Развитие высших форм внимания в детском возрасте 15 страница

Наше обсуждение традиционных предрассудков направлено, таким образом, против эмпиризма, но фактически мы выступаем не только против него. Мы должны теперь показать,что и его интел-ьлектуалистский антитезис лежит в том же плане, что и сам эмпиризм. Оба они, когда это случается, берут объективный мир. Как объект своего анализа прежде всего вне времени и не через его смысл, и оба они неспособны выразить тот особенный способ, посредством которого перцептивное сознание конституирует свой объект. Оба выдерживают известную дистанцию по отношению к восприятию, вместо того чтобы держаться к нему как можно ближе.

Это мы могли бы показать на примере истории понятия внимания. В мышлении эмпирициста внимание выводится из <гипотезы константности>, или, как мы это показали, из первичности объективного мира. Даже если то, что мы воспринимаем, и не соответствует объективным свойствам источника стимуляции, гипотеза константности заставляет нас признать, что <нормальные ощущения> были и в этом случае. Просто они невосприняты, и функция, которая их выявляет, подобно прожектору, падающему на уже предсуществующий в темноте объект, и называется вниманием. Внимание, таким образом, ничего не создает, оно словно вспышка света выхватывает именно те объекты, которые способны дать

ответ на то, что мы спрашиваем. Поскольку <bemerken>, или <подмечивание>, не является действительной причиной идей, которые этим актом пробуждаются, то оно оказывается одним и тем же во всех актах внимания, как одним и тем же является луч прожектора, какой бы ландшафт при этом не освещался. Внимание поэтому есть всеобщая и безусловная сила в том смысле, что в любой момент она может быть безразлично приложена к любому содержанию сознания. Будучи везде бессодержательной, она нигде не может иметь своей собственной цели (...). Чтобы привязать внимание к жизни сознания, нужно было бы показать, как восприятие пробуждает его и затем, как внимание, в свою очередь, развивает и улучшает его. Должны быть описаны некоторые внутренние связи, а эмпиризм имеет в своем распоряжении лишь связи внешние, и не может делать ничего сверх сопоставления состояний сознания. Эмпиристский субъект, поскольку ему отводится некоторая инициатива, которая и является оправданием для теории внимания, может выступать лишь в виде абсолютной свободы. Интеллектуализм, с другой стороны, исходит из продуктивности внимания: поскольку я сознаю, что благодаря вниманию я воистину прихожу к объекту, то последовательность картин, доставляемых вниманием, не является случайной. Каждое новое проявление объекта отводит подчиненное место предыдущему и выражает все то, что пытался передать его предшественник. Воск уже с самого начала есть пространственное тело, одновременно и податливое и изменчивое; я лишь реализую более или менее ясно это свое понимание <соответственно тому, как мое внимание в большей или меньшей степени прикладывается к вещам, которые находятся в его поле и на которых оно останавливается> (Гуссерль, 1931, стр. 25). Поскольку я переживаю прояснение объекта, то воспринимаемый объект уже должен содержать определенную интеллигибельную структуру, которая в нем и раскрывается. Если сознание обнаруживает геометрическую окружность в круглой форме тарелки, то происходит это потому, что окружность уже заложена в ней (-) Нет никакой необходимости в анализе акта внимания как перехода от неотчетливости к ясности, поскольку никакой неотчетливости для интеллектуализма просто не существует. Сознания с этой точки зрения просто не существует до тех пор, пока оно не положит границы какому-нибудь объекту, н даже фантомы <внутреннего опыта> возможны только как нечто заимствуемое из внешнего опыта (..-)- Но в сознании, которое (...) вечно овладевает интеллигибельной структурой всех своих объектов и которое именно как эмпирическое сознание вообще ничего не конституирует, в таком сознании внимание остается абстрактной и бездейственной силой, поскольку здесь ему просто нечего делать, (дознание не менее интимно связано с объектами, к которым оно невнимательно, чем с темп, к которым оно проявляет интерес, н дополнительная яс-

ность, доставляемая актом внимания, не возвещает никакого нового отношения. Внимание поэтому снова становится неким светом, который не изменяет своего характера при смене объектов, на которые он падает,-таким образом, снова вводятся пустые акты внимания, которые занимают место <модусов и специфических направлений интенции> (Кассирер, 1929, т. 3, стр. 200), Наконец, акт внимания с точки зрения интеллектуализма ничем не обусловлен, поскольку все объекты находятся в его распоряжении, точно так же как и <подмечивание> эмпиристов, поскольку по отношению к нему все объекты являются трансцендентными. Да и как может объект, уже выделенный самым своим наличием, вызывать еще и внимание, коль скоро сознание уже включает в себя все объекты? Если уж где эмпиризм и оказывается несостоятельным, так это в понимании внутреннего отношения между объектом и актом, который его выполняет. Если уж чего и лишен интеллектуализм, так это представления о случайности в сфере мысли. В случае первого - сознание оказывается слишком бедным, а в случае второго - слишком богатым, поскольку всякий феномен неотразимо притягивает его. Эмпиризм не видит того, что мы должны уже знать о том, что мы ищем (или, иначе говоря, не видит того, что мы вообще не должны были бы искать); а интеллектуализму недостает понимания того, что мы не должны были бы знать про то, что мы ищем (или в равной мере - того, что и в этом случае мы не должны были бы ничего искать). И там и тут оказывается невозможным ни постичь сознание в акте приобретения знания, ни придать должного значения тому, описанному выше незнанию, которое, хотя еще и <пусто>, однако, уже определяет интенцию, которая и есть само внимание (...). Стало быть, вопреки намерениям интеллектуализма обе доктрины разделяют одну и ту же идею, что внимание вообще ничего не создает (...). Вопреки такому представлению о бездействующем субъекте психологический анализ внимания приобретает значение самоот-крытия, и критика <гипотезы константности> перерастает в критику догматической веры в <мир>, который оказывается или реальностью самой по себе (для эмпиристов), или же имманентной границей знания (для интеллектуалистов). Внимание предполагает прежде всего трансформацию смыслового поля, некий новый способ, которым сознание предстоит своим объектам. Так, совершая акт внимания, я тем самым локализую некоторую точку на своем теле, ту, которая испытала прикосновение. Анализ психических нарушений, наблюдающихся при поражениях центральной нервной системы, которые делают такую идентификацию невозможной, раскрывает глубинные слои работы сознания. Опрометчиво можно было бы говорить в этом случае о <локальном ослаблении внимания>. В действительности, однако, дело тут вовсе не в одном или большем числе <локальных сигна-

лов> или в ослаблении вторичной силы понимания. Решающее условие такого расстройства состоит в дезинтеграции сенсорного поля, которое теперь уже больше не остается стабильным во время восприятий субъекта, но приходит в движение в ответ на исследующие действия и по мере его обследования отсупает от субъекта (Штейн, 1928, стр. 362, 383). Смутно локализованная точка является противоречивым феноменом, который выдаст существование некоторого дообъектного пространства, в котором уже существует протяжение, поскольку различные точки на теле, которых касаются одновременно, не смешиваются субъектом, однако пока еще и не имеют однозначного положения, ибо еще нет пространственной системы отсчета, которая бы сохранялась при переходе от одной перцепции к другой. Первым делом внимания поэтому и является создание для себя некоего поля, перцептивного или умственного, которое могло" бы быть <просмотрено>, внутри которого стало бы возможным перемещение исследующих органов, или развитие мысли, но в котором сознание уже не теряет того, что оно однажды завоевало, и тем более не теряет себя самого среди тех изменений, которые оно вызывает. Точное положение точки прикосновения будет тогда неким инвариантным фактором в ряду ощущений, которые я испытываю соответственно положениям своих конечностей и тела. Акт внимания может локализовать или объективировать этот инвариантный фактор, коль скоро он отделяется от изменений восприятия. Внимания поэтому, как некоей общей формальной активности вообще нс существует (Рубин, 1925). В каждом отдельном случае должна быть завоевана определенная свобода, а также определенное смысловое пространство, в котором она могла бы быть наилучшим образом реализована. Пространство это должно сохраняться для того, чтобы можно было вызвать на свет сам объект внимания. Здесь мы имеем дело буквально с актом творения. Например, давно уже известно, что в первые десять месяцев жизни дети различают только вообще окрашенное и лишенное цвета: затем окрашенные области начинают образовывать <теплые> и <холодные> формы, и только потом для детей открываются, наконец, те или иные конкретные цвета. Психологи, однако (Петерс, 1915, стр. 152-153), могут допустить здесь не более как игнорирование или смешение ребенком названий цветов, что, по их мнению, и препятствует различению. Ребенок, утверждают они, должен видеть зеленый цвет именно там. где он действительно есть; и вся беда состоит-де только в том, что ребенок не может обратить на это внимания и понять свои собственные переживания. В основе подобных утверждений лежит то, что психологи все еще неспособны представить себе мир, в к

отором цвета были бы неопределенными, или, иначе говоря, такой цвет, который не обладал бы точной качественной определенностью. Критика этих предубеждений, напротив, должна исходить из того, что видимый мир цветов может оказаться вторич-

ным образованием, имеющим в своей основе ряд <физиогномических> различий, таких, как <теплые> и <холодные> формы или формы <окрашенные> и <неокрашенные>. Мы не можем соотнести эти феномены переживания цвета ребенком с каким бы то ни было определенным качеством, точно так же как мы не можем отождествить ни с одним из цветов спектра те <странные> цвета, которые воспринимаются людьми при некоторых психических расстройствах (Келер, 1913, стр. 52). Первое восприятие цвета есть поэтому некое изменение структуры сознания, установление некоторого нового измерения опыта (".). Внимание следует рассматривать по аналогии с этими изначальными актами, поскольку вторичное внимание, которое ограничивалось бы вызыванием однажды уже приобретенного знания, было бы только еще одним отождествлением внимания с приобретением. Уделить внимание -- не значит просто высветить пред-существующие данные, но значит придать им новое расчленение (Коффка, 1922, стр. 561 и сл.). Эти данные преформированы только как горизонт. Фактически они конституируют новые области внутри мира в целом. Именно изначальная структура, которую они вводят, есть то, благодаря чему выявляется идентичность объекта до и после акта внимания. Только после того как определенное качество цвета уже усвоено и только посредством этого, предшествующие данные выступают как материал этого качества (...). Именно посредством преодоления этих данных настоящий акт внимания соотносится с предыдущим, и единство сознания, таким образом, строится шаг за шагом, посредством своеобразного <синтеза перехода>. Чудо сознания состоит в том, что оно приводит к свету (посредством внимания) феномены, которые восстанавливают единство объекта в некоем новом измерении именно в тот самый момент, когда они его разрушают. Внимание не есть ни ассоциация образов, ни возвращение к себе мысли, уже имеющей власть над своим объектом; оно есть активное конституирование нового объекта, который делает явным и расчлененным то, что до этого существовало не более как неопределенный горизонт. И в то самое время, когда объект приводит внимание в движение, в каждый момент он вновь и вновь полагается в состоянии зависимости от него. Он вызывает <доставляющее знание событие>, которое должно видоизменить его лишь посредством все еще двусмысленного значения, необходимого ему, дабы прояснить себя; он есть поэтому мотив (Е. Штейн, стр. 35 и сл.), а не причина события.

(...)Этот переход от неопределенности к определенности, эта переплавка в каждый момент собственной истории сознания в единство нового смысла и есть сама мысль. <Работа ума существует только в акте> (Валери, стр. 40). Результат акта внимания не следует искать в его начале. Если луна у горизонта кажется мне не больше, чем в зените, когда я смотрю на нее в телескоп или через картонную трубку, то отсюда еще нельзя делать вывода

174 о том, что и при обычном зрении ее видимая величина тоже будет постоянной. Но это именно то, во что верит эмпиризм, поскольку он имеет дело не с тем, что мы видим, по с тем, что мы должны видеть в соответствии с проекцией на сетчатке. И это также то, во что верит интеллектуализм, поскольку он фактическое восприятие описывает в соответствии с данными <аналитического>, или внимательного, восприятия, при котором луне, действительно, возвращается ее истинный видимый диаметр. Точный и полностью определенный мир стоит тут все еще на первом месте, возможно, правда, уже не как причина наших восприятии, но как их имманентная цель (...) Когда я смотрю совершенно свободно и естественно, то различные части поля взаимодействуют друг с другом и мотивируют эту огромную лупу у горизонта, эту лишенную меры величину, которая тем не менее есть величина. Сознание должно обратиться к своей собственной, нерефлексивной жизни в вещах и прийти к осознанию своей собственной истории, которую оно предало забвению; такова истинная роль, которую должна играть философская рефлексия, и таков путь, которым мы, действительно, придем к истинной теории внимания.

ЛИТЕРАТУРА

1. Cassirer Е. Philosophie der symbol-ischen Formen, Bd. Ill, Phanomenolo\ie der Erkcnntms. Berlin, 1929, S. 200.

2. Husscrl E. Meditations cariesiennes. P., 1931, p. 25.

3. Kohler W. Ubcr unhemerkte Empflrxiun\en und T.Jrtcilstauschungen. <21.schr. f. Psychologie>, 1913, S. 52.

4. К off k a K. Perception: an introduction to the Gestalt theorv. <PsyclioL Bull.>, 1923, pp. 561ff.

5. Peters. Zlir Entwicklung der Farbenwahrnehinung. <Fortschritte der Psy-cholo\ie>. 1915, SS. 152-153.

6. Rubin E. Die Nichtexistenz der Aufmerksamkeit. <Psychol. Forschung>, 1925.

7. Stein E. Beitrage zur philosophischen Begrundung der Psychoiogie und der Geisteswissenschaften, I, Psvchischc Causalitat, Jahrbuch f. Phil. u. phan. For-schung, V, SS. 35H.

8. Stein J. tFber die Veranderung der Sinnesleistungen und die Entstehung von Frugwahrnemungen. In: <Pathologie der Wahrnehmung, Handbuch der Geiste-skrankheiten>, Bd I, Allgemeiner Teil 1. Berlin, 1928, SS. 362, 383.

9. Valery P. Introduction a la poetique. P., p. 40.

175 Рево д Аллой (Revault dAllonnes) Габриэль (6 января 1872-?) - французский психиатр и психолог. Продолжая линию, намеченную работами Н. Н. Ланге и А. Бергсона, своим учением о роли схем в организации внимания Рево дАллон оказал влияние на концепцию Л. С. Выготского и, далее, через него - П. Я. Гальперина.

Сочинения: <Psychologie applique a la morale et a [education> (в соавт. с F. Rauh), 2-eme ed. P., 1904; <[.explication physiologique de 1emotion>, <3. de psychoL>, 1907, 4, pp. 517-524; <Psychologie dune religion>. P., 1908; <:Les inclinations: Leur role dans la psychologie des sentiments>. P., 1908; <Lamark>. P" 1909; <Laffaiblissement intellectuel chez les dements>. P., 1912; <La polyphrenie>, <J. de psychol.>, 1924, 21, pp. 475- 487; <hallucination>. <Ann. med-psy-chol.>, 1926, II, pp. 43-56; <Comment laction se schematise>. <Rev. phiL>, 1930, 109, pp. 211-252.

Публикуемый ниже текст представляет собой сокращенный перевод главы <Le Schematisme> из наиболее известной и оригинальной работы Рево дАллона <LAttention> в первом томе <Iraite de psychologie> под редакцией G. Dumas. Paris, 1923, pp. 846-916.

Перевод В. Любимова

Г. Рево дАллон

ВНИМАНИЕ: СХЕМЫ

<Величие и нищета схем>

Если схемы действительно имеют то психологическое значение, которое мы намерены им придавать, если они включаются во внимание и через него во все другие психические функции (...), то как же случилось, что различные авторы так мало говорили о них? Почему столько логиков и психологов могли держать в руках это сокровище, не открыв его? Тем более, что еще раньше некоторые философы, например Кант (Кант, 1869, стр. 198), довольно много говорили о схемах, признавали существование отдельных видов их, а некоторым уделяли большое место в своих работах. Как получилось, что эти мыслители упустили из вида всю их совокупность, не исследовали вопрос, ключ к которому у них уже был?

В самом деле, это весьма удивительно. Но это-факт. Необходимо объяснить его. В природе схем есть нечто такое, что делало их неуловимыми, скрытыми от глад исследователей, нечто, что затрудняло установление их функции и выявление всего семейства схем, даже когда некоторые из них, наиболее поучительные, уже были обнаружены и изучены. Скрытости схем способствовали три обстоятельства. Во-первых, они своего рода шлак, это заставляет презирать их; во-вторых, они являются средствами, это позволяет не замечать их; в-третьих, они, по крайней мере сначала, нс социализируемы (...}. Когда пользуются хорошо знакомым инструментом, например старым привычным пером, то замечают след, оставляемый им, бумагу, мысль, но не само перо. Схема остается скрытой, потому что она-знакомый и хороший инструмент. Но поскольку, кроме того, она еще и скрыта, нужно подыскать другой образ-перо все-таки еще слишком открыто вниманию; в качестве примера лучше привести глаз, который не видит самого себя, или еще лучше поскольку глаз может увидеть себя в зеркало, укажем на внутренние органы: улитку, сетчатку. Нужно, правда, и тут заметить, что если эти ткани-настоящие объекты, которые при вскрытии могут оказаться доступными, то становящаяся доступной в результате анализа схема всегда лишь подделка под объект. Наконец, многие схемы скрыты из-за своей стойкой изначальной асоциальности, заставляющей их держаться в стороне даже от индивидуального сознания до тех пор, пока они не получат социального освещения. За исключением некоторых схем (основные упорядочивающие схемы, вокальные эмоциональные схемы), основная масса их, будучи некоммуникабельной, пребывает как бы в карантине, как бы вне закона. Именно они перерабатывают воспринятое (объекты, аспекты); именно благодаря им создаются продукты (...), но сами трудолюбивые рабы остаются в небрежении; индивидуальное сознание знает цену продукту, но не знает цены производителям. Мы замечаем и оцениваем наши собственные душевные состояния и наши скрытые содержания только в той мере, в какой они известны и оценены окружающими (...). Схемы могут, таким образом, долгое время оказывать нам неоценимые услуги, не нарушая своего инкогнито. В то же время по своей природе они не являются бессознательными. Напротив, во многих случаях они осознаются. Но положение их даже хуже, чем положение бессознательного: ими одновременно и пренебрегают, и пользуются при первой необходимости; они пригодны для любого дела, и вместе с тем на них смотрят, не замечая их. Неудивительно поэтому, что очень простые соображения, очевидность которых, коль скоро они высказаны, сразу же бросается в глаза, тем не менее до сих пор высказаны не были: силуэт, создаваемый тенью, позволяет лучше понять отбрасывающий эту тень

\ См. ниже, стр. 180 (прим. перевод.).

объект, лошадь, вырезанная из картона, или набросок ее на бумаге помогают ребенку лучше понять, что такое настоящая лошадь, везущая повозку, вещь пребывает нерасшифрованной, если у нас нет одной или нескольких схем, которые можно наложить на нее; именно с помощью хорошо знакомых схем мы узнаем какое-то животное или причисляем животных к одному классу, либо разделяя, либо объединяя их; именно с помощью моторных схем, освобожденных от груза предыдущих проб, мы становимся ловкими и получаем в свое распоряжение действия, которые можно производить над вещами. Эти простые и, как, мы полагаем, едва ли спорные положения имеют своей целью лишь введение одновременно четкого и нового объяснения внимания, а через него восприятия, памяти, способности к. абстракции, обобщению, суждению, размышлению и действию (...). Насколько нам известно, только Бергсон придавал схемам должное значение. В своих работах он неоднократно отмечает их психологическое значение; он указывает на то, что они включены в любую интеллектуальную операцию. Вот его определение <динамической схемы> (Bergson, 1919. стр. 199): <Она представляет собой ожидание образа, особую интеллектуальную установку... Схема присутствует лишь до тех пор, пока она выполняет работу по вызыванию образов, но, выполнив эту работу, она стирается и исчезает за однажды вызванным образом>. С помощью динамических схем, в частности, шахматист одновременно играет несколько партий, не глядя на доски, с их помощью мы вызываем мимолетное воспоминание, узнаем объект, понимаем книгу, речь. <Произвольное внимание, по-видимому, вообще невозможно без <преперцепции> (Bergson, 1919, стр. 184). (...). <Грубое восприятие отдельных частей объекта внушает нам схематическое представление о целом и посредством зтого об отношениях между частями. Развивая эту схему до образов-воспоминаний, мы пытаемся наложить эти образы-воспоминания на воспринимаемые образы. Если это нам не удастся, то мы переходим к другому схематическому представлению. И всегда позитивная часть этой работы состоит в движении от схемы к воспринимаемому образу>. Таким образом, наша теория схем является лишь развитием в психологии глубоких интуитивных предположений Бергсона.

КЛАССИФИКАЦИЯ СХЕМ ВНИМАНИЯ

Образы, возникающие в отсутствие первоначально обусловивших их реальных воздействий, необходимо, по нашему мнению, разделить на восемь уровней-от ощущения до разума.

1. Сенсорные образы. Они конкретны, недифференцированы; они представляют собой удержанные или вызванные вновь качественные и аффективные впечатления, возникающие при отсутст-

вии вызывающих их физических причин. Это, например, непосредственное, еще не обозначенное словом представление о голоде, жажде, громе и запахе моря у животных или--у человека-это восприятие в состоянии простого сенсорного внимания, при котором не вызывается и не вычленяется соответствующее ему воспоминание.

2. Перцептивныеобразы. они своего рода экстракт, неполный остаток предшествующего опыта; выступая в качестве дополнения, они заполняют пробелы действительного ощущения. По своему происхождению они связаны с памятью и выполняют антиципирующую функцию, поскольку заранее набрасывают контуры события или части сложного образования еще до их обнаружения в восприятии. Благодаря им восприятие становится более или менее расчлененным, за чувственными данными смутно угадываются вещи, но лишь в виде каких-то обрывков, еще недостаточно дифференцированных и определенных для того, чтобы их можно было назвать предметами. Например, это образ, заставляющий меня воспринять воду только по одному ее шуму.

3. Упорядочивающие схемы. Две из них (пространство и время), изученные Кантом под названием <трансцендентальных схем>, являются изначальными способами преобразований вещей в объекты и их упорядочивания, принципиальными атрибутами этих основных апперцепции являются длительность, протяженность, а также движение, число, сила. интенсивность. Помимо своего апперцептивного употребления, т. е. употребления еще чувственного и практического, они способны приобретать понятийные и мыслительные функции, определяемые ниже. Эти упорядочивающие схемы, даже если они еще не понятийные и не мыслительные, сообщают перцепциям те или иные дополнительные подробности\ например, стереоскопическая апперцепция придает рельефность зрительным восприятиям. Было бы недостаточно называть их, как и перцептивные образы, только экстрактивными-они нечто большее. Нам хотелось бы подчеркнуть, что эти схемы уже не какие-то случайные, обломки, но существенные остатки, из которых исключено все случайное, побочное. По своей функции они являются упрощающими в том смысле, что они вы-членяют основное и пренебрегают побочным в тех образах, к которым применяются (...). Но и это еще не все: они собирательны. Этот термин необходимо отличать от термина <общий> (general). Первый указывает на полностью эмпирическое скопление, второй-на логическую классификацию: первый относится к апперцепциям, второй сохраняется для понятий. Будучи собирательной, каждая схема подходит к целому ряду объектов. Например, схема <нечто круглое, ком> подходит к вишне, голове, пузырьку воздуха в воде, небесному своду и т. д.

4. Аспективные и физиогномические схемы. Это--ключи к расшифровке объектов. Их применение позволяет увидеть в вещи

определённый аспект или лицо. Эти схемы также упрощающие, но их работа протекает на более высоком уровне: они-тенденциозно упрощающие. Например, на кого похож ребенок? Разные члены семьи хотят, чтобы он был <вылитым> дядюшкой, или дедом, или кем-то еще из родственников; этому ничто не препятствует. поскольку различные сходства могут сосуществовать, взаимонала-гаться. Каждое из них, безразлично правдивое или ложное, есть результат направленного отбора. Аспективная схема-схема родовая, и под этим мы понимаем функцию, промежуточную между собирательным характером упорядочивающей схемы и обобщающим характером понятия {...).

5. Голосовые эмоциональные схемы. Это - голосовые звуки, которые производят животные и люди в состоянии аффекта. Они модулируются и артикулируются по-разному в зависимости от строения голосовых органов {...). Крики животных, пение птиц, лай собак являются моторными социальными схемами (так же как и мимика, выразительные движения и позы); они еще очень далеки от слова, понимаемого как идеологический знак. Чтобы стать идеологическим знаком, схема должна превратиться в объект, почти уже независимый от сознания; именно это характеризует последующие уровни.

6. Идеологические неименованные схемы. Это - идеи без закрепленного за ними слова. С такими идеями мы часто имеем дело, когда нам не удается сразу найти адекватное для их выражения слово. Следует различать два вида таких схем в зависимости от того, схватывается функция схемы после или до своей образной реализации. Первый вид есть понятийная или идеологическая схема, выполняющая функцию понятия, например обобщенный рисунок дома. Второй вид-это схематизированное понятие или идея, например идея дома, поддержанная или иллюстрированная обобщенным рисунком.

7. Схематизированные именованные понятия. Это идеи, реализуемые одновременно двумя схемами, одна из которых является естественной, например рисунок дома, в вторая - искусственной, например слово <дом>. Здесь слово сосуществует с естественной схемой, не подчиняя ее себе.

8. Номинальные понятия. Это - такие схемы, которые .почти полностью редуцируются к своему словесному ярлычку, например к слову <дом>. Образная схема здесь не сосуществует больше вместе со словом; слово подчиняет, полностью замещает ее. Вызываемая при этом образная схема присутствует здесь как нечто очень далекое и туманное либо даже сводится только к чувству ее <вызываемости>, без реального вызывания. Дальше начинается схематизм мыслительный, включающий, в свою очередь, ряд уровней: суждения, рассуждения и их многочисленные разновидности (...}. За короткое время человек прошел через все только что описанные уровни. Тем не менее значительная часть его опыта и

сегодня протекает на низших уровнях, не достигая понятий и обретая только перцептивную форму или даже оставаясь на сенсорном уровне. У наиболее развитых млекопитающих, несомненно, существует,. и иногда в довольно развитой форме, апперцептивная идеация, которую Ламарк, Дарвип и Романе часто рассматривали как понятийную или даже мыслительную. Наиболее развитые животные-лишь в исключительных случаях достигают символического обращения с образами или схемами. В то время как человек обладает сенсорными, перцептивными, апперцептивными инстинктами, сопровождающимися у него понятийной, атрибутивной, рассуждающей деятельностью, которая в определенной мере их видоизменяет, высшие животные, более или менее полностью лишенные понятий, суждений и рассуждений, обладают, с одной стороны, специфическими наследственными инстинктами перцептивно-моторной и. апперцептивно-моторной природы, а с другой-индивидуальным интеллектом, который также перцептивен и апперцептивен. Что касается низших животных, то они не идут дальше сенсомоторных инстинктов. Под психическим автоматизмом можно понимать тот факт, что-каждая из наших деятельностей-сенсорная, перцептивная, понятийная, атрибутивная, мыслительная-способна при определенных, нормальных или патологических условиях развертываться изолированно, независимо от других, асинергично с ними. Автоматизм считается нормальным, если такая независимость приносит пользу другим деятельностям или (...) по крайней мере не-затрудняет их осуществление: это имеет место в случае инстинкта, привычки, памяти, отвлечения или даже нормального распределения внимания. Автоматизм считается патологическим в противоположном случае, когда независимое протекание одной деятельности наносит ущерб другим (...). Современная психологическая терминология страдает явным злоупотреблением негативными понятиями, такими, как бессознательность и невнимание. Часто они неясны, не имеют четких границ, поскольку все факты, которые ими объемлются, представляют собой разновидности сознания и внимания. Пытаясь сгладить-недостатки этих негативных терминов, прибегают к термину <подсознание>, а также принимают существование ряда степеней внимания, к которым подошел бы термин <подвнимания>. Когда и это оказывается недостаточным, пытаются скрыть отсутствие реального -определения, вместо того чтобы его дополнить. Говорится о соподчинении уровней, однако сами уровни при этом не определяются. Вводится понятие минимальной интенсивности, которое само остается загадочным и поверхностным, поскольку уровни не получили должного описания и позитивного разграничения. Анализируя схематическое апперцептивное внимание. являющееся промежуточной формой между сенсорным и понятийным вниманием, анализируя понятийное и атрибутивное внимание,