За пределами науки: торжество различий между женщинами
Вистории феминистской мысли существовал длительный раскол между теми, кто пытался минимизировать различия между мужским и женским (к ним относятся Каролин Хейл-брун и я), и теми, кто старался подорвать какую бы то ни было гендерную поляризацию в культурных дискурсах и социальных институтах; также и теми, кто пытался максимизировать эти различия, чтобы возвысить и таким образом переоценить те аспекты женского опыта, которые андроцентрич-ная история опорочила или оставила без внимания. Этот раскол заметен уже в первой волне движения в защиту женщин, когда «минимизаторы различий», в том числе Элизабет Кэйди Стэнтон (Elizabeth Cady Stanton) и Сьюзан Б. Энтони (Susan В. Anthony ) отстаивали право женщин голосовать на выборах на том основании, что между женщинами и мужчинами больше сходства, чем различий; в то же время «макси-мизаторы различий», такие как Люси Стоун (Lucy Stone), обосновывали это право тем, что женщины обладают особыми качествами, включая воспитание и более развитое этическое чувство. Этот раскол отразился также во многих разновидностях феминистской теории, боровшихся друг с другом с начала второй волны движения по защите прав женщин в 1960-х годах42.
В то время как минимизирующее направление переживало свой расцвет в период теории андрогинии в конце 1960-х — начале 1970-х годов, феминистский дискурс начала 1980-х был во многом обусловлен признанием отличий, присущих женщинам, а также развитием критики маскулинности. Основные участники этого дискурса максимизации не всегда приходили к согласию относительно источника различий между мужским и женским, о которых они заявляли. Однако они были солидарны в вопросах ценности и содержания
181
прототипных мужских и женских «точек зрения» (Harding 1986) или «голосов» (Gilligan 1982).
Фактически все теоретики, размышлявшие о женщине, рассматривали в качестве ее особого дара способность с легкостью пренебрегать мелкими элементарными обобщениями и искусственными противопоставлениями, к которым мужчины, как принято считать, испытывают почти непреодолимое влечение. Именно поэтому Джин Бэйкер Миллер (Miller 1976) считала главной особенностью женщины ее способность развиваться и расти в процессе отношений, а не искусственно противопоставлять независимость и зависимость. Карол Джиллиган (Carol Gilligan) выдвигала в центр такое качество женщины, как «видение мира, состоящего из отношений, а не из отдельных людей; мира, объединенного человеческими взаимоотношениями, а не системой правил» (1982, р. 29). Для Хилари Роуз (Hilary Rose) основное женское качество — это объединение «руки, разума и сердца» (1983, р. 73), а не разделение физического, умственного и эмоционального.
Склонность рассматривать всех и все во взаимосвязи, а отсюда — стремление к равновесию, отражается не только в психике женщины и ее межличностных отношениях, но и в ее ценностных предпочтениях и в предпочтительности социальных институтов, которые она создавала бы в соответствии со своими склонностями. Если бы женщины обладали властью создавать господствующие культурные институты, человечество находилось бы сейчас в значительно меньшей опасности уничтожения себя самого и планеты, которую оно населяет. У нас были бы также абсолютно иные представления не только о науке и морали, но и о любой другой сфере жизни. Эта картина прекрасного нового мира, созданного женщинами, предполагает сокрушительную критику современного мира, построенного мужчинами. Согласно теоретикам, помещающими в центр своих теоретических построений женщину, проблема мужчин и созданных ими социальных институтов, состоит в том, что они чересчур озабочены разделением, господством и иерархией, и в то же время недостаточно озабочены общностью, взаимопомощью и гармонией.
Поскольку вышеупомянутые теоретики значительно реже приходят к согласию об источнике принимаемых без доказательства различий между мужским и женским, чем о содержании и ценности этих различий, они выдвигают множество предположений относительно истоков различий между мужским и женским — от теорий биологически-эссенциалистско-
182
го характера, теорий развития ребенка до теорий из области социальной психологии.
Ближе всего к биологическому эссенциализму примыкают личности, подобные Адриенн Рич (Rich 1976) и Мэри Дэйли (Daly 1978), которые, как нам представляется, подчеркивают метафизическую природу женского тела. Адриенн Рич утверждает, в частности, что «в качестве обитательницы женского тела» она находит «границы эго ... совсем не такими жесткими, как предполагают слова "внутренний" и "внешний"».
В акте любви... часто присутствует сильное чувство взаимопроникновения, ощущения того, как тают стены плоти, как физическое и эмоциональное желание переносят одного человека в другого, размывая границу между телами. Идентификация с оргазмом другой женщины, как будто бы это твой собственный оргазм — одно из самых сильных межличностных переживаний: в такие моменты нет ничего, что было бы «внутри» или «снаружи». Во время беременности... я воспринимаю эмбрион... как нечто, находящееся внутри меня, но с каждым часом и с каждым днем все более отдельное от меня и существующее само по себе... Существование женщины далеко от режима «внутреннего пространства», женщины сильны и ранимы, будучи настроены и на «внутреннее» и на «внешнее», которые для нас не две полярные точки, а нечто длящееся (Р. 47-48).
Я действительно задаю себе вопрос, не могут ли женщины начать, наконец, мыслить через тело, соединить то, что было так жестоко дезорганизовано — наши огромные духовные возможности, почти что не используемые, наше высокоразвитую тактильную чувствительность, наши гениальные способности к тщательному наблюдению, нашу сложную, стойкую к боли, способную к различным удовольствиям физическую структуру.... В таком мире женщины действительно будут создавать новую жизнь, принося в нее не только детей (если и как мы пожелаем), но свое видение, мышление, необходимое для поддержки, утешения и изменения человеческого существования — новое отношение ко вселенной (Р. 290—292).
Иное направление, более близкое к теории развития, представляют, в частности, Эвелин Фокс Келлер (Keller 1985) и Карол Джиллиган (1982). Вслед за Нэнси Чодороу (Chodorow 1978) они утверждают, что в своих различных проявлениях и западная наука (Келлер), и западная мораль (Джиллиган) стали фактически зависимыми от объективности — то есть, они привержены идее отделения себя от
183
другого, субъекта об объекта (отчасти потому, что психика западных мужчин, формировавших и мораль, и науку, была окрашена отношениями матери и маленького мальчика, в контексте которых была насущной необходимость отделения от матери, а сохранение отношений зависимости представляло сомнительную ценность).
Существует, наконец, и социально-психологический взгляд на различие между мужским и женским, представленный целым рядом теоретиков, располагавших женщину в центре своей теории. Эти ученые считают, по-разному обосновывая свое мнение, что различные конструкции реальности у мужчин и женщин формируются за счет различий в их общественном положении. Большинству таких теоретиков, придающих большое значение ситуативным факторам (среди которых Джин Бэйкер Миллер (Jean Baker Miller 1976), Сара Раддик (Ruddick 1989), Дороти Смит (Smith 1987), Хилари Роуз (Rose 1983) и Беттина Аптекер (Aptheker 1989), представляется, что наибольшее влияние на «обыденность» (Aptheker 1989) положения женщины в обществе оказывает ее роль «сиделки» в области трудовых отношений, включая и опыт материнства. Для других, в том числе и для Нэнси Хартсок (Hartsock 1983), и для Сандры Хардинг (Harding 1986), к этому женщину приводит ежедневный опыт подчинения — или того, что Белл Хуке (Bell Hooks) называет «вытеснением на обочину». Доказано, что подобная маргинальность, в свою очередь, приводит к появлению «оппозиционного сознания» (Hooks 1984)43. Интересно, что последних трех из перечисленных теоретиков можно было бы счесть почти за представителей минимизирующего направления, поскольку они фокусируются не столько на том, какие различия влечет за собой существование в качестве женщины, но и на том, какие различия влечет за собой «существование на обочине»44.
Дискурс 1980-х, в центре которого находится женщина, или ее отличительные особенности, внес коррективы не только в длительную историю андроцентризма в западной культуре, но и в некоторые неудачные аспекты феминистской теории конца 1960-х — начала 1970-х годов. Цели дискурса 60—70-х были следующими: упор на угнетение женщин, или патриархат, в контексте которого женщины рассматривались в качестве жертв; а также упор на гендерную нейтральность и андрогинность — в обоих случаях женщин едва замечали. Благодаря самовыражению в феминистском дискурсе 1980-х, женщины определенно перестали быть незаметными и больше не олицетворяют собой лишь только
184
жертв. Однако, напрашивается вопрос: удалось ли этому максимизирующему дискурсу обнажить и, таким образом, устранить хотя бы одну из трех линз, каждая из которых по-своему формировала жизнь мужчин и женщин с момента зарождения западной культуры, или же данный дискурс просто воспроизвел эти линзы в новом аспекте? По моему мнению, дискурс 1980-х годов, центрированный на женщине, к сожалению, весьма активно возрождал и гендерную поляризацию, и биологический эссенциализм; но в то же время он представлял собой серьезный, хотя и неоднозначный вызов андроцентризму.
В случае с гендерной поляризацией все очевидно. Несмотря на подчеркивание уникальной способности женщины пренебрегать искусственными противопоставлениями, слабость к которым приписывается мужчинам, теоретическое направление, поставившее во главу угла женщину, настолько полно поляризовало мужчин и женщин, наряду с их разными способами отношения к реальности, что на практике и мужчины и женщины оказались настолько же ограниченными однородными представлениями о самих себе, как и раньше. Принимая во внимание, что в настоящее время скорее мужчины, чем женщины подвергаются очернению и слова маскулинность и фемининность не используются открыто, все же дело обстоит не так, что нынешних женщин возвышают, а нынешних мужчин порочат. Эти однородные представления — не более, чем оборотная сторона гендерно-поляризованных карикатур андроцентризма.
Что касается биологического эссенциализма, выводы не столь однозначны: слишком уж расходятся мнения между теоретиками по вопросу истоков различий между мужским и женским. Несмотря на это расхождение, теоретики, центрированные на женщине, настолько больше внимания уделяют психологическим различиям между мужчинами и женщинами, чем их различным социальным ситуациям; настолько мало значения придают в своих дискуссиях крайне важному вопросу происхождения этих психологических различий, а также представляют эти различия настолько глубоко внутренне связанными с сутью того, что означает быть мужчиной или женщиной, что в результате влияние дискурса сводится к представлению, что эти психологические различия между мужчинами и женщинами являются естественными, а не социально сформированными.
Здесь мы подходим, наконец, к вопросу андроцентризма. Если рассматривать дискурс, ставящий в центр женщину,
185
таким образом, какой он зачастую предполагает, то есть в качестве описания эмпирического различия между реальными мужчинами и женщинами, то в результате, к сожалению, мы получим неоднозначную (хотя в некоторой степени увлекательную) попытку уничтожить линзу андроцентризма. Эта попытка увлекательна, поскольку переворачивает андроцен-тричную систему ценностей, ставя в ее центр не мужчин и мужские модели поведения, а женщин и женские модели поведения. Неоднозначность этой попытки заключается в том, что она характеризуется такой же односторонностью и иска-женностью, что и линза, которую она призвана разрушить. Другими словами, женщины и мужчины из плоти и крови не настолько хороши и, соответственно, плохи, и не настолько гомогенны, насколько этот дискурс, судя по всему, пытается их представить.
С другой стороны, рассмотрим дискурс, ставящий в центр женщину, аналогично тому, как я рассматриваю свое собственное исследование гендерной схематичности, то есть, в первую очередь не как эмпирическое исследование различий между человеческими существами, а как стратегию обнаружения невидимой культурной линзы. В этом случае две концепции, которые были неоднозначно представлены в этом дискурсе в качестве прототипично мужской модели поведения и отличий женщины, становятся, соответственно, андроцентрическои линзой и идеализированным выражением женской точки зрения, которое также может рассматриваться в качестве гине-центричной, или сфокусированной на женщине, линзы. Что еще более важно, дискурс, ставящий в центр женщину, сам по себе становится не только неоднозначной дискуссией относительно личной мужской и женской психологии, но и на самом деле провокативной дискуссией относительно андроцентризма, содержащегося в завуалированной форме даже в социальных институтах, представляющихся наиболее гендерно-нейтральными.
В главе 3 я утверждала, что мужчины использовали занимаемые ими властные позиции для создания социального мира, определявшего женщин и их роли в соответствии с мужчинами и их ролями. Тем не менее, дискурсу 1980-х годов, ставящему в центр женщину, удалось показать, что мужчины, которым принадлежала власть, определяли в анд-роцетричном ключе значительно большее; в этом ключе определялись наука, мораль, психическое здоровье, труд, политика, закон, а также все остальные общественные институты.
186
То, что мужчины, которым принадлежала власть, в анд-роцентричном ключе определяли эти институты, значит не только, что они исключали из них женщин, хотя это также соответствует действительности. Это значит, что они бессознательно встраивали в эти институты все фундаментальные умозаключения о действительности, к которым они пришли, благодаря особенностям своего положения в социальной структуре. Поскольку они имели привилегию в социальной иерархии и эмоционально и физически дистанцировались от деятельности, связанной со всеобъемлющей заботой о других, институты, построенные ими, имели предрасположенность принимать именно те формы, которые столь красноречиво (и столь ядовито) описывались теоретиками, ставившими в центр женщину, в терминах половых различий.
Несмотря на ответственность, которую несет дискурс, ставящий в центр женщину, за воспроизводство биологического эссенциализма и в особенности гендерной поляризации, его косвенная критика культурного андроцентризма имела огромную просветительскую ценность.