Фотография

— Нет, на эту стенку!

— Нет, на ту!

— На той не видно, если заходишь.

— А ее и не должно быть видно. Ее надо найти!

— Нет, Она должна находить всех сама.

Сейчас поссоримся окончательно, разойдемся дуться по разным комнатам. Точнее, я уйду в спальню, а он пойдет на кухню. И это нечестно, потому что там он сможет курить, а мне остается если только обиженно сопеть в подушку. Мы скребли по всем мыслимым и немыслимым сусекам, чтобы снять двушку, как раз для таких случаев. А повод, как всегда, ерундовый — картинка. Фотка, украденная накануне из клуба. Тырили вместе, между прочим, я отвлекала охранника, а он запихивал фотографию под куртку. А теперь, а теперь вот что. Это совместная жизнь, бубнят, вечный поиск компромиссов.

Он стоит у своей стены, смотрит на меня носорогом без всякого желания уступить слабому полу. Фотка лежит на столе между нами, как пресловутый меч.

Ежедневный поиск общих решений: кто варит кофе, кто выносит мусор, кто моет плиту после того, как кофе убежит? Кто объяснит кошке, что свежекупленный диван — хреновая когтеточка. А все почему? Потому что мы не признаем кофе-машины, не успеваем ловить кофе, не любим ругать нашу кошку. Это все наше общее, на двоих. И фотография, если вдуматься, тоже. Я подпираю свою стенку, смотрю на стол. Там, рядом с фотографией, лежит пачка сигарет. Кто первый добежит и схватит, тот пойдет обижаться на кухню. Он перехватывает мой взгляд. Мне до стола три шага, ему пять, но он шустрее, я знаю, он и кофе ловит раза в полтора чаще.

— На эту стенку, — говорю я, надеясь отвлечь его внимание, даже стучу по стене, для наглядности. Он мотает головой, но продолжает смотреть на стол. Интересно, а сколько у нас зажигалок и где они. Постоянно теряются. Мы уже при каждом походе в магазин покупаем десяток, а все равно теряются. Он хлопает себя по карманам, я делаю то же самое. Кажется, в заднем кармане лежит раздавленный коробок спичек из того самого клуба. Главное, чтобы он не понял, у него-то голяк, судя по всему. Хотя, может, на кухне что завалялось. Я делаю полшага вперед.

— Глупый повод для ссоры, — говорит он. Ага, ну точно, не нашел он зажигалку.

— Да, но не хуже всех прочих. — Еще полшага. Он напрягся, готовится к решительному рывку, видимо.

Я замираю.

— Мы можем пойти и сделать копию.

— Глупо будет смотреться. — Я смотрю на его левое ухо. Серьга, которую я ему подарила на день рождения. Обычное колечко, но я помню, как он обрадовался. Он теребит себя за ухо. Может, из благородства уступит? Нет, две секунды и снова та же поза, и даже руку вперед протянул. Я делаю еще полшага. Он кидается вперед.

С кухни доносится какое-то шипение.

— Что это? — спрашивает он.

— Кофе, очевидно.

— Я мою плиту. — Он хватает сигареты и убегает на кухню.

Я задумчиво смотрю на фотографию. Концерт, фигура музыканта, белый слайд, на нем надпись: «Жизнь — это череда удивительных событий, которые мы ошибочно делим на удачи и неудачи».

— Тогда я выношу мусор, — кричу я ему вслед и тоже иду на кухню. — А еще у меня есть спички.

Кофе с молоком

В джезву наливается молоко с водой, в пропорции один к двум. Туда же выливается мед, тут по вкусу, мне половины чайной ложки хватает. Мед должен быть жидкий. Если засахарился, можно в ложку и над огнем чуть-чуть подержать, потом две ложки кофе (с горкой, еще лучше — с холмиком). Сверху бросается щепотка корицы. Еще щепотку корицы можно бросить в огонь, на котором все это дело будет готовиться, чтобы огонь знал, чего дальше делать. При варке кофе лучше всего помешивать, а когда он соберется убегать, дать ему еще щепотку корицы, чтобы успокоить.

Обязательно, наверное, может быть

Эспрессо — это жизнь. Горчит, но бодрит. Первый глоток может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда захочешь еще одну. А на еще одну чаще всего не хватает времени.

Она делает что-то за стойкой. Варит, наливает, смешивает. У нее волосы цвета марокканских апельсинов и дурацкая стрижка. Я хожу в эту кофейню смотреть на нее, и только сегодня, два месяца спустя, решился заговорить. Спросил, что она порекомендует.

Капучино — это влюбленность. Сначала терпко, потом сладко и легко, а на поверку — все та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, — самые лучшие. Кстати, всегда можно просто съесть пенку и не пить, но это мало кому приходит в голову. Видимо, дело все-таки в сочетании.

Она улыбается, ставит на стойку еще две чашки. Маленькая кофейня в центре города, где все давно знают друг, друга по именам. Я здесь чужой. Уже два месяца.

Латте… латте — это мечты, эспрессо, разбавленный молоком надежды, и пенка, помните, да? Та самая пенка, которая бывает в капучино. Но нет корицы, нет той терпкости, которая позволяет прочувствовать момент. Честно говоря, не люблю латте. Но многим нравится.

Не знаю, многим ли она рассказывает все это. Не уверен, что хочу знать. Мне нравится звук ее голоса, ее неторопливые, но четкие движения, нравится запах кофе и корицы. Я слушаю и курю. Этого мне вполне достаточно.

Еще есть мокко — кофе с горячим шоколадом. Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко есть молоко. И сладость, та, которую не найдешь в эспрессо, например. Ее и чувствуешь не сразу, и каждый раз не очень понимаешь, почему заказал именно его. Только потом вспоминаешь, в тот самый момент, когда становится сладко.

Кажется, именно его она сейчас и готовит. Кофе — напиток богов и моих бывших жен. Они обожали кофе, куда больше, чем меня, как мне всегда казалось. Наверное, я начинаю понимать — почему.

Айриш, кофе по-ирландски… страсть. Где-то там, на самом дне, обжигающий алкоголь. Можно перемешать, тогда он практически не чувствуется, если кофе приготовлен правильно, конечно. Но он там все равно есть, и все равно неизбежно пьянеешь. Кстати да, хуже плохого эспрессо может быть только плохой айриш.

Я не влюблен. Я заворожен, заворожен этим местом и этой женщиной, уже не очень молодой, но именно поэтому бесконечно прекрасной. В каждом ее слове — все то, что с ней уже случилось, в каждом взгляде из тех, что она иногда бросает в мою сторону, — все то, что еще может случиться.

И ристретто. Ристретто — это смерть. Это когда вся жизнь — одним глотком. Выпиваешь, просишь счет и уходишь. Обычно так.

— А любовь? Настоящая любовь?

Боже, какой идиотский вопрос. Она улыбается, вежливо. Видимо, об этом ее тоже уже спрашивали.

— Настоящая любовь — это кофе, который варишь дома с утра. Свежемолотый, желательно вручную. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Кофе, рядом с которым надо стоять, чтобы не убежал, иначе безнадежно испортится вкус. Надо проследить, чтобы он поднялся три раза, потом налить ложку холодной воды в джезву, подождать пару минут, чтобы осела гуща. Кофе, который наливаешь в старую любимую чашку и пьешь, чувствуя каждый глоток, каждый день. Наслаждаясь каждым глотком.

— Значит, тут мне его не попробовать?

— Тут — нет.

— Тогда чай, пожалуйста. Зеленый.

Я получаю чашку чая и на блюдце — салфетку с номером телефона. Пью чай, плачу и выхожу на улицу. Иду к метро, улыбаюсь как дурак. Когда-нибудь я обязательно позвоню. Когда-нибудь, когда допью открытую на днях огромную банку растворимого «Нескафе». Когда-нибудь я обязательно, наверное, может быть, позвоню.