Условия для возникновения смешного

Вопрос, вынесенный в заголовок этого раздела, отнюдь не направлен на раскрытие природы смешного. Определить условия для возникновения смеха и причину смеха – задачи совершенно разные. Все знают, что яйцо, брошенное на стол с высоты 1 сантиметр, имеет шансы остаться целым, в то время, как яйцо, упавшее со стола на твёрдую поверхность пола, таких шансов не имеет. Но для того, чтобы понять причину этого, нужен был гений Исаака Ньютона, сообщившего нам основные законы механики.

Проводя элементарные наблюдения над магнитами, любой может определить, что два магнита иногда притягиваются друг к другу, а иногда отталкиваются. Начальная теория, созданная для объяснения этого явления, “объяснила” отталкивание и притяжение тем, что один конец магнита стали называть “северным полюсом”, а противоположный конец – “южным”. В этом объяснении был очевидный практический смысл, но к пониманию природы взаимодействия магнитов это продвинуло нас не более, чем окрашивание северного полюса в синий, а южного - в красный цвет. И только много позднее, когда было обнаружено, что магнитное поле постоянных магнитов вызывается вращающимися в параллельных плоскостях электронами, усиливающими магнитное поле друг друга, наше понимание расширилось до уровня настоящей физической теории.

Смех, как уже говорилось, существует независимо от нашего желания. С ним приходится иметь дело как с данностью, природным явлением. Очевидно, что начать изучение этого явления необходимо с изучения условий его возникновения. Точнее, с условий возникновения того мощного кратковременного импульса, который даёт нам объективное, хотя и непонятное ещё, ощущение счастья.

Гегель в "Науке логики" привёл оригинальные, глубокие суждения по интересующему нас вопросу. Он подошел к анализу остроумия как формы мышления. Гегель полагал, что “Обычное представление схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное”. Он считал, что остроумие несёт в себе противоречие, высказывает его, приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет "понятие светиться через противоречие", но не выражает понятия вещей и их отношений. Мыслящий разум, по Гегелю, заостряет притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений до существенного различия, до противоположности.

В настоящее время считается общепризнанным, что любое остроумное высказывание основано на своего рода противоречии, некоей неожиданности, противоречащей строгой логике.

Гегель подошёл очень близко к разгадке природы юмора. Но ни он, ни его последователи не сумели преодолеть тонкий барьер, отделяющий их от истины.
Едва ли можно считать, что словесной формулой Гегеля исчерпывается природа остроумного. Слова "светящееся противоречие", как указывали последующие исследователи, сами нуждаются в расшифровке.

Hazlitt приводит длинный перечень вещей, которые заставляют человека смеяться. Например, карикатура человека с носом в форме бутылки, вид карлика рядом с гигантом. Люди смеются над одеждой иностранцев, а они над нашей. Три трубочиста и три китайца, столкнувшись на лондонской улице, смеются друг над другом буквально до упаду и т.д.

З.Фрейд, Ч. Дарвин, Eastman и многие другие считали, что для того, чтобы смеяться, человек должен находиться в счастливом состоянии ума.

Фрейд, кроме того полагал, что человек должен быть подготовлен к восприятию шутки, должен ожидать её.

Мы знаем по опыту, что многие комедианты, даже не читавшие Фрейда, подготавливают публику, сообщая ей, что сейчас последует шутка или смешная история. Иногда они прибегают к объявлению типа: “Это была шутка, шутю я так”. Гениальный приём нашёл М.Жванецкий. Он выходил на сцену и произносил совершенно невинную фразу: “И что интересно: министр мясной и молочной промышленности существует и хорошо выглядит”. После чего следовала пауза. Пауза затягивалась. И только секунд через 10 до публики доходило, что это была шутка и по залу прокатывался нарастающий смех.

Фрейд справедливо полагал, что юмор лучше воспринимается в благоприятствующих его восприятию обстоятельствах. Опытный тамада начинает по-настоящему шутить после нескольких рюмок, принятых гостями. “Разогретые” гости легче настраиваются на юмористический лад. Граница эта очень тонка. Один из записных остряков поведал автору, что однажды и этот приём не сработал. “Понимаешь, - говорил он, - начал я, как обычно, выдавать хохмы после третьей. Вижу – не идёт, не смеются. В чём дело? Потом понял: холодно было в помещении, от трёх первых порций публика не разогрелась”.

Джон Локк в трактате "Опыт о человеческом разуме" также сделал попытку проведения различия между остроумным высказыванием и просто суждением. Суждение, согласно Локку, состоит в тщательном разделении идей. Суждение обращает внимание не на сходство, а на различие, каким бы малым оно ни было. Цель суждения Локк видел в том, чтобы избежать заблуждений, основанных на случайном, несущественном сходстве.

Остроумие, считал он, лежит прежде всего в сближении идей и в их объединении, быстром и разнообразном, которое дает ощущение удовольствия.
Дж. Эддисон, уточняя взгляды Локка, отметил, что не всякое объединение идей остроумно, а лишь неожиданное. Кроме того, в основе остроты может лежать не только сходство идей, но и их противоположность.

А.Лукподошёл очень близко к разгадке юмора, когода пытался проанализировать роль временного фактора в реакции на комическое. Он цитирует Марка Твена в его анализе важности паузы и приходит к выводу, что для уяснения “соли” шутки, анекдота требуется определённое время. “Если мысль эта станет сразу же ясна или, напротив, понадобится слишком долго доискиваться до неё, то эффект остроумия в значительной мере ослабевает, а иногда и вовсе улетучивается. Впрочем, случаи, когда острота “доходит” до слушателей спустя несколько дней и вызывает смех, не так уж редки. Но всё же существует некоторое оптимальное время “уяснения”.

Мирослав Войнаровский (2003) определил юмор как “неожиданность, резко превращающуюся в понимание”. Он, как и А.Лук, подошёл очень близко к разгадке смешного, уделив внимание фактору времени. Войнаровский писал: “Человеку не удаётся предсказать заранее, что будет сказано и наступает некоторая пауза, задержка в понимании. Недаром анекдоты устроены как простые и неожиданные загадки: надо быстро оправиться от неожиданности, а потом разгадать, что же имел в виду говорящий. Поиск отгадки не должен занимать много времени. Не более 10 секунд. Иначе смешной эффект исчезает. Почему это происходит - можно гадать (подчёркнуто нами), но это уже совсем другой вопрос”.

“Еще более важно, чтобы озарение наступало разом, резко, почти мгновенно. Если озарение наступает поэтапно, как при решении задачи, то смешного эффекта не будет. Это значит, что искомая разгадка должна быть очень простой, неразделимой на много шагов, каждый из которых надо отгадывать последовательно. Озарение должно наступить быстро - не более, чем за 1, максимум 2 секунды после того, как человек начал догадываться о разгадке. Тогда возникает этот самый эффект - подобный вспышке, удару барабана или толчку, который внешне разряжается в смех или улыбку.

Однако, когда мы понимаем смысл, спрятанный в аниксе, это доказывает нам, что мы всё-таки достаточно умны. Это снимает с нас подозрение в глупости. Что вызывает радость. Этим же объясняется и требование быстроты озарения. Если мы слишком долго разгадываем аникс, значит мы глупы. Если мы разгадываем его шаг за шагом, плавно, то это выглядит как более серьёзные усилия, чем ответ, полученный мгновенно в результате озарения.

Приятно возвыситься над другими, но особенно приятно возвыситься над великими. Ясно, что трудный путь для честолюбия - совершить нечто великое - в данном случае особенно сложен. Остается лёгкий путь - через унижение других”.

Александр Лук полагал, что “быть может, то общее, что есть во всех приемах остроумия, - это выход за пределы формальной логики". В разобранных им вариантах остроумия: нелепости, ложного противопоставления, ложного усиления и других - этот выход за пределы формальной логики выражается просто в нарушении закона тождества, закона противоречия, закона исключённого третьего и закона достаточного основания. Лук приходит к великолепной догадке: “Отыскание и внезапное осознание логической ошибки, особенно чужой, и есть, вероятно, та пружина, которая включает положительную эмоцию и сопутствующую ей реакцию смеха, - при условии, если нет причин, подавляющих положительное чувство. Смех в данном случае - выражение интеллектуального триумфа от нахождения ошибки”.

Это высказывание А. Лука приоткрывает нам завесу над тайной смешного, но не даёт ответа на главный вопрос. Если смех является выражением интеллектуального триумфа, то почему ещё больший интеллектуальный триумф не сопровождается приступами смеха? Человек ликует, поняв незначительную загадку в телеграмме: “Рабинович не стоит и не лежит” или заметив опечатку в стихотворной строчке: “Шестирылый серафим на перепутье мне явился”. Но почему тот же человек, решив несравненно более сложную интеллектуальную задачу, например, сложный математический пример, или шахматный этюд, или нетривиальное уравнение, то, чем действительно можно гордиться, очень редко разражается приступами смеха?

Все известные автору теории юмора останавливаются перед этим вопросом. Они поясняют, что юмор вызывается противоречием, требующим разрешения, разгадки точно так же, как ранние теории магнита привели к обнаружению полюсов, но в то же время механизм взаимодействия остаётся скрытым совершенным туманом.

Характерным примером являются современные лингвистические теории. Все они сходятся на положении Гегеля, но попытки объяснить природу юмора ведут только к рассмотрению природы неожиданности, “светящегося противоречия” под разными углами, кто с точки зрения семантики, кто - семиотики и прочих сложных предметов, доступных только специалистам.

Между тем, механизм юмора прост и примитивен. Юмор доступен всем слоям общества, более того, низшим слоям в большей степени, чем высшим. Поэтому и объяснение его природы должно быть простым. Простым и понятным любому.

Но такого объяснения мы пока не обнаружили.