Аналитическая психология и объектные отношения

Школа Развития столкнулась и с Клейнианской Школой психоанализа, которая также базировалась в Лондоне, и с неко­торыми британскими теоретиками объектных отношений, на ко­торых тоже в свою очередь оказала влияние Клейн, но которые не являлись членами ее группы. Я собираюсь лишь продемонст­рировать то, как такое сближение и.влияние могли происходить. Это я делаю потому, что должно быть, для многих Классиче­ских Юнгианцев было загадкой то, как такие события вообще могли произойти и, следовательно, это движение рассматрива­лось скорее как отступление, чем как развитие (см. отношение Адлера к неоюнгианцам, с. 47 выше).

Говоря кратко, концепция Фрейда о гипотетических энерге­тических силах, которые возникают в результате стимулирования нервной системы через эрогенные зоны, считалась некоторыми психоаналитиками неадекватной, вместо этого развитие рассмат­ривалось все больше как нечто, связанное с переживаниями и отношениями с "объектами", под которыми имеются в виду люди, части людей или символы того или другого. Это приближает психоанализ к жизни в том виде, как она проживается, и также допускает изменения в методике, которые соответствуют теории.

В глубоком исследовании под названием "Британские теоретики объектных отношений" (1980) психоаналитик Сазерленд коснулся работы Клейн и рассмотрел работы Балинта, Винникотта, Ферберна и Гунтрипа довольно подробно. Он считал Клейн вдохновенным теоретиком, которая недостаточно систематизировала свою работу; кроме того, роль внешнего объекта (реальной матери) крайне недооценивалась. Сазерленд говорит НАМ, что Балинт и Винникотт отказывались стать психоаналитическими еретиками, пытаясь сформулировать ... пересмотренную структурную теорию"; это означает, что они оставили нам метафорические описания вместо объясняющей теории (там же, с. 833).

Ферберн и его коллега Гунтрип все же пытаются разрабо­тать новую метапсихологию. Например, вместо зонального раз­вития (орального, анального, генитального) Ферберн писал в терминах изменения качества зависимости и отношении в раннем детстве и постепенно отказался от теории либидо, основанной на эротогенных зонах. Поскольку другие упомянутые теоретики тоже делали это, хотя и менее выражено, чем Ферберн, мы можем видеть, как легко возникает общность с юнгианцами.

Несмотря на то, что Ферберн вначале говорил об унитар­ном эго в начале жизни, он вскоре последовал за Гунтрипом и стал говорить об этом как о "самости", которая "стремится к отношениям, что составляет ее основную потребность" (Sutherland, 1980, с. 847). Различие между самостью Ферберна и самостью в аналитической психологии (будь то Юнг, Нойманн или Фордхам) состоит в том, что для Ферберна самость в ос­новном является "реактивной матрицей", а не инициирующим средством.

Добавляет ли идея самости как источника архетипического потенциала что-нибудь к психоаналитическим теориям развития объектных отношений? Мы видели, что Сазерленд считает, что Клейн не смогла охватить одновременно мир внутренней бессоз­нательной фантазии и мир реальной матери и ребенка, делая слишком большой акцент на внутреннем мире. Теперь \ы отме­тили, что другие теоретики объектных отношений подкрепляют "свою" самость материалом, полученным из отношения ребенка к внешним объектам. Поэтому существует срединная позиция, которая открыта и привлекательна для аналитической психологии развития.

Сазерленд полагал, что задача понимания того, "что значит для человека быть агентом" (там же, с. 854) трудна. Он добав­ляет, что нам в этом не помогает мысль Ферберна о создании внутреннего мира для того, чтобы сделать хорошими недостатки внешнего мира.

Сазерленд далее говорит, что "представление о работе орга­низующего принципа не обязательно приводит нас к врожден­ным формам" (там же, с. 855). Я бы ответил: "А что если бы и приводило? " Если мы говорим о врожденных структурах в пси­хике, мы не лишаемся возможности говорить в то же время о иерсонализации через переживания этих структур или о необхо­димости личного вклада со стороны матери и ребенка для реали­зации или пробуждения таких структур.

Сазерленд пришел к выводу, что мы можем рассматривать самость как

"структуру высшего порядка, обладающую огромной гибко­стью и, возможно, имеющую природу силы поля. Ее основ­ной функцией является содержание и организация мотивов из всех остальных подсистем, которые дифференцировались от нее" (там же, с. 857).

Мне не кажется, что это сильно противоречит аналитической психологии, как не противоречит она и мысли Сазерленд о том, что

"Ценность самости, понимаемой как общая динамическая структурная матрица, состоит в том, что ... мы можем по­зволить самости подчиняться в разное время и в разных си­туациях любой из ее подсистем, как, например, супер-эго" (там же).

Это удивительно похоже на то, о чем говорили, как отмеча­лось в главе 4, Фордхам, Хиллман и Плаут относительно того, как часть самости (частичная самость, образ, светоносность, постоянный объект) может функционировать вполне здоровым образом при полном сохранении способности самости к созданию цели и смысла.

Далее следует серия разделов, посвященных отдельным ас­пектам развития личности: отцу, семье, инцесту и психологии жизни в целом.

ЗАМЕТКИ ОБ ОТЦЕ

Современная аналитическая психология развития так же пренебрегала ролью отца в развитии в раннем возрасте, как и психоанализ (ср. замечание Берлингема о недостатке литературы об отце и до-эдиповом ребенке, 1973). Несмотря на интерес Фрейда к отцу как угрожающей и запрещающей фигуре, иссле­дования пост-фрейдистов фокусировались все больше и больше на матери. Несмотря на то, что Юнг написал одну статью о "Значении отца в судьбе человека" (CW 4), это ранняя (1909) психоаналитическая работа, и последующие дополнения к ней подчеркивали архетип отца. Поэтому нам следует шире рас­смотреть работу Юнга, чтобы выделить следующие идеи отно­сительно отца:

— отец как противоположность матери, воплощающий дру­гие ценности и атрибуты;

— отец как "животворящий дух" (CW 5, para. 70), как представитель духовного принципа и как личностное соответст­вие Бога-отца;

— отец как персона — модель для сына;

— отец как то, от чего сын должен дифференцироваться;

— отец как первая любовь и образ анимуса для дочери;

— отец как он проявляется в аналитическом переносе.

Я буду рассматривать род и пол в главе 7, и вопрос о том, есть ли "маскулинные" и "фемининные" атрибуты, отнесен туда.

Фон дер Хейдт (1973) говорит, что в психологии в целом личной матери всегда уделялось слишком много внимания, при­чем в такой степени, что все остальные психологические пробле­мы соотносились с ней. (И поэтому образ женщины как эроти­ческого существа или как существующий самостоятельно или отдельно от мужчины слишком мало использовался). Она свя­зывает устранение отца из психологии с социальным и культур­ным развитием. Отец больше не является неоспоримым главой семьи, он уже не единственный кормилец, поскольку Институты Социальной Защиты и работающая жена разделяют с ним эту ношу. И я бы добавил, традиционные мужские характеристики больше так не ценятся, во многом из-за Женского Движения. Фон дер Хейдт заключает, что даже в религии Бог, выполняю­щий роль отца, уже не является такой уж центральной фигурой. Эти явления образуют фон нашего современного мира с его мо­ральной анархией и относительной этикой.

Селигман (1982) дает психологическое определение этой общей картине: "отсутствующий отец". Она имеет в виду отца, который воспринимается как недоступный и матерью, и ребен­ком. Она задается вопросом, исключен ли отец или он исключа­ет себя сам. Отца может исключить женщина, находящаяся во власти андрогенной фантазии, которая стремится отрицать роль мужского "другого" в рождении ребенка (ср. Samuels, 1976) или, как полагает Селигман, мать и ребенок могут работать вместе, чтобы продлить свою близость и отложить сложности эди­пова треугольника, тем самым исключая отца.

Там, где отец сам себя исключает, это происходит в резуль­тате его собственного характера и темперамента. Это оправдыва­ет ссылки на отсутствие "родительской эмпатии" дома. Селигман далее указывает (1982, с. 19), что отсутствующий отец часто бывает также и отсутствующим мужем; она рассматривает такой брак как "ущербный" и как нечто, требующее от детей отыгры­вать суррогатное отцовского поведения по отношению к матери.

Психологические аспекты культурных изменений, упомяну­тых Фон дер Хейдт, далее исследовались Дикманном, и он со­средоточивался на вопросе авторитета (1977). Дикманн различа­ет три уровня авторитета: основанный на насилии и власти, ре­путации и престиже, на знании и мудрости. В семейной жизни отец использует все три для того, чтобы раскрыть инстинктивно заложенное в ребенке. Говоря словами Дикманна, "отец является посредником между примитивным естеством ребенка и его обще­ственным окружением и его очень дифференцированной наслед­ственностью" (там же, с. 234). Дикманн рассмотрел значитель­ное число исходных снов, (то есть первых снов, о которых со­общались аналитику), которые рассказывались ему пациентами в течение первых десяти лет его практики, когда, можно предпо­ложить, он являлся меньшим "авторитетом". Образы авторитета в этих снах имели в подавляющем большинстве негативную или деструктивную коннотацию.

Дикманн обеспокоен за нашу цивилизацию, поскольку садо­мазохистский образ авторитета составляет "часть внутренней психической системы не только у членов правящего класса, но также и у тех людей, которые восстают против подавления" (там же, с. 240). Дикманн признает, что анализ может повлиять только на отдельных людей, но полагает, что поиск источника авторитета, менее зараженного насилием и властью, очень ва­жен.

Бломейер также выражает обеспокоенность (1982, с. 54 и след.). Как можно бросать вызов авторитету или отцу, не по­вторяя судьбу Эдипа — не спят с собственной матерью? У Бло-мейера нет иного ответа, кроме роста сознания, который позво­лит человеку осознать связь между восстанием и регрессией. Например, связь между анти-авторитаризмом и употреблением наркотиков; наркотики вызывают пассивные и регрессивные состояния (в постели с матерью). Бломейер говорит, что в 1919 году психоаналитик Федерн уже говорил об "обществе безот­цовщины", имея в виду современную ему политическую ситуа­цию после первой мировой войны. Лайонз полагал, что совре­менный интерес к отцу и к отсутствующему отцу, возможно, отражает социальные и культурные последствия двух великих войн, когда многие страны были подчинены военной дисциплине и когда многие отцы фактически, а в некоторых случаях посто­янно отсутствовали (личная беседа, 1983).

Кей (1981) фокусировал внимание, напротив, на отцах, ко­торые в силу собственной психопатологии настаивают на том, чтобы дать своему отпрыску первое переживание матери. Если мужчина

"имеет серьезные сомнения и путаницу относительно своей половой принадлежности и потенциала, появление ребенка, особенно красивого сына-первенца, может иметь на него очень сильное и кардинальное воздействие" (с. 215).

Кей приводит пример того, как отец идеализировал сына, рассматривал его как "героя — божественного ребенка" и "целителя собственных ран". Ребенок был вынужден удовлетво­рять потребности отца, и ему не было позволено дифференциро­ваться. Этот ребенок стал пациентом Кей; однако, в силу совпа­дения, этот отец тоже проходил анализ, и реконструкция лично­сти отца, проведенная Кей, была подтверждена аналитиком отца!

Карвальхо (1982) говорит о том, как отец облегчаем психо­логическое развитие ребенка. Отец — первый представитель маскулинности и первый значимый другой, отличный от матери. Поэтому он обеспечивает социальное функционирование. Кроме того, он жизненно важен для формирования половой идентично­сти и принадлежности поколению. Если отец эмоционально от­сутствует, бремя дифференциации ложится на ребенка. Это мо­жет вызвать фантазию разрушения, поскольку нет возможности примирения или восстановления. Возникает фантазия эдиповой победы у мальчика и эдипова отвержения у девочки. Еще один момент состоит в том, что если нормальное развитие отца сим­волизирует "способность к действию и к манипулированию ок­ружением" (там же, с. 344), тогда его отсутствие привносит ощущение способности такого развития в ребенке.

Лично я (Samuels, 1982) подчеркивал способность ребенка различать мать и отца как отдельные единицы, так что впоследствии он Может рассматривать их как объединенных в первичной сцене. Я занимался тем, как образы матери-ребенка вторгались в образную систему первичной сцены после соответствующей возрастной точки. То есть неизбежно вначале присутствует ка­кая-то проекция собственной фрустрации ребенка и вторжения в его образ брака родителей. Если это продолжается, тогда буду­щие отношения подвергаются риску. Постепенно возникает не­обходимость в том, чтобы ребенок признал, что два вида отно­шений — матери и ребенка с одной стороны, и матери и отца (мужа-жены) с другой стороны, отличаются друг от друга.

Наконец, особое внимание уделяется влиянию отца на пси­хологию дочери. Шортер указывает, что при вхождении в мир взрослой женщины для дочери

"фигура ее собственного отца является решающей, ее созна­тельное участие как участие Зевса [по отношению к Персефоне] выполняет или отрицает инцестную ответственность с последующим воздействием на психологическое взросление девочки-ребенка, однако их отношения содержатся, пред­ставляются и интерпретируются соответствующим образом" (1983, с. 8).

Если, добавляет Шортер, ее отец не дает ей такой возмож­ности, женщина может либо стремиться стать авторитетом, либо обратить мужчину в авторитет отца для нее самой и слу­жить ему. Она может бежать от своей сексуальности или непра­вильно обращаться со своим телом, как при нервной анорексии. Либо она может не суметь отделиться от отца и жить с ним (или с его заменителем) как суррогат жены, няни, секретаря или музы.

Читатель, вероятно, заметил, что некоторые работы, о кото­рых я писал, были написаны после 1980 г. Можно заключить, что начинается новая фаза исследования развития в раннем воз­расте в аналитической психологии. Говоря словами Шортера, "горн зовет отца".