О том, как мои взгляды на жизнь круто изменились 2 страница

Еще более глубокое понимание сути работы пришло ко мне скорее через опыт, чем через наблюдение. Анчу, вождь деревни екуана, взял за правило при каждой возможности показывать мне способы достижения внутреннего равновесия. Однажды я выменяла у жены вождя свое стеклянное украшение на семь стеблей сахарного тростника. Позже я расскажу о ходе обмена и о вынесенном мной уроке, который вкратце можно сформулировать так: в торговле между людьми важнее не доходность сделки, а хорошие отношения и взаимное доверие. Итак, жена Анчу, срубив мне семь тростниковых стеблей на поле, пошла обратно к своей уединенной хижине. Анчу же, его слуге - индейцу племени санема, и мне нужно было вернуться в деревню, расположенную на третьем от нас холме. Стебли тростника лежали на земле, где их и оставила жена Анчу. Вождь приказал индейцу санема взять три стебля, сам взвалил еще три на свое плечо и оставил один на земле. Я ожидала, что мужчины понесут весь груз, и когда Анчу, указав на оставшийся стебель, сказал: «Амаадех» («Ты»), - я обиделась на этот приказ тащить поклажу по крутой тропе, в то время как на то было двое крепких и выносливых мужчин. Но я вспомнила, что рано или поздно всегда убеждалась в правоте Анчу.

Анчу хотел, чтобы я пошла первой, и я, взвалив тростник на плечо, начала карабкаться по склону. Всю дорогу за тростником меня угнетала неприятная мысль о длинном и тяжелом пути обратно. Теперь же мне еще любезно предложили тащить тяжелый стебель тростника. Первые несколько шагов были омрачены напряжением, которое я всегда испытывала в походах через джунгли, особенно вверх по склону и с занятыми руками.

Но постепенно весь груз беспокойства куда-то исчез. Анчу никак не давал мне понять, что я передвигаюсь не быстрее улитки, что если так будет продолжаться, то он начнет презирать меня, что он как-то оценивает мою физическую выносливость или что время, проведенное в пути со мной, менее занимательно, чем в деревне.

Путешествуя со своими белыми спутниками, я всегда торопилась, старалась не отстать от мужчин и защитить честь слабого пола. Я переживала и, конечно же, относилась к походам как к пренеприятным событиям, ибо они испытывали мою физическую выносливость и силу духа. В этот раз столь непривычное поведение Анчу и его слуги освободило меня от напряжения, и вот я просто шла по лесу со стеблем сахарного тростника на плече. Чувство конкуренции исчезло, и физическая нагрузка превратилась из телесного наказания в приносящую удовлетворение проверку силы моего тела; при этом я перестала терзаться, и с моего лица спала маска мученицы.

Затем к моей свободе добавилось новое приятное ощущение: я почувствовала, что не просто несу стебель тростника, но делю часть ноши, общей для нас троих. В школе и летних лагерях я слышала о «чувстве локтя» так часто, что это выражение превратилось в пустой звук. Все равно никто не мог быть спокоен за себя. Каждый чувствовал, что другие следят за его действиями и оценивают их. Такое простое дело, как выполнение работы вместе с товарищем, было заменено соперничеством, и ни о каком чувстве удовольствия от совместного приложения сил не могло быть и речи.

Я была удивлена скорости и легкости своей ходьбы. Обычно я обливалась потом, выбивалась из сил и шла намного медленнее. Теперь, пожалуй, я стала понимать, почему индейцы, несмотря на свою сравнительно небольшую физическую силу, выносливее наших откормленных силачей. Они пользовались своей силой только для выполнения работы, а не тратили ее на напряжение.

Я вспомнила, как во время первой экспедиции меня поразил один случай: индейцы таурипан, каждый из которых тащил на спине поклажу в тридцать пять килограммов, осторожно переходили «мост», что на самом деле был одним-единственным узким бревном, поваленным через речку. И вот посередине этого шаткого бревна один из индейцев придумал шутку, показавшуюся ему забавной. Он остановился, повернулся к идущему за ним товарищу, рассказал свою смешную историю, после чего они и все остальные, громко хохоча, продолжили переходить ручей. Тогда я не поняла, что они переносят трудности куда легче нас, и поэтому их веселость казалась странной и почти сумасшедшей. К тому же они любили делиться придуманной шуткой посреди ночи, когда все спали. Даже тот, кто громко храпел, мгновенно просыпался, смеялся от души и через несколько секунд уже спал вновь, храпя и посвистывая. Им не казалось, что бодрствовать среди ночи менее приятно, чем спать. Они просыпались мгновенно и полностью. Стоило им, спящим, услышать вдалеке шаги кабана, как все, словно по команде, одновременно открывали глаза. При этом я, бодрствуя и вслушиваясь в звуки леса, ничего не замечала. Как и большинство путешественников, я наблюдала их необычное поведение, ничего в нем не понимая и не утруждаясь тем, чтобы осмыслить их образ жизни.

Но во время второй экспедиции мне все больше нравилось подвергать сомнению «очевидные» истины типа: «Прогресс - это хорошо», «Человек должен жить по придуманным им законам», «Ребенок принадлежит своим родителям», «Отдых приятнее, чем работа».

Третью и четвертую экспедиции я организовала уже сама и на четыре, а затем на девять месяцев вернулась в те же места, и процесс забывания того, чему меня учили, продолжился. Ставить под сомнение все наши убеждения стало моей второй натурой, но, даже несмотря на это, прошло немало времени, прежде чем я начала разбирать обычно не подлежащие сомнению взгляды нашего общества на природу человека. Например, я усомнилась в таких постулатах, как «на смену счастью всегда придет несчастье», «необходимо познать несчастье, чтобы ценить радость» или «молодость - лучшая пора жизни».

После четвертого путешествия я вернулась в Нью-Йорк, переполненная впечатлениями. Моя система ценностей оказать настолько освобожденной от предрассудков, что, казалось, не осталось и следа. До сего момента мои наблюдения породили на фрагменты картинки-головоломки, которую я никак смогла собрать. Я давно привыкла разбирать по частям все, что подозрительно напоминало поведение, выражающее суть человеческой природы.

Только после того, как один редактор попросил меня написать что-нибудь в пояснение моего высказывания в газете «Нью-Йорк таймс» <Вот это высказывание: «...мне было бы стыдно признаться индейцам, что на моей родине женщины считают себя неспособными растить детей без инструкций, изложенных в книгах какими-то чужими людьми, да еще мужчинами».>, я перестала разбирать свою головоломку на все более мелкие кусочки, и медленно начала складывать картинку, в которой проступили закономерности, объяснявшие не только мои южноамериканские наблюдения, но и разобранный на части опыт моей жизни в цивилизованном обществе.

На этом этапе у меня еще не было стройной теории, но, беспристрастно наблюдая за окружающими, я впервые увидела, насколько исковерканы их личности, а также начала понимать некоторые причины этого. Через год я осознала, что человеческие ожидания и тенденции имеют эволюционные корни (о чем будет рассказано в следующей главе), и смогла объяснить, почему мои друзья-дикари намного благополучнее цивилизованных людей.

Прежде чем изложить свои мысли в книге, я решила, что лучше всего будет совершить пятое путешествие, из которого я недавно и вернулась. Мне хотелось снова взглянуть на екуана, на этот раз с позиций моего нового мировоззрения, и попытаться подкрепить мои ретроспективные заключения новыми фактами.

И вот пятое путешествие. На взлетно-посадочной полосе, которую мы расчистили во время второй и использовали для третьей и четвертой экспедиций, возвышались заброшенный домик миссионера и метеорологическая станция. Некоторые екуана обновили гардероб и обзавелись рубашками и штанами, но в целом индейцы не изменились, а соседнее племя санема, почти вымершее от эпидемии, по-прежнему твердо придерживалось старого образа жизни.

Оба племени с готовностью работали за привозные безделушки или выменивали их, но ни за что не поступались своими взглядами, традициями или образом жизни. Немногочисленные владельцы ружей и электрических фонариков периодически нуждались в порохе, дроби, капсюлях и батарейках, но ради обладания этими предметами они не соглашались на неинтересную для них работу и не работали, если им становилось скучно.

Я расспросила екуана о некоторых подробностях их жизни, которые были скрыты от посторонних глаз, - например, о том, видят ли дети, как их родители занимаются сексом. Я также узнала их представления о вселенной, мифологию, шаманские ритуалы и прочие детали культуры, которая столь полно отвечает потребностям человеческой природы.

Но самое главное, в пятой экспедиции я проверила, соответствует ли реальности моя интерпретация поведения индейцев. Ведь к своим выводам я пришла, основываясь на воспоминаниях. И в самом деле, в свете принципа непрерывности ранее необъяснимые действия индейцев обоих племен стали не только понятными, но и зачастую предсказуемыми.

И даже исключения, которые я искала, чтобы обнаружить изъяны в своих выводах, неизбежно подтверждали правило. Например, я увидела у екуана ребенка, что сосал палец, напрягался всем телом и истошно кричал, ну совсем как его цивилизованный сверстник. Но выяснилось, что вскоре после рождения миссионер возил его в больницу в Каракас, где ребенок пробыл восемь месяцев до тех пор, пока его не вылечили и не возвратили семье.

Один американский фонд пригласил доктора Роберта Коулза, детского психиатра и автора нескольких книг, оценить изложенные мной мысли. Он сказал мне, что его пригласили как «специалиста в этой области», но что «области, к сожалению, еще не существует» и ни он, ни кто-либо другой не может считаться в ней авторитетом. Поэтому вам придется составить собственное мнение о принципе преемственности и проверить, затронет ли он те полузабытые инстинкты и способности, которые кроются в каждом человеке и о которых я хочу вам напомнить.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПРИНЦИП ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

За два миллиона лет успешного развития обезьяна превратилась в человека. Просто удивительно, что, имея такую замечательную родословную, мы творим столько бед. Образ жизни охотников-собирателей был необычайно эффективен. Сохранив его, они, возможно, просуществовали бы еще много миллионов лет. А повседневная деятельность современного человека, с точки зрения экологов, настолько разрушительна, что он может не протянуть и века.

Всего лишь несколько тысяч лет назад человек изменил образ жизни, к которому его приспособила эволюция. За это время он не только успел загрязнить всю планету, но и перестал слушать чрезвычайно развитые инстинкты, которые руководили его поведением в течение миллионов лет. Большая часть инстинктивных знаний была разрушена совсем недавно. Современная наука дробит их на кусочки, препарирует с помощью хитрых теорий и «рассматривает под микроскопом», тогда как эти знания имеют смысл лишь в их неразрывной целостности. Мы все реже доверяем врожденному умению чувствовать, что для нас лучше всего, и, принимая решения, опираемся на интеллект, который никогда особенно не разбирался в наших истинных потребностях.

К примеру, не рассудок должен решать, как обращаться с ребенком. Еще задолго до того, как люди стали в чем-то походить на Homo sapiens, они инстинктивно и, что главное, безошибочно знали, как ухаживать за детьми. Но человек старательно искоренял древние знания, и в результате армия исследователей трудится не покладая рук, чтобы выяснить, как мы должны вести себя по отношению к детям, друг к другу и к самим себе. Ни для кого не секрет, что ученые до сих пор не изобрели рецепта счастья, но, полностью полагаясь на рациональное мышление, они упрямо игнорируют все, что не поддается логическому объяснению или эксперименту.

Мы, пленники интеллекта, забыли наше врожденное умение определять то, что нам надо, настолько, что уже не можем понять, где наши истинные потребности, а где - искаженные.

Но хочется верить, что для нас еще не все потеряно. Мы можем найти путь к утерянному счастью или по крайней мере понять, куда идти, и перестать плутать, следуя за разумом, который только сбивает нас с толку. Ум - это всего лишь советник по технической части, не более того. Когда он видит, что запутался в слишком тонких для него материях, ему следует ретироваться, а не продолжать лезть не в свое дело. У разума достаточно дел, которыми он может успешно заняться, не вмешиваясь в область, миллионы лет находившуюся в ведении куда более утонченных и сведущих отделов психики под названием «инстинкты». Если бы инстинкты были сознательными, мы бы мгновенно сошли с ума, хотя бы потому, что ум по своей природе не может одновременно решать несколько задач, в то время как в бессознательном происходит бесконечное количество наблюдений, расчетов, сравнений и действий - и без всяких ошибок.

«Ошибка» в данном случае весьма хитрое понятие. Ведь «правильность» предполагает, что все люди разделяют единое мнение о желаемых результатах их действий, но на самом деле у каждого свои идеи на этот счет. Поэтому под «правильным» мы будем понимать здесь то, что соответствует континууму - истинным, существовавшим в течение многих поколений, потребностям человека как представителя вида, и тем самым соответствует заложенным в каждом человеке ожиданиям и тенденциям развития. Имеется в виду, что, рождаясь, человек уже содержит в себе некоторые ожидания, свойственные представителям Homo sapiens, и готов к развитию в определенных направлениях, соответствующих именно этим ожиданиям. Эти направления развития мы в дальнейшем будем называть тенденциями. Ожидания проявляются в самом строении человеческого тела. Можно сказать, что легкие не только ожидают поступления кислорода, но и являются ожиданием кислорода. Глаза - это ожидание света определенной длины волны. Уши - это ожидание звуковых волн, исходящих от того, что с наибольшей вероятностью будет иметь отношение к человеку, включая голоса других людей; а голос - ожидание того, что уши других людей действуют так же, как и его собственные. Этот список можно продолжать до бесконечности: водонепроницаемые кожа и волосы - ожидание дождя; волосы в ноздрях - ожидание пыли; пигментация кожи - ожидание солнца; потоотделение - ожидание жары; свертываемость крови - ожидание повреждений кожного покрова; мужское - ожидание женского, и наоборот; рефлексы - ожидание потребности в быстрой реакции в чрезвычайных ситуациях.

Каким образом силы, формирующие человека, заранее знают, что ему понадобится? Через опыт. Цепь существований, подготавливающих человека к жизни на Земле, начинается с первого одноклеточного живого существа. Опыт последнего в отношении температуры, состава окружающей среды, наличия питания для поддержания жизни, погодных условий и встреч с другими объектами и представителями его же вида передавался потомкам. Передавался способом, еще не изученным наукой. На основе этой информации чрезвычайно медленно происходили изменения, которые по истечении бессчетных миллионов лет привели к разнообразию живых форм, способных выживать и воспроизводиться, по-своему приспосабливаясь к окружающей среде.

Жизнь утверждалась через возникновение все более разнообразных и сложных форм, хорошо приспособленных к самым разным условиям. Жизни в целом уже меньше грозило исчезновение от природных катаклизмов. Даже если исчезала целая форма жизни, оставшиеся продолжали развиваться, усложняться, принимать и порождать разнообразные формы, адаптироваться и становиться более устойчивыми. (Вполне возможно, примитивные формы жизни на нашей планете не раз полностью погибали от природных катастроф, прежде чем через миллионы лет одной из них удалось выжить и вовремя обрести достаточное количество разнообразных форм, чтобы избежать гибели.)

В то же время стабилизирующая сила действовала в каждой форме и в каждой ее части, закрепляя и перерабатывая данные опыта предков и совершенствуя способности потомков. Таким образом, строение каждого существа упитывает те события, с которыми это существо ожидает повстречаться. Это ожидание уже заложено и в человеке, и оно является результатом многократно повторявшегося опыта предков, полученного ими в схожих условиях жизни.

Условия выживания каждого вида определяются обстоятельствами, к которым ранее уже приспособились его предки. Если какой-либо вид сформировался и развился в климате, где температура редко превышала пятьдесят градусов и никогда не падала ниже семи, то представители этого вида комфортно жили в таких условиях; но в условиях слишком высоких или низких температур они могли бы благополучно существовать не дольше, чем их предки. Резервы организма стали бы постепенно истощаться, и если бы не наступило облегчение условий, то последовала бы смерть индивидуума или целого вида. Чтобы понять, что является правильным для данного вида, нужно определить его врожденные ожидания.

Что мы знаем о врожденных ожиданиях человека? Можно сказать, что ничего. Мы хорошо осведомлены о том, чего человек обычно хочет от жизни, или должен хотеть в соответствии с нашей системой ценностей. Но по иронии, ожидания, заложенные эволюционным развитием в человеке, этом венце творения, почти неизвестны. Рассудок узурпировал принятие решений о том, что для нас лучше всего, и настаивает на правоте своих домыслов, зачастую совершенно беспочвенных. Получается, что былое незыблемое ожидание человеком надлежащей окружающей среды и надлежащего с ним обращения теперь настолько искажено, что каждый считает себя везунчиком, если он относительно здоров и не живет на улице. Несмотря на то, что на вопрос «Как дела?» мы отвечаем обычно: «Хорошо», «Нормально» или даже «Прекрасно», мы и не представляем себе, что такое состояние счастья на самом деле.

Итак, чтобы понять, чем же все-таки являются врожденные ожидания человека, нет смысла изучать сравнительно новое направление развития - цивилизацию. Обращение к другим биологическим видам может в чем-то помочь, а может и совсем сбить с толку. Допустимо сравнивать человека с высшими млекопитающими в отношении наиболее древних, глубоких, основных потребностей, предшествовавших появлению человека в его современном виде, как, например, потребности в кислороде, возникшей сотни миллионов лет назад и присутствующей у многих животных. Но изучение человека, и сейчас живущего по законам «правильного» поведения, безусловно, может дать нам много больше. Правда, если бы мы стремились путем наблюдения за человеком распознать ожидания менее очевидные, чем кислород, то даже с помощью компьютера смогли бы составить список лишь ничтожно малой части того, что есть на самом деле, ибо более тонкие ожидания ускользали бы от нашего наблюдения. Поэтому остается полагаться на нашу врожденную способность выбирать то, что нам действительно нужно. И тогда неповоротливый рассудок, с помощью которого мы сейчас пытаемся это делать, сможет заняться выполнением задач, более для него подходящих.

Ожидания, с которыми мы приходим в этот мир, неразрывно связаны с заложенными в нас линиями развития (например, такими, как сосание, самосохранение, подражание). Как только мы получаем толчок в виде ожидаемого нами обращения или ожидаемых нами определенных обстоятельств, мы начинаем развиваться в заданном направлении, как нас к тому и подготовил опыт предков. Когда ожидаемое отсутствует, у человека начинает формироваться поведение, удовлетворяющее эти потребности, но искаженным, не присущим его естеству образом.

Континуум человека можно также определить как цепь последовательных событий, отвечающих заложенным в нем ожиданиям и тенденциям и происходящих в условиях, в которых эти ожидания и тенденции были сформированы ранее у его предков. К этим условиям относится и «правильное», то есть удовлетворяющее истинные потребности человека, отношение других людей.

Безусловно, у каждого человека есть свой индивидуальный континуум, то есть совокупность врожденных потребностей и соответствующих им тенденций (линий развития). Однако континуум человека является частью более общего континуума - например, континуума семьи, который, в свою очередь, является частью континуумов более высокого порядка - клана, общины и т.д. Континуум же человека как вида является частью континуума всей жизни. Всем им свойственны определенные ожидания и тенденции, проистекающие из неоднократного повторения опыта в прошлом. Даже континуум всего живого ожидает на основе своего опыта определенных условий в неорганической окружающей среде

Каждая жизненная форма развивается не случайно, но преследует свои интересы. Развитие идет в направлении большей устойчивости, то есть большего разнообразия, сложности, а значит, большей способности к адаптации.

Однако такое развитие - совсем не то, что мы понимаем под «прогрессом». Более того, для стабильности любой системы необходима сила, дополняющая тенденцию развития и препятствующая нежелательным изменениям в системе, а именно сила сопротивления.

Остается лишь гадать, что подорвало наше внутреннее сопротивление изменению несколько тысяч лет назад. Важно понять значимость различия между эволюцией и прогрессом (неэволюционным изменением). Они диаметрально противоположны, так как то, что эволюция кропотливо создает, внося разнообразие форм и все точнее адаптируя их к нашим требованиям, прогресс разрушает путем введения норм и обстоятельств, не удовлетворяющих истинные потребности людей. Все, что может сделать прогресс, это заменить «правильное» поведение менее подходящим. Он заменяет сложное простым и более приспособленное - менее приспособленным. В результате прогресс нарушает равновесие сложно взаимосвязанных факторов как внутри, так и вне системы.

Итак, эволюция приносит стабильность, а прогресс - уязвимость.

Это относится и к структуре общества. Внешние проявления высокоразвитых культур, дошедших до своего уровня развития эволюционным путем, могут быть бесконечно разнообразны, в то время как их основы сходны, а первоосновы идентичны. Такие культуры будут сопротивляться прогрессу, так как они эволюционировали в течение долгого времени, как любая устойчивая система в природе. Также получается, что чем меньше интеллект мешает инстинкту формировать нормы поведения, тем менее жесткой будет структура общества на поверхности (это касается деталей поведения, ритуалов и этикета) и более жесткой в основании (в отношении к себе и правам других; к здоровью и способам получения удовольствий, к балансу занятий разного рода и к сохранению вида и так далее). Одним словом, чем больше культура полагается на интеллект, тем больше запретов нужно наложить на членов общества для ее поддержания.

Ожидания человека касаются не только его физических потребностей, например в пище, воде, кислороде, тепле. У человека есть и ожидание соответствующей социальной среды (отношения со стороны окружающих, возможности применить свои силы именно в том виде деятельности, который подходит именно ему и т.п.). В раннем детстве ожидания более жесткие - ребенок ожидает конкретных, определенных вещей, с развитием ожидания смягчаются, для человека становятся приемлемыми более разнообразные варианты отношений, поведения окружающих. Тем не менее, все эти варианты не должны выходить за рамки континуума.

Кроме того, в человеке заложено ожидание найти в окружающей социальной среде язык как средство общения, соответственно ему присуща склонность развивать вербальные способности. Социальное поведение ребенка развивается под влиянием ожидаемых примеров, подаваемых ему обществом. Врожденные тенденции также заставляют его делать то, что, как ему кажется, другие люди от него ожидают; люди же действительно дают ему понять, чего они ждут в соответствии с принятой в конкретном обществе культурой. Обучение - это процесс удовлетворения ожиданий определенной информации, постоянно усложняющейся - так же, как и структура речи.

В жизнеспособной культуре определение того, что правильно, а что нет, может строиться только на соответствии истинным ожиданиям людей. При этом индивиды и племена могут быть бесконечно различны, но при этом оставаться в рамках континуума.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НАЧАЛО ЖИЗНИ

В чреве матери маленький человечек беспрепятственно повторяет путь, проделанный жизнью на нашей планете. Одноклеточное существо становится амфибией и затем, после бесконечного числа превращений, Homo sapiens. Опыт предков подготовил плод ко всему, что с ним может произойти. Материнское чрево его кормит, согревает и качает точно так же, как когда-то, десятки тысяч лет назад, кормило, согревало и качало зародышей охотников-собирателей. Неродившийся ребенок сегодня слышит почти то же, что и миллион лет назад, если только его мать не живет рядом с крупным аэропортом, не посещает оглушительно грохочущие дискотеки или не водит грузовик. Он слышит сердцебиение матери, урчание кишечника, сопение во сне, смех, пение, кашель и так далее, слышит ее голос и голоса других людей и животных. Все это совершенно не беспокоит дитя, так как в течение миллионов лет его предки слышали эти громкие и внезапные звуки и привыкли к ним. Так как в неродившемся человеке уже заложен опыт предков, он ожидает этих звуков, толчков и резких движений, которые составляют часть опыта, необходимого для нормального внутриутробного развития ребенка.

К моменту рождения ребенок уже готов оставить безопасное материнское чрево и продолжить жизнь в нашем гораздо более непредсказуемом и опасном мире. Природа позаботилась о том, чтобы травма рождения не была слишком сильной. Высокий уровень гамма-глобулина в крови защищает ребенка от инфекции и постепенно снижается по мере развития иммунной системы. Зрение обретает свою остроту только после того, как шок рождения остался далеко в прошлом. Еще до рождения у ребенка заработали рефлексы, система кровообращения, слух. Теперь же запускается программа, по которой ребенок будет развиваться в течение первых дней, недель и месяцев после рождения и которая поэтапно «включит» отделы головного мозга.

Непосредственно в момент рождения окружающая ребенка среда вдруг превращается из влажной в сухую; падает температура; раздаются неприглушенные звуки; новорожденный начинает дышать и самостоятельно снабжать себя кислородом, изменяет привычное положение вниз головой. Между тем младенец удивительно спокойно переносит эти и многие другие ощущения естественных родов.

Хотя ребенок никогда раньше не слышал своего голоса, первый крик его совсем не пугает, пусть даже он очень громкий и раздается внутри головы. Этот крик слышали его предки, они научили его отличать страшное от естественного и не бояться без причины. Вместе с голосом у предшественников человека появился ряд способностей, позволивших плавно включить голос в континуум вида. Под голос подстроились слух и рефлексы, а ожидания новорожденного включили в себя звук голоса как один из «сюрпризов» первых мгновений жизни.

Сразу после рождения младенец необычайно восприимчив. Он не способен рационально мыслить, сознательно запоминать, размышлять или рассуждать. Можно сказать, что он не столько сознателен, сколько чувствителен. Во сне он чувствует свое состояние и происходящее вокруг примерно так же, как взрослые, спящие в одной постели, ощущают присутствие или отсутствие друг друга. Наяву он еще тоньше воспринимает свое состояние, но, как бы это сказали о взрослом, подсознательно. В любом случае ребенок куда более раним, чем взрослый, ибо не может соотнести свои впечатления с прошлым опытом.

Младенец не ощущает течения времени. Когда он находится в матке, а после рождения - на руках у матери, отсутствие времени его совсем не волнует; он чувствует, что все в порядке. Если же ребенок не на руках у матери, то он страдает и, что самое страшное, не может облегчить свое страдание надеждой, ведь чувство надежды зависит от ощущения времени. Поэтому вначале, хотя малыш своим плачем подает сигнал о помощи, он не вкладывает в этот плач никакой надежды. По мере роста сознательности, уже через недели и месяцы у ребенка возникнет смутное чувство надежды, и плач будет связан с положительным или отрицательным результатом. Но едва ли зарождающееся чувство времени облегчает ребенку многочасовые ожидания. Из-за отсутствия прошлого опыта для ребенка, испытывающего потребность, время тянется бесконечно долго.

Обещание, данное пятилетнему ребенку в августе, подарить велосипед «на Новый год» будет для него равносильно категорическому отказу. К десяти годам, благодаря опыту, время ускорилось настолько, что одни вещи ребенок может ждать более-менее спокойно день, другие - неделю, а что-то совсем особенное - целый месяц; но год ожидания для него по-прежнему непостижим, особенно если ему чего-то хочется по-настоящему. Для ребенка существует только «сейчас», и лишь через много лет он сможет соотносить события с ощущением времени и своей системой ценностей. Большинство людей только в сорок - пятьдесят лет понимают, что такое день или месяц по сравнению с отпущенной им жизнью. И только некоторые гуру и мудрецы сознают отношение между мгновениями или веками и вечностью (то есть полностью сознают абсурдность выдуманного понятия времени).

Младенец, как и мудрец, живет в вечном сейчас. Если ребенка держат на руках, то он бесконечно счастлив, если нет, то он переживает состояние тоски, бесконечной пустоты и уныния.

Ожидания ребенка смешиваются с реальностью, на древние врожденные ожидания накладываются (но не изменяют и не вытесняют их) ожидания, основанные на его собственном опыте. Степень несоответствия приобретенных ожиданий врожденным определяет, насколько человек отклонится от заложенного в нем потенциала быть счастливым.

Эти два вида ожиданий совсем не схожи. Врожденные ожидания безусловны до тех пор, пока их исправно удовлетворяют, в то время как приобретенные ожидания, которые не соответствуют врожденным, имеют неприятный привкус разочарования и проявляются как сомнение, подозрение, страх того, что будущие события принесут новые беды. Самое ужасное проявление этого несоответствия - необратимое смирение с условиями жизни, не подходящими человеческой природе.