Первые мятежники, смогшие пробраться в дом, распрощались с некоторыми мелкими конечностями. Меч наемника с кинематографической помпезностью отсекал не жизненно важные члены.

Уловив отточенным слухом жалостный крик травмированного, антигерой срыву повернулся и устремился в противоположную часть помещения.

Француз усердно отпихивал ногами стягивавших плед онколонцев, норовивших выволочь его на улицу, чтобы после кроваво разделаться. Особо назойливых стукал предметами и даже… кусался. Как маленький ребенок, которого умные взрослые пытаются вывести на прогулку, агент ни в какую не соглашался сдаваться даже после пришедшего осознания, что без скорой поддержки Ханка ему не удастся долго противостоять четверым.

Калиньи вонзил нож в запястье одному, заехал торшером второму, но быстро слился оставшейся паре – онкобольные взяли упрямца за руки и за ноги, и потащили к выходу.

Их перекореженные физии, вцеженные зверством вперемешку с какой-то первобытной хитринкой, хаотически мелькали, вторивая примерам уже павших. Несмотря на обстановку, призывающую к постоянному маневрированию, оборонительным действиям и частому применению насилия, воин без страха видел в них жертв. Просто людей, которых сгубили – как его Эллен, как та же Альбина, как сам он, когда еще лежал на хирургическом столе и, заходясь вселенским ором, мечтал о скором прекращении страданий. Тогда Ханк готов был принять все, даже приостановление угребищного сюжета с наихудшим сценарием…

Онколо ломились в дверь, разбивали окна, как живые кошмары, и чем дальше больные заходили, чем больше усилий тратили на устранение проклятых иностранцев, тем сильнее становилось их жаль.

“Жертвы”

Да, вашу мать, уродцы! Отцепитесь, сучки!

Пол, усыпанный мелкими опилками, мириадами светлых крошечек-пружинок на фоне ломящихся буйных онколо, содрогался монотонными ритмами.

Готов бежать? Ну!

- Неужели…

Сон-воспоминание, как вспоминательный рефлекс, напомнил мечнику, для чего он находится в замке. И к нему вернулось на время подзабытое, послабевшее чувство ответственности, а с ним и тяжесть ответственности.

“Я - не гость, я - агент и шпион. Моя задача - найти лекарство, спасти мир и заодно очистить совесть”

Антигерой проснулся посредь ночи от ощущения, что кто-то ему нашептывает, пытается что-то донести. Кто – не разглядеть, ведь этот шептатель, кем бы он ни был, бесплоден, как души убитых им девушек, завернутые в марлю его фантасмагорий! Ханк встал спросонья, промахнувшись ступнями мимо выданных тапок, и рывком выбежал из кельи.

“Мне так жаль…”

Он с вымотанным не проснувшимся взглядом брел по коридору, слепо ведя рукой по стене, придерживаясь за что попало другой рукой и пошатываясь на ходу. Столики с вазами, потолочные украшения круглой формы, какие-то настенные крепления,

бутики, декоративные с повторяющимся рельефным узором… роскошь тянулась нескончаемой чередой, все больше надоедая, все сильнее пресыщаясь.

“Господи” – дойдя до места, которое, по-видимому, было кухней, о чем говорили всюду расставленная посуда, идеально вымытые, вылизанные столы с элегантно разложенными серебряными тарелками и хрустальными подносами, Ханк устало приостановился. Инструкция по достижению такой кулинарной идиллии, внятный план, как её достичь, умещалась на стенде, стоявшим рядом с двухстворчатым шкафом со стеклянными дверцами и расставленными на нижней открытой полке в строгом порядке коробочками с карамельными леденцами.

Странно, но все это дворцовое убранство ни капельки не улучшило настроение Ханка, склонявшееся к расчету с прошлым, к продолжению затянутых кошмаров. Возможно, душа все еще повторяла мутанту, что все, что он видит, все, что его окружает, не более чем красивая обёртка грязной игры, глобальная иллюзия и занавесь, скрывающая под собой обычную гниль.

“Где же я?” – следуя давнему согласованному плану, мутант твердил себе, что странствует во мраке, как потерянный, как крохотный свечно-лампадочный огонь, грозящийся погаснуть, а потом понял, что и вправду потерялся!

Заметив не один и даже не два, а целых несколько стендов с развешенными листками, на которых размещались какие-то мысли, не связанные между собой, но несущие в себе сплошную негативную религиозность, отсылающую к библии, к онкологической английской эпидемии, к власти Доктора Фатума…

The temple of the Lord's Coffin in Jerusalem - the main sight of Israel

(Храм Гроба Господня в Иерусалиме - главная достопримечательность Израиля)

We get a cancer in the coffins which stumbled. There our main reserve of death

(Рак мы добываем в гробах оступившихся. Там наш основной резерв смерти)

To you not to recover without faith, without repentance. The confession means repentance and the decision further not to sin

(Вам не вылечиться без конфессии, без покаяния. Исповедь подразумевает раскаяние и решение в дальнейшем не грешить)

Читая это, у Ханка голова начинала идти кругом, пропадала ясность мышления. Он задумался о самом ужасном:

“За что извратили людей? За что их убили? Неужели из-за того, что сельские жители не признали в Генрихе нового бога?”

А прочесть еще предстояло немало. Еще столько сатанинских строк, столько стендов… и каждый из таких только в очередной раз доказывал безумие Фатума, что, в общем-то,

было очевидно изначально.

The lunch - a meal in the middle of the day, and, by tradition, to it is given by hot dishes. The organization of a lunch in our community submits to ancient laws, narrow according to the contents. During food we try not to speak, but the heroic world of the Anglo-Saxon epos and makes the way from lips

(Обед - трапеза в середине дня, и, по традиции, к нему подают горячие блюда. Организация обеда в нашем сообществе подчиняется старинным законам, узким по содержанию. Во время еды мы стараемся не говорить, но героический мир

англосаксонского эпоса так и пробивается из уст)

Practice in the ability to derive pleasure from life as, having immortalized, you will be incapable to enjoy it fully

(Практикуйтесь в своей способности получать удовольствие от жизни, поскольку, обессмертившись, вы будете неспособны наслаждаться ею полно)

We don't remember, how many we live. We divide a bed, but not views. Sex became boring, the food became a necessity, any new acquaintances, opening, celebrations are perceived as formality now. There is no feeling of life, saturation fluctuates within fifty percent, sometimes reaches seventy, but to hundred always nearly holds out. It gnaws us and kills

(Мы не помним, сколько живем. Мы делим постель, но не образ мыслей. Секс приелся, пища стала необходимостью, любые новые знакомства, открытия, празднования воспринимаются нынче как формальность. Нет чувства жизни, насыщение колеблется в пределах пятидесяти процентов, иногда доходит до семидесяти, но до ста всегда чуть не дотягивает. Это нас гложет и убивает)

While to us not to find desirable neither in that, nor in other the world, take pity, supreme, return us to ashes, we from where came

(Покуда нам не обрести желаемое ни в том, ни в другом мире, сжалься, всевышний, верни же нас в прах, откуда пришли мы)

Ханк с трудом осилил этот маразм, и даже кое-что вынес для себя. Но сон и недавно возросший неукротимый аппетит пропали окончательно, и вряд ли вернуться в ближайшее время. Побуждая себя к решительным шагам, искусственно вызывая у себя угрызения, стимулирующие не бездействовать, наемник громко крикнул:

- Хватит! – и смахнул рукой с одного из столов чайный сервиз. Чашки с грохотом упали на пол вместе с блюдцами и столовыми приборами, а сверху на кучку разбитого фарфора легла белая скатерть, - Хватит!!!

Успокоиться, взяться в руки у него получилось только при появлении в трапезной знакомой фигуры с задранной рясой и изучающей поступью, отдающей постукиванием.

- Вопрос такой, как ты собираешься расплачиваться за устроенный погром? – разумеется, это было не кто иной, как Генрих Фатум, который так и не лег спать, и ждал, словно догадывался, словно знал, что ученик проснется посредь и начнет мстить сервизу, - А? Просто интересно…

“Все” – в Ханке вспыхнул колючий огонь ненависти, в нем пробудился зверь, который время от времени выходил из берлоги, чтобы подышать свежим воздухом, помахать когтями и обратно залезть в свое логово!

- А кто расплатится за все эти загубленные жизни? Кто будет держать за них ответ? – этот гнев не поддавался укрощению, - Кто!!!

После бедных чашек в ход пошли бокалы и прочая посуда. Два столика совсем опустели, а третий удалось спасти на треть. Хозяин остановил разбушевавшегося мутанта строгим четким возгласом:

- Прекрати!

Тот, хоть и не мгновенно, но остыл, прислушавшись к голосу разума, часто проявляющего несогласие с более искренним сердцем, но помогающего в выборе тактики.

“Ради попытки предотвращения расширения эпидемии, что может грозить серьезными политическими последствиями для всей страны, мне нужно стремиться сохранить зрительную верность ордену. Хотя я так пытался избежать надобности лгать, и тут опять… столкнулся с ней”

- Чем вы руководствовались, принося в жертву целое поселение? – крик перешел в нормальный уравновешенный тон, - Я могу знать? Или предпочтете отмалчиваться, будто меня это никак не должно касаться?

Главсектант нетехнично ушел от ответа, заговорив о чем-то своем и неторопливым шагом подойдя к стенду с надписью “Practice in the ability to derive pleasure from life as, having immortalized, you will be incapable to enjoy it fully”.

- Англосаксонские рыцари и воины, с которыми меня свела судьба, долго и с великим терпением отлагали старость. Их сомнения в правильности такой жизни увеличивались с каждым новым употреблением эликсира. И однажды когда, видимо, больше не осталось сил, англосаксы отказались от очередного обновления. Продружив больше четырехсот лет, мы попрощались… - голос Генриха внезапно пронизался задыхальной хрипотцой, которая на самом деле была грустью. Бессмертный снова показался добрым, как хамелеон, меняющий окрас в зависимости от обстановки, искрил всеми “цветами радуги”, поочередно, - Расходясь по разным путям, мы поклялись друг перед другом больше никогда не купаться в Ванне, не притрагиваться к эликсиру. Рыцари сдержали слово, состарившись и умерев, а я так и не смог смириться… - и самое страшное заключалось в том, что ему хотелось верить. Опять. Неужели настолько сильной была эта ложь? – Я предатель, нарушивший клятву…

- Вы просто хотели жить, ничего больше! – Ханк, живописно колеблясь, легонько дрожа и ломаясь, помотал головой, - Это естественное желание человека, за которое глупо осуждать… - его злость, его ненависть к этому времени уже стихла, практически прошла, и зверь вернулся в берлогу, - Но почему вы поступили так с селянами? Вернее, я повторю свой вопрос, за что вы так обошлись с ними?

Генрих не возразил и даже в какой-то мере обрадовался, что ученичок бросил буянить. “Так можно сохранить вдвое больше посуды”. Но, ни в какую не желая затевать разговор об онкологической эпидемии, бессмертный перешел к плану Б:

- Ты слишком много на себя возлагаешь, копаясь в дебрях чужих согрешений – он припас для Ханка нечто особенное, нечто, обязанное шокировать и, возможно, сбить с толку, - Но забываешь, что мы вплотную занимаемся твоим переосмыслением. Хочешь ли ты заглянуть в глубины собственной души и ужаснуться? Готов ли ты? – Фатум сколотил состояние, просчитывая все наперед и не допуская никаких серьезных оплошностей, - Самым важным испытанием, которое необходимо пройти вступившему на путь поклонения судьбе, всегда являлось раскаяние. Признание своей вины в чём-либо, обычно с просьбой о прощении в момент встречи с последствиями своих черных поступков. Тебе, как и всем, кто у нас причислился к избранным и праведным, придется пройти это…

Воин без страха говорил с собой, в мыслях:

“Я готов продолжать притворяться” – к сожалению, только в них он мог быть стопроцентно честным и открытым…

Времени – полтора часа ночи. Монахи вели Ханка в башню, не отходя от него ни на метр. Глубокие черные капюшоны, наброшенные на головы, скрывали их бледновато-зеленые лица, плащи болтались на них, словно тряпки, сорванные с трупов, при шепоте от них доносился резкий противный запах изо рта. На решение воина избавиться от “свиты” повлияли эти и еще несколько неприятных факторов. Остановившись, когда до входа в башню было уже всего ничего, новичок попросил:

- Дальше я сам! Поняли?

Повелители Смерти заупрямствовали, сильно рискую нарваться на меч. Однако Ханк сумел обойтись без крайних мер, убедив сектантов в своих намерениях попробовать “десерт”, приготовленный первым специалистом по созданию сюрпризов и мистификатором - Доктором Фатумом.

Крохотные запыленные окна слабо освещали загрязненную, но геометрично красивую лестничную площадку башни. Обычный долгий подъем по ступеням – это на редкость изнурительный вид физических нагрузок, но ноги шедшего не устали подниматься и через несколько минут, так как вся энергия тела сосредотачивалась на пугающем любопытстве, и на физическую усталь просто не хватало внимания.

Наконец, достигнув верха, Ханк увидел перед собой криволинейное перекрытие сквозного проема в стене и вошел в него. В коридорах башни было не протолкнуться. Однако большинство суетящихся монашек не представляли, чем себя занять, и неспокойно перемещались взад и вперед, словно мальки в одном стеклянном аквариуме. А еще там было темнее, чем в любом другом углу замка…

Спустя двадцать пять шагов стало попросторнее. Монахини все ушли вниз праздновать что-то незначительное (судя по их сестринскому балаканью), и дышать стало чуточку легче.

“Видимо, не зря говорят, чем меньше народу, тем…”

Вдруг Ханку на пути повстречалась Мэлори, вероятно, искавшая что-то, или кого-то...

- Ну, подожди, куда ты всё уходишь от меня… - она, явно желая с ним вновь пообщаться, попыталась взять его за руку. Но тот оттолкнул её тонкие пальцы.

Воин сильно озадачился, не поняв цель вопроса:

- Как куда? Я что, должен постоянно крутиться возле тебя? Странная ты…

- Мы в прошлый раз не договорили… - напомнила Мэл.

И Ханк, не придумав ничего своего, повторил её же выражение:

- Как-нибудь в другой раз…

Воин без страха нашел Генриха в маленьком библиотечном помещении, тускло освещенном одним-единственным факелом. Справа от главы стоял монах, присутствию которого мутант не придал должного значения, поэтому сюрприз “сработал” в точности как замышлялось.

Аффектированно рассматривая книжные полки раздела классико-исторической литературы, Доктор Фатум вновь озвучил старый вопрос:

- Готов посмотреть в глаза грехам? Готов очистить душу?

Ученик не произнес в ответ ни слова, а его молчание не могло означать ничего, кроме

согласия.

Бессмертный так и понял:

- Что ж, замечательно… - и, придвинувшись к почти не шевелящемуся монаху, бездвижному, ни на что не реагирующему, будто погруженному в созерцание, легким движением руки смахнул с него откидной убор, - Только прошу, присмотрись повнимательнее, это очень важно!

И каково же было удивление Ханка, когда оказалось, что под капюшоном скрывался…

его старый “приятель”!

- Ты…?

А под ним скрывался Владимир Парошин, которого на родине все считали мертвым. Вот это сюрприз так сюрприз!

“Какого хрена? Что здесь делают ОПБ? Что здесь делает… он?”

Еле оправившись от сильного потрясения, чуть было не стоившего ему обморока, собрав столько слюны, сколько не умещалось в глотке, мутант воспользовался советом ментора и повнимательнее присмотрелся к лицу “приятеля”, к чрезвычайно бледному и с выступающей зеленью. Это дало возможность предполагать – русский тоже был чем-то болен, или… чем-то заражен.

В Ханке что-то шевельнулось, и затем сошло с языка:

- Прости меня – он чувствовал, что, внутренне заведясь, никогда не устанет повторять, - Прости, пожалуйста.

- Не забудь уточнить, за что именно ты просишь прощения – Генрих, долго смотревший на Владимира, вдруг встал к нему спиной и повернулся к новенькому, - За смерть его женщины или, может, за его смерть?

“WHAT???”

- Что? Я не понимаю! – заэмоционировав, наемник прибавил громкость, - Я не убивал тебя, не убивал точно! Только… только её! И то, я бы не сказал, что это вышло полностью осознанно!

- Возможно, боец спецподразделения скончался и не от твоей руки – вмешался Генрих, безумно радый их встрече, которая не единожды откладывалась, - Речи и не шло об убийстве в его обычном значении. Но кому, как не тебе, Ханк, известно, что часто для достижения злого результата прямого воздействия вовсе не требуется! Чтобы погубить человека, достаточно отнять у него что-то ценное, или кого-то.