Индивидуация и отношения с окружающими

Я убежден, что в любых отношениях (причем не только близ­ких) неизбежно действуют четыре закона.

В отношениях с другим человеком нельзя достичь более высо­кого уровня, чем тот, что достигнут человеком по отношению к самому себе. Отношения всегда формируются на внутреннем уровне, которого достигло психологическое развитие каждого из партнеров. Поэтому отношения часто вызывают душевную боль и скрытый конфликт, едва какая-то сторона переходит уровень, при котором формировались эти отношения, или же при попытке сво­его развития наталкивается на препятствие.

То, что мы о себе не знаем или не хотим в себе видеть, - на­пример, мифологемы (комплексы), которые движут нами и на­правляют нас, - проецируется на окружающих. Богатая событи­ями скрытая история, сохранившаяся у нас с детства, обычно проецируется на межличностные отношения. Люди неизбежно испытывают страдания при увеличивающемся расхождении между бессознательными ожиданиями от своего партнера и ре­альностью; при этом каждый испытывает грусть, смятение и раз­дражение.

¹⁶⁷ «The Psychology of the Transference», The Practice of Psychitherapy, CW 16, par. 454.

Глава 6

Во все отношения волей-неволей вторгается власть. Сама по себе власть нейтральна: по существу, она представляет собой об­мен энергией между двумя сторонами. Но при отсутствии осоз­нания стремление к власти начинает зависеть от действия комп­лексов, и тогда власть заменяет любовь. Конфликт, связанный с борьбой за власть, - это симптом бессознательной динамики от­ношений.

Индивидуация - это не потворство своим желаниям; по су­ществу, она приводит к увеличению характерных черт Самости, которые мы проявляем в отношениях с другими. Испытывая лю­бовь к другому человеку, мы снимаем с него тяжкое бремя, свя­занное с нашим исцелением и обретением смысла жизни. Мы в той же мере освобождаем другого человека, в которой освобож­даем и себя. Именно это имел в виду Иисус, когда просил нас возлюбить ближнего, как самого себя. Нельзя любить своего со­седа, не сумев сначала полюбить себя. Таким образом, парадокс индивидуального мифа заключается в том, что мы часто припи­сываем его другому человеку, но делаем это совершенно бессоз­нательно. Однако наши отношения с этим человеком ухудшают­ся и в конечном счете прекращаются. Только максимальное по­знание собственного мифа может повысить качество отношений с другим человеком.

Отношения всегда включают историю происходящих с нами событий. К тому же наша история - это вымысел, то есть она представляет собой не то, что с нами случилось, а то, как мы это воссоздали. Вымысел нельзя назвать абсолютной ложью; он не более лжив, чем миф (facere в переводе с латыни означает «де­лать»). Наша индивидуальная мифология, история наших собы­тий создается искусственно; она представляет собой повествова­ние, эмоционально заряженное энергетическими кластерами, ко­торое затем проявляется в сновидениях и в повседневной жизни. Наша история - это вовсе не объективная реальность, какой бы она ни была; это наша мифология во всем своем разнообразии, во всех вариантах, каждый из которых является истинным. Каж­дый из нас одновременно становится изгоем общества, плохим другом, героическим странником, сыном своего времени и даже больше - выходит за границы своего времени. А в более широ­ком масштабе мы становимся субъектами, целью и исполнителя­ми архетипической драмы. Нам никогда не удастся узнать, кто мы такие, лучше, чем Ньютон смог объять океан истины, бушу-

Мистические струны памяти

ющий рядом с ним и внутри него. Поэтому мы просто не можем прекратить свои попытки войти в контакт со своим мифом на более глубоком уровне.

Мы проживаем эти мифические образы независимо от того, знаем мы их или нет, желаем того или нет, страдаем при этом или нет. Таким образом, нам приходится искать более осознанную мифографию, чтобы не оставаться покорными железной воле судьбы, которая движет всем по своему усмотрению. Роберт Ка-лассо так говорит о стоящей перед нами дилемме:

«Мифограф живет в состоянии вечной хронологической пута­ницы, которую, по его мнению, он может разрешить. И если на одном краю стола он тщательно подбирает все поколения и ди­настии, как какой-то старый дворецкий, знающий историю се­мьи лучше, чем сами члены этой семьи, то можно быть уверен­ным в том, что болото на другом краю стола становится все более топким, а нить - все более натянутой. Ни одному мифо-графу никогда не пришло в голову выложить весь свой мате­риал в единую последовательность, хотя, казалось бы, так его можно привести в порядок. В данном случае мифографы оста­вались бы верны мифу... ибо у мифа нет никакой системы»¹⁶⁸.

Мифограф знает то, что знает терапевт, а именно: что нет единой истины, что все варианты, даже противоречащие друг дру­гу, в чем-то истинны. Такое освобождение от полной определен­ности и однозначности резко отличается от фундаментализма, последовательно настаивающего на том, что моя истина, связан­ная с моим Эго и побуждаемая комплексом, более подлинна, чем твоя. Уильям Джеймс в своем историческом труде «Разновидно­сти религиозного переживания» не слишком беспокоился о мно­гочисленности мировых религий. Он не считал, что они противо­речат друг другу, а видел в них вариации мифа (как это и было на самом деле) и объяснял их наличие разнообразием человеческого темперамента. Юнгианский взгляд на психику предполагает ее полицентризм и то, что потребность в автономии души возникает именно вследствие невротичности Эго. Подлинный диалог, спо­собствующий индивидуации, происходит между Эго, основным комплексом сознания и всеми остальными комплексами, которые питаются энергией души.

¹⁶⁸ The Marriage of Cadmus and Harmony, p. 281.

Глава 6

При этом Эго и его тревожные порождения, которые по сути своей являются фундаменталистскими и испытывают потребность в безопасности, сталкиваясь со столь сложной истиной, приходят в ужас от столь непостижимого противоречия. Если мы не можем получить помощь от философии, то замечаем, что метафизика уже давно мертва, а структурализм, постструктурализм и деконструк-тивизм, которые когда-то были в моде, давно ушли в прошлое, по­дорвав веру в возможность существования истины или архимедо­вой точки опоры, с помощью которой можно перевернуть землю. Мы знаем, что изначальная неосмотрительность Эго, которая вне­сла свой вклад в невроз, - это самообман Эго; оно за что-то отве­чает, даже если его власть подорвана отщепленным психическим содержанием. А причуда психоза состоит именно в том, чтобы ос­тавить Эго без защиты и полностью подчинить его богам тьмы. Парадоксально, но причина того, что мы, например, обращаем внимание на сны, заключается в разрушении ложного восприятия реальности жизни, ограниченной сознанием, и в расширении ее видения, во взгляде на мир как на искусственное образование, со­зданное Самостью.

Все, что нам остается в юнгианском, посткантианском мире, - это максимально осознанно употреблять сформулирован­ные сознанием понятия. Разумеется, нам нужно более осознанно интерпретировать свой миф, но при этом все же следует знать, что каждая его версия содержит свою истину, а мы искусно использу­ем уловки, рассуждая об Эго, Самости и даже употребляя место­имение «я», выражающее эти мысли. О сознательном применении этой неизбежной уловки, этого искусственного метафизического трюка поэт Уоллис Стивене говорит в своем стихотворении «Ста­рая христианка высокой пробы». Поэт вступает с ней в диалог и приходит к выводу, что он, поэт, и она, теолог, действительно де­лают одно и то же - фантазируют. Однако поэт остается свобод­ным в сознательной игре своими фантазиями, а она ограничена рамками идолопоклоннического буквализма. В конечном счете он приходит к такому выводу: «Это заставит вдову содрогнуться. Но все, что искусственно, / Изменчиво по сути своей. Изменится сра­зу, когда содрогнется вдова»¹⁶⁹.

¹⁶⁹ «A High-Toned Old Christian Woman», lines 21-22, in Elliman and O'Clair, Modern Poems, p. 90.

Мистические струны памяти

Если мы представим структуру своего мифа во всех его вари­антах, нам придется часто «передергивать»*, играя с разными ли­чинами, которые будет принимать Самость. Иначе мы придем к догматическому идолопоклонству и психозу фундаментализма.

Зато теперь мы основательно завязли в трясине, или, как пи­сал Йейтс, «Мы попались, / и одним поворотом ключа мы оказа­лись в прострации» ¹⁷°. Юнг как-то сказал, что самое страшное в бессознательном то, что оно бессознательно. Структуралисты представили бы его так: каждый образ содержит свою противопо­ложность, и хотя разум требует какого-то решения, истинными оказываются все варианты. Что касается деконструктивистов, ко­торые практически ни в чем не видят смысла (то есть «там, где его нет»), то для них все является контекстом**. Поэтому получается, что мы снова загнаны в угол. Если правда то, что наши отношения с окружающими никогда не удастся осознать лучше, чем наше от­ношение к своему «Я», и что мы уже не стремимся к полному са­мопознанию, то в конечном счете все отношения неизбежно утра­тят свою силу.

К сожалению, большинство отношений действительно теря­ют свою силу. Причем некоторые из них - на очень глубоком уров­не, будь то отношения между родителями и детьми, между группа­ми людей, между сверстниками или интрапсихические отношения. Но не стоит отчаиваться, еще не все потеряно! Одна-две крупицы честности позволят нам прийти к тому, что мы - злейшие враги самим себе. Например, наш подход в консультировании семейных пар заключается в том, чтобы спросить каждую сторону: с какими травмирующими событиями и психологическими закономерностя­ми своей индивидуальной истории, которые периодически ухуд­шают отношения между партнерами, она идентифицируется. Идентифицируясь с внутренними образами, которые мешают раз­виваться внешним отношениям, человек совершает героический поступок, проясняя и облегчая свои отношения с окружающими.

* Под «передергиванием» имеется в виду следующее: чтобы избежать букваль­ного понимания, нам приходится использовать язык метафоры, который не дает возможности понимать буквально. - Прим. автора.

¹⁷⁰ «The Stare's Nest by my Window», lines 6-7, in The Collected Poems of W.B. Yeats, p. 202.

** В основе деконструктивизма, философии Жака Деррида, лежит концепция об отсутствии какой-либо постоянной основы для порядка, оценки, анализа. То есть в тексте нет ни глаголов, ни существительных. Иначе говоря, деконструктивизм предполагает полную релятивизацию суждений. - Прим. автора.

Глава 6

Если бы мы могли построить диаграмму своей психики в каждый момент времени, она приблизительно походила бы на изображение экрана контроля полетов в аэропорте О'Хара в час пик. Она включала бы в себя сложную совокупность согласования прилетов, вылетов и работы всех вспомогательных служб. На­сколько же трудным и почти невозможным является самопозна­ние; насколько сложными и практически невозможными оказыва­ются отношения между людьми! Нами правит пессимизм, психо­логическая уверенность совершенно теряется.

Однако при всей горечи реализма, пессимизма и даже циниз­ма нас время от времени все же осеняет тайная вера, что мы инту­итивно чувствуем глубинную внутреннюю истину, к которой были близки в детстве, но сегодня ощущаем ее чисто случайно. Эта истина, которую мы впитали в плоть и кровь, проявляется в хорошо известных нам чувствах. В нее можно верить, но хватит ли у нас мужества следовать истине и жить в соответствии с ней?

Блуждая в метафизических и эпистемологических дебрях со­временной философии и психологии, мы по-прежнему должны выносить ценностные суждения. Нам по-прежнему приходится принимать решения без метафизической точки зрения, не имея надежной границы, разделяющей здоровье и сумасшествие.

Оценку этому грешному миру дала известная актриса Санд­ра Бернгард, исполнительница ролей в мыльных операх, когда пи­сала: «Любовь - это единственная потрясающая вещь, оставшая­ся на этой земле»¹⁷¹. Подчиняясь сумасшествию частной жизни и коллективной политики, она все-таки отмечала:

«В самую тишайшую ночь, когда шепот нежности и доверия проникает в ваши чувства, весь контроль, вся власть и весь гнев уходят прочь и мы становимся свидетелями единствен­ного истинного вселенского мгновения - любви»¹⁷².

Ее заклинание не сентиментально; в нем не говорится об из­бегании жизни. Любовь - это нечто чудом сохранившееся в огне внутренней и внешней гражданской войны. На пустынных про­сторах души истерзанное и израненное сердце снова и снова от­кликается на призыв жизни. У каждого из нас есть вопросы, ко­торые можно задавать и искать ответы только в конфиденциаль-

¹⁷¹ Love, Love and Love, p. 7.

¹⁷² Там же, р. 8.

Мистические струны памяти

ной обстановке. Каждый вопрос призван «взбудоражить» нако­пившийся осадок. (Этимология слова анализ связана не с тем, что­бы разделять и расчленять, а с тем, чтобы привести в движение и освободить.) Каждый вопрос способствует извлечению на повер­хность фрагментов индивидуального мифа, внутренних ценнос­тей, придающих форму повседневной человеческой жизни.

В чем заключается ваше жизненное кредо или «призвание» (если иметь в виду нечто противоположное источнику экономи­ческого благосостояния)? Когда окончилось ваше детство? Когда вы покинули свой дом? А вообще-то вы его уже покинули? В чем проявляются ваши зависимости? Каким образом вы постоянно причиняете себе боль, подрываете свою основу? Где вы споткну­лись в своем индивидуальном странствии? Как вы сейчас относи­тесь к матери, к отцу? Какие страхи преграждают вам путь? Что вас преследует из непрожитой жизни? Что незримо поддержива­ет вашу повседневную жизнь?

Ответы на эти вопросы неминуемы, неотвратимы и обяза­тельны, если человек живет ответственной и осознанной жизнью. Если сознательно не задавать такие вопросы, грусть повседневной жизни станет слишком тяжелым бременем. Этот сатурнианский груз порождает душевный разлад. Или нам так кажется интуитив­но. Мы ощущаем себя загнанными в угол: нам приходится вести более осознанную жизнь, чтобы не подчинять ее той сложной травме, которую нам уже нанесла судьба, и вместе с тем мы хоро­шо осознаем, что нет той «земли», на которую нам нужно водру­зить флаг Эго. У Души нет богатой Вест-Индии, чтобы провоз­гласить на ней власть Старого Света.

Вернемся к великому освободителю - Аврааму Линкольну. Если когда-нибудь в этом реальном мире и жил человек широ­кой души, с благородными идеями, обладавший чувством юмо­ра и печали, строгавший колья для ограды, хоронивший своих детей и посылавший людей на смерть, - это был Линкольн. Он должен был ощущать тяжесть в душе, как ее ощущаем мы, и жить в мире, ежедневно выполняя свои обязанности, как это де­лаем мы. Что тогда говорить об ангелах - «самых прекрасных ангелах, живущих в нашей душе», которые могли бы соединить раздвоенную душу и разделенную землю? Но все мы знаем, что на его зов никто не откликнулся. Вскоре нация, разделенная на Север и Юг, пела песни, сидя у костров военных лагерей. «Сегод­ня много разбитых сердец / в лагерных палатках на земле обето-

Глава 6

ванной»¹⁷³. Однако этот зов звучит из самых глубин и может по­родить идею, спасительную для всех нас.

В простом предложении, которым Линкольн закончил Пер­вое инаугурационное послание, содержалась критика, требующая тщательного исследования. Вспомним, что средневековые филосо­фы много работали над natura naturata и natura naturans - приро­дой явленной и природой являющейся. Это самая сердцевина пере­хода к вере в то, что природа существует как данность и проявля­ется через нас независимо от того, в какой мере мы это осознаем. У природы много целей, она выражает свою волю через аффектив­ные взрывы, соматические симптомы и образы, которыми напол­нены наши сны. Однако следует обратить внимание на скромное слово наши, ибо здесь речь идет об ощущении и воплощении именно нашей сущности. Разумеется, нам хватит мужества, чтобы прожить свою индивидуацию, если мы вспомним, что никогда прежде сознание не имело такой возможности, как сейчас, и нико­му из нас больше никогда не представится такой случай. Поэтому призыв стать самим собой воздает должное и природе в целом, и последующим поколениям, становление которых зависит от нас.

Замечание об ангелах кажется довольно странным, даже как-то связанным с предрассудками. Но вспомним, что слово «ангел» происходит от греческого angelos - вестник. Мы перегружены из­вестиями, и посланников хватает с избытком. Но нам нужны именно такие послания, чтобы предусмотреть крутые виражи в своем странствии. В 1939 году, читая лекцию на тему «Символи­ческая жизнь», Юнг заметил: мы забыли о том, что знали наши предки - что тишина не молчит, что темнота светится для тех, кто этого ждет. Внимая молчанию и ожидая в темноте, мы видим по­разительное сияние и ощущаем чье-то присутствие, которое озна­чает, что мы никогда не остаемся совершенно одни. Белый Олень, шаман племени сиу, писал:

«Мы, сиу, верим, что внутри нас есть тот, кто нами управляет, словно в нас живет второй, внутренний человек. Мы называ­ем его nagi> а другие люди могли бы назвать его душой, духом или сущностью. Его нельзя ни увидеть, ни почувствовать, ни попробовать на вкус. Но когда я был на горе - и только в тот

173 з_Ту песню пела мне моя бабушка; некоторые ее предки сидели вокруг таких костров. Песня называется «Tenting Tonight».

Мистические струны памяти

раз - я знал, что он живет внутри меня. Тогда я ощутил вне­запный прилив сил, похожий на потоп. Я не могу его описать, но он наполнил меня целиком. И тогда я точно узнал, что дол­жен стать wicasa wakan, то есть шаманом племени»¹⁷⁴.

В таком случае глубоко постичь прекрасных ангелов нашей души - значит обрести то, что знают и во что верят такие люди, как Белый Олень, и, кроме того, работать над исцелением внут­реннего «гражданского» расщепления.

Наше видение очень смутно; мы чувствуем себя так, будто загнаны в угол, из которого невозможно выйти, поэтому принима­ем только статические решения. В последние два столетия фило­софское и психологическое мышление привело нас к мысли о том, что возможно абсолютное и даже объективное знание. Таким об­разом, мы вновь и вновь сталкиваемся с трагическим испытанием Авраама. Внутренний голос приказывает нам убить своего ребен­ка, который может оказаться единственным существом, о ком мы заботились. Но что это - голос Бога или голос комплекса, сума­сшедшей отщепленной части, получившей над нами власть? Как мы вообще можем это узнать? В таких условиях нам приходится жить реальной ответственной жизнью, надеемся, как достойные люди. Но как нам найти мифические координаты, позволяющие узнать, где мы находимся, если в душе нет метафизического Грин­вича? Как нам выяснить широту и долготу? Великий «мореплава­тель» Ньютон в качестве секстана и астролябии мог использовать причинно-следственные связи и наблюдение. Сегодня мы не ис­пытываем доверия к этим приборам. Поэтому мы чувствуем, что дрейфуем в страхе и неизвестности.

Возможно, у нас осталась единственная уловка - смотреть на мир через индуистскую метафору, то есть как «на игру Бога». Если всем нам приходится участвовать в игре, совершенно не зная ни ее сущности, ни правил, если выигрыш и проигрыш - всего лишь иллюзии, то можно утверждать, что цель игры заключается в самой игре. Если наше невротичное Эго может выдержать не­определенность, напряжение противоположностей, тогда нас мо­жет радовать таинственность наших предшественников. Вот что думает Хелен Люк о нашем неосознаваемом желании приблизить конец своих страданий:

¹⁷⁴ Lame Deer: Seeker of Visions, p. 6.

Глава 6

«Вам не следовало бороться с неврозом, чтобы от него изба­виться. Вероятно, единственное, что вам нужно, - узнать, в чем, собственно, дело. Значит, это дар Божий»¹⁷⁵.

Приблизительно то же самое советовал Гурджиев:

«Помните, вы пришли в этот мир, уже осознав необходимость бороться с собой и только с собой. А значит, благодарите лю­бого, кто предоставит вам такую возможность»¹⁷⁶.

Вынужденные жить, не обладая абсолютным знанием, под бременем прошлого, которое мешает нам и сводит на нет наши истинные намерения, не ощущая поддержки от великих мифичес­ких структур древности, мы призваны отказаться от потребности Эго в определенности и ощущать и даже наслаждаться неодно­значностью своего состояния. По крайней мере, это интересно. И поэтому, вместо того чтобы говорить: «Я - это такая структура, такая идеология, такая эго-идентичность», - можно сказать: «Я -это мое странствие» или «Я - это мой диалог с ангелами, вестни­ками таинства». Больше всего это таинство открывается в момент величайшей опасности или боли. Там, где мы хотим узнать боль­ше всего, - мы больше всего уязвимы. Пойти на риск, осознавая свою уязвимость, охватить неоднозначное - значит быть свобод­ным и открытым таинству, которое одухотворяло мифы наших предков.

И даже в наше время сохраняют свою силу призывы Лин­кольна: внимать мистическим струнам памяти и верить самым прекрасным ангелам своей души. Таков наш миф.

¹⁷⁵ Woman: Earth and Spirit, p. 41.

¹⁷⁶ Meetings with Remarkable Men, p. 293.

Послесловие