Сведение сознания к физиологическому 2 страница

зуд, и появляется волдырь'; внушением у испытуемых можно устра­нить бородавки (заболевание, вызываемое полиомным вирусом), мож­но вызвать ожог² и т. д.

Но не только гипноз демонстрирует влияние психики на физиоло­гическое. Любой врач и любой физиолог знают, например, что на про­цесс излечения от болезни влияет психический настрой больного. Когда Г. Флобер писал сцену отравления Эммы Бовари, он сам заболел, отравленный своим воображением: вкус мышьяка, несварение желуд­ка, рвота стали реальными фактами ³. Примерам такого рода несть конца. Но если психическое — это следствие физиологического, то как же следствие может влиять на причину?

Психические и сознательные процессы тесно связаны с работой мозга. Попытки физиологического обоснования сами по себе дали важ­ные экспериментальные результаты о конкретных механизмах, обеспе­чивающих те или иные стороны сознательной деятельности. Как заме­тил В. П. Зинченко с соавторами, выдающиеся физиологи и нейрофизиологи «добросовестно искали» сознание и не нашли, так как «в мозгу есть многое, но непосредственно в нем нет ни грана сознания»⁴. Чувство осознания, которое более реально для человека, чем всё остальное, не­возможно объяснить какими-либо физиологическими принципами.

Итак, подведем краткий итог:

* Сознание не может существовать без мозга. Без словесного отчета испытуемого его невозможно достоверно распознать. А без определения роли, которую сознание предназначено играть, его невозможно понять. (Может быть, стоит допустить, что, однажды возникнув по законам физиологии, психика затем начинает функционировать уже по иным законам — по законам психологии?)

* Физиологические процессы тесно связаны с психологическими. Однако природа и направленность этой связи не установлена. Нельзя, опираясь на эксперимент, утверждать, что какие-либо психические явления таковы, потому что таковы физиоло­гические процессы. Ибо с равным успехом всегда можно сказать, что физиологические явления потому таковы, что они предназна­чены обеспечить данные психические явления.

' Гримак Л. П. Резервы человеческой психики. М.. 1987, с. 95-96.

² Шерток Л. Непознанное в психике человека. М., 1982,с. 63-104.

³ Медведев П. И. В лаборатории писателя. М., 1960,

⁴ Велихов Е. П.. Зинченко В. П., Лекторский В. А. Сознание: опыт междисципли­нарного подхода //Вопросы философии, 1988,11,с.9.

* Не только физиологическое влияет на психическое, но и психи­ческое влияет на физиологическое.

* Сознание, как субъективное чувство осознанности, принципиально не может быть описано на физиологическом языке, и значение этого субъективного чувства ускользает от физиологического анализа.

* Физиологи обнаружили неоднозначность реакции организма на стимул. Тем самым они признали множественность значений для организма одного и того же стимула.

* Поиск физиологического обоснования сознания постоянно вел исследователей в направлении изучения механизмов обратной связи.

Поиск биологических оснований сознания

Конец XIX в. подарил психологии подход к поиску обоснований, который сразу приписал сознанию смысл. Зародился этот подход в США, где блистательный У. Джеймс заявил: сознание появилось потому, что оно полезно. Его последователи вторят: сознание — это инструмент, с помощью которого организм приспосабливается к требованиям окру­жающей среды. Такой подход был назван функционализмом, посколь­ку рассматривал сознание как выполняющее важную функцию в чело­веческой жизни. С точки зрения функционализма, разлагать сознание на отвлеченные дискретные элементы, как это делал В. Вундт и его последователи, бессмысленно — поток сознания непрерывен, сознание в целом, а не его отдельные элементы, предназначено помогать орга­низму быть эффективным в различных жизненных ситуациях. Посколь­ку в один и тот же поток нельзя вступить дважды, то и не слишком продуктивно экспериментировать над сознанием: один и тот же экс­перимент невозможно повторить.

Джеймс замечателен уже хотя бы тем, что в истории объявлен одним из пионеров экспериментальной психологии, но по существу сам не был экспериментатором и к экспериментам в психологии относился скорее отрицательно- Он сделал едва ли не больше других психологов в популяризации естественнонаучного подхода к психологии, но в то же время увлекался ясновидением, пытался общаться с душами умерших и ставил другие мистические опыты. Джеймс парадоксален и как лич­ность: он был беспокойным и нервным человеком; к тому же, склонным к

депрессии, но при этом одновременно обладал огромным личным обая­нием, которое усиливало влияние его взглядов. Как говорят, своим доб­росердечием и очаровательным юмором он вызывал почти всеобщую любовь '. Даже построенная им философия психотерапевтически ори­ентирована, т. е. пронизана желанием, чтобы люди были счастливы.

Функционализм в принципе направлен на объяснение. Вот, напри­мер, как Джеймс объясняет «смутные» переживания, с которыми в своих экспериментах столкнулись структуралисты. Вначале он соглашается с Вундтом — с каждым психическим образом тесно связано многое: осознание всех окружающих отношений — как близких, так и отдален­ных; замирающее эхо мотивов, по поводу которых возник данный образ; зарождающееся осознание тех результатов, к которым он приведет. Джеймс находит очень убедительные примеры. Если человек, свобод­но владеющий английским и французским языками, начинает говорить по-английски, то ему, замечает Джеймс, по ходу мысли будут приходить в голову английские слова, а не французские. Значит, сознание каким-то образом настраивается на английский язык, хотя невозможно ясно осознать, в чем эта настройка сознания заключается. Джеймс еще более решителен, чем Вундт: он полагает, что значение образа целиком заключается в этом дополнении, «в этой полутени окружающих и сопро­вождающих образ элементов», в этих «психических обертонах» к явно­му содержанию сознания. Но зачем эти обертоны нужны?

Джеймс рассуждает примерно так²: сознание — это поток. Со­стояния нашего ума никогда не бывают абсолютно тождественны. Тож­дественен объект, а не наши мысли или ощущения. У каждого объекта много свойств. Сознание выделяет те, которые полезны для действия. Ни одно свойство не является абсолютным, требующим обязательного выделения мыслью. Так, лист бумаги в зависимости от задачи, сто­ящей перед человеком, — это и поверхность, на которой можно писать, и горючий материал, который можно сжечь, и предмет определенной длины и ширины, который можно использовать как измерительный ин­струмент, и т, д. до бесконечности. Наши мысли об одном и том же объек­те отражают разные его свойства. Но, чтобы установить тождествен­ность этих мыслей, сознание обязано выделить несколько сторон у

' См. Рассел Б. История западной философии, 2. М-, 1993, с. 326. Рассел при этом добавляет; «Единственный известный мне человек, который не чувствовал к нему ника­кой привязанности, - это Сантаяна, докторскую диссертацию которого Джеймс назвал «верхом нравственной испорченности». Расселу вторит Г. Оллпорт (Личность в психо­логии, М.- СПб, 1998, с. 238): «Несомненно, У. Джеймс — наиболее уважаемый и люби­мый из всех психологов».

² См. Джеймс У. Психология. М., 1914, с. 124-145.

объекта своей мысли и остановиться на тех из них, которые тожде­ственны другой мысли об этом же объекте, т. е. произвести в процессе мышления выбор между этими сторонами, отвергая одни из них и предпочитая другие. Психические обертоны — это реально существующие, но не выделенные сознанием в данный момент сто­роны нашей мысли, Джеймс сравнивал сознание с избирательной ко­миссией, выбирающей что-либо одно из многих стимулов, причём вы­бранный стимул выделяется, а все остальные подавляются. Сознание, по Джеймсу, представляет собой «маленький остров посреди великого океана возможностей человеческой психики, о границах которой мы не знаем ничего».

Такое представление даёт Джеймсу возможность сформулировать «закон диссоциации образа при изменении сопровождающих элементов»: сознание выделяет в предъявленном объекте в первую очередь те его качества, которые отличают данный объект от подобных, сопровождаю­щих его предъявление; повторные предъявления того же объекта вме­сте с новыми объектами постепенно ведут к полному обособлению в сознании данного объекта- Этот закон Джеймс поясняет примером. Если нам предъявили красный шар, то все его свойства сливаются для нас в нераздельное целое. Если нам предъявили вместе красный и белый шары, то на первый план выходит такое свойство красного шара, как его цвет. Если затем белый шар будет заменен яйцом, то мы будем выделять и цвет шара, и его форму... Сознание как бы подготавливает­ся к действию. Ещё неизвестно, как надо действовать, но на всякий случай оно ищет различия между объектами, дабы знать, какой из них использовать в будущей и пока непредсказуемой ситуации.

Предложенный функционалистами подход позволяет им браться за решение любой проблемы. В 1884 г. У. Джеймс публикует статью под названием «Что такое эмоция?» Он пытается разобраться, какое 1фиспособительное значение имеют осознаваемые нами эмоциональ­ные переживания. Казалось, можно было бы предположить, что эмоция служит причиной важных физиологических изменений, способствующих преодолению организмом трудных жизненных обстоятельств. Скажем, чувство страха усиливает сердцебиение, укорачивает дыхание и вызы­вает напряжение во внутренних органах. Человеческий организм под­готавливается к действию в экстренных ситуациях. Но Джеймс понимает, что сами эти физиологические изменения обычно не находятся под кон­тролем сознания, а потому осознание такого эмоционального пережива­ния не направлено на достижение практического эффекта — следователь­но, бесполезно. Более того, организм быстрее реагирует на происходящее

без сознательных раздумий. Испугавшись несущейся на нас машины, мы можем оцепенеть от страха, вместо того чтобы немедленно убежать. Зачем же нужны эмоции?

Джеймс находит ответ, который его устраивает: эмоции — не при­чина, а следствие физиологических изменений. Стоит вычесть из эмо­ции все сопутствующие ей «телесные реакции», и от эмоций ничего не останется. Не эмоция побуждает организм к действию, а организм с помощью эмоций сообщает сознанию о совершающихся в нем процес­сах. Это важно, так как, получив информацию, человек сознательным усилием может снимать нежелательные реакции и вызывать положи­тельные. Если вы в пришли в состояние ярости, учит Джеймс, но не хотите этого проявлять, а наоборот, хотите почувствовать себя в хоро­шем настроении — улыбайтесь! Можно обобщить сказанное Джейм­сом: эмоции нужны, чтобы извещать сознание о происходящем в неосо­знаваемой сфере.

Одновременно с Джеймсом сходный взгляд на эмоции как на след­ствие физиологических изменений разрабатывал Г. Ланге. Теории Джеймса-Ланге повезло. На протяжении столетия её подвергали эксперимен­тальной проверке. Например, Ф. Штракк в 1988 г. показывал своим испытуемым карикатуры, а они должны были при этом держать ручку зубами (что не мешало им улыбаться) или губами (с помощью мышц, несовместимых с улыбкой): в первом случае карикатуры казались бо­лее смешными, чем во втором '. Но самое главное: считается, что она опровергнута в эксперименте выдающимся физиологом и, кстати, уче­ником Джеймса У. Кенноном. (А как мы помним, быть автором опро­вергнутой теории весьма престижно).

Кеннон хирургическим путем удалял у кошки симпатические от­делы нервной системы. Головной мозг такой кошки не мог изменять что-либо в сосудистой или дыхательной системах. Тем не менее, про­оперированная кошка была способна к проявлению своих эмоций — на­пример, к проявлению страха. М. Г. Ярошевский пишет: «Взглянув на симпатоэктомированную кошку в кенноновской лаборатории, Джеймс мог бы убедиться, что она проявляет аффект страха, не испытывая никаких изменений в сосудистой системе, дыхании и других телесных системах»². Однако физиологический эксперимент может опровергать только физиологические теории, а не психологические (хотя, разумеется, может заставить сомневаться в своих взглядах, и не только психологов).

' См. Майерс Д. Социальная психология. СПб, 1997, с. 184.

²Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1976, с. 322. Например, кошка, по словам Ярошевского, скалит зубы. Но разве это отсутствие телесных реакций?

Пусть сам Джеймс и усомнился бы в своей гипотезе, посмотрев на кош­ку Кеннона, реагирующую на появление собаки угрожающими звука­ми, демонстрацией когтей, и при этом без каких-либо изменений в сердечной и дыхательной деятельности. Но разве можно доказать, что так ведущая себя кошка действительно испытывает эмоциональные переживания от присутствия собаки?' К тому же, опыты Кеннона на людях, которые имеют возможность сообщать о своих эмоциях, не дали однозначного результата².

Влияние идей Джеймса современники сравнивали со струёй све­жего воздуха, которая вдруг ворвалась через открытое окно в душную комнату, перепутывая бумаги на столе и внося в мертвенную тишину теорий хаос и яркость реальной жизни ^?. Джеймс утверждал: психологи должны видеть в явлениях сознания не то, что соответствует в них дей­ствительности (так как соответствие ничего не говорит о сознании), а то, как искажается действительность в сё субъективном переживании. Это искажение придает психической жизни своеобразие, и именно это своеобразие и следует изучать психологам.

Основной вопрос для функционалистов: что значит быть полез­ным или эффективным? Они внимательно читали Ч. Дарвина и приняли за основу его подход: цель любого живого организма — выжить, а для этого организм должен уметь приспосабливаться к окружающей среде. Чтобы преодолеть разрыв между организмом и средой, выделить в среде то, что необходимо организму, т. е. нечто подходящее для удовлетворе­ния своих потребностей, организмы в процессе эволюции порождают вначале психику, а затем сознание. Сознание — это главный посредник между окружающей средой и потребностями организма. Психология поэтому, изучая психическую деятельность, не должна забывать самое главное — последующего использования результата психической дея­тельности для управления поведением. Главное — потому что психи­ческие процессы, не реализующиеся в каком-то действии, беспо­лезны для организма.

'Пример на эту же тему. О. А. Сидорова и А. А. Цыганок (Исследование способ-ностей к воспроизведению и восприятию эмоциональных состояний у больных с ло­кальным поражением мозга. // Проблемы нейрокибернетики. Ростов-на-Дону, 19S9, С. 254) показали: у больных с локальными поражениями мозговой коры при эмотивном воздействии могут нарушаться отдельные компоненты осознания эмоций, хотя при этом регистрируются даже более выраженные, чем обычно, вегетативные сдвиги. Отсюда можно предположить, что вегетативные компоненты эмоций могут быть и без „осознания этих эмоций. Но правомерно ли вообще называть эмоциями такие состояния, которые субъективно не переживаются?

² См. Выготский Л. С. Собр. соч.. 2- М., 1982, с. 424-425.

³ Ланге И. Н. Психический мир. М. - Воронеж, 1996, с. 85.

Эта позиция легко доводится философами до абсурда. Ведь, гово­рят они, в таком случае мысль оказывается верной не потому, что она сама по себе верная, истинная, а потому, насколько она выгодна для нашей жизни. «Мы не можем отвергнуть никакую гипотезу, если из неё вытекают полезные для жизни следствия»; «Мы вполне можем верить, что существуют высшие силы, занятые тем, чтобы спасти мир», — пишет Джеймс. Б. Рассел, цитируя эти фразы, издевается: как решить, в каком году Колумб переплыл Атлантический океан? Для этого, по Джеймсу, надо сначала выяснить, в чём польза мысли, что Колумб пе­реплыл океан в 1492 г., и сравнить с пользой другой мысли — например, что он совершил это в 1491 г. Если даже нам это удалось, то как оце­нить: верна ли полученная оценка выгоды? Для этого нам надо оценить последствия того, что именно данная наша оценка более полезна, чем другие, и т. д. Рассел называет учение Джеймса безнадёжной попыт­кой возвести надстройку веры на фундаменте скептицизма '.

Впрочем, Джеймса подобные оценки не смущали. Джеймс обо­жал парадоксы (хотя презирал диалектическое многословие Гегеля) и не боялся быть непоследовательным. Наоборот, он старался избегать классификаций и строгой терминологии как «вздорной претензии на точ­ность» ². Он сам легко объявляет свою позицию плюралистической- Ведь иногда полезно быть противоречивым. Тем более, что «наша наука — капля, наше незнание — море»³. Сам Джеймс, как и положено великим ученым и основателям концепций, никогда даже не объявлял себя функцио­налистом. И всё же противоречие — не самая лучшая основа для построе­ния научной концепции. Уже можно предчувствовать неизбежные логиче­ские тупики, в которых окажутся функционалисты. Итак, продолжим.

Чтобы оценить плодотворность какой-нибудь мысли, надо опре­делить, какое влияние она может оказать на наши действия. Если мысль не оказывает никакого влияния на наши действия, она не имеет никако­го значения. Если только часть мысли не влияет на практические след­ствия, то тогда лишь эта часть не имеет никакого значения. Поскольку этот критерий может применяться по отношению к любым мыслям, то его можно применить и к мыслям психологов о психологии. И тут праг­матики-функционалисты с сожалением признают, что многие бурно об­суждаемые в психологической литературе идеи, кажущиеся другим пси­хологам глубокими, не имеют никакого значения, потому что не имеют никаких практических следствий.

¹ Рассел Б. История западной философии. 2. М., 1993, с. 331-333.

² Олппорт Г. Личность в психологии. М.- СПб, 1998. с. 255-257.

³Джеймс У. Воля к вере. М., 1997.

Что же побуждает людей мыслить? Единственным мотивом мыс­лительной работы человека является преодоление неуверенности. Джеймс пишет: «Когда нерешительность велика, как, например, перед каким-то опасным начинанием, сознание мучительно интенсивно»' . Бели мы заранее знаем, как действовать, то и думать незачем. Сомне­ние же беспокойно, вторит Джеймсу его последователь Дж. Дьюи: «Мышление обеспечивает фактический переход от состояния сомне­ния к уверенности»². Ведь только с того момента, когда мысль о ка­ком-нибудь предмете становится для нас внутренне верной, мы можем без колебаний действовать с этим предметом. (Вспомним Шекспира: «Сомнение нас превращает в трусов»),

Главную роль в детерминации поведения, отмечает Дьюи, играют привычки. Только в момент торможения привычки рождается мысль. Наши органы чувств постоянно получают огромное количество разно­образных впечатлений. Но осознаем мы лишь ничтожную их часть — ту, которая сообщает нам о препятствиях, погружает в неуверенность, а тем самым и побуждает мыслить, т. е. искать нестандартные решения. И он строит жёсткую пятишаговую модель принятия таких решений: (1) осозна­ние наличия затруднения; (2) определение сущности затруднения; (3) созда­ние возможных вариантов решения; (4) оценка последствий при выборе разных вариантов и, на этой основе, выбор одного из вариантов; (5) опытная проверка выбранного варианта, приводящая в конечном счете к приня­тию или отвержению этого варианта.

«Жизнь, в сущности, — пишет Джеймс, — состоит из ежечас­ных решений в ситуации неопределённости». И в этом с Джеймсом солидарны и современные экзистенциальные психологи-гуманисты, и психологика. Впрочем, лидер функционалистов Дьюи был субъек­тивно более определёнен, чем Джеймс. Дьюи видел в подобных высказываниях Джеймса элементы индетерминизма, недопустимые в науке. Уже в 25 лет Дьюи уверенно излагает принципы Новой Психологии, а после знакомства с книгами Джеймса становится убежденным функционалистом и начинает критиковать Джеймса за свойственную тому непоследовательность. Дьюи всегда активно отстаивал не только научную, но и социальную справедливость: в 1937 г. он возглавил комиссию но реабилитации Троцкого; затем активно протестовал против решения властей США о недопущении Б. Рассела к работе в Нью-Йоркском университете и т. д.

¹ Цит по. Олппорт Г, там же, с. 247.

159

Дьюи и его последователей не так уж волновало поведение чело­века в нестандартной ситуации. Они больше обращали внимание на веч­ные повторения, которые мы совершаем в своей жизни. Ведь некото­рые действия (умывание, одевание, еда и т. п.) мы повторяем во всех деталях в течение многих десятилетий. Мы — автоматы для повторе­ния. И, конечно, во всех этих случаях действуем без сознательных раз­думий. Так функционалисты стали активно исследовать проблему авто­матизации навыка. Вначале, отмечали они, пока навык не сформирован, сознание испытуемых полностью направлено на решение стоящей пе­ред ними задачи. Но постепенно многие действия испытуемый начинает выполнять автоматически. Например, когда человек учится водить машину, он весь сосредоточен на своих действиях: его мышцы напря­жены, руки нервно сжимают руль, ноги прикованы к педалям... Но с тече­нием времени напряженность исчезает, движения становятся точнее, а осо­знанность производимых действий уменьшается до такой степени, что человек уже может одновременно разговаривать с пассажиром '.

Какими бы проблемами функционалисты ни занимались, они пы­тались опираться на эволюционное учение. Беда, однако, в том, что само эволюционное учение не проверяемо опытным путем, а значит, опираясь на него, нельзя сделать и никаких проверяемых выводов. Дело в том, что ни термин «выживание», ни термин «приспособление» не являются определенными. Как говорят биологи, все существующие организмы и все свойства этих организмов, по определению, одинаково приспособ­лены к среде: они существуют, а значит, выжили. И ромашка, и чумная бактерия, и курица, и человек — все выжили. Следовательно, все при­способлены. Выжили одноклеточные — замечательно. Значит, одноклеточность — эволюционное приобретение приспособительного значения. Многоклеточные тоже выжили? Хорошо. Значит, многоклеточность — тоже эволюционное приобретение приспособительного значения.

Если птица при приближении хищника издает предупреждающий крик, тем самым привлекая к себе внимание хищника и подвергая себя наибольшей опасности, то это тоже целесообразный способ выживания — правда, не для данной птицы, а для всей популяции, оповещённой её криком об опасности. Выходит, что не сам организм стремится к выжи­ванию, а его гены (хорош эволюционизм'). Основатель социобиологии Э. Уилсон напишет в 1975г.: «Знаменитый афоризм С. Батлера: курица— это лишь способ, которым яйцо воспроизводит другое яйцо,— отныне мо­дернизирован. Организм — это способ, которым ДНК производит новые

' Пример заимствован в: Годфруа Ж. Что такое психология, 1. М., 1992, с. 86.

количества ДНК». Наконец, раз все живые организмы смертны, то и сама смерть объявляется одним из самых эффективных способов вы­живания...'

Эволюционное учение ничего не предсказывает ². Оно лишь за­дает исследователям способ интерпретации реальности в рамках есте­ственнонаучного мировоззрения, отказываясь — ив этом великан за­слуга Дарвина — от бытовавшего ранее предположения о божественном плане сотворения всего многообразия живых существ. Во многих слу­чаях оценка связи тех или иных свойств организмов с приспособленно­стью оказывается достаточно плодотворной. Однако любые конкрет­ные объяснения всё время сохраняют отпечаток непроверяемости. Ш. Перро, не подозревая об этом, пародировал в «Красной Шапочке» Принятый в эволюционизме стиль обоснования: большие уши нужны жи­вотным, чтобы лучше слышать, а крепкие зубы — чтобы лучше ку­шать. А если у них нет больших ушей и крепких зубов — значит, они могут без них обойтись.

Попробуем порассуждать о возникновении сознания в духе тео­рии эволюции. Если у животных есть психика и сознание — значит, пси­хика и сознание являются эволюционным приобретением приспособи­тельного значения. Если же у них нет психики и сознания, значит, они им не нужны. Поскольку у животных есть психика, а у человека есть созна­ние, следовательно, животные не смогут выжить без психики, а челове­ку для выживания уже и психики недостаточно — ему нужно ещё и сознание. Примерно так рассуждают функционалисты. Но такой под­ход никоим образом не может разрешить проблему сознания. Это утвер­ждение принципиально важно, поэтому его стоит рассмотреть подроб­нее вне зависимости от обсуждаемого исторического контекста.

Начнем с логического анализа. Если выживают только те живот­ные, которые приспособлены, то, соответственно, те, кто не приспособ­лен, не выживает. Если животное приспособлено к среде без всякой Психики и сознания, то ему, по этой логике, ни психика, ни сознание не нужны. Если же животное биологически не приспособлено к среде, то Оно не выживет: уж коли не хватает собственных, изначально присущих врожденных возможностей для того, чтобы выжить, то весьма загадочно,

¹ См. Аллахвердов В. М. Ук. соч., с. 251-267.

²Об этом пишут не только критики синтетической теории эволюции (типа А. А. Любищева и С. В. Мейена), но и её сторонники. Вот, например, мнение М. Рьюза: «Эволюционная теория ни в принципе, ни на практике не может быть опровергнута, наоборот, нельзя найти подлинных фактических данных для её подтверждения»— см., Рьюз М. Философия биологии. М., 1977, с. 176.

как не способное выжить животное может не только выжить, но и поро­дить психику, сознание, социальные отношения и т. п. Если же предпо­ложить, что психика и сознание генетически заложены в человеке для выживания, то тогда сознание оказывается (вкупе с другими социальны­ми качествами) чисто биологическим приобретением. Даже если это весьма сомнительное утверждение принять, мы всё равно столкнемся с головоломками. Прежде всего: что это за социальное, которое генети­чески предопределено? Наконец, если оставаться в рамках естествен­нонаучного мировоззрения, то врожденными могут быть только какие-то физиологические механизмы, а ссылка на эти механизмы, как мы помним, не решает проблему осознанности.

Фактически для непосредственного решения задачи жизнеобес­печения сознание не только не нужно — оно может мешать, нарушая спасительный автоматизм организма. Как пишет В. Франкл, происхо­дит что-то неладное, когда сознание пытается регулировать действия, которые обычно осуществляются автоматически '. Известно, что люди, попав в катастрофу, чаще погибают не от реального физического воз­действия, а от ужаса, охватывающего их сознание. Наоборот, в бес­сознательном состоянии — например, в состоянии «естественного сомнам­булизма» (лунатизма) — больные могут без всякого страха показывать чудеса эквилибристики, недоступные им при полном сознании («в трез­вом уме и здравой памяти»), — ходить по карнизам крыш, вскарабки­ваться по веревке на башню и т. п.²

Думаю, каждый человек неоднократно переживал чувство изу­мления, сталкиваясь с автоматизмами собственного организма. Я, на­пример, хорошо помню несколько таких случаев в своей жизни. Так, од­нажды в горах мне пришлось переходить бурную речку по довольно широкому дереву, положенному над ней в качестве мостика. Если бы это дерево лежало на земле, я бы, конечно, прошел по нему без каких-либо проблем. Но осознание опасности привело к тому, что я — не­опытный горный турист — потерял равновесие (далее мы еще будем специально рассматривать причины подобных ошибочных действий). Сам момент падения не осознавал. Лишь помню, как велико было мое удивление, когда я обнаружил, что не свалился в реку, а повис над ней,

' Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990, с- 267.

² См., например, Мечников И. И. Этюды оптимизма. М„ 19S7. с. 176-182. Он пи­шет: «Во время естественного сомнамбулизма человек приобретает свойства, которых он не имел в нормальном состоянии, он становится сильным, ловким, хорошим гимнас­том, совершенно подобно своим человекообразным предкам». Для Мечникова сомнам­булы - живые автоматы, у которых сознательная воля временно нарушена.

держась за дерево обеими руками, — то, что при всем сознательном желании никогда не смог бы сделать в момент падения; более того, я не успел бы даже догадаться, что такое возможно! Совершенно иное, но не менее впечатляющее переживание я испытал, когда во время произ­водственной практики в школе ' ремонтировал токарный станок. Вне­запно — с до сих пор памятным мне удивлением — я обнаружил, что мои руки, державшие необходимые для ремонта инструменты, ни с того ни с сего, без какой-либо моек сознательной команды стали разбра­сывать эти инструменты в разные стороны. Только потом я осознал, что меня ударило током...

С другой стороны, история полна примеров, когда именно сознание побуждает человека рисковать своей жизнью или здоровьем: Муций Сцевола сжигает на огне свою руку, демонстрируя величие римского духа; Джордано Бруно идет на костёр, защищая весьма сомнительную, с сегодняшней точки зрения, идею множественности миров; Наполеон бросается под пушечный огонь на Аркольский мост, закладывая основу дця еще более абсурдной идеи мировой империи; А. С. Пушкин вполне сознательно идет под пулю Дантеса, защищая свое представление о чести, а великий математик Э. Галуа стреляется (и погибает, едва пере­жив свое двадцатилетие) со своим приятелем в упор из пистолетов, только один из которых заряжен, ибо оба юных дуэлянта считали непри­личным целиться друг в друга... Разве можно все эти отчасти странные, но впечатляющие порывы человеческого сознания назвать биоло­гически целесообразными способами выживания?