Радикальная история растений, психоактивных веществ и человеческой эволюции 13 страница

Сахарный тростник, как известно, встречается в диком виде, и это растение хорошо представлено в тропической Азии. По меньшей мере пять видов растут в Индии. Сахарный тростник (Saccharum officinarum), несомненно, подвергся значительной гибридизации на протяжении долгой истории его одомашнивания. Персидский царь Хосров (531-578 гг. н.э.), двор которого был близ Джанди-Шапура, отправил в Индию посланников для изучения слухов об экзотических веществах.

Среди них (этих веществ) в Джанди-Шапур привезли из Индии суккар (перс. «shakar» или «shakkar», санскр. «sarkara»), наш «сахар», неизвестный Геродоту и Ктесию, но известный Неарху и Онесикриту как «тростниковый мед», который будто бы изготовляется пчелами из тростника. Легенда повествует о том, что Хосров обнаружил целый склад сахара среди сокровищ, захваченных в 527 году при завоевании Дастигрида. В Индии сок тростника очищали и обращали в сахар еще около 300 г. н.э., а теперь тростник этот стали культивировать близ Джанди-Шапура, где с давних времен были известны сахарные мельницы. Тогда и еще спустя долгое время сахар использовали только для подслащивания горьких лекарств, и лишь намного позже он стал заменять мед как обычная сладость[cxv].

Сахар попал в Англию около 1319 года, а в Швеции стал популярен к 1390 году. Это была дорогая и экзотическая новинка, большей частью выступавшая в своей традиционной медицинской роли: сахар делал приемлемой крайне неприятную на вкус микстуру – смесь из лекарственных трав, внутренностей животных и прочих компонентов, типичную для средневековой фармакопеи. До открытия антибиотиков было принято посыпать им раны, прежде чем их перевязывать, так как высушивающее действие сахара, возможно, помогало лечению.

Испанцы выращивали сахарный тростник в своих владениях в Карибском бассейне и они могли претендовать на сомнительную честь ввоза рабов в Новый Свет для производства сахара.

До 1550 года весь сахар, ввозимый из Западного полушария, состоял буквально из нескольких голов, доставляемых в качестве доказательства возможности его производства, а то и просто в качестве курьеза. Плантации на западных островах Атлантики и в Новом Свете не оказывали никакого влияния на производство сахара, его распространение и цены вплоть до второй половины XVI века и обрели доминирующее влияние лишь где-то с 1650 года[cxvi].

ПРИСТРАСТИЕ К САХАРУ

Не является ли натяжкой обсуждать сахар в контексте потребления человеком психоактивных веществ? Отнюдь нет. Злоупотребление сахаром – привычка, менее всего обсуждаемая в мире и наиболее распространенная. И это одна из тяжелейших привычек к искусственному удовольствию. Приверженцы сахара могут придерживаться постоянного потребления в умеренных количествах, а могут быть и такими, что наедаются «до отвала». Примерами серьезности пристрастия к сахару служат субъекты, способные в избытке поглощать насыщенную сахаром пищу, а затем вызывать рвоту или пользоваться слабительным, чтобы позволить себе съесть сахара побольше. Представьте себе, что бы произошло, если бы подобная практика была связана с героином. Насколько более одиозным и коварным оказалось бы тогда его потребление! Как и со всякими стимуляторами, прием сахара сопровождается короткой эйфорией, за которой следует депрессия и чувство вины. Как синдром, пристрастие к сахару редко встречается в изолированном виде. Наиболее распространены пристрастия смешанного типа – к примеру, сахар и кофеин.

Есть и другие примеры разрушительного действия чисто наркотического потребления, которые сопровождают злоупотребление сахаром. Некоторые его приверженцы пользуются пищевыми таблетками для контролирования возрастающего веса, а затем – транквилизаторами для успокоения нервного раздражения, вызванного таблетками. Злоупотребление сахаром часто связано с возникновением серьезного злоупотребления алкоголем; доказана безусловная взаимосвязь между высоким потреблением сахара и высоким потреблением алкоголя без закуски. После алкоголя и табака сахар – самое вредное из потребляемых человеком веществ, вызывающих пристрастие. Его неконтролируемое потребление может привести к серьезной химической зависимости.

Описывая приверженцев сахара, Дженис Фелпс заявляет.

Люди, о которых мы пишем, это люди с синдромом пристрастия, действительно пристрастившиеся к одному из самых сильных веществ, которое можно найти везде и всюду, – к рафинированному сахару. Их пристрастие к сахару – это реальная, вредная, весьма губительная для здоровья привычка, столь же изнуряющая, как и пристрастие к любому другому веществу. Как и во всяком пристрастии, в случае необеспечения себя этим веществом, они страдают явно опознаваемыми симптомами лишения; как и во всяком пристрастии, процесс утоления их физиологического голода химическим веществом, разрушителен для тела; и как и во всяком пристрастии, может наступить момент, когда обеспечение веществом станет столь же мучительным, как и лишение его. Цикл химической зависимости укоренится и станет невыносимым[cxvii].

САХАР И РАБСТВО

Ломка и дегуманизация человеческих учреждений и человеческих жизней, вызванные ныне крэк-кокаином, – ничто в сравнении с тем, что сделала европейская страсть к сахару в XVII-XVIII веках. Кто-то может сказать, что для начальных этапов производства кокаина характерно нечто вроде рабского, подневольного труда. Разница только в том, что это не то рабство, что санкционировано лживыми попами и открыто признано продажными, хотя и законными правительствами. Следует отметить еще один момент: современная торговля наркотиками, как бы она ни была отвратительна, не имеет ничего общего с похищением детей, их вывозом и уничтожением целых популяции, как это делалось в целях роста производства сахара.

Правда, корни рабства в Европе простираются далеко вглубь времен. В Золотой век Афин времен Перикла целых две трети постоянных жителей города были рабами; в Италии времен Юлия Цезаря, вероятно, половина населения была рабами. Под властью Римской империи рабство становилось все более невыносимым: рабы не имели никаких гражданских прав, и в судебном разбирательстве их свидетельство принималось во внимание, только если оно было добыто под пыткой. Если рабовладелец умирал внезапно или при подозрительных обстоятельствах, то всех рабов его – и виновных, и не виновных – незамедлительно предавали смерти. Справедливо будет сказать, что эта опора империи на институт рабства должна бы умерить наше благоговение перед Древним Римом, которое мы, возможно, испытывали. По правде говоря, его величие было величием свинарника, маскирующегося под военный бордель.

Рабство отмерло с распадом империи, когда все социальные институты растворились в хаосе начала темных веков. Феодализм заменил рабство крепостничеством. Крепостничество было до некоторой степени лучше, рабства: крепостной мог по крайней мере иметь свой очаг, создать семью, обрабатывать землю и принимать участие в жизни общины. И самое главное, быть может, в том, что крепостного нельзя было оторвать от земли. Когда продавали землю, крепостные почти всегда переходили вместе с ней.

В 1432 году португальский принц Генрих Мореплаватель, который был скорее управляющим и предпринимателем, чем исследователем, основал первую коммерческую плантацию сахарного тростника на Мадейре. Плантации сахарного тростника были созданы в других восточноатлантических владениях Португалии более чем за 60 лет до того, как была налажена связь с Новым Светом. Свыше тысячи людей, в их числе несостоятельные должники, осужденные, необращенные евреи, были завезены из Европы на сахарные работы. Положение их было полурабское – сродни контингенту «штрафников» и работников по найму, заселявших Австралию и некоторые среднеатлантические американские колонии.

В своей книге «Семена перемен» Генри Хобхауз пишет о начале порабощения Африки. В 1443 году один из возвратившихся на родину капитанов принца Генриха привез новости о захвате на море экипажа черных арабов и мусульман.

Люди эти, которые были смешанного арабско-негритянского происхождения и исповедовали ислам, заявили, что они из гордой расы и в рабы не годятся. Они уверяли, что в глубине Африки есть много здоровых черных, детей Хама, которые становятся отличными рабами и которых они могут обратить в рабство в обмен на свою свободу. Так началась современная торговля рабами – пока еще не трансатлантическая, а предшествующая ей торговля между Африкой и Южной Европой[cxviii].

Далее Хобхауз описывает рабство, связанное с производством сахара в Новом Свете.

«Сахарное» рабство – совсем иного рода. Это было первое со времен римских латифундий широкомасштабное использование рабов для выращивания урожая на продажу (не на пропитание). И также впервые в истории на роль рабов была выбрана одна единственная раса. Испания и Португалия сами отказались от порабощения населения в Ост-Индии, от того, чтобы рабы-китайцы, японцы или европейцы работали в обеих Америках[cxix].

Торговля рабами сама по себе была своего рода пагубным пристрастием. Первоначальный ввоз африканских рабов для подневольного труда в Новом Свете преследовал лишь одну цель – поддержание сельскохозяйственной экономики, основанной на сахаре. Мода на сахар была настолько живучей, что тысячелетняя обработка людей христианской этикой не привела ни к чему. Это был взрыв человеческой жестокости и зверства невероятных масштабов, которые поощрялись изысканным обществом.

Пусть для нас будет совершенно ясно, что сахар абсолютно не нужен для питания человека; до появления промышленного тростникового и свекольного сахара человечество вполне обходилось без рафинированного сахара, являющегося почти чистой сахарозой. Сахар не дает ничего такого, чего нельзя было бы получить из какого-то другого, легкодоступного источника. Это всего лишь легкий стимулятор, и ничего больше. И ради него европейская культура владычества была готова своим сговором с работорговцами изменить идеалам Просвещения. В 1800 году фактически каждая тонна сахара, ввозимого в Англию, производилась трудом рабов. Способность культуры, где правит «эго», замалчивать такую правду, просто поразительна.

Если кому-то и покажется, что на пристрастие к сахару излито слишком уж много гнева, то это только от того, что пристрастие к нему во многом представляется своего рода смесью всех ошибочных позиций, которые присущи нашему мнению в отношении наркотических средств.

САХАР И СТИЛЬ ВЛАДЫЧЕСТВА

По мере удаления от первоначального рая партнерства, по мере ухода в прошлое связи с растительной и женственной матрицей планетарной жизни все резче проявляется элемент нервозности в культуре, все сильнее ощущается власть «эго», растет число присущих стилю владычества теорий общественной организации. Рабство, почти неизвестное в период средневековья, когда понятие частной собственности закрепляло право владения за привилегированным меньшинством, возвратилось в полной мере, чтобы восполнить потребность в живой силе в деле трудоемкого производства колониального сахара. Представления Томаса Гоббса о человеческом обществе как о неизбежном подавлении слабых сильными и идея Джереми Бентама об экономике как об основе всех социальных ценностей являются тревожным сигналом того, что ценности, основанные на бережном отношении к земле и взаимодействии с ней в естественной гармонии нашей жизни, были забыты ради ненасытной самозацикленности фаустовской науки. Душа планеты, которую христианский монотеизм свел к размерам человеческого существа, вообще уничтожена наследниками картезианского рационализма.

Тем самым организуется платформа для эволюции человеческого образа, который и вовсе обездушен, брошен на произвол судьбы в мертвой Вселенной, лишенной смысла и нравственного компаса. Органическая природа воспринимается как какая-то сплошная война, смысл становится «контекстным», а Космос бессмысленным. Этот процесс углубляющегося психоза культуры (одержимости «эго», деньгами и наркотическим сахарно-алкогольным комплексом) достигает своей кульминации к середине XX века с пугающим утверждением Сартра, что «природа нема».

Это не природа нема, а современный человек глух – он оглох, потому что не желает слышать голос заботы, гармонии и сотрудничества, то есть голос природы. В своем состоянии отрицания мы вынуждены объявить природу немой – как же иначе избежать необходимости взглянуть в глаза тем страшным преступлениям, которые мы веками совершали против природы и друг против друга? Нацисты заявляли, что евреи не люди и что, таким образом, их массовое истребление не имеет никакого значения. Некоторые промышленники и политики используют сходный обездушивающий аргумент во извинение разрушения планеты, материнской матрицы, необходимой для всей жизни.

Лишь окончательное пристрастие к «эго» и к стилям грубого владычествования могло привести к такой умственной атмосфере масс, в которой подобные заявления могут казаться правдоподобными, я уж не говорю – верными. Сахар имеет прямое отношение к таким вопросам, так как он и кофеиновые наркотики, которые с ним распространяются, укрепляют и поддерживают бездумное устремление индустриальной цивилизации к эффективности. При этом утрачиваются те истинно человеческие качества, которые были присущи Архаичному.

НАРКОТИКИ ИЗЫСКА

В начальных строках своего великолепного стихотворения «Воскресное утро» Уоллес Стивене передает образ лучезарной трансцендентности, а равно и знакомого и обычного достоинства Сезанна.

Довольство пеньюара, и поздний Кофе и апельсины в золотистом от солнца кресле, И зеленое приволье какаду Смешалися на пледе, чтобы рассеять Святую тишь старинной жертвы[cxx].

Строки Стивенса вызывают атмосферу светской пресыщенности, окружающей кофеиновое питье. «Солнечное утро» напоминает нам, что наше стереотипное представление о том, что такое наркотики, меняется, когда нам предлагают рассмотреть такие утонченные аксессуары буржуазного вкуса, как чай, кофе и какао, как относящиеся к той же категории, что героин и кокаин. Тем не менее все это – наркотики; наше неосознанное стремление вновь отыскать путь к сенсорным характеристикам предыстории заставило нас создать неисчислимые варианты возможностей отдавать дань психоактивности, опирающейся на растительное основание. Легкие стимуляторы с безвредным и управляемым действием входили в пищу приматов задолго до возникновения гоминидов. Кофеин – это алкалоид, который лежит в основе многого из того, что связано у человека с растительными стимуляторами. Кофеин – мощный стимулятор в дозе, намного ниже токсичной. Он встречается в чае и кофе и во многих других растениях, таких, как Ilex paraguayensis – источник парагвайского чая-мате или Paullinia yoco – подавляющая аппетит амазонская лиана, имеющая свой локальный, но древний и высокоритуальный стиль потребления.

Кофеин сам по себе горький, и открытие, чтобы его можно сделать более приятным на вкус путем добавления меда или сахара, создало основу для широко распространенного и мало отмечаемого синергического эффекта, который существует между сахаром и разными кофеиновыми напитками. Тенденция сахара вызывать пристрастие усиливается, если его используют для улучшения вкусовых качеств стимулирующего алкалоида, такого, например, как кофеин.

Сахар отнесен нами к числу пищевых продуктов. Это подразумевает, что он не может действовать как наркотик, вызывающий сильное пристрастие, и тем не менее доказательства вокруг нас. Многие злоупотребляющие сахаром люди пребывают в обусловленной пристрастием к сахару атмосфере, отличающейся в первую очередь колебаниями настроения.

КОФЕ И ЧАЙ:
НОВАЯ АЛЬТЕРНАТИВА АЛКОГОЛЮ

Из чисто практических целей, мы можем сказать, что чай, кофе и какао были завезены в Англию одновременно в 1650 году. Впервые за всю свою историю христианская Европа нашла альтернативу алкоголю. Все три завезенных продукта – стимуляторы, все завариваются горячей кипяченой водой, что освобождало от серьезной тогда проблемы болезней, передающихся через воду; и все три требуют обильного количества сахара. Мода на сахар способствовала потреблению кофе, чая и шоколада, которые в свою очередь способствовали потреблению сахара. И популярность новых стимуляторов возрастала в тех же колониях, которые оказались весьма прибыльными благодаря производству в них сахара. Чай, кофе и какао предлагали возможность смены возделываемых в колониях культур, а следовательно, и большую экономическую стабильность как для колоний, так и для метрополии.

К 1820 году в Европу ежегодно импортировались тысячи тонн чая (плюс еще примерно 30 миллионов фунтов, потребляемых одним только Соединенным Королевством). Чай для европейского рынка с середины XVIII до начала XIX века поставлялся из китайского приморского города Кантона. Закупщикам чая не позволялось проникать вглубь страны, они не были посвящены ни в какие детали разведения и выращивания этого растения. Как пишет Хобхауз, «весь исторический юмор в отношении Европы состоит в том, что почти два века товар импортировался с расстояния в полмира и что выросла огромная индустрия, включающая в себя 5% всего крупного отечественного производства, но тем не менее никто ничего не знал о том, как выращивать, готовить или смешивать чай»[cxxi].

Неведение это не было барьером для коммерческой эксплуатации чая; а вот захват турками Константинополя в 1453 году таким барьером был. Когда торговые пути через Восточное Средиземноморье оказались в руках турок, искусство навигации и судостроения начало подвергаться значительному давлению, с тем чтобы облегчить путь через океан на Восток через мыс Доброй Надежды. Путь этот был открыт в 1498 году Васко да Гамой.

Когда датские и португальские мореплаватели достигли наконец Молукки в Восточной Индонезии, называвшейся тогда Островами Пряностей, пряности стали в Европе намного дешевле, а между всеми партиями завязалась борьба за создание монополий. Наиболее приспособленным для сохранения монополии видом организации была торговая компания – группа торговцев, сплотившихся ради уменьшения риска капиталовложений и конкуренции. Крупные, хорошо вооруженные суда различных ост-индских компаний положили конец эпохе торговцев-капитанов, обслуживающих собственное предприятие. Британская Ост-индская Компания, которой суждено было стать самой значительной из торговых компаний, была основана в 1600 году.

С этого момента и до 1834 года, когда свободные трейд-либералы открыли чайную торговлю для всех заинтересованных партий, компания контролировала чайную торговлю с огромными для нее преимуществами.

Британская Ост-индская Компания, как полагают, набавляла по крайней мере треть цены на чай, получая таким образом 100 фунтов стерлингов на каждой тонне из тех 375 тысяч тонн, которые она импортировала за восемнадцатое столетие. За этой внушительной цифрой скрывается повышение дохода Ост-индской Компании с 17 миллионов долларов в начале века до годового эквивалента в 800 миллионов долларов в 1800 году. Ост-индская Компания была мощной корпорацией, ненавидимой и контрабандистами, и потребителями в равной степени, символом продажной и самодовольной монополии[cxxii].

ЧАЙ ЗАВАРИЛ РЕВОЛЮЦИЮ

В конце XVIII века чайная торговля переживала кризис, и правительство лорда Норта приняло серию плохо обдуманных решений, которые привели не только к развалу чайной торговли, но и к потере Англией ее колоний в Северной Америке. Стратегия Норта заключалась в продаже чая по сниженным ценам в колониях, сокращении таким образом избытков и вытеснении из бизнеса контрабандных конкурентов. Он также попытался обложить небольшим и, как он полагал, незначительным налогом чай, идущий в колонии, просто чтобы заставить непокорных колонистов покориться власти империи. Общеизвестно, что этот налог оказался последней, переполнившей чашу терпения каплей в политическом подстрекательстве американских колоний. 16 декабря 1773 года разъяренные колониальные радикалы в Бостоне повернули чайные суда Его Величества назад, уничтожив их груз. Той ночью был, так сказать, заварен чай революции. А были и другие «чаепития» – в Нью-Йорке, Чарлстоне, Саванне и Филадельфии. Дело могло бы и затихнуть через несколько недель, если бы закрытие британцами в ответ порта Бостона не сделало неизбежной Декларацию независимости.

К началу XIX века чайная торговля проявляет явные признаки нестабильности. На Европейском континенте наполеоновские войны опустошили казну. Ответом было печатание бумажных денег, не обеспеченных золотом, и эта практика в конечном счете привела к серьезной инфляции: розничные цены росли, стоимость продуктов росла гораздо медленнее, что вело к упадку экономики. Панацеей от этого экономического тупика был опий.

ЭКСПЛУАТАЦИОННЫЕ ЦИКЛЫ

Торговля опием была не чем иным, как британским терроризмом, направленным против населения Китая, до тех пор пока ограничения, установленные китайским правительством на ввоз опия, не покончили с этим. В упомянутых событиях как бы заложена схема, повторившаяся и в нашем веке. Как агенты по сбыту чая обратились к опию, когда их чайный рынок испытывал депрессию, так и западные разведслужбы, такие, как ЦРУ и французская секретная служба, обратили в восьмидесятых годах свое внимание на импорт кокаина после утраты почти полной монополии на героин торгующими этим наркотиком муллами Иранской революции. Историю этакой коммерческой синергии наркотиков, когда один наркотик цинично поощряется и используется, чтобы поддержать введение других на протяжении последних 500 лет, рассматривать не очень приятно. Быть может, именно поэтому за подобное занятие берутся довольно редко.

Эти циклы начались с сахара. Как уже говорилось, сахар, производство которого напрямую зависело от торговли рабами, еще более утвердился за XVI век. Начало использования в XVIII веке чая, кофе и шоколада лишь еще больше подняло моду на сахар. Благодаря потреблению сахара в кофеиновых напитках и с очищенным алкоголем, этот продукт стал играть важную косвенную роль, способствуя подавлению низших классов и женщин всех классов культурой владычества. Наркотическое рабство – метафора достаточно забытая, но в случае с сахаром она сделалась до ужаса реальной.

Когда чайный рынок потерпел крах, распределительная система, учрежденная и используемая Британский Ост-индской Компанией, обратилась к производству и продаже опия и эксплуатации китайского населения, которое, по сути дела, не имело отношения к этой колониальной системе. Изобретение морфия (1803 г.), а затем героина (1873 г.) подводит нас к началу XX века. Встревоженные социальные реформаторы, пытавшиеся легализовать потребление наркотиков, преуспели лишь в том, что загнали их в подполье. Там оно остается и поныне, но контролируется сегодня уже не корпорациями мастеров грабежа, действующими с молчаливого согласия общественности, а международными преступными организациями, зачастую выглядящими как разведывательные службы Это, как заметил Уильям Берроуз, «картина весьма непривлекательная». С начала эпохи исследования психоактивных веществ, снадобья и растительные продукты становились все более важными факторами в уравнениях международной дипломатии. Далеким тропикам и их коренным жителям в этом мире уже не приходилось томиться от скуки, оставаясь недоступными для хищного ока белого человека: они стали сферой производства с завербованной рабочей силой – откуда ждут поставки сырья – и потенциальным рынком для готовой продукции. Подобно менадам, обезумевшим в вихре дионисийского неистовства, отравленная сахаром экономика Европы, экономика стиля владычества, жаждала пожрать своих собственных детей.

КОФЕ

Персидский ученый XI века Авиценна, в 1037 году скончавшийся от чрезмерной дозы опия (это был первый отмеченный в истории смертный случай), одним из первых писал о кофе, хотя кофе и употреблялся до этого в Эфиопии и Аравии – странах, где кофейное дерево встречается в диком виде. На Аравийском полуострове давно было известно, что кофе – это растение с замечательными свойствами. Есть даже апокрифическая история о том, как больного Пророка посетил Архангел Гавриил (Габриэль) и предложил ему кофе в качестве целебного средства. Великий датский натуралист Линней, начавший современную научную таксономию, из-за ассоциирования кофе с арабами, назвал это растение Coffea arabica.

Когда кофе впервые завезли в Европу, его использовали и как пищевой продукт, и как лечебное средство; богатые маслом зерна растирали в порошок и смешивали с жиром. Позднее молотый кофе подмешивали в вино и варили, чтобы получить то, что должно было стать стимулирующим и крепким освежающим напитком. Кофе в чистом виде как напиток не варили в Европе примерно до 1100 года, и только в XIII веке в Сирии возникла современная практика поджаривания зерен.

Хотя кофе – растение Старого Света – и потреблялся в некоторых кругах еще задолго до чая, тем не менее именно чай подготовил почву для популярности кофе. Стимулирующее свойство сделало кофеин и теобромин – близкий родич кофеина в чае – идеальными наркотиками для промышленной революции: они обеспечивали подъем энергии, давая людям возможность продолжать утомительную монотонную работу, требующую сосредоточенности. Перерыв на чай и кофе – единственный наркотический ритуал, который никогда не подвергался преследованию теми, кто извлекает прибыль из состояния современной индустрии. Тем не менее твердо установлено, что кофе вызывает пристрастие, язву желудка, может ухудшать состояние сердца, вызывать раздражительность и бессонницу, а в чрезмерных дозах даже тремор и судороги.

ПРОТИВ КОФЕ

Были и хулители кофе, но они всегда оставались в меньшинстве. Многие обвиняли его в смерти французского министра Кольбера, умершего от рака желудка. Гете грешил на привычный для него кофе с молоком как на причину своей хронической меланхолии и приступы тревоги. Кофе также упрекали в том, что он вызывает, по словам Левина, «состояние крайнего мозгового возбуждения, которое начинает проявляться в заметной словоохотливости, иногда сопровождаемой ускоренной ассоциацией идей. В кафе порой можно наблюдать политиканов, льющих черный кофе чашку за чашкой и воодушевляющихся от этого злоупотребления на «глубокую мудрость» по поводу всех событий на земле»[cxxiii].

В склонности к крайнему буйству после питья кофе явно кроется причина некоторых указов против этого продукта, вышедших в Европе в 1511 году. Принц Вальдека был инициатором первого варианта программы доносов о наркотиках, когда предложил вознаграждение в 10 талеров всякому, кто будет сообщать властям о лицах, пьющих кофе. Вознаграждали даже слуг, если те сообщали о своих хозяевах, расхваливавших им кофе. Однако в 1777 году власти континентальной Европы признали пригодность кофе к употреблению «столпами общества владычества» – духовенством и аристократией. Наказанием за питье кофе членами менее привилегированных классов было, как правило, публичное избиение тростью с последующим штрафом.

И конечно же, многие когда-то подозревали кофе в том, что он вызывает импотенцию.

Нередко утверждалось, что питье кофе снижает половую возбудимость и вызывает бесплодие. Хотя это просто басни, в прежние времена в это верили. Олеарий заявляет в рассказе о своих путешествиях, что персы пьют «горячую, черную воду Chawea», свойство которой «стерилизовать мужчин и истреблять плотские желания». Один султан так увлекся кофе, что стал уставать от жены. Последняя увидела однажды, как кастрируют жеребца и заявила, что лучше было бы дать этому животному кофе, тогда оно было бы в том же состоянии, что и ее муж. Дворцовая принцесса Елизаветы Шарлотта Орлеанская, мать распутного регента Филиппа II, писала сестре: «Кофе не так нужен священникам-протестантам, как церковнослужителям католикам, которым не дозволено жениться, и они вынуждены оставаться целомудренными... Удивляюсь, что так много людей любят кофе, хотя он горек и у него дурной вкус. По-моему, вкус его в точности таков, как нечистое дыхание»[cxxiv].

Врач-исследователь Раувольф из Аугсбурга, впоследствии открывший первый транквилизатор – растительный экстракт «раувольфию», нашел, что кофе давно укоренился и широко продавался в Малой Азии и Персии, когда он посетил эту область в середине 1570-х годов. Сообщения, подобные сообщениям Раувольфа, вскоре сделали кофе своего рода «пунктиком». Кофе завезли в Париж в 1643 году, а через 30 лет в городе было уже свыше 250 кофеен. В годы, непосредственно предшествующие Французской революции, действовало уже почти 2 000 кофейных заведений. Если неуемная болтовня – мать революции, то кофе и кофейни – ее повивальная бабка.

ШОКОЛАД

Ввоз шоколада в Европу – это почти что самый хвост моды на кофеиновую стимуляцию, начавшуюся во время промышленной революции. Шоколад, производимый из молотых бобов растущего на Амазонке дерева Theobroma cacao, содержит лишь малые количества кофеина, но богат родственным кофеину теобромином. Вещества, родственные и тому, и другому, встречаются эндогенно в нормальном метаболизме человека. Подобно кофеину, теобромин – стимулятор, и потенциал пристрастия у шоколада весьма значителен[cxxv].

Деревья какао были завезены в центральную Мексику из тропиков Южной Америки за много веков до прихода испанских конкистадоров. Там они играли важную сакраментальную роль в качестве таинства в религии индейцев майя и ацтеков. Майя пользовались также зернами какао в качестве эквивалента денег. Говорят, вождь ацтеков Монтесума был серьезно привержен к молотому какао: он пил свой шоколад неподслащенным в настое холодной воды. Смесью молотого шоколада и содержащих псилоцибин грибов обслуживали гостей на коронационных торжествах Монтесумы II в 1502 году[cxxvi].

Кортеса о существовании какао уведомила его возлюбленная, урожденная американка донья Марина, которую ему передали как одну из девятнадцати молодых женщин, предложенных Монтесумой в дань. Убежденный доньей Мариной, что какао – сильный афродизиак, Кортес жаждал начать культивирование этого растения. Он писал императору Карлу V: «На землях одного хозяйства было выезжено 2 000 деревьев; плоды их подобны миндалю и продаются измельченными в порошок»[cxxvii].