Памяти учителя и. а. бодуэна де куртене 3 страница

признаков в корпусе.

Важным достижением является выявление Дж. Гринбергом 45 импликативных универсалий на грамматическом уровне. Даже в том случае, если в результате будущих исследований число безусловных универсалий несколько уменьшится, а число почти универсалий возрастет, эти данные останутся ценнейшей и важнейшей предпосылкой для построения новой типологии языков и систематического описания общих закономерностей грамматической стратификации. Скептические упоминания о многочисленных неизученных языках едва ли могут поколебать эти выводы. Во-первых, число исследованных или доступных для исследования языков огромно, во-вторых, даже если коли­чество почти универсалий будет возрастать в соответствии с уменьшением числа безусловных (абсолютных) универсалий, конечный итог не сможет поколебать исключительно интересных основ исследования. Статистическое единообразие с вероятностью несколько меньшей, чем единица, не менее важно, чем единообразие, вероятность которого равна единице. Мы можем, однако, ожидать, что по мере углубления этого исследования и совершенствования его методики будут выявляться все новые и новые грамматические универсалии, а также новые почти универсалии.

В своем анализе универсалий с учетом «порядка следования значимых единиц» Гринберг по праву акцентирует внимание на понятии «доминирующего» порядка. Следует помнить, что поня-

¹ См.: J. Kramsky, Fonologicke vyuziti samohlaskovych fonemat, «Linguistica Slovaca», 1946—48, N 4—5.

тие доминации базируется не на высокой частотности данного порядка следования: в действительности в «типологию следований» вводится здесь стилистический критерий, связанный с понятием доминации. Возьмем для примера русский язык, в котором из шести теоретически возможных следований, состоящих из трех элементов — именного субъекта С, глагола Г и именного объекта О,—возможны все шесть, т. е. СГО, СОГ, ГСО, ГОС, ОСГ и ОГС, так что высказывание «Ленин цитирует Маркса» может манифе­стироваться в виде СГО (Ленин цитирует Маркса), СОГ (Ленин Маркса цитирует), ГСО (Цитирует Ленин Маркса), ГОС (Ци­тирует Маркса Ленин), ОСГ (Маркса Ленин цитирует) и, на­конец, ОГС (Маркса цитирует Ленин). Несмотря на эти возмож­ности, лишь следование СГО стилистически нейтрально, тогда как все «рецессивные» варианты воспринимаются носителями русского языка как эмфатические варианты. Русские дети, на­чинающие говорить, используют лишь следование СГО; пред­ложение Мама любит папу, будучи изменено на Папу любит мама, может быть воспринято маленькими детьми как высказывание со значением «Папа любит маму». В соответствии с этим первое уни­версальное правило Гринберга может быть переформулировано следующим образом: в повествовательных предложениях с именным субъектом и объектом единственным или ней траль­ным (немаркированным) следованием почти всегда будет такое, в котором субъект предшествует объекту. Когда в языке типа русского именной субъект и объект морфологически не различаются, их относительное расположение по схеме СГО является единственно возможным: например, Мать любит дочь (предложение Дочь любит мать имеет противоположное значение). В языках, в которых отсутствуют различительные характеристики объекта и субъекта, единственно возможным следованием будет СГО.

Гринберг поставил перед исследованиями, проводимыми на уровне грамматики, смелую и многообещающую задачу, которая уже находит свое разрешение в фонологии: выведение эмпири­ческих универсалий «из возможно меньшего числа общих принципов». Особенно плодотворны его замечания по поводу того, что Ч. Пирс называет в цитировавшейся выше работе «иконическим» аспектом порядка слов: «Порядок следования языковых элементов соответствует последовательности в физи­ческом опыте или последовательности в знании». Начальная позиция слова в неэмфатической речи может отражать не только предшествование во времени, но и иерархию уровней (рангов; так, следование Президент и Государственный секретарь гораздо более обычно, чем противоположное); эта позиция может также соответствовать первичной, неизменной роли данной единицы в данном комплексе. В предложениях Ленин цитирует Маркса и Маркс цитируется Лениным (с рецессивными вариантами: Марко Лениным цитируется, Цитируется Маркс Лениным,

Цитируется Лениным Маркс, Лениным Маркс цитируется и Лениным цитируется Маркс, каждый из которых имеет специ­фическую стилистическую окраску) лишь первое из обоих имен, а именно субъект Маркс, не может быть опущено, тогда как косвенная форма, творительный падеж Лениным, может отсутст­вовать . Почти универсальная начальная позиция субъекта по отношению к объекту, во всяком случае в немаркированных конструкциях, свидетельствует о иерархии концентрирования (focusing). He случайно в работе Гринберга грамматические универсалии рассматриваются «в тесной связи с порядком следо­вания значимых элементов» (синтаксических или морфологических составляющих).

В общем, «иконические символы» языка имеют ярко выра­женные тенденции к универсализму. Так, в грамматических корреляциях нулевой аффикс не может трактоваться как безус­ловная характеристика маркированной категории, а «ненулевой» (истинный) аффикс — как характеристика немаркированной категории. Гринберг полагает, что «нет языков, в которых мно­жественное число не характеризовалось бы теми или иными ненулевыми алломорфами, тогда как есть языки, в которых единственное число характеризуется только нулем. Двойственное и тройственное число никогда не имеет нулевых алломорфов». В парадигме склонения нулевой падеж («имеющий, наряду с другими значениями, значение субъекта непереходного глагола») трактуется как единственное число, противопоставленное другим числам. Короче говоря, язык имеет тенденцию избегать несоот­ветствий между парами немаркированных — маркированных ка­тегорий, с одной стороны, и парами нулевых — ненулевых аф­фиксов (или простых — сложных грамматических форм), с другой.

Опыт фонологических исследований может оказать плодо­творное стимулирующее воздействие на исследование и интерпре­тацию грамматических универсалий. В частности, последователь­ность приобретения языковых навыков детьми и утраты этих навыков афатиками проливает новый свет на проблему стратифи­кации морфологической и синтаксической систем.

Как уже было отмечено, безотчетная боязнь сползания на фонетический уровень может стать препятствием при выявлении фонемной типологии языка и общих фонологических законов. Точно так же исключение семантических критериев (характери­зовавшее мучительный эксперимент грамматических описаний) привело бы в типологии к явным противоречиям. Прав Гринберг, когда он утверждает, что было бы невозможно идентифицировать грамматические элементы в языках с различными структурами без «обращения к семантическим критериям».

Морфологическая и синтаксическая типология, как и уни-

¹ Речь идет, таким образом, лишь о втором из двух названных автором предложений. (Примечание составителя.)

версальная грамматика, служащая ее основанием, связана прежде всего с «грамматическими понятиями» (concepts), в терминологии Сепира. Понятно, что в грамматике понятийные оппозиции с необходимостью связаны с соответствующими формальными различениями, но как на внутриязыковом, так и на межъязыко­вом уровне данное различение не может служить выражением одного и того же грамматического процесса. Так, в английском противопоставление единственного и множественного чисел выра­жено либо суффиксацией, либо чередованием гласных (boy : boys, man : men). И даже если в одном языке это противопоставление выражается лишь посредством суффиксации, а в другом — лишь посредством чередования гласных, исходное различение двух грамматических чисел является общим для обоих языков.

Не только грамматические понятия, но и их взаимосвязь с грамматическими проц|ссами (ср. примеры выше, в связи с анализом порядка слов), а в конечном итоге и структурная основа этих процессов могут рассматриваться как база для выявления импликативных универсалий.

К счастью, в своих поисках универсалий Гринберг далек от капризного предубеждения против определений, имеющих «семантическую ориентацию», которое, как это ни странно, нашло отголосок даже на нашей конференции по языковым универсалиям. Заслуживает всяческого внимания остроумное замечание Уриеля Вейнрейха о том, что если бы мы имели дело лишь с несколькими общими положениями, касающимися фонологии всех языков, то «мы едва ли собрались бы на конференцию по фонологическим универсалиям» и что изолированные трюизмы относительно семантических универсалий в языках «малопер­спективны». Тем не менее реалистический подход к этим проблемам открывает широкие перспективы для новых обобщений на высо­ком уровне. Непременным условием такого исследования служит последовательное различение между грамматическими и лекси­ческими (или, в терминологии Фортунатова, формальными и истинными) значениями — обстоятельство, все еще приводящее в затруднение изучающих язык, несмотря на существование мето-дологических путеводных указателей, созданных выдающимися следопытами лингвистики, особенно американскими и русскими. Изучающие язык часто приходят в замешательство от элемен­тарных вопросов, например: какое значение имеет в действитель­ности множественное число, или прошедшее время, или неоду­шевленный род в словесном коде? и имеют ли эти категории вообще какое-нибудь значение?

Осторожные и неослабные поиски внутриязыковых и межъязы­ковых семантических инвариантов в корреляциях таких грамма­тических категорий, как глагольный вид, время, залог, наклоне­ние, превращаются в современном языкознании в поистине настоятельную и вполне достижимую задачу. Исследования такого рода позволят нам идентифицировать грамматические противо-

поставления (оппозиции) в «языках с различной структурой» и приступить к поискам универсальных импликативных правил, связывающих эти противопоставления друг с другом. Выдаю­щийся математик А. Колмогоров, являющийся также специалистом в области языкознания, дал разумное определение грамматических падежей как классов имен, выражающих «абсолютно эквивалентные состояния относительно данного предмета»¹. Мы членим грамматические па­дежи на их семантические составляющие точно так же, как мы членим фонемы на различительные признаки: это значит, что мы определяем и те и другие как отношения инвариа нтных оппозиций и соответственно как варианты, зависящие от различных контекстов или различных подкодов (языковых стилей). Случается, впрочем, что в тех или иных контекстах употребление данного падежа обязательно и что в этом случае его значение становится избыточным; но это обстоятельство не позволяет нам приравнивать даже такое предсказуемое значение к отсутствию значения. Основанным на явном недоразумении будет вывод о том, что появление подобной случайной избыточности может отрицательно повлиять на ход поисков значений грамматических падежей. Верно, что предлог к в русском языке с необходимостью предполагает употребление дательного падежа, однако этот падеж в русском не предполагает обязательного появления перед именем предлога к, сохраняющего тем самым свое собственное общее значение «направления», точно так же как слово хлеб не утрачивает своего значения в случае, если ему предшествует прилагательное пеклеванный, хотя после этого определения употребляется лишь существительное хлеб.

Если в следовании двух английских смычных первый— глу­хой, то и второй должен быть глухим, например cooked [kukt]^: — «сваренный». Однако в этом случае кажущаяся аналогия между грамматической и фонетической последовательностями может лишь ввести в заблуждение. Избыточность лишает фонологический признак его различительного качества, однако она не может лишить значимую единицу свойственного ей значения.

Наивные попытки исследования вариантов вне связи с про­блемой инвариантов обречены на провал. Эти рискованные по­пытки превращают систему падежей из иерархической структуры в простую суммарную совокупность (summative aggregate) и скрывают импликативные универсалии, которые действительно образуют каркас модели склонения. Различие между разноязыч­ными контекстуальными вариантами не влияет на эквивалентность инвариантных противопоставлений. Так, несмотря на то что родительный падеж при отрицании характеризует польский и"* готский языки, но не чешский и древнегреческий, этот падеж

¹ «Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода», М., 1957, № 5, стр. 11.

как выразитель количественных отношений (quantifier) имеется во всех четырех названных языках.

В настоящее время «существует твердое убеждение,— как отметил Г. Хенигсвальд в своем интересном докладе,— что универсалии могут образовывать своего рода систему сами по себе». Большое число грамматических универсалий, основанных на семантических критериях, красноречиво доказывает ошибоч­ность упомянутой Вейнрейхом традиционной концепции, заклю­чающейся в том, что «классификация семантических универ­салий, производящаяся с помощью языка, в принципе произ­вольна».

Доклад Вейнрейха «О семантических универсалиях» особенно ценен попыткой ответить на вопрос: «какие обобщения могут быть сделаны относительно словаря как структурной системы, при всем несовершенстве подобной структуры?» Мысли о языке, принадлежащие шестилетней дочери Вейнрейха (он рассказал нам об этом в перерыве между заседаниями), помогают нам до­полнить аргументацию Вейнрейха ценными реалистическими соображениями. «В обычных работах по семантике,— говорит Вейнрейх,— в основном рассматриваются вопросы, связанные с семиотическим процессом называния». Его дочь, крайне удив­ленная тем обстоятельством, что в языке имеются многие тысячи слов, высказала предположение, что большинство из них «имена»; она заметила, далее, что это огромное количество слов не такое уж подавляющее, поскольку они встречаются парами: имелись в виду антонимы со значением «вверх» и «вниз», «мужчина» и «женщина». Слово «вода» она противопоставила слову «сухой», а слово «покупать» слову «есть» (она умела покупать, а не прода­вать, и в ее сознании отсутствовало противопоставление слов «покупать — продавать»). Проницательная девочка отметила два основных качества словаря: его структурность и различия в статусе разных классов слов, в частности, относительно более протяженный, объемный характер класса имен.

Изучение лексических моделей было бы более простым и более результативным занятием, если бы оно начиналось не с анализа имен как обычно, а с анализа более четко описанных классов слов. В таком случае, связи между семантическими подклассами и различиями в их синтаксической трактовке стали бы особенно очевидными. Так, исследования, которые проф. Гертл Уорс проводит в Гарвардском университете (и которые являются частью нашей совместной работы по описанию и анализу современного русского литературного языка), показывают, что членение всех русских первичных (бесприставочных) глаголов на такие, которые должны, могут или не могут сочетаться с данным падежом или инфинитивом, позволяет выявить ряд классов глаголов, объективность существования которых подтверждается как формальными, так и семантическими критериями. Сходная классификация именных классов, основанная на критериях двух 392

порядков, связана с более значительными трудностями, но в принципе также возможна. Так, в славянских и многих других языках класс имен, обозначающих протяженность во времени, выявляется на основе синтаксических критериев: только от этих имен возможно образование винительного падежа, зависящего от непереходного глагола («болел неделю») или второго винитель­ного падежа, связанного с переходным глаголом («годы писал книгу»). Внутриязыковая классификация слов, которая связала бы, наконец, проблему лексикологии с проблемой грамматики, представляет собой существенную предпосылку для исследования межъязыковых лексических единообразий.

Мы были свидетелями того, как общее удовлетворение универсалистским подходом, характерное для • нашей конфе­ренции, едва не сменилось разочарованием, когда заключитель­ные дебаты по организационным вопросам и перспективам иссле­дования не привели к однозначному решению. Поскольку ясно," что проблемы типологии и универсалий не могут быть сняты с повестки дня и что без упорных коллективных усилий исследова­ния по этим проблемам не смогут успешно продолжаться, я хотел бы внести по. крайней мере одно предложение.

Нам необходимо срочно заняться систематическим выявлением в языках мира следующих универсалий: различительных призна­ков, унаследованных и просодических, типов их сосуществования и взаимосвязи; грамматических понятий (concepts) и принципов их выражения. Первоочередная и относительно несложная задача могла бы состоять в составлении фонологического атласа языков мира. Предварительная дискуссия по вопросам составления такого атласа была начата на международном съезде фонологов в Копен­гагене 29 августа 1936 г. и продолжена в 1939—1940 гг. лингви­стами Осло, однако прервана из-за вторжения германских войск. В настоящее время наша лингвистическая секция Центра по ком­муникативным наукам Массачусетского технологического инсти­тута планирует работу по составлению такого атласа, однако для реализации этого проекта необходимо широкое сотрудничество с Советом по исследованиям в области социальных наук и его Комитетом по лингвистике и психологии. Лингвисты, со­трудничающие в различных американских и зарубежных орга­низациях, должны быть привлечены к работе над этими пробле­мами.

Число языков и диалектов, фонологические системы которых доступны для лингвистического анализа, очень велико, однако следует признать, что в начале работы будут, видимо, возникать противоречивые суждения, а в наших картах будут оставаться белые пятна. Тем не менее полученные изофоны, как бы прибли­зительны они ни были, принесли бы огромнейшую пользу лингви­стам и антропологам. Будучи связаны друг с другом, эти изо­глоссы создали бы основу для выявления новых импликативных правил и интерпретации фонологической типологии языков в

ее географическом аспекте. Фонологическое сродство соседствую­щих языков, обусловленное широкой диффузией фонологических признаков, найдет в атласе адекватное отображение. Работа над составлением фонологических и грамматических атласов языков мира явилась бы лишь частью того широкого международного сотрудничества, которое необходимо для достижения грандиоз­ных целей, ставших благодаря работе нашей конференции более близкими.

В заключение я хотел бы сказать следующее. Все мы согласны с тем, что в лингвистике наблюдается переход от традиционного изучения разнообразных языков и языковых семей через систе­матические типологические обобщения и интегри­рование к детализованным исследованиям универсального типа. Столетиями сфера этих исследований оставалась «ничейной землей», и лишь| в нескольких философских работах содержались попытки заложить основания универсальной грамматики (первые такие попытки содержались в средневековых трактатах по с п е-кулятивной грамматике, позднее эта тема была затронута в «Глоттологии» Яна Амоса Коменского и в рациона­листских очерках XVII — XVIII веков, затем этих проблем коснулись Гуссерль и Марти в своих феноменологических рассуж­дениях, и, наконец, эти вопросы были освещены в современных работах по символической логике).

Когда мой экзаменатор задал мне в Московском университете вопрос относительно возможностей универсальной грамматики, я ответил цитатой из работы этого профессора, в которой давалась отрицательная оценка «чистой г р а м м а т и к и» Гуссерля. Последовал вопрос о моем собственном отношении к проблеме. В ответ я высказал мнение о необходимости лингвистических исследований в этой области.

Теперь, когда лингвисты стали обращаться, наконец, к этим проблемам, имея на вооружении четкую методологию и богатый фактический материал, они должны вносить уточнения и исправ­ления в существующие теоретические построения, однако они ни в коем случае не должны игнорировать или недооценивать содержательные концепции прежних и современных философов, ссылаясь на то, что в этой литературе сплошь и рядом попадаются априорные утверждения и что она характеризуется не­вниманием к реальностям, доступным для анализа. Едва ли правомерен, например, вывод Вейнрейха о том, что Карнап и Куайн впали в своих недавних работах в «неосхоластицизм». Предложенное философами различение между аутокатегорема-тическими и синкатегорематическими знаками остается весьма плодотворным для выявления общеграмматических конструкций, несмотря на то что некоторые традиционные интерпретации уни­версальной грамматики «совершенно бесполезны». Тщательная эмпирическая проверка различных общих принципов, принятых в философии грамматики, может служить эффективным вспомога-

• i

тельным средством при исследовании языковых универсалий и полезной контрмерой, принятой, чтобы избежать неэкономичных и ненужных повторных открытий и не допустить опасных заблуж­дений, против которых слишком часто ополчаются сторонники так называемого ползучего эмпиризма.

Наша конференция красноречиво показала, что изоляционизм в его различных проявлениях исчезает из языкознания.

Объединение частного и общего как двух взаимосвязанных моментов и их синтез еще раз подтверждают нераздельность обеих сторон любого языкового знака. Лингвисты все в большей степени осознают существование связей между их наукой и смеж­ными науками о языке, мышлением и способами коммуникации; они стремятся дать определение как частным языковым характе­ристикам, так и органическому сходству языка с другими знако­выми системами. Исследование проблемы языковых универсалий с необходимостью ведет к постановке более широкой проблемы всеобщих семиотических констант. Внутриязыковые исследования дополнены теперь сравнением словесных моделей с другими средствами коммуникации. Интенсивное сотрудничество лингви­стов с антропологами и психологами на Конференции по языковым универсалиям означает, что современные лингвисты готовы от­бросить апокрифический эпилог, напечатанный крупными буквами издателями «Курса» Соссюра: «Единственным и истинным объек­том лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя» Разве мы не рассматриваем язык сегодня как целое, существующее «в себе и для себя», и, вместе с тем, как составную часть культуры и общества? Лингвистика становится, таким образом, двусторонней наукой, важной чертой которой является взаимоотношение части и целого. Наконец, вопрос, без обиняков поставленный Г. Хёнигсвальдом и оживленно обсуждавшийся здесь, «Существуют ли универсалии языковых изменений?» позволил нам заглянуть в суть наиболее «упрямого» из тради­ционных разграничений, в воображаемую бездну между у с т о й-чивостью и изменчивостью. Поиски универсалий органически связаны со всеми проявлениями унитарного подхода к языку и языкознанию.

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА 1-м МЕЖДУНАРОДНОМ СИМПОЗИУМЕ «ЗНАК И СИСТЕМА ЯЗЫКА» (ЭРФУРТ, ГДР, 1959)²

Представляется весьма примечательным, что в ходе нашей дискуссии часто упоминался «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Создается впечатление, что выступавшие пытались

¹ Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики, стр. 207. ⁴ Zeichen und System der Sprache, II. Bd., Berlin, 1962. Перевод И. А.. Мельчука.

определить, какие же, собственно, изменения претерпели основы общей лингвистики за те 50 лет, которые отделяют нас от лекций этого выдающегося ученого. Действительно, для теории языка и для лингвистики в целом эти полвека стали эпохой существенных сдвигов. Как мне кажется, наша плодотворная дискуссия ясно показала, что именно в замечательном" наследстве Соссюра нужда­ется в серьезном пересмотре и какие составные части его учения — в том виде, в каком оно сохранено для нас его учениками,— остаются актуальными и сегодня.

Что касается первого из двух основных принципов «Курса» <по Соссюру, les deux principes generaux) — принципа произволь­ности языкового знака (l'arbitraire du signe),— то этот принцип сам оказывается произвольным, как это было ясно показано в ряде выступлений. Впрочем, еще в 1939 г. Бенвенист/(«Acta linguistica», I) убедительно доказал, что, исходя из синхрониче­ской точки зрения говорящего коллектива, который использует данные языковые знаки, никоим образом нельзя приписывать этим знакам произвольный характер. Действительно, употребле­ние слова fromage во французском и слова cheese в английском языке для обозначения сыра является вовсе не произвольным, а строго обязательным. Мне представляется, что из всей дискус­сии по вопросу о так называемой «произвольности» и «немотиви­рованности» знака вытекает, что «l'arbitraire» — это крайне не­удачный термин и что данный вопрос трактовался гораздо пра­вильнее еще в 80-х годах прошлого столетия в работах польского лингвиста Крушевского, который был современником Соссюра и которого этот последний высоко ценил. Крушевский различал два основных фактора в жизни языка — два типа ассоциаций: ассоциации по сходству и ассоциации по смежности. Связь между определенным означающим (signans) и определенным означаемым — (signatum), которую Соссюр называет произвольной, является в действительности заученной и закрепленной обычаем связью ло смежности, которая обязательна для всех членов данного языкового коллектива. Однако наряду со связью по смежности, весьма важную роль играет также связь по сходству — la ressem-blance. Как указывалось здесь и как правильно отмечал Крушев­ский, принцип сходства имеет большое значение для словообра-зования, для формирования лексических гнезд, где сходство слов с общим корнем оказывается решающим фактором и где вовсе нельзя говорить о произвольности. Что касается проблем морфонологии, то и здесь вопрос о сходстве строения языковых единиц имеет первостепенное значение, поскольку мы признаем, что существуют определенные модели, определенные структурные типы распределения и выбора фонем в корнях, с одной стороны, и в префиксах или словообразовательных и словоизменительных суффиксах, с другой стороны. Наконец, остается вопрос о зву­ковом символизме, который недавно был правильно поставлен в статье А. Траура. Проблема звукового символизма, на которой

..395

я не буду останавливаться подробнее, несмотря на все допущенные в прошлом ошибки, остается важной и актуальной проблемой лингвистических исследований — наряду с прочими вопросами изобразительной и указательной мотивированности (фундиро-ванности) языковых символов (или, как сказал бы Чарлз Сандерс Пирс, основатель семиотики, наряду с проблемами иконических символов также и символов-индексов).

Теперь мы перейдем ко второму основному принципу соссю-ровского «Курса» — к так называемой «линейности означающего», linearite du signifiant. Как мне кажется, мы можем смело утвер­ждать, что этот принцип является чрезмерным упрощением дей­ствительного положения вещей. В самом деле, нам приходится иметь дело с двумерными единицами не только в плане означаемого (signatum), как это показал Балли, но и в плане означающего (signans). Если мы признаем, что фонема не является минималь­ной единицей, а разлагается на различительные элементы, то очевидно, что мы должны и в фонологии говорить о двух измерени­ях, о следовании (Nacheinander) и одновременности (Miteinander); здесь уместна аналогия с аккордами в музыке. Тем самым целый ряд соссюровских положений об основных принципах строения языка утрачивает силу. В этой связи я бы хотел отметить, что термин «синтагматический» может вводить в заблуждение, по­скольку, говоря о синтагматических отношениях, мы всегда ду­маем о временной последовательности, в то время как наряду с комбинациями во временной последовательности следует иметь в виду комбинации одновременных (симультанных) признаков. По-видимому, целесообразно, как это предложил Хинтце, говорить просто о комбинации, которой противопоставляется другой фактор — выбор, селекция. Селекция единиц или комбинаций, противопоставленная комбинации как таковой, принадлежит к парадигматическому плану языка. Селекция — это «одно вместо другого» (Statteinanderj, в отличие от комбинации — «одно за другим» или «одно одновременно с другим». При селекции действует ассоциация по сходству — принцип , эквивалентности. Я не считаю, что, обращаясь к парадигматической оси вместо последовательности и одновременности, мы покидаем область объективного и обязательно впадаем в субъективизм. Лингвисти­ческие исследования последних лет показали, что в парадигматике имеется определенная стратификация, определенная иерархия составных частей. Здесь встает одна из актуальнейших проблем современной лингвистики — проблема предсказуемости (predic­tability), проблема разграничения первичных и производных функций, которая уже в 30-е годы была блестяще очерчена Ку-риловичем и которая сейчас особенно усиленно разрабатывается в США, в учении о синтаксических трансформациях. Одновре­менно все большее значение приобретает вопрос о связи и различии между парадигматическими и комбинационными (либо цепи, либo пучки) рядами.