Про щитовидную железу, баскетбол и о том, за что любят длинноногих

Медленно, но верно мы все же подбираемся к глубинным мосткам между обликом и характером.

Вот гормоны.

По своей известности в медицине они уступают разве что витаминам. Я назвал бы их чрезвычайными и полномочными послами самих генов — послами, которым надлежит оказывать влияние на все и вся в организме, от волос до почек. Мы еще не знаем точно, сколько их; признанные поставщики — эндокринные железы, но в последнее время все более подтверждается правота старых физиологов и врачей, которые утверждали, что каждый орган, каждая ткань, каждая клетка обладают внутренней секрецией.

Гормоны — это рост и пропорции, полнота и худоба, мужественность и женственность. Это глаза, волосы, кожа. Это статика внешности, но также и тонус психики, влечения, и интеллект, и подвижность. Это апатия и жизнерадостность, раздражительность и боязливость, агрессивность и дружелюбие — все, что выявилось в исследованиях эндокринной патологии и гормональных препаратов и что в самом открытом и грубом виде наблюдаем мы у животных, повинующихся своим естественным циклам. Химические мосты, связывающие все со всем, — они в крови, в тканях, в каких-то ничтожных дозах, но сколь могущественны!

Если развитие организма позволительно назвать гормональной симфонией, то генотип — ее партитура, а среда — и дирижер и аудитория. Периоды жизни — части симфонии, в которых ведущие партии постепенно переходят от одних инструментов к другим.

Ребенок: главную партию исполняет «железа детства», вилочковая. От нее, видимо, эта феноменальная подвижность детской психики, эта непоседливость. Все прочие железы тоже работают: и гипофиз, мозговой придаток — верховный эндокринный главнокомандующий, заведующий ростом, и надпочечники, и щитовидная. Половые — тоже, но как бы под сурдинку, приглушенно до поры до времени.

Можно уже определить общий психофизический склад, увидеть ярких пикников и астеников. Однако завтра все может перемениться: коротыш вытянется, длинненький остановится, раздастся, тихоня станет забиякой, драчун притихнет.

Если какая-то железа серьезно отстает, это уже видно: недостаточность щитовидной — вялость, тусклый взгляд, какая-то нескладная полнота, весь из тупых обрубков; если слишком сильно приторможены половые — тоже ожирение, но другого типа.

Подросток: начинается могучее крещендо гипофиза, который вздымает весь эндокринный оркестр, только вилочковая железа сникает. Быстрые, резкие перемены внешности и психики. Первую скрипку некоторое время играет щитовидная железа: и вот возбужденность, взрывная раздражительность, обидчивость, упрямство и резкие немотивированные смены настроения. Длинная шея, длинные руки и ноги, тощий, какой-то драный, и глаза немного выпученные. В бурных гормональных звучаниях столько диссонансов…

Очень многие подростки и юноши проходят через стадию, которую можно назвать временной астеничностью, — когда преобладают вытягивание, худощавость. Конституциональных астеников можно считать как бы зафиксировавшимися в этой стадии. Щитовидная железа у них обыкновенно звучит очень сильно всю жизнь, и это, видимо, играет существенную роль в происхождении нервозности, во многих проявлениях шизотимности. Да, многие, если не каждый, проходят, пусть мимолетно, через стадию шизоидности, весна человеческая чревата шизофренией, но не стоит пугаться, черный плод вырастает редко.

Вот постепенно устанавливается гармоничность облика, и все отчетливей и мощнее звучит партия половых желез. Пока она звучит фортиссимо, пока щитовидная еще сильна, а вилочковая не окончательно смолкла — это юность и молодость; когда щитовидная успокаивается, когда вилочковой уже не слышно совсем, а половые входят в умеренный ритм — это зрелость. Телесная по крайней мере.

В это время наращивают свою деятельность парные надпочечники, главные железы второй половины жизни; они часто в значительной мере берут на себя функции угасающих половых желез. Особенно большую работу выполняют надпочечники у пикников. Но постепенно их мелодия заканчивается, и вся программа симфонии сходит на нет.

Среда — интерпретатор — может ускорять или замедлять темп исполнения отдельных частей, регулировать громкость, выразительность, выявлять оттенки, но не может вносить в партитуру никакой отсебятины. На это решаются только эндокринологи.

Впрочем, насчет отсебятины еще вопрос. Есть такие сильные вещи, как микроэлементы. — В местностях, где в воде и почве большая нехватка йода, у людей плохо работает щитовидная железа (йод входит в ее гормон), растет зоб, развивается кретинизм.

Местноклиматические влияния мощны и таинственны. Там, где живут пигмеи, много карликовых животных и растений. Одна из гипотез: нехватка цинка в почве. Не станут ли потомки пигмеев быстро расти в новом климате?

Японцы, выросшие в США, особенно на западе страны, по росту и пропорциям лица и тела сильно отличаются от своих родителей-азиатов, приближаясь к типу долговязых американцев. Климат? Или питание?

Сходным образом действует на детей и молодых людей пребывание в Прибалтике: там худеют и вытягиваются. Два брата-близнеца, совершенно одинаковые, отправились служить оба во флот, но один в Прибалтику, другой на Дальний Восток. Тот, что служил в Прибалтике, вырос на шесть сантиметров и прибавил в весе два килограмма, дальневосточник, наоборот, вырос на два сантиметра, а прибавил шесть кило. После возвращения вес братьев вскоре сравнялся, в росте же осталась разница в 2,5 сантиметра (полтора сантиметра дальневосточник все-таки нагнал).

А знаменитая акцелерация? Так и неизвестно пока, почему каждое новое поколение растет все выше, развивается все быстрей. В последнее время произошло просто-таки наводнение этой длинной порослью: то изящно-плоские, то здоровенно-тяжелые, они в 15 лет смотрят сверху вниз на родителей, которые считались когда-то высокими, и телесно уже вполне готовы стать папами и мамами. Питание? Радиация? Может быть. А может быть, и ранний избыток впечатлений, который через сердцевину мозга, гипоталамус, действует на гипофиз.

Никто ни дня, ни часа не остается тем же, но у одних облик в основном готов уже с детства, чуть ли не с рождения, и всю жизнь только «редактируется», другие же проходят через множество… Год-другой — и их уже трудно узнать, а потом вдруг надолго останавливаются в каком-то одном качестве. Или, наоборот, устойчивый облик вдруг с какого-то момента начинает резко меняться.

Есть самая общая схема композиции, но у каждого гормональная симфония звучит на свой лад. Сильно ли, слабо ли, долго ли, коротко ли у одного звучат одни инструменты, у другого другие. Порой какая-то партия звучит фальшиво, а то и весь оркестр играет кто в лес, кто по дрова.

Гигантский рост, громадные тяжелые конечности, крупные черты лица при гипертрофии мозгового придатка; карликовость при атрофии. Лунообразное лицо, особая вздутая полнота, чрезмерный волосяной покров при повышении функции надпочечников; дряблая худоба, смуглость, обильные родимые пятна при понижении; щитовидное пучеглазие с застывшим выражением ужаса… Вид евнуха при недоразвитии половых желез… Это крайности, а сколько бесчисленных переходов, образующих текучую область нормы, сколько ничем не примечательных, примелькавшихся обликов, скрывающих субпатологию.

Худощавый человек с бледной нечистой кожей, вздернутой верхней губой, бесформенным носом… Только специалист высшей квалификации разглядит в этом облике врожденную недостаточность секреции маленьких околощитовидных железок. Это недостаточность не той степени, чтобы привести человека в клинику, но ее вполне хватает на многие неприятности: дрожат руки, мелко подергиваются различные мышцы. А его признавали то ипохондриком, то неврастеником.

Здесь множество неизученных тонкостей, такая масса индивидуальных нюансов. Важно не только количество и качество гормонов, но и реакция на них тканей-адресатов. Похоже, что при некоторых видах шизофрении мозг перестает должным образом реагировать на гормоны; быть может, этим же объясняются и некоторые случаи извращений…

В крови у мужчины всегда наряду с мужскими есть некоторое количество женских гормонов, у женщины соответственно наоборот. Но индивидуально, как выяснилось, такие соотношения могут быть самыми разнообразными: при среднем содержании мужских (у мужчин) — повышенное содержание женских, или чересчур много и тех и других, или чересчур мало, и так далее… Естественно, все это должно как-то влиять и на облик и на поведение. Как?

Если бы знать, если бы были однозначные соотношения… Мы можем заметить, что некоторые мужчины весьма или несколько женственны, иногда только чуть-чуть, в каких-то поворотах, в неуловимых движениях; немало и женщин с той или иной примесью мужественности. Далеко не всегда это неприятно. Мне кажется даже, хотя, возможно, я ошибаюсь, что именно такая чуть повышенная примесь начала другого пола (при достаточно сильной выраженности своего собственного) причастна к повышенной одаренности и что типы крайне односторонне мужественные или женственные имеют мало шансов на интеллектуальную незаурядность.

К спорту гормоны тоже имеют серьезное отношение. Не будем касаться вопроса о спортсменках-женщинах, скажем о мужчинах. Тренеры баскетбольных команд, разыскивающие сверхдвухметровых гигантов, которые не бросают, а вкладывают мяч в кольцо, много бы дали, чтобы сделать своих добродушных питомцев поживее и порасторопнее. Увы, это не просто, ибо гормональный тип этот отличает нервно-психическая замедленность.

В самом деле, зачем таким великанам еще и спешить? Поэтому, вероятно, они так редки: в природной борьбе проигрыш в скорости слишком серьезен, и в отдаленные времена отбор их, надо думать, не миловал. Умственные способности таких гигантов часто оставляют желать лучшего, но могут быть и нормальными, иногда даже повышенными. Свою медлительность они могут компенсировать точностью.

(К этому типу принадлежал один наш известный хирург, недавно умерший. Росту в нем было 2 метра 3 сантиметра. Это был человек эпический, феноменально добрый. Студенты и больные его обожали. У нас в Союзе он был пионером переливания крови. Я видел, как он оперирует: необъятные ладони его накрывали чуть ли не весь операционный стол, и под ними все происходило само собой.)

Иная картина, когда сверхдеятельность гипофиза сочетается с повышенной щитовидной функцией. Такие гиганты для баскетбола клад: щитовидный гормон ускоряет реакции. Изумительные, стройные великаны-атлеты. Высокая возбудимость, подвижность. Но — раздражительность. Постоянное внутреннее беспокойство, какая-то глубокая, странная для таких размеров неуверенность в себе. Они самоутверждаются в интенсивной деятельности. Внешнее поведение может быть сверхуверенным и спокойным, они находчивы и иногда достигают удивительного самообладания. Интеллект бывает чрезвычайно высоким.

К этому типу, в крайнем его выражении (я отвлекаюсь от спорта), принадлежал Петр I: рост 2 метра 4 сантиметра, очень выпуклые «щитовидные» глаза. Маяковский, которого кто-то из друзей назвал «волооким»… Таких гигантов и субгигантов мы находим среди выдающихся деятелей многих областей: от политики до искусства, от Линкольна до Станиславского. Они олицетворяют собой красоту человеческой мощи, и все же где-то, в самом основании своей душевной организации, несут нечто детски наивное, беззащитное.

Гормон щитовидной железы химически близок адреналиновому семейству, непременному участнику всех баталий нервного напряжения. Избыток гормона щитовидной железы рождает богатейшую палитру повышенного эмоционального тонуса: от приятной оживленности до страшного возбуждения, от легкой нервозности до неугасимой тревоги. В бурных сценах, происходящих в общественных местах, когда кто-то обвиняет кого-то в безобразии, активной стороной нередко оказывается женщина со «щитовидкой»: она нападает, кричит, возмущается, она нетерпелива, она спешит…

Щитовидная раздражительность вспыхивает как хворост и всегда направлена на какое-нибудь конкретное, сейчас происходящее безобразие, которое необходимо немедленно прекратить… Не такова раздражительность человека с недостаточностью околощитовидных желез: это недовольство более глубокое, постоянно загоняемое внутрь, у него нет энергичного «щитовидного» выхода.

У надпочечников — целый букет гормонов; кроме нервного топлива, адреналина, они выделяют еще группу гормонов с совсем иным назначением и иной химической структурой — стероидные. К этой группе относятся и половые гормоны. «Стервоидные» — так иногда называют коллеги эти гормоны, очевидно, по той причине, что их избыток может вызвать сильную агрессивность и несдержанность влечений. Но в небольшой степени перепроизводство этих гормонов, напротив, способствует хорошему тонусу и психической уравновешенности.

Гормональную «норму», вообще говоря, установить вряд ли возможно. Всегда тонкий индивидуальный баланс. Какой-то инструмент начинает фальшивить — и все идет прахом: психоз, сосудистые неприятности, опухоль… Личная норма может оборачиваться внешнею ненормальностью: то, что было ненормальным в один период жизни, дальше может оказаться спасительным.

Крепкая старость, долгожительство, когда даже в неважных внешних условиях сохраняются и подвижность и более или менее ясная голова, — это прежде всего эндокринная мощь, гармония гормонов. Однако и среди таких стариков я в последнее время пытаюсь различить, чисто зрительно и умозрительно, индивидуальные варианты: кто на чем держится. Вот эта старая женщина с какой-то удивительной моложавостью и во внешности и в поведении — явно на щитовидке, которая в молодости, наверно, причиняла ей неприятности. А это уже другое: семидесятилетний старик, бодрый, свежий и энергичный, женится на молодой, появляются дети, а у него еще и увлечения, жена ревнует. И курит, и от рюмки не откажется, и никакой диеты, и работает как паровоз. Другой от десятой доли всего этого тут же погибнет, а ему хоть бы что. Да, лет на девяносто его хватит; впрочем, кто знает: а если завтра инфаркт?

Психоэндокринные портреты можно рисовать бесконечно: то, что мы здесь затронули, — капля в море.

Старые физиономисты, в меру своей наблюдательности, кажется, ухватили что-то от психоэндокринологии, но еще и сегодня мы далеки от постижения тайн этой области, где биологическое неведомыми дорожками переходит в социальное. О психоэндокринных типах можно с уверенностью говорить лишь как о каких-то общих эмоционально-интеллектуальных расположениях, о гаммах обликов внутри широких регистров. Окончательный выход в личность слагается из переменных многих порядков. Как малейшее выпадение в ансамбле мимики сказывается на общем выражении лица, так химические нюансы гормональной симфонии могут менять глубинный настрой личности.

Но иногда и сильнейшие эндокринные сдвиги не влияют на психику заметным образом, а при многих тяжелых эндокринных нарушениях мы находим и блестящий интеллект и высокую социальную полноценность.

Вообще можно сказать, что в организме человека все связано и все достаточно независимо — в этом угадывается какая-то мудрая гибкость природы. Никакое соотношение, никакая корреляция признаков не абсолютна, все вероятностно, и только современный математический аппарат освобождает, наконец, нашу мысль от обывательской прямолинейности лобовых «да» — «нет». На столько-то «да», на столько-то «нет», ну а в конкретном, индивидуальном случае — давайте посмотрим.

У старой шарлатанки хиромантии родилась недавно вполне благоприличная внучка: дерматоглифика — наука о кожных рисунках. Вот, кстати, великолепная модель соотношения типического и индивидуального! Нет ни одного человека на Земле, у которого отпечаток пальцев повторил бы отпечаток другого или даже свой собственный на другой руке, и этим давно воспользовались криминалисты. Вместе с тем есть исчерпывающая шкала типов и подтипов, подробная иерархия от самого общего до уникального. Каждый может найти свое место на полочке рядом с почти двойником. А занимается дерматоглифика в медицине тем же, чем ее бабка в житейском море, — предсказаниями.

Четырехпальцевая «обезьянья» борозда на ладони иногда служит ценным вспомогательным признаком для ранней диагностики некоторых видов врожденной умственной неполноценности (у новорожденных поначалу трудно бывает разобраться в «хабитусе»). Но эта борозда встречается изредка и у психически полноценных людей. Среди душевнобольных необычные ладонные рисунки (детали в виде овалов и тому подобное) встречаются в среднем в два раза чаще, чем у здоровых. Один английский исследователь считает, что нашел на ладони «сердечный треугольник»: у людей с таким треугольником повышен риск раннего заболевания сердца. Знали ли хироманты этот признак?

А что скрывается за корреляцией между относительной длиною ноги и емкостью краткосрочной памяти, обнаруженной ленинградской группой Б. Г. Ананьева? Не ее ли имел в виду Остап Бендер, когда заметил, что девушки любят молодых, длинноногих и политически грамотных?

О ЖАВОРОНКАХ И СОВАХ

Они были уже не четвероногие, но еще не двуногие, еще не двуногие, но уже не четвероногие. Издали их можно было принять за подростков-людей, а вблизи — вблизи это были странные, жутковатые обезьяны. Покрытые негустой шерстью, они быстро бегали, ловко лазили и с равной прожорливостью питались плодами и небольшими животными. Всего каких-нибудь полтора-два миллиона лет назад.

Потомки присвоили им скучное наименование австралопитеков…

Но сколько же нужно было пройти лабиринтов, сколько миновать тупиков, чтобы стать, нет, только получить возможность стать человеком. Сколько претендентов на эту вакансию было безжалостно забраковано! На конкурс ринулась целая ватага антропоидов, но у одних оказалась слишком короткая шея, у других чересчур тяжелые челюсти, у третьих слишком плоские зады. Ничего смешного, есть нешуточные доказательства, что если бы не особое строение большого ягодичного мускула, наши предки никогда не смогли бы укрепиться в прямохождении.

Это называют критическим периодом давления отбора. За какой-то миллион лет — увеличение мозга в полтора раза, появление осознанного коллективного труда, речи, мышления. Был какой-то лихорадочный спрос на мозги: или срочно решительно поумнеть, или погибнуть (теперь или никогда!), а чем больше ума, тем больше требуется еще — и дальше, дальше…

Чтобы мозг был большим, нужно, чтобы ребенок рос долго, а для этого надо научиться любить детей и самому иметь максимум мозгов. Научиться жить вместе, научиться понимать и терпеть друг друга, смирять свой эгоизм и получать не абстрактное, а конкретное, животное удовольствие от радости другого существа. Не только сильнейший, но и умнейший самец должен был получать преимущественное право распространять свои гены.

В этот критический период, когда ковался наш вид, и был обеспечен психогенофонд на десятки и сотни тысяч лет вперед. Он выковывался, пока не было достигнуто плато: эпоха культур.

Куда ни глянь, всюду человек — самый: самый умный, самый сильный, самый приспособленный, самый предусмотрительный, самый злой, самый добрый, самый-пресамый… Понятно: мощнейший в мире мозг, все отсюда, да и весь организм удался на славу. Вот только за всем этим самым еще не знаем мы, что же есть самое человеческое.

Обучаемость, воспитуемость, говорят одни. Человек — самое обучаемое в мире животное. Это основа всего. Человек может стать чем угодно, достичь чего угодно — потому что жесткое наследственное программирование сведено к минимуму, поведение предельно открыто — и огромный нервный избыток. Человек «специализирован на деспециализации». Человеческая всевозможность, человеческое разнообразие: человек самый всякий.

Самосознание, говорят другие. Рефлексия, бесконечные цепи самоотчета. Выбор из собственной все-возможности, зачеркивание и выбор самого себя, самосотворение. Свобода воли.

Общественность, говорят третьи. Единственно подлинная социальность человеческого существа, его уникальная психическая связь со всем обществом, со всем видом через культуру. «Культурная наследственность» — преемственная передача всего человеческого, что накоплено и без чего надо начинать все сначала, со страшно открытой программы.

Совесть, говорят четвертые. Осознанное чувство ответственности за себя, за других, за народ, за вид… Но совести надо учить… Или это инстинкт?

И то, и другое, и третье…

Как же шел отбор психических свойств? Почему человек — самый всякий?

Обратимся к частности на уровне даже не психики, а физиологии. Вот одна простая модель — гипотеза, объясняющая происхождение по крайней мере некоторых видов бессонницы.

«Жаворонки» и «совы». Клиницисты и физиологи установили, что по суточным ритмам активности люди делятся на эти две разновидности. «Жаворонки» легко встают утром, бодры днем, к вечеру утомляются, ночью спят крепко. «Совы» только к вечеру входят в оптимальный тонус, прекрасно работают по ночам, утром же и большую часть дня бездарно сонливы. Есть, конечно, и промежуточные варианты, и привычка делает свое дело, но в основном два этих типа выражены достаточно четко.

С обыденной точки зрения «жаворонки», конечно, более нормальны и приспособлены. Они гораздо многочисленнее, и суточный ритм общества следует их типу. Ведь человек все-таки дневное животное. «Совы», если не заняты на специальных ночных работах, оказываются в положении неприспособленных: какие-то неврастеники…

Откуда же взялся этот отклоняющийся, «совиный» ритм?

Дело слегка проясняется, если обратиться к жизни некоторых обезьян. У бабуинов, живущих на земле, среди опасных хищников, вся стая никогда не спит одновременно: всегда есть бодрствующие, бдительные часовые. И не мудрено: если бы засыпали все обезьяны разом, стая была бы быстро истреблена, и в первую очередь крепко спящие детеныши, ее будущее. Трудно думать, что обезьяны специально назначают дежурных; проще предположить, что отбор сохранял лишь те стаи, где ритм сна отдельных особей был достаточно асинхронным.

Но если так, то проникнемся уважением к нашим «совам»! Наверное, это наследники часовых древних стоянок, потомки тех, благодаря кому вид, еще, быть может, не вооруженный огнем, выстоял против страшных ночных врагов.

Между прочим, люди, страдающие «совиной» бессонницей, отличаются и некоторыми психическими особенностями: в их характере много глубинной тревожности, их внутренняя ориентировка заметно смещена в будущее, они ответственны и предусмотрительны до чрезмерности…

Так в тумане утерянной целесообразности вырисовываются смутные призраки прошлого, и мы находим оправдание некоторым человеческим странностям.

Многоголовая гидра отбора требовала и многообразия и единства. Индивидуальный отбор не прекращался, но главной единицей отбора с незапамятных времен был не человек-одиночка, а популяция. Стая, стадо? Какой-то самый естественный, первичный коллектив, наиболее типичная первобытная группа.

Вот здесь и нужны были самые всякие. Первичная группа оказывалась чем-то вроде надорганизма, ему нужны были универсальность, самые разнообразные отклонения, которые могли бы использоваться как запасные козыри на случай неожиданных перемен.

Психического единообразия требовалось настолько, чтобы возможно было совместное существование, но не больше. А то и меньше. Конечно, прежде всего нужна достаточная масса умеренных, средних, неопределенных, способных при случае ко всему, но эту массу тонкой бахромой должны покрывать крайние, уклоняющиеся, узко специализированные.

И синтонный циклотимик — это сгущение нормального, коллективного человека — не тот ли благодетельный и необходимый тип, который цементировал подлинное человеческое единство первичной группы, единство, основанное не на власти и страхе, а на симпатии и любви? За свою великолепную эмоциональность он расплачивается циклотимией… А крайний шизоид, возможно, являет собой тип психической организации, который тогда предрасполагал к жизни охотника-одиночки, вне стада. Когда было еще куда уйти (кругом джунгли), такие отделялись — и погибали, если не обладали в компенсацию какими-нибудь выдающимися способностями, позволяющими им найти свою нишу. И тогда они давали начало новой линии.

Но все это в достаточной мере абстрактные рассуждения, предельное сжатие вероятностей. Стихия психогенофонда не делает точных повторов, а дает лишь вариации, она обновляется непрестанно, рождая непредусмотренное, жаждущее себя испытать.