бы проиллюстрировать свою точку зрения лучше, выбрав обычную проблему, с которой, пожалуй, встречается каждый в процессе работы. Некоторое время тому назад я был вынужден изучать некоторый вид животных. До тех пор пока я не приехал в Tortuga, я никогда не видел этих животных. Когда я прибыл туда, я увидел, что эти животные делают некоторые вещи: некоторые из актов, по-видимому, являются особенно соответствующими условиям их жизни, в то время как другие - нет. Я изучал, во-первых, ответные акты групп в целом и затем индивидуально у каждого животного. Чтобы более тщательно объяснить соотношение между приобретенным и унаследованным в этих процессах, я взял молодых животных и вырастил их. С помощью этого метода я оказался в состоянии изучить порядок появления наследственных приспособительных актов и их сложность, а позднее - начало образования навыка. Мои усилия определить стимулы, которые называют такие приспособительные акты, были достаточно грубыми, поэтому мои попытки управлять поведением и вызывать ответы произвольно не были достаточно успешными. Пища и вода, секс и другие групповые отношения, свет и температурные условия оставались вне контроля в процессе исследования. Я нашел возможность до некоторой степени управлять этими реакциями, используя для этого гнездо и яйца или молодое животное в качестве стимула. Нет необходимости в этой статье развивать дальше обсуждение того, как выполнялось такое исследование и как работа такого рода может быть дополнена тщательно контролируемыми лабораторными экспериментами.

Если бы мне поручили исследовать туземцев какого-либо австралийского племени, я пошел бы в решении задачи тем же путем. Конечно, эта проблема была бы более трудной: типы ответов, вызываемых физическими стимулами, были бы более варьирующими, а число действующих стимулов - большим. Мне следовало бы более тщательно определить социальные условия их жизни. Эти дикари больше бы испытывали влияние от ответов друг друга, чем в случаях с животными. Более того, их навыки были бы более сложными и, по-видимому, яснее проявилось бы влияние прошлых навыков на настоящие ответы. Наконец, если бы мне поручили разработать психологию образованного европейца, для этого мне потребовалось бы наблюдать за ним на протяжении всей его жизни от рождения до смерти, При разрешении каждой из перечисленных задач я следовал бы одной и той же генеральной линии. В основном всюду моя цель - увеличить точные знания о приспособлениях и о стимулах, вызывающих их. Мое последнее соображение касается вопроса общих и частных методов, с помощью которых можно управлять поведением. Моей целью является не "описание и объяснение состояний сознания" как таковых, не приобретение таких умений в умственной гимнастике, чтобы я мог непосредственно схватить состояние сознания и сказать: "Это состояние сознания как целое состоит из ощущения серого такого-то оттенка, такой-то протяженности, появившегося в связи с ощущением холодного некоторой интенсивности; другое – из давления некоторой интенсивности и протяженности" - и так до бесконечности. Если психолог последует плану, который я здесь предлагаю, то педагог, физик, юрист, бизнесмен смогут использовать наши данные в практических целях, как только мы будем способны экспериментально получить их. Те, у кого есть повод применить психологические принципы на практике, не будут иметь претензий, как это часто бывает в настоящее время. Спросите сегодня любого физика или юриста, занимает ли научная психология какое-либо место в его ежедневной практике, и вы услышите отрицательный ответ: лабораторная психология не вписывается в схему его деятельности. Я думаю, что эта картина исключительно справедлива. Одним из первых обстоятельств, обусловивших мою неудовлетворенность психологией, явилось ощущение того, что не находилось сферы для практического приложения принципов, разработанных в терминах психологии содержания.

Надежду на то, что бихевиористскую позицию можно отстоять, в меня вселяет тот факт, что области психологии, которые уже частично отошли от исходной - экспериментальная психология - и которые, следовательно, мало зависят от интроспекции, находятся сегодня в состоянии наибольшего расцвета. Экспериментальная психология рекламы, юридическая психология, тестология, психопатология достигли сейчас большего развития. Их иногда ошибочно называют "практической", или "прикладной", психологией. Никогда еще не было более неправильного употребления термина. В будущем могут возникнуть профессиональные бюро, которые действительно будут применять психологию. Сейчас эти области являются чисто научными, они направлены на поиски широких обобщений, которые приведут к управлению поведением человека. Например, мы экспериментально выясняем, что легче: заучивать ли серию строф сразу, в целом, или учить каждую строфу отдельно и затем переходить к следующей? Мы не пытаемся практически использовать полученные данные. Практическое использование этого принципа является результатом инициативы части учителей. В лекарственной психологии мы можем показать, какое влияние на поведение оказывают некоторые дозы кофеина. Мы можем прийти к выводу, что кофеин оказывает хорошее воздействие на скорость и точность в работе. Но это только общие принципы. Мы представляем право заинтересованным лицам решать, будут ли они использовать наши результаты или нет. То же и в юридической практике. Мы изучаем влияние новизны на достоверность рассказа свидетеля. Мы проверяем точность рассказа по отношению к движущимся объектам, находящимся в покое, в отношении цветов и т. п. От юридической системы страны зависит решать, будут ли когда-либо использованы эти факты в юридической практике или нет. Для "чистого" психолога сказать, что он не интересуется возникающими в этих областях науки вопросами, потому что они относятся непосредственно к области применения психологии, значит обнаружить, во-первых, что он не способен в таких проблемах увидеть научный аспект, а во-вторых, что он не интересуется психологией, которая касается самой человеческой жизни. Единственный ошибочный момент, обнаруживаемый мной в этих отраслях психологии, состоит в том, что большая часть материала в них излагается в терминах интроспекции, в то время как было бы гораздо точнее делать это в терминах объективных результатов. Нет необходимости прибегать к терминам сознания в любой из этих отраслей или пользоваться интроспективными данными в ходе эксперимента и при изложении его результатов. Особенно бросается в глаза бедность результатов в чисто объективном плане в экспериментальной педагогике. Работу в этой области с человеческим субъектом можно сравнить с работой над животными. Например, у Гопкинса Ульрих получил некоторые результаты относительно распределения попыток в процессе научения - в качестве испытуемых использовались крысы. Он занимался сравнением продуктивности в условиях, когда задание предъявлялось 1, 3 и 5 раз в день. Целесообразно ли обучать животное только одному заданию за 1 раз или сразу трем подряд? Мы испытываем потребность в подобных экспериментах и на человеке, а процессы его сознания, сопровождающие поведение в ходе эксперимента, заботят нас так же мало, как и у крыс. В настоящее время я больше занят попыткой показать необходимость сохранения единообразия в экспериментальной процедуре и в изложении результатов в работах как на человеке, так и на животных, чем развитием каких-либо идей, касающихся тех изменений, которые, несомненно, должны иметь место, когда мы имеем дело с психологией человека. Давайте рассмотрим в данный момент вопрос о континууме стимулов, на которые отвечает животное. Я буду говорить, во-первых, о работе в области изучения зрения у животных. Мы помещаем наше животное в ситуацию, где оно будет отвечать (или учиться отвечать) на один из двух монохроматических лучей света. Мы подкармливаем животное при его реакции на один (положительный) и наказываем - на другой (отрицательный) ответ. В короткое время животное научается идти на свет, реакция на который подкрепляется. В этом пункте возникает вопрос, который я мог бы сформулировать двумя способами: я могу выбрать психологический способ и сказать: "Видит ли животное два луча света, как это вижу я, т. е. как два различных цвета, или оно видит их как два серых, отличающихся между собой по светлоте, как видят полностью слепые к цветам?" Бихевиорист сформулирует вопрос следующим образом: "Реагирует ли животное на различия между двумя стимулами по интенсивности или на различия в длине волны?" Он никогда не думает об ответах животного в терминах собственных восприятий цветов и серого. Он хочет установить факт, является ли длина волны фактором, к которому приспосабливается животное [4]. Обстоит ли дело так, что длина волны оказывает на него воздействие и что различия в длине волны должны быть восприняты, чтобы служить основой для различающихся между собой ответов? Если длина волны не является фактором процесса приспособления, бихевиорист хочет знать, какое различие в интенсивности будет служить основанием для ответа, будет ли то же самое различие достаточным по отношению ко всему спектру. Более того, он желает изучить, может ли животное отвечать на длину волны, которая не оказывает воздействия на человеческий глаз. Он интересуется сравнением спектра крысы со спектром птенца столько же, сколько сравнением его со спектром человека. Точка зрения, когда проводят сравнение различных систем, является неизменной.