Психологический смысл странствия

В недавнем прошлом Том Стоппард написал интересную пье­су «Розенкранц и Гильдестерн мертвы». Розенкранц и Гильден-стерн - второстепенные персонажи шекспировской трагедии «Гамлет». У Шекспира Гамлет - трагический герой, который при­нял вызов и преодолевает огромное внутреннее сопротивление своему долгу отомстить за отца. В финале самой длинной пьесы Шекспира Гамлет преодолевает свою «летаргическую» нереши­тельность и начинает действовать. Между тем выходы Розенкран-ца и Гильденстерна на сцену завершаются простой ремаркой, что они мертвы. Это не имеет никакого значения, если пьеса называ­ется «Гамлет», но становится чрезвычайно важным в пьесе, кото­рая называлась бы «Розенкранц» или «Гильденстерн».

Стоппард убежден, что каждый из нас вовлечен в величай­шую драму с неопределенным сценарием, в которой мы, конечно,

Глава 2

призваны играть главную роль. Конец пьесы известен заранее: мы умрем. Однако смысл пьесы Стоппарда вытекает из того, откуда и каким образом главный герой приходит к осознанию и соверша­ет свой героический выбор. С уверенностью можно сказать, что эти два образа Стоппарда сливаются в фигуру антигероя, ибо они блуждают по «сцене» своей жизни, не имея ясного представления о том, кто они такие и что происходит. Их блуждания ненароком прерывает парень по имени Гамлет, пересекая им путь с чувством собственной значимости.

Розенкранц и Гильденстерн - это прототипы наших совре­менников, которые, не чувствуя себя героями, не получая мифо­логической поддержки, блуждают от одной идеи к другой, от им­пульса к импульсу, уныло хватаясь то за одно, то за другое в на­дежде найти что-то, на чем можно было бы остановить взгляд.

Внутри каждого из нас живет нерешительный Гамлет, сто­ящий на перепутье, есть в каждом из нас и Розенкранц с Гильден-стерном. В каждом из нас есть архетип героя и способность при­нять вызов жизни. Если у человека есть реальный кумир, он лишь напоминает о его предназначении. Действия другого человека, поднимающегося на недоступную вершину, изобретающего новую вакцину, формулирующего идею преобразования мира, принося­щего в мир красоту, напоминают нам о собственном призвании, о нашем героическом зове.

Конечно, единственной меркой, с которой мы можем подхо­дить к себе в финале (или по которой нас будут оценивать другие люди), является то, насколько отчетливо мы услышали этот зов и ответили на него, стремясь стать самими собой и сопротивляясь всему, что удерживает нас на месте. Истории о героях могут во­одушевлять нас и вести вперед, но лишь до тех пор, пока прихо­дится отвечать на собственный зов, то есть становиться на путь индивидуации. Так, древний дзенский коан гласит: «Я ищу лицо, которое у меня было перед сотворением мира». Во всем мире есть люди, которые спокойно, день за днем, отвечают на этот зов, забо­тясь о своих детях, выполняя свою обременительную, но необхо­димую работу, преодолевая сомнения и страх. Эти люди и их не­проторенные пути заслуживают гораздо больше восхищения, чем любые знаменитости. Официально признанные герои не должны заставлять нас отворачиваться от нашего странствия; наоборот, они должны напоминать нам о нем.

Вечное возвращение и странствие героя

Постоянно повторяющимся лейтмотивом героического странствия является путешествие от бессознательного к сознанию, из мрачных глубин к сверкающим высотам, от зависимости к са­модостаточности. Эта сила, эта структурированная энергия (кото­рая, собственно, и составляет архетип), ищет возможности преодо­леть власть хаоса и сладкие соблазны сознания, чтобы обрести еще более тонкую структуру.

Каждое утро у подножия кровати сидят два ухмыляющихся злых карлика. Одного зовут Бездействие, другого - Страх. Каж­дый из них с удовольствием пожирает нас живьем. Редко случа­ется так, что человек со вчерашнего дня продолжает бороться с ними, ибо они постоянно ищут новые пути, чтобы овладеть его душой. Энергия, необходимая для того, чтобы их побороть, яв­ляется частью архетипа героя, причем она становится доступной далеко не сразу. С этой точки зрения человек может видеть, на­сколько универсальной оказывается драма героя, ибо каждый из нас приходит к осознанию тонкого соблазна удобства и страха, па­рализующего, как взгляд Медузы Горгоны. Наше жизненное странствие представляет собой череду поражений в борьбе с эти­ми демонами, ежедневные новые призывы к победе над ними, а также исполнение главной роли в драме своей жизни.

В «Тысячеликом герое» Джозеф Кэмпбелл подтверждает, насколько широко распространен так называемый мономиф ге­роя. Этот главный миф можно подразделить на три этапа: уход, инициация и возвращение. На стадии ухода человека изгоняют из сообщества или он перерастает существующие традиционные нормы. Тогда он должен отправиться в чужие земли. Подъемы, падения и раны способствуют постепенному посвящению неофи­та в таинства природы и человеческих отношений. Человек ред­ко возвращается на прежнюю землю и никогда - к старой пси­хологии. Такое возвращение обесценило бы самую суть стран­ствия и аннулировало появившееся осознание. Поэтому возвра­щение происходит по спирали - с переходом на более высокий уровень. Следовательно, странствие - это не поступательное движение, которое происходит раз и навсегда, а эволюционное движение по спирали. Странствие обязательно дифференциру­ет личность, развивая нового человека, которого больше нельзя узнать по его соплеменникам и прежним ценностям. Герой дол­жен нести бремя одиночества и вины и, как заметил Юнг, обязан что-то вернуть людям:

Глава 2

«Индивидуация отрезает человеку путь от личных удобств и, следовательно, от общества. Это происходит вследствие ви­ны за весь мир, которая остается за ним. Эту вину он должен попытаться искупить. Он должен предложить за себя ка­кой-то выкуп, то есть отдать обществу ценности, которые ста­нут равнозначной заменой его личности, теперь отсутствую­щей в обществе»¹¹¹.

Таким образом, мы видим, что героический вызов брошен всем нам, ибо происходит не только сотворение личности, но эта личность обретает ценность для своего сообщества. Многие счита­ли, что индивидуация представляет собой форму нарциссической одержимости. Но это совершенно не так: получившая развитие личность, человек, возвращающийся после героического стран­ствия, служит своему сообществу, принимая вызов, совершая ис­купление и наполняясь новой энергией.

Архетип странствия представляет собой формализацию жиз­ненной силы, то есть активизацию и канализацию либидо в на­правлении дальнейшего развития. Величайший риск, которому человек когда-либо подвергался, представляет собой тонкий со­блазн бессознательного, стремление вернуться к удобному и изве­стному. Юнг описывает такую личность следующим образом:

«Такой человек всегда представляет, что перед ним находится его злейший враг; к тому же он носит врага внутри себя. Этот враг - смертельная тяга к пропасти, стремление утонуть в сво­их собственных истоках... Этой регрессивной склонности с древнейших времен последовательно противостояли великие психотерапевтические системы, известные нам как религии. Они стремились создать автономное сознание, пробуждая че­ловечество от сна разума»¹¹².

Нет сомнения в том, что великие мифы и мифотворческие системы стремились активизировать и канализировать либидо че­ловека, а при разрушении этих великих направляющих образов человечество почувствовало свое психологическое сиротство. По­этому нам приходится еще лучше осознавать задачу своего разви­тия, ибо мы часто решаем ее в молчании и одиночестве.

¹¹¹ «Adaptation, Individuation, Collectivity», The Symbolic Life, CW 18, par. 1095.

¹¹² Symbols of Transformation, CW 5, par. 553.

Вечное возвращение и странствие героя 91

«Смертельная тяга к пропасти», о которой говорит Юнг, -это ухмыляющийся карлик Бездействие. Второй карлик, Страх, чаще посещает людей, много и тяжело работающих для достиже­ния безопасности, которая в результате оборачивается ловушкой, насмешкой жизненной силы. Чтобы расти и развиваться, следует отбросить мысль о безопасности и двигаться в неизвестное. Имен­но об этом говорил Юнг:

«Дух зла - это страх и отвержение... это дух регрессии, кото­рый запугивает нас связью с матерью и растворением и угаса­нием в бессознательном... Для героя страх - это вызов и некий рубеж, ибо от страха может избавить лишь отвага. Если же человек не идет на риск, смысл жизни как-то нарушается, и будущее в целом несет на себе печать безнадежной утраты, тускло-серых будней, наполненных охами и вздохами»¹¹³.

* * *

Вечное возвращение и героическое странствие - таковы две великие идеи, которые должны иметь в виду современные жи­тели Запада. Нам следует гораздо лучше осознать их, ибо мы жи­вем вне стабильной мифологической традиции, которая сама по себе активизирует эти императивы, канализирует либидо, облег­чает горе и сглаживает изумление от всего происходящего. Те, чьи традиции насыщены образами Великой Матери, получают под­держку «великого небесного ветра». Нам приходится обходиться без нее.

Возможно, сегодня мы стали более невротичными, то есть отличаемся более глубоким внутренним расщеплением, чем тогда, когда не задумывались над проблемой смертности. Созданная нами культура сфокусировалась на приобретении и накоплении, подпитывается стремлением к власти и поддерживается отрица­нием. Смертность - это последняя из потерь человечества, перед которой мы бессильны и которую невозможно отрицать. Смерт­ность выступает как непростительное оскорбление современной западной культуры, и потому мы называем регулярную медицин­скую помощь «героическими усилиями, направленными на спасе­ние человека», как если бы смерть была нашим врагом.

¹¹³ Там же, par. 551.

Глава 2

В тибетской культуре давно велись наблюдения за переходом от жизни к смерти, за временем после окончания жизни и време­нем возрождения (bardo), то есть за временем откровения и транс­формации сознания. В этой традиции ежедневная медитация о человеческой смертности считалась работой души, а не плодом болезненного воображения. Чем больше работа души, тем более развитым становится трансформированное сознание. Какими же далекими эти размышления о смерти кажутся человеку в расцве­те сил, когда он переполнен невротическими устремлениями мо­дернизма! К тому же рассматривать свою жизнь как элемент мо­заики, искру в общем великом пламени, каплю в космическом оке­ане означает не отрицать ее индивидуальность, а поместить себя в общий контекст божественного мироздания.

Для эпохи странников это становится окончательным возвра­щением домой. Военный секретарь Эдвин Стэнтон, наверное, дол­жен был ощутить его в тот момент, когда мимо него проходил Линкольн, ибо он обронил фразу: «Теперь он принадлежит вечно­сти»¹¹⁴. Память о Великой Матери, ее жертвенном цикле, великом круге, вечном возвращении для всего человечества является од­новременно роком и судьбой. Те, кто может ассимилировать этот образ, впитав его в свою плоть и кровь, пройдут через одиноче­ство, которое является главной характерной чертой современной культуры.

Другая великая идея - героическое странствие - напомина­ет нам о противоречивой истине: человек лучше всего служит ве­ликому таинству природы, развиваясь как индивидуальность. Па­радокс заключается в том, что человеческая личность должна быть включена в великий цикл и должна пережить в нем свое вопло­щение, чтобы ощутить себя индивидуальностью и продолжать свое развитие. В этом процессе участвуют сообщество, человек и -в той мере, в которой мы можем допустить, - божество.

Вполне возможно, что дуновение экзистенциальной свободы, одиночества и ужаса вызовет ощущение нестабильности, однако выбор совершается в условиях именно такого психологического климата. Состояние современного общества характеризуется блужданием от одной идеологии к другой, от мод и причуд к тос­ке и депрессии. Однако можно уловить общий смысл этих двух

¹¹⁴ Noah Andre Trudeau, Out of the Storm, p. 226.

Вечное возвращение и странствие героя

великих мифологических паттернов и постичь их на индивидуаль­ном уровне.

Каждый из нас обречен выстрадать, осмыслить и, наконец, воплотить уникальное переживание цикла жертвоприношения-смерти-возрождения, чтобы отбросить карликов бездействия и страха и стать тем, кем нам предначертано стать природным таин­ством. Если мы примем это уникальное и одновременно абсолют­ное требование стать главным действующим лицом в собственной жизненной драме, значит, мы живем героической жизнью. Мы можем восхищаться другим человеком, но нам не нужен герой, чтобы получать компенсаторное удовлетворение. В диалоге двух персонажей из пьесы Брехта «Галилей» эта мысль ясно выражена:

Несчастна та страна, где нет героев.

Нет. Несчастна та страна, которая в героях нуждается¹¹⁵.

Рильке весьма красноречиво выразил и наш риск, и наше стремление в четвертом «Сонете к Орфею»:

Вы, о, блаженные, вы - всецелы, сердца источник в вас не угас. Луки для стрел и для целей стрелы -в вечном сиянии влажных глаз.

И не страшитесь бремени - впору тяжесть земле, верните ей вес: тяжеловесны моря и горы.

Сам, как дитя, разрастается лес -

вам ли снести эту мощь?.. Но просторы...

Ветры... Но своды безбрежных небес...¹¹⁶

¹¹⁵ Galileo, scene 13.

¹¹⁶ Trans. Robert Bly, in Robert Bly, James Hillman and Michael Meade, eds., The
Rag and Bone Shop of the Heart, p. 100. (Сонет в переводе Алексея Пурина.)

Глава 3

Пожирание солнца