Продолжительность и область применения. Продолжительность. Юнг утверждает (Jung, 1935/1966b, p

Продолжительность. Юнг утверждает (Jung, 1935/1966b, p. 24), что «современная психотерапия... не может быть массовой, она предполагает безраздельное внимание к индивиду. Процедура эта достаточно продолжительная и обстоятельная... Дело в том, что большинство неврозов являются нарушениями развития, сформировавшимися за многие годы, их невозможно излечить за короткое время даже при интенсивном вмешательстве. Время — незаменимый фактор исцеления.»

Таким образом, вмешательство должно быть скорее длительным, чем краткосрочным. (Интересный факт: если Фрейд укладывал пациента на кушетку во время анализа, Юнг не использовал кушетки: пациент и психоаналитик сидели глядя друг другу в глаза на всем протяжении терапии.)

Что касается частоты проведения сессий, с пациентом следовало «работать как можно чаще. Я встречаюсь с пациентом четыре раза неделю. С момента начала комплексной терапии... я уменьшаю частоту сессий до 1-2 в неделю» (Jung, 1935/1966a, р. 20). Вместе с тем Кауфман (Kaufman, 1989) утверждает, что все большее число современных последователей Юнга предпочитают встречаться со своими пациентами лишь раз в неделю.

Область применения.Изюминка юнгианской терапии, трансформация, подходит далеко не каждому. Отнюдь не все пациенты способны и желают изучать бессознательные процессы, архетипы, проходить индивидуацию. «Мой вклад в психотерапию относится к тем случаям, в которых рациональное вмешательство не дает удовлетворительных результатов» (Jung, 1931/1966, р. 41). Кауфман (Kaufman, 1989) утверждает, что «аналитическая психология изначально считалась применимой главным образом к тем людям, которые прекрасно приспособились к внешнему миру, достигли всего, чего от них ожидало общество» (р. 142). Аналитическая психотерапия и сегодня лучше всего подходит для тех, кто неплохо адаптирован, к здоровым людям с относительно сильным Эго, склонным к глубокой интроспекции и самоанализу, способным на самоосознание и глубокий инсайт.

Пример из практики.

Следующий пример, который доказывает интерес Юнга к сновидениям и символизму, позаимствован из приложения, озаглавленного «Реалии практической психотерапии» (Collected Works,volume 16, pp. 330-338).

«Мне вспоминается случай, который доставил мне много хлопот. Речь шла о 25-летней пациентке, которая страдала излишней эмоциональностью, чрезмерной восприимчивостью и истерической лихорадкой. Она была очень музыкальной; играя на пианино, она так переживала, что температура ее тела через 10 минут поднималась до отметки 100 °F и выше. Кроме того, пациентка страдала навязчивой склонностью к спорам и обожала философские рассуждения, что было совершенно невыносимо, несмотря на ее высокий интеллект. Женщина была не замужем, но встречалась с мужчиной, отношения с которым, если не считать ее чрезмерную восприимчивость, можно было считать нормальными. Прежде чем обратиться ко мне, она безуспешно проходила психоанализ в течение двух месяцев. Затем пациентка обратилась к женщине-психоаналитику, которая прекратила терапию через неделю. Я был третьим. Пациентка считала, что обречена на неудачу в психоанализе, и пришла ко мне с выраженным чувством собственной неполноценности. Она не понимала, что помешало ее работе с другими психоаналитиками. Я предложил ей рассказать мне подробнее о своей жизни, что заняло несколько часов. Затем я спросил ее: «Помните, во время работы с доктором X (первым аналитиком) у вас было поразившее вас сновидение, смысл которого вы в то время не разгадали?» Пациентка припомнила, что на второй неделе психоанализа увидела впечатляющий сон, значение которого смогла понять гораздо позднее, в свете последующих событий. Во сне ей предстояло пересечь границу. Она прибыла на пограничную станцию; была ночь, предстояло выяснить, в каком месте можно пересечь границу, однако найти путь не удалось, и она заблудилась в темноте. Тьма представляла сферу бессознательного, то есть бессознательную идентичность пациентки с психоаналитиком, который, как и она, был в неведении, где искать выход из бессознательного состояния — вот что скрывалось за пересечением границы. Как оказалось, этот психоаналитик спустя несколько лет оставил психотерапию из-за многочисленных неудач и личных неприятностей.

В самом начале следующего курса вмешательства сон о пересечении границы повторился несколько в иной форме. Пациентка прибыла на пограничную станцию. Ей предстояло найти путь; несмотря на темноту, она заметила в отдалении слабый огонек, который указывал, куда идти. Чтобы добраться до места, необходимо было пересечь поросшую лесом местность в кромешной темноте. Пациентка набралась смелости и отправилась в путь. Но как только она вступила в лес, в нее кто-то вцепился; это была женщина-психоаналитик. Пациентка проснулась в страхе. Эта женщина-психоаналитик также впоследствии оставила работу практически по тем же причинам, что и первый доктор.

Я задал пациентке вопрос: «Видели ли вы подобные сны с тех пор, как работаете со мной?» Она смущенно улыбнулась и пересказала такой сон: Я находилась на пограничной станции. Таможенник проверял одного за другим пассажиров. У меня была с собой только небольшая сумочка, поэтому, когда подошла моя очередь, я уверенно заявила, что мне нечего декларировать. Однако офицер, указав на сумочку, спросил: «А что у вас здесь?» К моему изумлению, он вытащил из сумочки большой матрас, потом еще один. Пациентка проснулась в страхе.

Я заметил: «Вы хотели скрыть свое явно буржуазное желание выйти замуж и почувствовали, что вас на этом поймали». Хотя пациентка не могла оспорить логичности такой интерпретации, она стала яростно сопротивляться, отрицая всякую возможность этого. За этим сопротивлением, как оказалось, скрывались умопомрачительные эротические фантазии, превосходящие все, с чем мне приходилось встречаться до этого. Голова у меня пошла кругом, я стал думать о нимфомании, причудливых извращениях, порочных бессмысленно повторяющихся эротических фантазиях, о латентной шизофрении, во всяком случае, все это имело некоторую общность с состоянием пациентки. Я стал поглядывать на пациентку с подозрением, нашел ее несимпатичной и начал досадовать на себя за такое поведение, поскольку знал, что при таких отношениях нельзя рассчитывать на успех. Спустя примерно четыре недели появились явные симптомы застоя. Ее сновидения стали отрывочными, скучными, унылыми и невразумительными. Ни у меня, ни у пациентки не было идей, что делать дальше. Работа стала утомительной, скучной и бесплодной. Я ощущал, что мы словно увязли в тесте. Мои мысли возвращались к этому случаю даже в минуты отдыха; он представлялся мне неинтересным, не заслуживающим внимания. Наконец я потерял терпение, поскольку считал, что пациентка не прилагает достаточных усилий. «Наверное, все дело в личных реакциях», — подумал я. В следующую ночь мне приснился сон: я шел по проселочной дороге вдоль обрывистых склонов. На горе стоял замок с высокой башней. На самой вершине башни стояла женщина, ее волосы отливали золотом в лучах заходящего солнца. Чтобы лучше ее рассмотреть, мне пришлось запрокинуть голову. Я проснулся от боли в шее. К моему удивлению, это была моя пациентка.

Это сновидение вызвало у меня беспокойство, первое, что пришло мне на ум, была стихотворная строка из Шенкенбаха:

Она сидит высоко над нами,

Ни одну молитву она не отвергнет.

Это обращение к Деве Марии. В моем сновидении пациентка стояла на самой вершине, подобно богине, в то время как я, мягко выражаясь, смотрел на нее свысока.

На следующий день я сказал пациентке: «Вы заметили, что наша работа зашла в тупик?» Она расплакалась и ответила: «Конечно. Я знаю, что у меня никогда ничего не получается, я все делаю неправильно. Вы были моей последней надеждой, теперь мне некуда идти». Я перебил ее: «На этот раз все иначе. Я видел сон про вас». Я рассказал ей свой сон, в результате вся ее поверхностная симптоматика, склонность к спорам, настаивание на своей правоте, чувствительность улетучились. С этого момента начался реальный невроз, я был совершенно ошеломлен. Тут же последовала серия впечатляющих сновидений, смысла которых я совершенно не понимал, новая симптоматика пациентки казалась мне необъяснимой. Вначале симптомы проявились в форме неопределенного возбуждения в области гениталий, ей приснилось, что из ее лона появляется белый слон. Находясь под сильным впечатлением от сна, пациентка попыталась вырезать слона из слоновой кости. Я терялся в догадках, что бы это значило; меня не оставляло неприятное ощущение, что все происходящее разворачивается в соответствии со своей внутренней логикой, а я не понимаю, к чему все идет.

Через некоторое время появились симптомы воспаления матки, и я направил пациентку к гинекологу. Был обнаружен воспалительный отек мукозной мембраны матки, размером с горошину, который не заживал после нескольких месяцев лечения, а просто перемещался с места на место.

Внезапно этот симптом исчез, взамен возникло раздражение мочевого пузыря. Пациентке приходилось выходить из комнаты 2-3 раза в течение часовой консультации. Не было выявлено никаких признаков местной инфекции. Психологически этот симптом означал необходимость что-то «выразить». Поэтому я дал пациентке задание нарисовать произвольный рисунок. Она раньше никогда не рисовала и отнеслась к моему предложению с сомнением. Из-под ее руки начали выходить симметричные цветы, ярко раскрашенные и расположенные в определенном порядке. Пациентка рисовала свои картины очень тщательно, почти с религиозным благоговением.

Учащенное мочеиспускание прошло, но усилились спазмы кишечника, урчание его было слышно в другом конце комнаты. Кроме того, пациентка страдала поносами. Вначале превалировала симптоматика поражения толстой кишки, затем тонкой кишки и, наконец, верхних отделов кишечника. Эти симптомы постепенно слабели в течение нескольких недель. Вместо них появилась странная парестезия головы. У пациентки возникло чувство, что верхняя часть черепа стала мягкой, открылся родничок, через который какая-то птица с длинным клювом проникла до диафрагмы.

Все это настолько меня тревожило, что я сказал пациентке о бессмысленности продолжения нашей совместной работы, признался, что не понимаю двух третей ее сновидений, не говоря о симптомах; кроме того, я не имею ни малейшего представления, чем ей помочь. Она взглянула на меня в изумлении и воскликнула: «Доктор, все идет отлично! Неважно, что вы не можете растолковать мои сновидения. У меня всегда бывают забавные симптомы, но мое состояние все время меняется».

Я мог заключить из этого замечания, что невроз для нее был позитивным переживанием; действительно, «позитивный» — это слишком мягко сказано. Во всяком случае, мне не удалось понять, каким образом столь неприятные симптомы и необъяснимые сновидения вызывали у пациентки положительные чувства. С большой натяжкой можно было предположить, что нечто лучше, чем ничего, даже если это нечто принимает форму неприятной физической симптоматики. Что касается ее сновидений, мне редко доводилось сталкиваться с серией сновидений, наполненных таким глубоким смыслом. Единственная беда заключалась в том, что их смысл от меня ускользал.

Чтобы прояснить некоторые обстоятельства этого необычного случая, вернусь к анамнезу пациентки, о котором пока не было сказано ни слова. Пациентка была европейского происхождения, но родилась на острове Ява. В детстве она говорила на малайском языке, кроме того, у нее была айа, местная няня. В школьном возрасте пациентка переехала в Европу и никогда больше не возвращалась на родину. Мир детства канул в забвение, она не могла припомнить ни одного слова на малайском языке. В ее сновидениях часто встречались индонезийские мотивы, но мне не удавалось связать их в единое целое.

Примерно в то же время, когда у пациентки появились фантазии об открывшемся родничке, мне попалась английская книга, в которой подробно описывался символизм тантрической йоги. Книга называлась «Сила змеи» (The Serpent Power),ее автором был сэр Джон Вудрафф, писавший под псевдонимом Артура Авалона. Книга была опубликована примерно в то же время, когда я работал с этой пациенткой. К своему удивлению, я обнаружил в этой книге объяснение всего того, что было мне непонятно в сновидениях и симптомах пациентки.

Таким образом, как видите, пациентка вряд ли могла быть знакома с этой книгой раньше. Возможно, ей удалось что-то узнать от няни? Я считаю это маловероятным, поскольку тантризм, в частности культ йоги кундалини, приурочен к южной Индии и имеет сравнительно мало последователей. Кроме того, это крайне сложная символическая система, в которую невозможно проникнуть непосвященному. Тантризм соответствует западной схоластике; если предполагать, что яванская айа способна познакомить пятилетнего ребенка с системой чакр,это все равно, что ожидать от французской няни знания концепций Абеляра или работ св. Фомы. Вместе с тем у ребенка могут сохраниться рудименты системы чакр, но факт остается фактом: этот символизм позволяет объяснить симптоматику пациентки.

В соответствии с этой системой существует семь центров, которые называются чакрами или падме (лотосами), и расположены они на определенных участках тела. Это психические образования, причем высшие из них соответствуют исторической локализации сознания. Самая нижняя чакра, муладхара,лотос промежности, соответствует зоне клоаки в сексуальной теории Фрейда. Этот центр, как и все остальные, изображается в виде цветка с кругом посередине и имеет атрибуты, которые выражаются в символах психических качеств этой конкретной локализации. Так, основным символом чакры промежности является священный белый слон.Следующая чакра, свадхистана,располагается в области мочевого пузыря и представляет сексуальный центр. Ее основным символом служит вода или море, а второстепенными символами являются серп луны как символ женственности и водное чудище макара (makara),соответствующее библейскому и каббалистическому Левиафану. Мифологический кит-дракон, как известно, символизирует пожирающую и дающую жизнь матку, которая в свою очередь отражает взаимодействие между сознанием и бессознательным. Проблемы с мочевым пузырем у пациентки связаны с символикой свадхистаны,как равно и незаживающие язвы в матке. Пациентка начала рисовать цветы, чье символическое содержание сближает их с чакрами.Третий центр, манипура,соответствует солнечному сплетению. Как мы помним, урчание в животе постепенно смещалось к тонкой кишке. Эта третья чакра является эмоциональным центром и одновременно самым первым известным местом локализации сознания. Это примитивные существа, думающие животом, что нашло отражение в повседневной речи (тяжесть в животе, урчание в кишечнике). Четвертая чакра, анахата,располагается в области сердца и диафрагмы. У Гомера диафрагма (френ, френес)служит областью мышления и чувствования. Пятая и шестая чакры, вишудха и аджна,располагаются соответственно в горле и между бровями. Седьмая, сахасрара,находится на макушке головы.

Основная идея тантризма состоит в том, что женская созидательная сила в форме змеи по имени кундалини поднимается от центра промежности, где она спала, вверх по чакрам, активируя их и связанные с ними символы. Эта «змеиная сила» персонифицирована в махадевишакти (mahadevishakti),образе богини, которая дает жизнь всему сущему с помощью майа (тауа),строительного материала реальности.

Когда змея кундалини достигла центра манипура у моей пациентки, она встретилась с птицей мысли, спустившейся сверху, которая острым клювом пробила родничок (чакру сахасрара)и достигла диафрагмы (анахата).В результате возникла буря эмоций, поскольку птица наделила пациентку неприемлемой для нее мыслью. Женщина прекратила терапию, я видел ее лишь эпизодически, но заметил, что она что-то скрывает. Спустя год я получил объяснение: пациентка была поражена мыслью о том, что хочет ребенка. Эта вполне обычная мысль абсолютно не соответствовала природе ее психических переживаний и создала разрушительный эффект, чему я был свидетелем. Как только змея кундалини достигла манипуры,самого примитивного центра сознания, мозг пациентки подсказал ей, какого рода мысль внушает ей шакти:она хочет настоящего ребенка, а не просто психических переживаний. Это было для пациентки сильнейшим ударом. Однако это несвойственно шакти:ее строительный материал майа, «реальная иллюзия». Иными словами, она переплетает фантазии с реальными вещами.

Этот небольшой фрагмент тантрической философии помог пациентке наладить нормальную жизнь жены и матери, вне местной демонологии, которую она всосала с молоком няни, и сделать это, не потеряв связи с внутренними, психическими образами, пробудившимися под влиянием детских впечатлений. Переживания детства, которые помешали пациентке обрести европейское сознание и породили невроз, удалось с помощью анализа трансформировать не в туманные фантазии, а в прочные духовные ценности, вполне совместимые с атрибутами обычного человеческого существования — с мужем, детьми, домашними обязанностями.

Хотя этот случай следует признать необычным, он вовсе не является исключением. Он выполнил свое предназначение, если вам удалось составить представление о моей психотерапевтической процедуре. Этот случай ни в коей мере не является историей триумфа; скорее это рассказ о сомнениях, исканиях, блужданиях во тьме, ложных знаках, которые в конце концов приняли хороший оборот. Вместе с тем этот случай гораздо точнее передает истинную сущность моей процедуры, чем блестящий пример полностью оправдавшихся предположений терапевта. Я прекрасно осознаю несовершенство изложения материала и полагаюсь на воображение заинтересованного читателя, который сможет восстановить упущенное. Если вспомнить, что общее незнание пациента и терапевта означает превалирование бессознательного и бессознательную идентичность, вы не ошибетесь, предположив, что в данном случае незнание восточной психологии все больше вовлекало аналитика в процесс терапии и заставляло его принимать в этом процессе максимально активное участие. В данном случае это не техническая ошибка, а насущная необходимость. Только ваш собственный опыт может подсказать вам, как поступить в той или иной ситуации. Во всяком случае, психотерапевт обязан обладать естественными резервами, которые не позволят людям попрать и растоптать тайны, которые они не понимают.. Эти резервы позволят терапевту вовремя отступить при столкновении с загадкой пациента, его отличительными особенностями, избежать опасности, к сожалению, слишком реальной, совершения психического убийства во имя терапии. Причиной невроза является нечто позитивное,которое должно быть сохранено для пациента; в противном случае он страдает от психической утраты, а результатом терапии является в лучшем случае ущербность. Тот факт, что наша пациентка родилась на Востоке и провела наиболее важные годы детства под воздействием восточных тенденций, нельзя изъять из ее жизни. Детские переживания невротика сами по себе не являются негативными; напротив. Они становятся негативными, если не находят подходящего места в жизни и мировоззрении взрослого. Главная задача анализа, как мне представляется, объединить эти два аспекта.»

Заключение и оценка.

Заключение. Юнг, которого в детстве преследовали страхи, конфликты на религиозной почве, приступы обморока, чувство собственной неполноценности, сумел стать одним из признанных авторитетов в области психиатрии, психологии и психотерапии. Он разработал целую систему мысли, аналитическую психологию, которая имела и будет иметь широчайшее применение. В психотерапии Юнг подчеркивал уникальность и индивидуальность каждого случая. Он старался не поддаваться искушению предвзято судить о своих пациентах, предпочитая встречать каждого из них открыто, руководствуясь ощущением открытия и ценя их возможности и потенциал.

Для Юнга психотерапия включала четыре этапа: катарсис, толкование, обучение и трансформацию. Но именно в трансформации, которая считается достижением юнгианской терапии, со всей очевидностью проявились уникальные идеи и концепции Юнга. Анализ переноса был и остается частью терапии, однако Юнг относился к нему иначе, чем Фрейд. Например, Юнг говорил об архетипическом переносе и необходимости его анализировать. Юнгианский психоаналитик использует в качестве основных следующие техники: анализ сновидений, экспрессивные методы, активное воображение и преувеличение. Психотерапия представляет собой процесс перевода бессознательного в сознание, разрешения проблемных комплексов. Главной задачей вмешательства является индивидуация. Основные идеи Юнга о психотерапии изложены в томах 7 и 16 его Собрания сочинений.

Оценка.Юнг обогатил теорию психотерапии интересными взглядами на терапевтические переживания. Особенно современно звучит призыв учитывать уникальность и индивидуальные особенности пациента. Юнг был твердо убежден в важности этих аспектов.

Велика заслуга Юнга в разработке подхода к выбору целей психотерапии. Хотя Юнг (1931/1966) был склонен выделять некоторые цели терапии, он также утверждал: «позвольте чистым переживаниям определить цели терапии», «в психотерапии представляется целесообразным, чтобы врач не был бы чрезмерно фиксирован на цели» (р. 41). Безусловно, бывают случаи, когда терапевты пытаются быстро решить, какими должны быть цели терапии. Вместе с тем не редкость, когда пациенты приступают к терапии, не имея ясного представления о ее целях, они просто не думают об этом, их основное желание — чувствовать себя лучше. Позволив «чистым переживаниям» проявляться своим чередом, можно постепенно увидеть и сформулировать цели. Поспешность в выборе целей или стремление навязать пациенту собственное мнение нежелательны. Юнг неукоснительно следовал этому правилу.

Юнг подчеркивал важность теплых, дружеских взаимоотношений между доктором и пациентом для успеха психотерапии. Он позволил пациенту «встать с кушетки», чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. Юнг, конечно, прекрасно осознавал необходимость поддержания соответствующей терапевтической дистанции, но он также знал, что психотерапия основывается на взаимоотношениях между терапевтом и пациентом. Этот аспект аналитической психотерапии особенно нам близок.

Еще одной сильной стороной Юнга (и одновременно его слабостью, как станет ясно впоследствии) является введение таких концепций, как архетип, комплекс, коллективное бессознательное. Основываясь на этих концепциях, исследуя их проявления у личности, Юнг разработал новый целостный подход к вмешательству, его идеи обогатили психотерапевтическое мышление и привели к внедрению в терапию некоторых уникальных элементов (например, архетипов), чего нет ни в одном другом подходе.

При наличии такого большого числа положительных моментов были ли в юнгианской психотерапии слабости? Для начала процитируем Сингера: «Юнг никогда не излагал свою психологическую теорию как теорию в строгом понимании этого слова: то есть как совокупность обобщений и принципов, связанных с практикой психотерапии и формирующих ее содержание как научной дисциплины» (Singer, 1973, р. 6). Этот факт существенно затрудняет увязывание его теории и психотерапевтической практики, их объединение требует значительных усилий.

«Юнг не предлагает методологии, техники процедур, серии приемов, которыми мог бы воспользоваться его последователь» (Singer, 1973, р. 6), что также отнюдь не способствует прояснению юнгианского терапевтического процесса. Эту тему развивает Дикманн (Dieckmann, 1991): «Многие юнгианцы испытывают скрытое недоверие и отвращение к методологии и технике аналитической терапии, особенно к технике. Соответственно аналитические психологи чрезвычайно скудно описывают эти вопросы» (р. 10). Однако «отвращение», «скрытое недоверие» и «чрезвычайно скудное описание» лишь усиливают «туманность» юнгианского аналитического процесса и аналитической процедуры — что это такое? Что именно вы как психотерапевт делаете? Как вы это делаете? Почему? Даже познакомившись с литературой по юнгианской терапии, читатели не получают ответов на эти вопросы.

В последних публикациях созданную Юнгом теорию личности характеризуют как «расплывчатую», «непоследовательную», «в высшей степени двусмысленную», «неточную», «не поддающуюся проверке», «многословную», как «произвольный набор теоретических идей» (см. Aiken, 1993, р. 128; Ryckman, 1993, pp. 93-94). Некоторые из этих определений, учитывая вышеупомянутую «туманность», вполне подходят для психотерапии Юнга как таковой. Без сомнения, если теория личности в некотором роде неясная, непоследовательная, двусмысленная, что можно сказать о самой аналитической психотерапии? Фактически то же самое. Так, действительно ли необходимы концепции архетипа или коллективного бессознательного? Каково значение для психотерапии столь широких мистических концепций? Так ли уж они необходимы для возникновения глубоких значимых изменений?

А как обстоят дела с результатами исследований? Имеется ли экспериментальное подтверждение эффективности юнгианской психотерапии? Действительно, некоторые концепции Юнга, в частности концепция психологического типа, привлекают внимание. Так, например, издается журнал Journal of Psychological Type,где публикуются данные эмпирических исследований. Вместе с тем недостаточно работ, посвященных процессу и исходу юнгианской психотерапии. Оказывается, последователи Юнга, так же как и психоаналитики школы Фрейда, склонны делать свои выводы на основании отдельных случаев из практики. В настоящее время отсутствуют экспериментальные работы по оценке процесса вмешательства или систематическому анализу частных случаев (например, Hill, 1989).

Есть ли будущее у психотерапии Юнга? Без сомнения, да. Продолжают выходить книги, посвященные Юнгу, его теории личности и психотерапии (например, Clarke, 1991; Daniels, 1991; Jacoby, 1994; Ryce-Menuhin, 1991; Spiegelman, 1988; Storr, 1991; Whitmont & Perera, 1992). В течение нескольких десятилетий издается журнал Journal of Analytical Psychology,где публикуются статьи по юнгианскому психоанализу. Кауфман (Kaufman, 1989) указывает, что «институты по подготовке психотерапевтов-юнгианцев действуют в Соединенных Штатах в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Чикаго, Сиэтле, Бостоне и Сан-Франциско» (р. 126). Этот же автор добавляет, что «численность юнгианцев-аналитиков с каждым годом постоянно растет во всем мире», причем «наиболее важные центры располагаются в Швейцарии, Великобритании, Германии, Израиле, Франции и Италии» (р. 126). Эрика Гуд в своей статье в U. S. News and World Report отметила следующее: «Спустя тридцать один год после смерти швейцарского психиатра теории Юнга по-прежнему популярны, являются подлинной культурной ценностью, призмой, через которую преломляются переживания, а в некоторых случаях — почти религией» (December 7, 1992, issue). Год спустя это же подчеркнул Мак-Каллоу (McCullough, 1993):

«Идеи психиатра Карла Юнга распространяются по стране... Пользуются широкой популярностью книги, написанные под влиянием идей швейцарского психиатра, растет заинтересованность в создании юнгианских обществ. Специалисты в области психического здоровья используют идеи Юнга в своей практике и работают с клиентами, которые читают книги, написанные под влиянием Юнга.»

Итак, интерес к Юнгу и его аналитической психологии не утрачен и по сей день.

Около 20 лет назад исследователи прогнозировали, что юнгианская школа мысли будет все теснее сближаться с другими психоаналитическими и неаналитическими теориями (Maduro & Wheelwright, 1977). Предприняты определенные усилия в этом направлении, но многое еще предстоит сделать. Те же исследователи предсказывали: «в дополнение к анализу символического содержания и процесса, усилится влияние Юнга на социальные и поведенческие науки в следующих... областях: 1) искусство и культура, 2) развитие человека и старение, 3) медицинская антропология, 4) исследования фольклора и 5) клиническая психология» (Maduro & Wheelwright, 1977, p. 118). Сообщения других авторов (Goode, 1992; McCullough, 1993) отчасти подтверждают этот прогноз.

Однако исследователи также полагали: «если аналитической психологии суждено выжить, она должна рассматривать межличностные проблемы и социальные аспекты меняющегося мира» (Maduro & Wheelwright, 1977, p. 118). Для аналитической психологии и в особенности для аналитической психотерапии это утверждение, сделанное почти два десятилетия назад, верно, как никогда.

Вместе с тем не менее верно и другое утверждение (Hall & Lindzey, 1957):

«Учитывая все, что сделано и сказано, теория личности, изложенная в многочисленных работах Юнга и распространенная на широкий спектр человеческих феноменов, является одним из самых выдающихся достижений современной мысли. Оригинальность и смелость мышления Юнга мало с чем может сравниться в истории науки последних лет, ни один другой человек, кроме Фрейда, не открыл такое множество концептуальных окон в то, что сам Юнг предпочитал именовать «душой человека»» (р. 110).