Подфаза постоянства либидного объекта
В той степени, в которой ребенок формирует объединенное в единое целое представление о матери, которое может функционировать для обеспечения комфорта и поддержки в отсутствие матери, позволяя ребенку быть менее зависимым и функционировать отдельно от матери, мы можем говорить о том, что ребенок достиг некоторой степени либидного постоянства объекта. Для достижения этой степени внутренней безопасности ребенок должен разрешить конфликты между своими желаниями и запретами со стороны матери и уметь терпеть амбивалентность. Тогда его любовные и сердитые чувства на ее счет надежно контролируются ее целостной репрезентацией (McDevitt, 1975). Теперь он может лучше смягчать и выносить разочарование и ярость, так как его фрустрирующие переживания нейтрализуются воспоминаниями о матери, приносящей удовлетворение, любовь и поддержку.
Если это представление можно удержать, даже когда ребенок сердит или фрустрирован, оно начинает приобретать новую функцию. То есть, позитивное качество образов, вызываемых психической репрезентаций матери, берет на себя функцию успокоения, и ребенок, идентифицирующийся с оказывающей поддержку матерью, лучше способен успокоить себя (Purer, 1967). Функционирование Эго прогрессирует, потому что ребенок, вместо того, чтобы подпадать под интенсивность своих аффектов, теперь обретает способность регулировать себя, вне зависимости от того, появится мать немедленно или нет. Это происходит потому, что часть интегрированного образа матери включает в себя ожидания относительно ее поведения – такие как ее регулирующие и успокаивающие отклики на его расстройство. При внутренней доступности такого представления, ребенок не столь зависим от физического присутствия матери и может стабилизировать свое функционирование (Pine, 1971). Малер обнаруживает начала такого свершения на третьем году жизни, но подчеркивает, что оно простирается за пределы этого возраста; оно никогда не быть полностью завершено.
Именно в этой области применима идея Кохута о я-объектах: мы на протяжении всей своей жизни доверяем другим людям, чтобы обеспечить себе покой и любовь и, таким образом, сохранить внутреннее ощущение благополучия. Мы не думаем, что Малер хотела выдвинуть предположение о том, что достижение либидного постоянства объекта означает, что человек может уютно жить в полной изоляции от других людей. Скорее, наши отношения с важными для нас людьми становятся более терпимыми и зрелыми. Действительно, Пайн (1974) отмечает, что люди на протяжении всей своей жизни претерпевают изменение в способности получать успокоение от внутреннего воспоминания или образа объекта, заменяющего потребность в контакте с реальным объектом ради успокоения и удовольствия. Пайн добавляет, однако, что данная репрезентация может отражать одновременно желание и реальность. Таким образом, внутренний объект может быть потенциально лучше, чем реальный объект, и поэтому может функционировать в качестве важного внутреннего регулятора сильных страстей и ярости, а также чувства собственного достоинства.
Эволюционная значимость постоянства либидного объекта заключается не только в том, что ребенок сможет интегрировать свои любящие и обожающие суждения о матери со злыми и враждебными суждениями о ней; она заключается также и в том, что ребенок вновь обретает уверенность в том, что их любящее взаимоотношение будет продолжаться, несмотря на краткие разлуки или временные вспышки гнева или негодования. Другими словами, ребенок может поддерживать константное взаимоотношение с матерью несмотря на превратности фрустрации и удовлетворения, которые возникают в ходе развития (Burger and Edgaimbe, 1972). Теперь ребенок переходит от почти исключительно сосредоточенного на самом себе, требовательного, цепляющегося поведения к способности участвовать в более зрелых, взаимоотношениях, которые определяет Эго и для которых характерны привязанность, доверием и некоторое (хотя и ограниченное познавательной незрелостью) уважение к интересам и чувствам других людей.
Развитие либидного постоянства объекта обычно сопровождается достижением некоторой степени постоянства собственного "я" – то есть, способностью поддерживать объединенную в единое целое репрезентацию собственного "я", охватывающую все аффективно окрашенные представления о собственном "я". Этот шаг усиливается и упрочивается посредством возрастания способностей Эго к контролю над импульсами и к саморефлексии, которые дают ребенку большую степень самоконтроля и удовольствия от него.
Этот шаг обычно также вызывает гордость и подкрепление со стороны матери, усиливая у ребенка ощущение, что его любят.
РАННЯЯ РОЛЬ ОТЦА
Хотя наша дискуссия до сих пор сосредоточивалась на взаимоотношениях ребенка и матери, мы не имели при этом в виду, что отец и другие члены семьи не играют важной роли. Различные исследователи описывают, каким образом отец содействует процессу я-объектной дифференциации в первый год жизни (Loewald, 1951; Mahler and Gosliner, 1955; Abelin, 1971, 1975). Педерсон и Робсон (1969) открыли, что младенец различает отца и мать, и различимая привязанность к отцу явно заметна, по крайней мере, к восьмимесячному возрасту. Бурлингем (1973) и Иогман (1982) заметили определенные отличия в том, как отцы и матери играют со своими младенцами, а также в том, как они держат на руках мальчиков и девочек. Отцы в целом склонны более активно играть со своими младенцами. Крамер и Актар (1988) подчеркивали позитивную выгоду, которую это имеет для начинающего ходить ребенка; в определенных пределах, стимулирующее воздействие физической удали дает начинающему ходить ребенку возможность большего осознавания частей тела и телесного "я". Херцог (1980, 1982) полагает, что другая важная роль отца заключается в том, что он помогает младенцу развить способность модулировать агрессию. Отсутствие или потеря отца во время первых восемнадцати месяцев жизни может содействовать поведенческим и аффективным расстройствам, которые не сразу можно распознать. Отец также играет важную роль, помогая начинающему ходить ребенку разрешать конфликты фазы практики. В качестве менее "заряженного" объекта, отец может стать посредником между начинающим ходить ребенком и матерью, обеспечивая дополнительную "дозаправку" в периоды разочарования, а также может служить в качестве дополнительного объекта для идентификации. Действительно, ранние признаки идентификации с отцовскими моделями поведения явно проявляются в возрасте около восемнадцати месяцев (Mahler и др., 1975). В ходе продолжения развития ребенок отождествляется как с матерью, так и с отцом.
Лишь сравнительно недавно были предприняты прямые, являющиеся результатом наблюдения, исследования отец-ребенок (например, Gunsberg, 1982), и было исследовано влияние отсутствия отца (например, Neubauer, 1960: Herzog and Sudia, 1973; Herzog, 1980; Wallenstein and Kelly, 1980; Burger, 1985; Wallenstein and Blakeslee, 1989). Пруэ (1984, 1985, 1987) сосредоточил свое внимание на целых семьях с воспитывающим отцом и работающей матерью; он обнаружил, что в стрессовых обстоятельствах дети склонны вначале обращаться к своим отцам, что указывает на то, что "главным объектом репрезентации" (Maler, 1961, стр. 334) в этих семьях был скорее отец, чем мать. Даже хотя основным присматривающим за ребенком лицом был мужчина, по всей видимости, у исследуемых детей не было каких-либо затруднений в родовой идентичности или в роли полов. Признаки эдиповой вовлеченности типично появлялись у этих детей во всех отношениях достаточно поздно; расстройства в развитии или психопатология были мягкими или отсутствовали. Ламб (1981, 1984) сообщил о социальных изменениях в образцах семьи и о тех многочисленных возможностях, которые они обеспечивают для сдвигов в традиционных контактах детей с родителями в процессе своего воспитания; мы только начинаем узнавать внутрипсихические последствия.