Механизмы целевой регуляции деятельности в норме и при аномальном развитии 1 страница

В предыдущем параграфе речь шла о том, как пора­жение базового уровня психического здоровья (в дан­ном случае—инертность, тугоподвижность) может приво­дить к искажениям уровней вышележащих. Это, однако, далеко не единственный путь формирования аномалий. Мы уже говорили о том, что гипотетически возможны различные сочетания степени сохранности уровней пси­хического здоровья, и, в частности, характерологичес­кие нарушения могут наблюдаться и вне грубых рас­стройств психофизиологических процессов. Яркой ил­люстрацией в этом плане является обширная область психопатических расстройств, различных аномалий и акцентуаций характера, приводящих к явным наруше­ниям способов реализации деятельности. Феноменоло­гия этих проявлений чрезвычайно пестра, и их описание составляет содержание многих солидных по объему книг. Первая монография, посвященная психопати­ям, принадлежит замечательному русскому ученому В. М. Бехтереву и вышла в свет в 1886 г. Однако пово­ротным пунктом в изучении психопатии стало появле­ние в первой трети нашего века двух основополагаю­щих для изучения этой проблемы работ — немецкого психиатра Курта Шнейдера и классика отечественной психиатрии П. Б. Ганнушкина. В этих работах были впервые достаточно четко названы клинические крите­рии выделения психопатий, тонко и всесторонне описа­ны феноменология их развития и течения. Курт Шней-дер определил психопатию как такого рода аномаль-ность, от которой страдают либо ее обладатель, либо окружающие его люди. П. Б. Ганнушкин определил пси­хопатию как такую выраженность аномальных особен­ностей характера, когда, во-первых, более или менее грубо нарушается адаптация, приспособление к среде;

во-вторых, когда эти особенности тотальны, т. е. задают тон всему психическому складу человека; в-третьих, ког­да они относительно стабильны и малообратимы.

Вместе с тем следовало признать, что при всей образ­ности и клинической достоверности названные крите­рии оставались все же малопригодными для строго на­учных классификаций. Это обстоятельство было доста­точно понятным и самим психиатрам. В. А. Гиляров-

Quot; 195

скип, например, еще в 1938 г. писал: «Один и тотжесимптом может иметь различное происхождение и, сле­довательно, различную сущность с точки зрения генеза картин в целом. Именно поэтому все существующие классификации психопатий неудовлетворительны» ^н. Но положение с клиническими исследованиями психопа­тий (а если взять шире — вообще пограничных состоя­ний) с тех пор не столь уж сильно изменилось, и спустя сорок лет современный автор пишет по сути о сходном:

«...существующие классификации пограничных форм патологии настолько пестры, фрагментарны и разнооб­разны, что ни одна из них не может служить основой для единой систематики всех форм пограничных состоя­ний» ¹²

Думается, что обретение более твердых критериев диагностики и классификации возможно только в том случае, если помимо анализа внешней, феноменологи­ческой стороны аномального процесса будут исследова­ны его более глубинные, внутрипсихологическпе детер­минанты. А до тех пор мы рискуем кита отнести к рыбам, а не к млекопитающим, так как по внешнему наблю­дению он имеет вид и образ жизни рыбы. Поиск внутри-психологических опосредствований -процесса психопа­тического развития — дело будущего, но уже сейчас можно предложить в этом плане некоторые подходы. Одним из них является исследование механизмов целе-полагания, уровня притязаний, самооценки и специфики их искажения при психопатиях и других формах, погра­ничных между нормой и патологией состояний.

Начало экспериментальным исследованиям целепо-лагания и уровня притязаний было положено в школе К. Левина. Основополагающими здесь являлись работы Ф. Хоппе, Т. Дембо, самого К. Левина и ряда других ученых. В дальнейшем общие экспериментальные прие­мы, взятые из этих работ, были многократно использо­ваны психологами самых разных ориентации, так что литература, посвященная одному только уровню притя­заний, настолько обширна, что ее систематический об­зор представляет специальную задачу ¹³. Не ставя тако­вую в рамках данной книги, сосредоточимся преиму­щественно на проблеме соотношения «реальных» и «идеальных» целей в планах и притязаниях человека. В этой связи представляется полезным проанализиро­вать некоторые исходные понятия, введенные еще в пер­вом, но до сих пор остающемся, пожалуй, наиболее глу-

боким исследовании уровня притязаний — исследова­нии Ф. Хоппе ¹⁴.

Начнем с самого понятия уровня притязаний. Чело­век приступает к работе с некоторыми притязаниями и ожиданиями, которые в течение действия могут ме­няться. Совокупность этих сдвигающихся то неопреде­ленных, то точных ожиданий, целей или притязаний от­носительно своих будущих достижений Ф. Хоппе пред­ложил называть уровнем притязаний. В зависимости от обстоятельств уровень притязаний может колебаться между целью «извлечь из действия максимум достиже­ний» и полным отказом от какого-либо достижения.

Уровень притязаний рождается из двух противопо­ложных тенденций: с одной стороны, тенденции поддер­живать свое «я», свою самооценку максимально высоко, а с другой — тенденции умерить свои притязания, чтобы избежать неудачи и тем самым не нанести урон само­оценке. Образующиеся в результате конфликта двух тенденций колеблющиеся волны уровня притязаний вы­полняют по крайней мере две важнейшие психологичес­кие функции. Во-первых, они являются необходимым инструментом приспособления к постоянно меняющим­ся условиям среды. Во-вторых, они по возможности ох­раняют человека от нанесения вреда его самооценке, чувству собственного достоинства. Подробнее мы рас­смотрим эти функции ниже, а пока вернемся к описанию внутренних детерминант уровня притязаний.

Обозначенный конфликт между тенденциями под­нять притязания на максимальную высоту и опустить их, чтобы избежать неудачи, хотя и является главным для возникновения уровня притязаний, однако еще не прямо задает рисунок, композицию конкретных притя­заний. Эта композиция опосредствована по сути всей сложной структурой личности, иерархией мотивов и це­лей данного человека. Если отвлечься от наиболее об­щих, «вершинных» личностных устремлений (роли ко­торых мы еще коснемся в конце параграфа) и рас­смотреть сами по себе цели, возникающие в ходе выпол­нения отдельных заданий, в ходе эксперимента или по­ставленного самой жизнью испытания, то здесь необхо­димо различать не один, а по крайней мере два вида целей: реальную цель, которую, по мнению человека, он может достичь в данных конкретных условиях и кото­рая непосредственно вытекает из структуры задания, и идеальную цель. Последняя понималась Ф. Хоппе как

рушение может встречаться и определять различные стороны стиля жизни и при других аномалиях, в част­ности при некоторых формах течения алкоголизма, а также известное время (например, в период подрост­кового кризиса) сопутствовать и относительно благопо­лучному ходу развития. Психологическое изучение ано­мального развития вообще, на наш взгляд, не должно исключительно стремиться только к «обслуживанию» отдельных нозологий и четко выделенных клинических форм; важнейшая цель такого изучения — усмотрение общих механизмов, могущих обнаружиться в самых разных вариантах личностного развития, т. е. то, что выше было обозначено как клиническая общая психо­логия личности.

Недостаточное различение разноуровневых целей, их «слипание», отсутствие гибкости в целевых структурах приводит в свою очередь к весьма пагубным психологи­ческим последствиям: извращению двух основных функ­ций уровня притязаний, выделенных нами выше,— функции регуляции конкретной тактики целеполагания, ориентации в быстроменяющихся условиях реальной жизни и функции защиты самооценки, своего «я». Оста­новимся сначала на нарушениях первой функции.

Известно, что процесс решения трудной задачи (не только интеллектуальной, но, что важнее для психоло­гии личности,— жизненной) обычно состоит, из трех эта­пов. Этапа «лобовых» решений, когда человек пытается сразу найти нужный выход; затем, после ряда неудач, начинается этап более глубокого осознания ситуации, ориентировки в ней, поиска адекватных путей выхода, который наконец может привести к пониманию нужного принципа, к третьему этапу — собственно решению. Здесь же процесс решения встающих перед человеком задач ограничивается первым этапом «лобовых» попы­ток или же не до конца пройденным вторым этапом, что, естественно, не приводит к нужному выходу и серьезно­му успеху. Своеобразный вид приобретает и кривая уровня притязаний. Потерпев первые две-три неудачи в решении трудных задач, люди психопатического скла­да, вместо того чтобы несколько снизить свои притяза­ния, выбрать задачу полегче, нередко впадают в отча­яние, хватаясь за заведомо легкие цели. Это смирение оказывается, однако, на деле «паче гордости», потому что стоит им даже в малом прийти к успеху (например, решить несколько простых задач), как они вновь полны

самоуверенности и желания удовлетворить свое тщесла­вие выбором наиболее престижных целей. Эти скачки притязаний наглядно выявлены во многих эксперимен­тальных исследованиях людей психопатического склада.

В результате подобной тактики все время как бы «проскакивает» мимо та зона, где лежат максимально трудные, требующие напряжения, но все же посильные для данного человека цели. Поэтому, несмотря на внеш­нюю активность, люди такого типа могут оказываться малопродуктивными в жизни, неспособными показать свои подлинные возможности. В начале своего пути они порой подают блестящие надежды, которые, к удивле­нию окружающих, по прошествии времени совершенно не оправдываются. Самые благоприятные задатки не ре­ализуются в таланты, ибо талант — это и умение ра­ботать,— умение, которое в данном случае явно отсут­ствует. К каким весьма серьезным жизненным послед­ствиям это может приводить, показывает такое наблю­дение.

Юноша К. в 16 лет поступил, приехав из провинциального города, в Московский университет, выдержав при этом труднейший конкурс. Юноша, несомненно, выделялся своим дарованием, живостью, эруди­цией среди сокурсников, из которых многие прошли уже службу в ар­мии, несколько лет перед этим работали и поначалу с трудом втя­гивались в учебу. Студент К. схватывал все буквально на лету, к неко­торым занятиям, например по иностранному языку, мог вовсе не гото­виться и все же отвечать на «хорошо» и «отлично».

Но шло время, бывшие производственники втягивались в занятия, пошел материал, который нельзя было схватить только на слух, но ко­торый требовал усидчивости, регулярного труда. И здесь стало видно, что К. сначала постепенно сравнялся, а затем все заметнее начал отставать от сокурсников. Притязания у К. оставались по-прежнему высокими: ему нравилось (он уже привык) ходить в «выдающихся», слышать одобрения. Но теперь, чтобы соответствовать этим жела­ниям, явно надо было менять свое поведение: реализация несомненных задатков и способностей требовала усидчивости и серьезных занятий. Но перемены этой не случилось. К. по-прежнему занимался урывками:

иногда, например, он вдруг тщательно готовился к какому-нибудь се­минару, хорошо выступал на нем, вызывая одобрение преподавателя. Но такие успехи в целом играли даже отрицательную роль, потому что после них К. был полон гордости и надолго забрасывал учебники. К концу третьего курса встал вопрос о его отчислении за академи­ческую неуспеваемосгь. Но и это не смогло изменить прежнего стиля, хотя никто не сомневался, что серьезными занятиями он сумел бы на­верстать упущенное. Но К. стремился утверждать себя, спасать свои высокие притязания другими, более легкими способами. Он, напри­мер, пошел на прием к декану факультета — ведущему специалисту в своей области, ученому с мировым именем — и заявил: «Вы нап­расно думаете меня отчислять. Знайте, что 'через малое время я буду сидеть в вашем кресле, я буду деканом.,.».

Прошло время. Ему уже за тридцать. Он давно не учится, живет случайными заработками, дважды был женат. Последнее время стал много пить. Внешне по-прежнему самоуверен, собирает редкие книги по специальности, говорит, что вскоре будет вновь восстанавливать­ся на факультет. Но беседа с ним обнаруживает, что К. остался преж­ним, он ставит нереальные задачи вместо реальных, судорожно спа­сает свою самооценку довольно легкими и дешевыми приемами, обви­няет во всем не себя, а обстоятельства и т. п. Под конец разговора он спрашивает о своем бывшем сокурснике: «Неужели Р. дали доцен­та? А ведь на первом-то курсе он меня слушал с открытым ртом».

...Когда думаешь о людях, подобных К., всегда становится груст­но и искренне жаль неиспользованных талантов, умелое развитие ко­торых принесло бы и пользу людям, и счастье их обладателям.

Описанное строение уровня притязаний, кроме того, что оно не обеспечивает полноценного приспособления к жизни, ориентации в меняющихся условиях, ведет к искажению и выделенной нами второй функции уровня притязаний, а именно к нарушению необходимой защи­ты своего «я». Ведь психически уравновешенный чело­век надежно защищает свою самооценку уже одним тем, что может более или менее легко «разводить» идеаль­ную, общую и актуальную цели. Потерпев поражение, он способен отнести его к неудаче в достижении именно данной актуальной цели, а не к краху своих высоких идеальных притязаний, своего «я». «Всякое поражение неприятно, но это не конечное отступление, в моих си­лах сделать все, чтобы в будущем, в идеале, я добился успеха» — примерно так начинает восприниматься тог­да неудача. Лишь при этих условиях могут не только сохраниться, несмотря на трудности и поражения, преж­ние притязания и порой высокая самооценка, но они становятся и необходимым, важным двигателем разви­тия личности. Самолюбие и притязание требуют тогда обязательного преодоления неудач, пусть не сегодня, так завтра, когда разовьются и укрепятся соответствую­щие способности и задатки. Таким образом вырабаты­вается крайне нужное в жизни умение более или менее объективно оценивать возникшую ситуацию, увидеть ее не только в актуальной сиюминутности, но и в развер­нутой временной перспективе и найти возможность пос­тановки посильных реальных целей, успешное выполне­ние которых приблизит в будущем к идеальной.

Найти соответствие «идеального» и «реального» — сложнейшее искусство жизни. Но именно от овладения им во многом зависит зрелость личности. В жизни любо­го — притязания устремляют ввысь, а неудачи тянут к земле. Извлечь правильные уроки из того и другого,

избежать трагедии Икара и не погрязнуть в плоской обывательщине — трудная задача, решать которую приходится всю жизнь. Зрелым можно назвать вовсе не того, кто всегда уверенно приспосабливается по за­конам житейского разума, не ставя перед собой высоких нравственных целей, равно как не того, кто громко заяв­ляет о своих высоких целях, не будучи, однако, в сос­тоянии приложить себя к реальной жизни. Зрелость, как правило, подразумевает достаточно возвышенные идеальные устремления, но в то же время и осознанную готовность выполнять, если надо, самые скромные, зем­ные задачи ради этих устремлений. Разница между юностью и зрелостью в плане нравственного развития состоит в том, что отрочество и юность вырабатывают, усваивают идеалы по большей части «теоретически», умозрительно, без должной связи с жизнью. На зрелос­ти лежит сложнейшая задача — осуществить, реализо­вать эти идеалы в своей жизни и, следовательно, при­нять, преодолеть как неизбежность все издержки, труд­ности, неудачи, с которыми будет сопряжена эта реа­лизация. Согласно старому афоризму, благая юность — это время, когда человек готов взойти на эшафот ради великой идеи; благая зрелость — когда он готов сми­ренно трудиться всю жизнь ради этой идеи. Истинная зрелость — как напряженная вольтова дуга, светящая­ся между полюсами реального и идеального. Разрыв этой дуги, исчезновение свечения означают, что реаль­ное погрязло, а истина выхолостилась, реальное утеряло свет и высший смысл, а идеальное — почву и свое жиз-нешюе оправдание.

Люди же психопатического толка, мало дифферен­цируя разноуровневые цели, видят в каждой ситуации как бы непосредственное испытание своего «я» и потому так зависят от внешних оценок, так обнаженно реаги­руют на экспериментально и жизненно вызванные успе­хи и неуспехи. У них часто отсутствует умение стать в позицию отстранения не только по отношению к своим актуальным потребностям, к своей текущей деятельнос­ти, но и по отношению к себе самому, ко всей ситуации в целом. Образно говоря, умение, когда это надо, выйти, выпрыгнуть, хотя бы на мгновение, из данной ситуации и оценить ее и себя самого в ней как бы со стороны, критическим, а если надо, ироническим взглядом.

Случается, правда, что люди этого склада могут весьма трезво и даже не без самобичевания и cavoi-ронии

20-i

оценивать себя и свои действия. Но оценки эти (порой убийственно точные) высказываются, как правило, от­носительно действий уже прошедших, либо как зарок не повторять своих ошибок в будущем. Однако в очередной жизненной (причем вовсе не обязательно экстремаль­ной, стрессовой) ситуации, в очередной поглотившей че­ловека деятельности с удивительным постоянством вновь и вновь появляются характерные нарушения. От­сутствие своевременной коррегирующей позиционности, возможности сторонней, более или менее непредвзятой оценки всей ситуации в целом сплошь и рядом обора­чивается многочисленными малыми и крупными жиз­ненными неудачами, промахами, нелепостями, которы­ми обычно столь богата судьба людей психопатического склада и от которых по формуле Курта Шнейдера стра­дают либо они сами, либо окружающие.

Таким образом, высказанная гипотеза о недиф-ференцированности в деятельности реальных и идеаль­ных целей как объяснительном принципе многих фено­менов психопатоподобного поведения позволяет пред­положить единый механизм, лежащий в основе целого ряда накопленных клинических и экспериментальных фактов, рассматриваемых обычно обособленно (напри­мер, такие часто встречающиеся характеристики людей психопатического склада, как непродуктивность стиля жизни, скачкообразность кривой уровня притязаний, выражение аффективные реакции на успех и неуспех, неспособность раскрыть свои задатки и др.). Наряду с анализом клинических и жизненных данных гипоте­за была подвергнута и лабораторной проверке. Последнюю задачу взяла на себя наша аспирантка из Харькова В. Н. Павленко *. Остановимся на некоторых данных ее работы.

Прежде всего было решено расширить саму исход­ную гипотезу. Если рассматривать необходимость раз­ведения реальных и идеальных целей как некий общий механизм осуществления текущей деятельности, относя­щийся в рамках концепции уровней психического здо­ровья к индивидуально-исполнительскому уровню, уров­ню реализации личностно-смысловых устремлений, то логично предположить возможность различных откло­нений в функционировании этого механизма. Так, по-

* Научным консультантом исследования была доктор меди­цинских наук, профессор Н. К. Липгарт.

мимо «слипания», недифференцированное™ реальных и идеальных целей, теоретически возможен, скажем, иной, полярный вариант—гиперразведение этих це­лей, что также должно определенным образом влиять на стиль и способ осуществления деятельности.

Наиболее адекватной моделью для эксперименталь­ного изучения недифференцированное™ реальных и идеальных целей должны были быть, исходя из всего вышеприведенного анализа, люди, страдающие психо­патией *. Что касается гиперразведения целей, то соот­ветствующие этому варианту феномены должны были, на наш взгляд, обнаружиться при изучении людей, страдающих неврозами. Наконец, наиболее гибкую и продуктивную динамику целевых структур мы вправе были ожидать у психически нормальных индивидов. Согласно этому, для исследования были подобраны соответствующие три группы испытуемых: 40 чело­век — страдающие психопатиями, 40 — страдающие неврозами, а в качестве контрольной группы — 30 пси­хически здоровых. Все испытуемые были примерно одного возрастного диапазона (от !8 до 45 лет), су­щественно не отличались друг от друга по образова­нию, умственному развитию, основным социально-де­мографическим показателям.

Прежде чем приступить к описанию результатов исследования, представляется необходимым (прежде всего для читателя-неспециалиста) сказать несколько слов о неврозах, их клинических отличиях от психо-

* Термин «люди, страдающие психопатией» может показаться громоздким, тем более что в литературе встречаются более ком­пактные, например: «психопат», «больной психопатией», «психопа­тическая личность». Однако называть человека «психопатом* не­верно с этической точки зрения, даже если езду поставлен соответ­ствующий диагноз, так же как этически неприемлемо столь часто, к сожалению, встречающееся жаргонное обозначение больного ши­зофренией как «шизофреника» или больного эпилепсией — как «эпи­лептика». Название «больной психопатией» будет неточным с меди­цинской точки зрения: психопатия не болезнь-(т.е. некий патоло­гический процесс, имеющий начало, кульминацию, исход), а состоя­ние, обычно сопутствующее всей сознательной жизни человека. Наконец, термин «психопатическая личность» малоприемлем по соображениям психологическим, ибо если исходить из уровневой концепции, то речь идет по преимуществу о пачологии характера, способов реализации намерений, тогда как личностно-смысловой уровень (личность в узком значении) может оказаться непосред­ственно малоэатронутым. Поэтому наиболее подходящими для кон­текста данной книги представляются все же термины: «люди, стра­дающие психопатией'>, «человек психопатического склада» и т п.

патий. Само понятие «невроз» ввел английский ученый У. Куллен в конце XVIII в. Он понимал неврозы весь­ма широко — как все поражения чувствительной и двигательной сферы, которые зависят не от местного изменения органов, но от более общего поражения нервной системы. Из этого понимания общепринятым до сих пор остается представление о неврозе как о функциональном (обратимом) заболевании, при кото­ром может страдать функционирование того или иного органа без его серьезного соматофизиологического на­рушения. Например, говорят ологоневрозе (заикании), которое происходит не из-за того, что нарушен речевой аппарат,— он цел, а из-за того, что произошли более общие нарушения нервной и психической сферы.

Как это часто бывает в истории науки, автор нового понятия применял его излишне широко, и дальнейшее развитие учения шло к сокращению границ неврозов, более четкому и строгому их определению. Этот процесс сужения достиг, пожалуй, своего апогея где-то в 20— 30-х годах нашего века, когда некоторые ведущие пси­хиатры предлагали вообще отказаться от понятия нев­роза, растворяя неврозы в психопатиях или низводя их до простых реакций. Затем, главным образом в связи с распространением фрейдизма, понятие невроза стало вновь расширяться, тесня на этот раз представления о психопатиях *.

Уже одна эта история «взаимотеснения» неврозов и психопатий говорит о сложности и неоднозначности границ между этими страданиями, о трудности их дифференциальной диагностики, хотя, разумеется, оп­ределенные критерии, главным образом клинические,

* Так, в западных странах современные представления о психо­патиях нередко вовсе ограничиваются их сведением к так называе­мым социопатиям — выраженным проявлениям девиантного, асо­циального поведения, что, безусловно, оставляет за рамками науч­ного рассмотрения все богатство и разнообразие психопатических изменений. Впрочем, можно, конечно, в ученых трудах как угодно сузить рамки применения того или иного термина, но жизнь, реаль­ность поставляла и поставляет такое обилие странных, искажен­ных, аномальных характеров, стойко присущих определенным лю­дям, что ничуть не удивительным представляется то обстоятель­ство, что эти характеры вновь вошли в сферу активного научного рассмотрения, правда, под иным наименованием — «акценгуации личности», «акцентуации характера» или то, что на Западе назы­вают «неврозом характера». Кстати, неврозами характера (т.е. в строгом смысле психопатиями) как предметом исследования были заняты и многие ведущие психоаналитики (В. Рейх, К. Хорни и др.).

существуют здесь достаточно давно — например уже упомянутый критерий функциональности (обратимо­сти) невроза. (В этом плане невроз — болезнь, и по­тому людей, им страдающих, мы вправе называть «больными неврозом», тогда как нельзя «заболеть пси­хопатией», ибо она, по крайней мере с устоявшейся клинической точки зрения, рассматривается как сопут­ствующее жизни человека состояние.) Далее, невроз — это в отличие от психопатии не рано, а нередко доста­точно поздно, в зрелые уже годы, приобретенное стра­дание, возникающее обычно из-за чрезвычайных, непо­сильных для данной психической организации человека обстоятельств и требований, которые в какой-то мо­мент предъявляются жизнью. П. Жане писал, что невротические расстройства «обнаруживаются в мо­менты, когда индивидуальная и социальная эволюция становится наиболее трудной» ¹⁶.

Итак, невроз можно рассматривать как срыв лич­ности в ее продвижении к намеченным или привычно устоявшимся целям своего развития. Разумеется, этот срыв не просто «головной», чисто психологический, но всегда связанный с определенными функциональными, обратимыми изменениями физиологии нервной деятель­ности, которые вносятся в общую экономику организ­ма чрезвычайными обстоятельствами, психической травмой и т. п.¹⁷ Срыв этот, следовательно, почти всег­да происходит на фоне определенного изменения ис­ходного уровня психического здоровья — уровня пси­хофизиологических условий осуществления деятельно­сти. В отличие от психопатий, где возможные искаже­ния этого уровня являются постоянным фоном, при неврозах они благоприобретены. Дальнейшее течение невроза определяется прежде всего тем или иным от­ношением человека ¹⁸ к развивающимся невротическим расстройствам, к тому изменению социального стату­са, к которому часто ведут эти расстройства. Таким образом, неврозы в отличие от психопатий в гораздо большей степени являются продуктом творчества лич­ности, поставленной волей обстоятельств в особо труд­ные для нее условия.

Понятно, что подобные различия могут четко выгля­деть, как, впрочем, и все клинические критерии, лишь на бумаге, на деле же при реальной дифференциаль­ной диагностике появляется множество труднорешае-мых вопросов. Например, всякий ли человек, всякая ли

организация нервной системы даст срыв при трудных обстоятельствах или надо иметь уже некий врожден­ный дефект, слабину этой организации? П. Б. Ганнуш-кин склонялся ко второму мнению, считая по сути, что вовсе нет «чистых неврозов», что это лишь до поры до времени замаскированные, скрытые «психопатии». Сов­ременная же западная психология, как уже говори­лось, напротив, чуть ли не все аномалии личности сво­дит к внутренним конфликтам и возникающим вслед­ствие их неврозам. На наш взгляд, привлечение стро­гих психологических методов, данных эксперименталь­ных исследований неврозов и психопатий поможет на­конец найти более четкие критерии дифференциации этих страданий, что станет существенным дополнением к клиническим и психофизиологическим подходам.

Теперь, после краткого и схематического описания клинической сути соотношения неврозов и психопатий, вернемся к экспериментальному исследованию меха­низмов целеполагания '⁹. В. Н. Павленко была разра­ботана специальная методика, применение которой позволяло судить об особенностях динамики соотно­шения реальных и идеальных целей. Полученные дан­ные экспериментально подтвердили гипотезу о том, что степень разведения реальных (конкретных) и идеаль­ных (общих) целей у здоровых испытуемых занимает срединное положение, в то время как при психопатиях это разведение обнаруживает тенденцию к сближению разноуровневых целей, а у больных неврозом — тен­денцию к их гиперразведению.

Особенно показателен анализ конкретной динами­ки становления целевых структур. Здоровые испытуе­мые (контрольная группа) нередко начинают свою деятельность с незначительного разведения разноуров­невых целей, однако после первых же неудач они кор­ректируют свои программы, и кто раньше, кто позже, но, как правило, приходят к адекватной целевой струк­туре. Испытуемые психопатического склада в отличие от здоровых оказывались неспособными в процессе эксперимента скорректировать должным образом це­левую структуру деятельности. Навык гибкого соотне­сения реальных и идеальных целей у них фактически не формировался и за время эксперимента. При этом нередко наблюдались два варианта целевых структур. Они различались не по способу разведения реальных и идеальных целей, которые и в том и в другом вариан-

те остаются сближенными, а в разной направленности векторов этого сближения: при первом варианте реаль­ная цель подтягивается вверх, к труднодоступной иде­альной, а при втором, напротив, идеальная низводит­ся до заведомо облегченной реальной. В дальнейшем при удачном выполнении заданий по целевой програм­ме второго варианта испытуемые психопатического склада могут возвращаться к первому варианту, по­том опять ко второму и т. д. Тем самым (что мы видели выше на клиническом, жизненном материале) все вре­мя как бы «проскакивается» зона оптимальных тактик решения, поскольку недостает существенного звена, рычага успеха — способности гибкого разведения раз­ноуровневых целей.

Для больных неврозом, как уже отмечено, харак­терно гиперразведение целей. Это достигается за счет выраженного занижения уровня реальных целей при достаточно высоком уровне идеальных. Характерной чертой этих больных является неуверенность, ожида­ние неудач, что проявляется в частых высказываниях типа: «я не смогу», «не справлюсь», «не сумею» и т. п. Малейший неуспех легко приводит к отказу от работы, и для ее продолжения нередко требуются уговоры и дополнительная стимуляция со стороны эксперимента­тора. При этом в качестве оправдания отказа приво­дятся многочисленные жалобы невротического харак­тера на свое здоровье.