Кто палку взял, тот и капрал

Иерархическое построение людских группировок неизбежно для нас. Всякий раз, когда мы хотим навести порядок в группе людей, мы берем за основу принцип соподчинения. Человек, стихийно получивший руководящее положение в группе, если он не только доминантен, но еще и умен, талантлив, порядочен, обеспечивает всей группе очень большой успех. Но беда в том, что доминан-том может стать и человек очень опасный для общества, аморальный и даже психически больной. Уже тысячелетия назад человечество понимало эту опасность. Разум в борьбе с инстинктом противопоставлял ему одну идею – идею равенства всех членов группы. Ее воплощали по-разному. В одних случаях сильно выделявшихся людей толпа подвергала остракизму, убивала. В других – предлагалось вообще запретить всякое соподчинение как отдельным личностям, так и всей группе – в результате получалась анархия, которая неизбежно приводила к самой максимальной власти грубой силы. Единственно приемлемым оказался путь, на котором неизбежность иерархического построения, как того требует биологическая сущность человека, принимается, но вместо стихийных иерархов ведущее положение занимают люди, выбранные или назначенные группой с учетом качеств их разума и морали.

Некоторые выдающиеся этнографы прошлого века представляли себе первобытное общество как некий золотой век полного равенства. Этот миф и сейчас еще присутствует в школьных учебниках. Но теперь мы знаем, что это не так. Первобытные группы строились по иерархическому принципу, и жизнь в них была разной в зависимости от того, какими оказывались иерархи – мудрыми, сильными вождями, свирепыми громилами или бесноватыми колдунами.

А теперь еще об одном комплексе врожденных программ поведения, с которым борется разум. При столкновении с более агрессивным человеком нам хочется с ним не связываться, уклониться от ссоры или умиротворить, задобрить его, а уж если конфликт произошел – уступить, сдаться. Это инстинкт. Но разум говорит иное. Потакая агрессивному человеку, мы в данной ситуации, действительно, выручаем себя, так как нападающий, подчиняясь инстинкту, сменит гнев на милость. Но в следующий раз с нами, а также с другими людьми забияка будет еще агрессивнее, и, чтобы умиротворить его, потребуется еще большая уступчивость. Разумное поведение заключается в том, чтобы как можно сильнее – и всегда! – давать отпор агрессивной личности. Причем лучшее в данном случае оружие – то, против которого у агрессора нет врожденной программы: одновременный отпор нескольких людей, каждого из которых он считает слабее себя. В школах, гимназиях, бурсах и тому подобных группах мальчишек-подростков был свой грубый, но очень эффективный метод лечения доминантов – «темная». А как быть, если агрессивные особи – мы с вами? Тогда нам кажется, что нас в чем-то все время ущемляют, недооценивают, недодают. Что с нами ведут себя недостаточно почтительно, не уважают, смеются за спиной, нас это раздражает, злит, и мы хотим постоять за себя. И вскипает гнев, и находит себе объект, и произойдет скандал, в котором мы не уступим, пока не разрядимся. Субъективно наш разум оценивает ситуацию неверно, он находится во власти врожденной программы. Агрессивному человеку действительно очень трудно, почти невозможно сдержать свой гнев. Хуже того, если мы сдержим его, он переадресуется на другой, еще менее виновный объект. И этология здесь подсказывает хоть и неожиданное, но верное решение: разумом, усилием воли переадресуйте гнев с особи слабее вас на особь сильнее вас. Прежде всего заставьте себя по-доброму думать о слабом человеке, что он в общем-то хорошо относится к вам, что он когда-то что-то сделал для вас, что у него маленькие дети, больная мать и т. п. А затем вспомните, что вы так и не решились что-то сказать человеку сильнее вас, а пора бы.

И идите, скажите. Прирожденные администраторы высокого класса, подавив гнев на подчиненного, идут к начальнику, чего-то добиваются для подчиненных, и агрессивность снимается. Во-первых, она расходуется на преодоление сопротивления вышестоящего. А во-вторых, превосходство над подчиненным продемонстрировано, но в форме, для него не обидной и даже приятной.

В нас есть еще довольно много малоприятных инстинктов, с которыми вечно борется общество и всю жизнь каждый из нас. Но о них поговорим позднее.

От инстинктивных запретов – к морали

Мораль и этика, огромные области проявления человеческого разума, из чего возникли они? Родимся ли мы безморальными, и только воспитание делает нас гуманными, или мы появляемся на свет с каким-то набором чувств, что хорошо, а что плохо, а воспитание направляет и развивает их? Вы вольны принимать одну из этих точек зрения, но в любом случае теперь вы не можете не учитывать знаний, полученных этологами.

Этологи открыли у животных, как высших, так и низших, большой набор инстинктивных запретов, необходимых и полезных им в общении с сородичами. К. Лоренц пятьдесят с лишним лет назад, открыв первые из них, решился написать: «Мораль в мире животных».

Что мораль не абсолютно чужда животным, люди знали с незапамятных времен: перед ними была собака. Каждый, воспитывая собаку, мог убедиться, как легко ей привить некоторые морально-этические правила человека, которые ей исходно совершенно чужды. Вы не хотите, чтобы она ела без разрешения пищу, которую может найти в доме, – пожалуйста, она не ест. Вы не хотите, чтобы она справляла нужду в доме, – пожалуйста, она будет терпеть, пока вас нет дома. Вы не хотите, чтобы она запрыгивала на стол, стул или кровать, – она не будет этого делать. Нельзя играть игрушками вашего ребенка, такими соблазнительными для нее, – она вздохнет и не будет. И главное, она переживает, если нарушила ваш запрет, просит простить ее. Более того, она может сама запрещать то же своим щенкам. Но если бы в ней была только эта понятливость и послушность, боязнь наказания, мы назвали бы ее своим четвероногим рабом. А мы зовем ее другом. И помимо придуманной нами для нее этики, мы видим в хорошей собаке ее собственную мораль, во многом совпадающую с нашей. Нам нельзя бить женщину, ребенка – пес не может применять силу к щенку. Нужно выручать друга в беде – и наша собака умрет за друга. Нужно защищать своих, свой дом – так же поступает и собака. Если друг расстроен, мы чувствуем потребность видеть это, обласкать его – и наша собака наделена той же чуткостью. Нельзя лгать, обманывать, скрывать – и собаке противен обман. Если обидим, мы извиняемся – и собака тоже. Трус презренен для нас обоих, и оба мы уважаем храбрость. И так далее, и так далее. Более того, хороший человек перед хорошей собакой чувствует себя немного виноватым: ее устои кажутся сильнее и бескомпромисснее. «Благородное животное», – говорят люди «У сильного животного сильна и мораль», – говорит К. Лоренц

Так что же за «мораль» животных9 Это созданные естественным отбором врожденные запреты на выполнение в некоторых случаях обычных программ.

«Не убей своего» – первый запрет у очень многих видов. Для одних свои – это любые особи своего вида, для других – только члены своей группы, лично знакомые или носящие общий отличительный признак группы. У последних тогда обязательно есть программа – «различай всех на своих, к которым запреты применяй абсолютно, и на чужих, к которым применение их не строго обязательно». Человек – среди этих видов. Раньше все было просто: свои – это наше стадо, а все остальные – чужие. Мир человека стал неизмеримо сложнее, а мы все ищем своих и чужих: родные – не родные, соседи – не соседи, земляки – не земляки, одноклассники – не одноклассники, соотечественники – иностранцы, единоверцы – неверные – и так без конца.

Другой запрет. «Чтобы не убить своего, прежде всего не нападай неожиданно, сзади, без предупреждения и без проверки, нельзя ли, поугрожав, разрешить конфликт без драки» Для соблюдения этого правила у животных существует масса забавных и красивых ритуалов подхода, демонстрации намерений и силы

Более того, у хорошо вооруженных природой животных есть запреты применять смертоносное оружие или убийственный прием в драке со своим. Волк может убить оленя и даже лося одним ударом, клыками разорвав горло или брюхо Но в драке с другим волком он этих приемов применять не имеет права Он бьет сородича-противника открытыми зубами по губам, разбивая их в кровь. Очень больно, достаточно, чтобы выиграть психологически и «по очкам», но не смертельно Лев, наскочив на быка сбоку, одним ударом лапы ломает позвоночник, а кривыми ножами-когтями делает огромную рану на боку. Но два дерущихся льва не смеют применять этот «коронный удар» Они бьют друг друга когтями по ушам. Тоже очень больно, но тоже не смертельно. Собаке или другому врагу не своего вида кот норовит попасть когтями в глаза и часто достигает успеха. Когда дерутся два кота, удары сыплются градом. Но среди бродячих котов-драчунов почти нет одноглазых. Уши же изодраны в клочья. Олень, защищаясь от хищника, норовит ударить его рогами в бок, и этот удар страшен: несколько копий сразу пронзают тело. Но в драке с оленем же он бьет его по рогам или, сцепив рога, заставляет опустить голову и пятиться Грохот боя слышен на весь лес, а соперники невредимы.

Люди вооружены от природы слабо, два человека, дерущиеся голыми руками, не смертельно опасны друг другу В стычке один из них устанет и отступит раньше, чем противник его убьет Поэтому у человека, как и у многих других слабовооруженных животных, почти нет врожденных ограничений для действия в драке Они были не нужны Но человек изобрел оружие и оказался редчайшим существом на Земле он убивает себе подобных Мы пытаемся компенсировать отсутствие врожденного запрета воспитанием в драке не хватай в руки что попадя, особенно орудие, защищаясь, не превышай меры, стыдно вооруженному конфликтовать с безоружным А оружие все совершенствуется и накапливается, а люди убивают друг друга все в большем и большем количестве Плохо, оказывается, разуму, когда он не обуздан инстинктом Будь он у нас сильным, мы бы решали мировые конфликты турнирами.

Следующий запрет: «Не бей того, кто принял позу покорности». О нем уже шла речь выше. Наше «не бей лежачего» и «повинную голову меч не сечет».

Как проигравшему остановить распаленного в драке победителя? Отбор нашел блестящее решение: пусть слабый предложит сильному нарушить запрет. И запрет остановит его. Проигравшие волк, лев и олень вдруг прыжком отскакивают от противника и встают к нему боком, в положение, самое удобное для нанесения смертельного удара. Но именно этот-то удар противник и не может нанести. Проигравший мальчишка закладывает руки за спину и, подставляя лицо, кричит: «На, бей!» Даже для нас, людей, в которых запрет очень слаб, это действие впечатляюще. Этот мальчишка ничего не слышал о Библии, в которой еще несколько тысяч лет назад безвестный психолог написал загадочную фразу: «Если ударят по одной щеке – подставь вторую». Зачем? Да чтобы не ударили еще. Тьма комментаторов не могли понять место, которое волк объяснил бы нам с ходу.

А вот еще один принцип: «Победа с тем, кто прав». Животное, защищающее свою территорию, свой дом, свою самку, своих детенышей, обычно выигрывает в конфликте даже с более сильным. И не только потому, что отчаяннее обороняется или нападает, но и потому, что противник заранее ослаблен. Его агрессивность сдерживается запретом – тем самым запретом, который когда-то люди сформулировали как «не пожелай ни дома ближнего своего, ни жены его...», а современные юристы называют неприкосновенностью жилища, личной жизни и имущества. Очень забавно наблюдать, как ссорятся птицы – два самца-соседа на границе своих участков: по очереди проигрывает тот, кто залетит на участок другого.

Многие морально-этические нормы поведения человека, называемые еще общечеловеческой моралью, имеют свои аналоги во врожденных запретах разных видов животных. В некоторых случаях можно предполагать, что это совпадение чисто внешнее. Что моральная норма у человека возникла на разумной основе и случайно оказалась похожей на инстинктивный запрет животного. Но по крайней мере часть наших так называемых общечеловеческих норм морали и этики генетически восходит к врожденным запретам, руководившим поведением наших предков, в том числе и дочеловеческих.

Остановимся на этом. Надеюсь, мой благосклонный читатель, я убедил вас в том, что в поведении ребенка много врожденного. Если вы сперва и не соглашались со мной, то по естественной причине: вы многих фактов не знали. Видели что-то похожее, но не ведали, как это назвать. Теперь вы «сами с усами» и будете легко сажать в лужу тех, кто многое знает, но скрывает от вас «по идеологическим соображениям».

Семье, правда, легче Основу благополучного развития своих детей и внуков мы с вами закладываем более или менее правильно независимо от господствующей идеологии, потому что эта идеология не может лишить нас главного оружия – непроизвольной, инстинктивной любви к детям. Но вспомните о детях в приютах, где господствует идеология рационального воспитания («сыт, одет, обучен, послушен»). Раньше мы могли верить, что «там все в порядке», а теперь? И если вам сейчас что-то «сжало сердце», то это опять инстинктивная программа сработала – программа сопереживания Недаром древнеримский стоик Сенека утверждал, что сопереживание противоречит разуму, что оно иррационально. А раз так – от него надо освобождаться Рационалистически воспитывая в этом духе своего ученика Нерона, Сенека поплатился: ученик, повзрослев и став императором, велел своему воспитателю умереть. Это было далеко не единственное злодеяние рационалистически воспитанного Нерона: за ним числится и убийство собственной матери.

А неблагосклонный читатель скажет:

– Ну хорошо, пусть правы этологи. Но что мне проку от этих знаний? Много ли мне пользы от того, что я знаю, что эмбрион сначала похож на рыбку, потом на крокодила, потом еще на кого-то? Кому все это нужно?!

– Эти знания полезны многим. Они нужны учителю и врачу, психологу и социологу; без них трудно воспитателю, офицеру, тюремщику, судье, администратору. Очень хотелось бы, чтобы для пользы всего человечества ими обладали политики. Но самое главное – они нужны каждому из нас, ведь у всех есть или будут дети, младшие братья, внуки. Природа наделила их самым долгим среди живых существ детством, чтобы они могли, овладевая своими инстинктами и учась, пройти за полтора десятка лет огромный путь от прачело-века до современного человека. Они способны пройти его сами, без нас, страдая и ошибаясь. Но путь их будет прямее, а результат выше, если мы будем любить и понимать наших детей такими, какими их создала природа, а не такими, какими их рисует наше воображение.

Беседа четвертая

Рок рока

Исчерпали ли мы «детскую тему»? Нет, ведь ничего не сказано ни о половом поведении детей и подростков, ни об организации их в клубы и банды. А то и другое – темы во многом этологичес-кие. Рассказать о них нужно так, чтобы во взрослом читателе меня понял уснувший подросток, а в подростке – пробуждающийся взрослый. Начнем с клубов на примере фанатов рок-музыки.

Знакомьтесь: пошумелки

Древние египтяне причислили павиана к священным животным, потому что на заре он поднимается на открытое место и при восходе солнца воздевает к небу руки, громко ревет и кланяется. Священно животное, подобно человеку, поклоняющееся солнцу... Все логично. Через тысячелетия этология внесла лишь одну поправку: не павиан поклоняется солнцу, подобно человеку, а человек – подобно павиану. Ибо кричать на заре – общее свойство приматов. Впрочем, не только приматов, но и некоторых других животных, особенно птиц. («Ночь с ее опасностями миновала! Слышите? Я жив! А вы?» – и крики соседей оглашают округу. Вот коммуникативное содержание утренних криков.)

Для нас, жителей Севера, гомон леса – это птичий гомон. В тропиках же все перекрывает рев обезьян. Это самые шумные млекопитающие. Лес время от времени оглашается групповыми криками потрясающей силы. Обезьяны приходят в возбуждение, трясутся, подпрыгивают, сотрясают деревья. Цель такого демонстративного поведения (как называют его этологи) – показать соседним группам мощь и единство своей группы. После участия в демонстративном шуме каждый член группы чувствует себя увереннее, особенно если его группа перекричала соседние.

От подобных предков нам, людям, досталась не только звуковая коммуникативность (и именно звук, а не жест, например, стал базой для языка), но и многие связанные с ней врожденные программы поведения.

Одна из них – потребность в групповых пошумелках.

В ритмичных грохоте, выкрике, топоте и движениях боевой группы мужчин любой без труда узнает ее прародительскую основу. Через ритмический шум до воинов по бессознательному каналу приходит ощущение единства и силы, а до их противников, тоже по бессознательному каналу, – смятение и ужас.

Нуждаемся мы и в мирных пошумел-ках – собрались свои, и все говорят друг с другом громко, оживленно и не важно о чем. Каждый участник чувствует – это ему очень нужно, но выразить почему – трудно: пошумели, погудели и разошлись. Разуму мало что дало, а вот душе, настроению стало лучше. Это одна из многих доразумных форм общения, речь в ней принимает участие, но не как средство передачи информации, а как средство общения.

Пошумелки на стадионе (с подпрыгиванием, криком, топотом, грохотом, треском трещалок, воем дудок) происходят вообще без речевого общения, в нем и не нуждаются. Здесь важно соревнование в шуме своих и чужих. Возбуждение так велико, а чувство единства становится так сильно, что болельщики одной команды (друг с другом не знакомые), бывает, всей массой бросаются на болельщиков другой команды. Так случалось в Древнем Риме, ,так происходило в современном Лондоне – у народов, уважаемых за их разумность и выдержку.

Главное в массовой пошумелке – ритм. Если массе удалось создать единый мощный ритм, масса едина. Мы все умеем это делать инстинктивно: вспомните чудо рождения единого ритма из шума аплодисментов в зале или на митинге. Как бы против закона об энтропии тысячи незнакомых людей, не договариваясь, в течение нескольких десятков секунд синхронизируются.

Если согласиться с тем, что ритм – первооснова музыки, то мы должны понимать, что способность создавать ритм и эмоционально на него реагировать передалась нам с генами дочеловеческих предков, что в этом мы едины с приматами. «Музыка» (в такой ее расширенной трактовке) – очень важное доречевое средство общения. Ладони, пятки, голос и подходящие предметы – ее инструменты, которые всегда с нами. Ребенок пробует играть в «ладушки» раньше, чем пробует говорить.

В маленьких детях потребность в пошумелках, попрыгушках очень сильна. Уже в доречевом возрасте они знают, как эю делать, и делают точно так же, как все детеныши приматов: топают, кричат, подпрыгивают, стучат предметами. Они сходятся по нескольку человечков и устраивают прекрасно ритмизированную пошумелку.

У подростков свои пошумелки

А еще есть пошумелки подростков. Кто рос в военные и первые послевоенные годы, когда подросткам были недоступны музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства, тот может вспомнить проходившие по дворам или улицам ватаги ребят, оглушительно стучавших в старые кастрюльки, листы железа, трещавших палками по заборам, барабанивших по водосточным трубам и ритмично выкрикивавших нечто почти нечленораздельное. Разгонят их в одном месте – они соберутся в другом. Или заберутся на жестяную крышу и устроят, стуча по ней, жуткую пошумелку. А кто рос в еще более давние времена – начала пионерии, тот помнит, как привлекательно для ребят было шествие отряда по улицам городка, время от времени нарушавшее его жизнь ревом горна и грохотом барабанов, – ритуализированные пошумелки, да еще такие, что взрослые боялись их пресечь. (Я говорю здесь только о бессознательном пласте пионерских шествий. Но и их сознательный девиз – дорогу молодым строителям нового мира – был, как станет ясно из дальнейшего, в струе мотивации этой формы подросткового поведения.)

Подростковые пошумелки можно, как мы только что вспомнили, устраивать и со старыми кастрюлями. А что будет, если дать ребятам музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства? Они будут шуметь ими. Просто шуметь? Конечно нет, они же не обезьяны, многие из них в музыкальной школе учатся. Они будут шуметь музыкой. Отныне их сходки останутся, с одной стороны, пошумелками – обязательно громко, обязательно коллективно, обязательно с ритмичными телодвижениями, обязательно участвуют только «свои», обязательно с эпатированием взрослых; а с другой стороны, станут музыкальным действом. С особой, собственной музыкой. Даже если бы ни один взрослый на Земле не стал писать такой музыки, какую они хотят, композиторы среди подростков всегда найдутся: во-первых, они живут не на деревьях, а в наполненном музыкой мире, во-вторых, музыкальные способности, как известно, встречаются часто и проявляются очень рано. Чайковский, например, в шесть лет ночью бегал к роялю сочинять пьесы. В XIX веке дети менее чем 1 млн. дворян, имевшие доступ к музыкальным инструментам, породили всю русскую городскую музыку. В одном большом городе в условиях доступности музыки и инструментов теперь живет столько же детей. Но одному, да еще каждому городу не нужно столько взрослых композиторов, сколько хватило целому народу. Миллионам потенциальных Чайковских нет места в современном обществе. Но они родятся с жаждой творить музыку. И творят. Для кого? Для подростков, для их пошуме-лок. Взрослым профессиональным композиторам занять эту нишу трудно (не поймешь, чего дети хотят, музыка ли это вообще, да и условия здесь жесткие: не пришелся ко двору – отваливай).

Итак, я хочу сказать вам, читатель, что современная «болезнь» подростков поп-музыкой имеет древнюю, врожденную основу – потребность организовать пошумелку. Что для пошумелки не обязательно иметь музыкальные инструменты или звуковоспроизводящую технику, но с ними получается пошумелка, воздействующая на подростков во много раз сильнее, чем без них. Что пошумелка – механизм бессловесного, внера-зумного общения и единения, и она тем сильнее действует, чем громче, чем больше в ней участвует подростков, чем активнее они в ней участвуют и чем на большее число органов чувств она воздействует ритмическим звуком, вибрацией и мельканием. Ясно, что самая подходящая для пошумелки музыка – «примитивная», если сравнивать ее с музыкой, служащей другим целям. Текст песен тоже должен быть на доразумном уровне – повторяющиеся слова-знаки для шаблонных понятий, подобие мелькания дорожных знаков, когда едешь на автомобиле. Я хочу, чтобы вы поняли, читатель, что подросток в экстазе пошумелки, с одной стороны, по-прежнему остается современным разумным человеком, а с другой стороны, он охвачен древним инстинктом и извлекает из него первобытное наслаждение. Я хочу вам напомнить, что только во второй половине XX века впервые в истории человечества громкие музыкальные инструменты и средства воспроизведения звука бесконтрольно со стороны взрослых и массово оказались в руках подростков. Что средства коммуникации обеспечили им возможность слушать пошумелки не только соседних групп, но всего мира. Что при этом неизбежно происходит унификация музыки пошу-мелок с доминированием самых пошуме-л истых.

Новое в этом подростковом действе не сама пошумелка, а слияние ее с музыкой и в результате усиление эмоционального воздействия и массовости.

К этому нужно добавить, что вне пошумелки подросток может слушать ту же музыку или иную совсем по-другому, точно так, как люди слушают ее обычно. И что талантливые композиторы поп-музыки знают это. Поэтому они стремятся создавать произведения, ориентированные сразу и на пошумелки, и на прослушивание. Отсюда у их музыки много обычных поклонников, как среди молодежи, так и среди взрослых.

Как мы, взрослые, относимся к чужим пошумелкам? К разным – по-разному. Пошумелки взрослых, даже если они нам мешают, мы пресекать побаиваемся. Нужно быть очень агрессивным соседом, чтобы пойти разогнать чужую свадьбу. Мы выходим из положения тем, что выработали правила – где и когда пошумелка допустима, а где и когда она – нарушение порядка.

К пошумелкам маленьких детей мы снисходительны. И конечно, мы их нисколько не боимся Надоели – разогнали. Разгон, если надо, детской пошумелки мы ощущаем как наше неотъемлемое право, даже долг.

К пошумелкам полувзрослых мы нетерпимы. Наша реакция на них, с одной стороны, как на детские пошумелки: если не нравятся, хочется разогнать.

Но с другой стороны, как на взрослые пошумелки: мы их разогнать боимся. Взрослый человек попадает в состояние раздвоения, чувствует бессилие, и это его раздражает еще больше. В итоге мы склонны приписать подростковым пошу-мелкам какую-то опасность. Опасность для кого? Для нас? В душе мы чувствуем, что да, но сознаться в этом трудно, да и «ничего такого они не делают» Может, для них самих? О, ну, конечно (это оказывается так спасительно!), ведь они же дети. А за детьми нужно следить. Но раз это детские пошумелки и они нам не нравятся, значит, мы должны, обязаны их разогнать. Но дети-то вон какие вымахали. Одному поди разгони. И тут мы взываем о помощи к другим взрослым. Мы говорим: проблема

Заметьте, читатель, мы зовем на подмогу, исходя из смутных и противоречивых ощущений. Мы не умеем ответить на вопрос: что грозит и кому? Более того, мы никак не разберемся, что нам не нравится: то ли, что они собираются вместе, то ли, что слушают музыку, то ли не нравится сама музыка. Кого сечь? Подростков? Музыку? Постыдно было бы высечь музыку, если виноваты подростки. Но если виновата музыка, то сечь подростков – злодеяние. А если вообще все померещилось?

«Что же это – всего лишь наше испуганное воображение, и группировки подростков нам ничем на самом деле не угрожают?» – спрашивает тут мой неблагосклонный читатель Парадокс в том, что действительно угрожают, но осознанных мотивов угроз у них нет. Главное здесь – не сваливать все в одну кучу. Давайте сперва отделим музыку. Их музыка, конечно, не угрожает ни вам, ни им. Если вам, неблагосклонный читатель, не нравится именно музыка, то не переносите свою неприязнь на тех, кому она нравится. Это воздухом мы обязаны дышать одним, а музыку каждый может слушать кому какая нравится. За чистоту музыки нельзя бороться теми же методами, как за чистоту воздуха. Музыка не может вредить. Ее нельзя сделать тлетворной, как атмосферу. Если же вам не нравится то, что молодежь группируется, то какого типа группы вам не нравятся? Ведь прежде всего молодежь легко объединяется в сознательные движения – с целями, идеологией и лидерами. Кроме того, она способна образовывать (часто на полубессознательном уровне) «банды» – с неясной целью, лидером и очень жесткой структурой соподчинения членов и, наконец, «клубы» – без активных целей, без лидерства и без соподчинения. Неофициальных движений у подростков вроде бы нет. О «бандах» поговорим позднее, а вот о «клубах» пора Чтобы разобраться в них, вернемся к нашим обезьянам.

А может, это «клубы»?

Групповые демонстрации не единственная, а одна из многих форм группового поведения животных. Другая форма такого поведения – «клубная», как называют ее этологи. «Клуб» охватывает один слой социальной структуры животных одного вида. Наиболее рас-прос гранены «клубы» неполовозрелых самцов, «клубы» холостых самцов, но бывают и «клубы» самцов, занимающих высокий ранг в иерархии. Суть «клуба» состоит в том, что несколько, а иногда и очень много особей одного ранга собираются вместе и на время сборища уединяются от других членов животного общества. Разумеется, есть и место «клубного» сборища или несколько таких мест В «клубе» ничего явно полезного не делают (разве что чистятся, притом у некоторых видов, в том числе у многих обезьян, взаимно). В «клубах» проводят свободное время: либо отдыхают, либо играют, либо общаются (каждый вид как умеет), либо просто чинно сидят. У тихих видов «клубы» тихие, у шумных – шумные. В городах можно наблюдать «клубы» воробьев, слетающихся временами в куст и то оживленно чирикающих, то замолкающих, «клубы» ворон на деревьях в парке – тоже шумные, но более степенные (не путайте их с коллективными ночевками) и кое-где «клубы» чаек – на голой земле, отмели и т. п. Есть еще «клубы» у собак. К сожалению, все это как раз самые не подходящие для примера случаи. Много более ярких проявлений «клубного» поведения животных вы могли видеть в телепрограмме «В мире животных».

Биологическое значение «клубов» разнообразно. Они являют собой и безопасное место отдыха под коллективным присмотром, и место, где реализуется потребность в игровом поведении, и место отдыха от напряженных иерархических отношений доминирования – подчинения, и место самоустранения на время из общества пока ему не нужных, «резервных» молодых самцов. У одних видов «клубы» открыты для всех особей данного слоя, у других есть и закрытые, там все «свои», все знают друг друга. Новичка в такой «клуб» принимают, но прием сопровождается целой церемонией знакомства. Участникам «клуба» нечего делить (ведь здесь не живут, не питаются), не из-за чего ссориться (кроме места в «клубе»). Не удивительно, что отношения животных в «клубе» мягче, чем вне его. Более того, естественный отбор давно закрепил этот статус в форме инстинктивных ограничений на проявление агрессивности и демонстрацию ранга, пока животное находится в «клубе». Кстати, у некоторых живущих поодиночке видов животных, наоборот, имеются места сбора, куда можно явиться, чтобы принять участие в турнирных стычках (внешне очень яростных, эмоциональных, но тоже проходящих по очень мягким правилам). Вы могли наблюдать такие сборища кошек.

Итак, «клуб» имеет несколько признаков: есть известное всем членам уединенное от посторонних место сбора; никакой цели, кроме отдыха и развлечения, сборище не имеет; посещают его по потребности; собираются равные, часто просто ровесники; иерархической структуры в «клубе» нет даже у видов, в иных местах поддерживающих жесточайшую иерархию; нет, естественно, и лидеров; все должны быть «свои»; из «клуба» никуда все вместе не движутся, из него расходятся (разлетаются, расплываются) каждый сам по себе. На заведомо не «своих» «клуб» реагирует отрицательно: если в силах, то прогоняет, а нет – разлетается и может собраться в другом, резервном месте.

Уже давно было понято, что гены «клубного» поведения достались нам в наследство от животных предков, что они требуют своей реализации и находят ее в тех или иных формах нашего поведения. Совершенно аналогичны «клубам» животных стихийно возникающие и долго самоподдерживающиеся клубы пожилых мужчин, отдыхающих, играющих или читающих в укромных углах парков, дворов, банные клубы, известные еще в Древнем Риме, и т. п.

Программа, как образовать «клуб», его правила уже заложены в нас. От нашего разума зависит только то, чем мы заполним клубную жизнь.

У детей стремление собираться в «клубы» в основном подсознательно, это просто некая тяга, их разум бессилен понять ее. Как грустно бывает видеть полное отсутствие взаимопонимания, когда взрослый, утаскивая за руку малыша из «клуба», собравшегося в проеме между гаражами, на чердаке, в полуразрушенном сарае или в кустах, взывает к его разуму: «Ну скажи, чего ради вы туда забрались? Что вы хотите? Чего вам не хватает? С кем ты связался! Ничему хорошему ты от них не научишься». Несчастный сын молчит. Он молчит не потому, что упрям, а потому, что сам этого не знает. Как потом он будет молчать, когда его станут спрашивать: «Ну что ты в нее влюбился, ну что ты в ней нашел?» Выразить словом этот бессловесный мир влечений дано лишь поэтам. Как объяснить его, знает этолог. Каждый взрослый переживает его вновь в снах о своем детстве. Вот сколько путей дано нам, чтобы понять мир детей.

У подростков свои «клубы». И в этой тяге собираться в них они так же бессознательны, как маленькие дети. И, как маленькие дети, на взрослое требование: «Ну, говорите, чего вы хотите, каковы ваши цели, ваша программа?» – они, умные, развитые, молчат. Или с каменными лицами произносят выдуманные взрослыми, вычитанные фразы: «Это форма протеста. Нам не хватает спортплощадок и кружков, а дома не хватает заботы». Произносят и чувствуют, что это не то, не то, что все совсем просто, да слов нет.

Да, мой благосклонный читатель, вы правильно подумали. Многие из современных группировок подростков – это «клубы» Ребята ничего от нас не хотят – только чтобы мы их оставили в покое. У них нет цели, нет иерархии, нет лидеров – только круг «своих» и места сбора – на улице, в разного рода укрытиях и на квартирах. «Клуб» прекрасно сочетается с музыкой, он может устроить и пошумелку. В уйме маленьких «клубов», где все друг друга знают, подростки не нуждаются во внешних признаках принадлежности к «клубу» Если «клуб» очень большой, амфорный, им нужны внешние признаки принадлежности в одежде, прическе или в чем-нибудь еще. Нынешние «панки», «пи-плы», вероятно, также «клубы».

«Клубы» подростков были всегда. На памяти людей постарше существовали некогда «беспризорники» (не настоящие беспризорники, а домашние дети, игравшие в «беспризорников»). Они пели блатные песни, воспроизводящая техника была им еще недоступна. Те, кто родился в конце 30-х – начале 50-х гг., играли в «хулиганов», поголовно по всей стране «рискнули из напильников сделать ножи» – увлечение не безобидное, однако таким огромным количеством ножей они поранили удивительно мало людей. Стали доступны патефоны, и подростки слушали музыку А. Вертинского, П. Лещенко (в записи «на ребрах», поскольку эту музыку слушать тогда запрещали). «Хулиганов» сменили «стиляги». На голове кок, на ногах толстые подметки, брюки трубочкой. Слушали джаз, его, конечно, тоже запрещали. «Стилягам» досталось крепко, как тогда говорили, не за узость брюк, а за узость мыслей. Теперь им, поколению «шестидесятников», за пятьдесят и ясно, что у этого поколения с мыслями было все в порядке. Дальнейшая история уже на памяти молодых. Сверстники «беспризорников», «хулиганов», «стиляг» и первые «хиппи»' Неужели вы не узнаете в ваших правнуках, внуках и детях себя? Разве в форме суть17 Та суть, которая всегда была, есть и всегда будет, пока родятся дети, снова и снова повторяющие заложенную в их геноме программу детства и отрочества.

Не «банды» ли это?

Пора вернуться к нашим обезьянам. А то благосклонный читатель напоминает: автор обещал объяснить, почему в подростковых группировках чувствуется какая-то угроза, есть в них что-то раздражающее. А неблагосклонный читатель думает' «Все равно не нравятся они мне. Давить их надо. Или собрать всех и услать куда подальше Целину поднимать. Кончилась? Ну, еще что-нибудь придумать» (Не обижайтесь, мой неблагосклонный читатель, я очень вас люблю и хорошо вас понимаю. Дай вам волю, вы бы так не сделали, но припугнуть хочется.)

Когда в социальной группе животных, этой глубочайше ритуализованной и канонизированной инстинктивными программами системе, родится детеныш, он сразу встраивается в нее на заранее отведенное ему место Он растет, развивается и ведет себя согласно заложенным в нем программам, а члены общества адекватно реагируют на него по своим врожденным программам Программы взаимно притерты естественным отбором на весь период детства. Но вот с половым созреванием оно кончилось, и кончились взаимные программы детского периода Родитель, вчера еще такой добрый и терпеливый, теперь при малейшем проявлении фамильярности показывает зубы. Достается и от других взрослых. То общество, каким видел его детеныш изнутри, для него как бы захлопнулось. Настал новый этап. Молодым животным предстоит встраиваться в систему взрослых отношений, в которой для начала им отведен самый низкий ранг. Более того, система может в них пока не нуждаться, и их будут изго нять: в одних случаях решительно, в других – только демонстративно. Кому-то может повезти: одна взрослая особь погибла, кто-то из старших занял ее место, освободив свое, которое, в свою очередь, тоже занял кто-то из «стариков»; но место, высвободившееся в самом низу пирамиды, досталось в конце концов молодому. Остальным не повезло. На этот случай есть две программы. Первая – расселение. Молодые животные уходят искать новые территории. Нерешительные поодиночке, они объединяются в группы. Внутри нее устанавливается иерархия доминирования и подчинения, часто в ужесточенной форме. Сплоченность группы снимает нерешительность – вместе не страшно. Пустующую территорию займут, занятую постараются отбить силой. Бродячие группы ищущих себе места молодых особей – обычное дело у многих социальных видов. Такие группы этологи называют бандами. Сплоченные, образовавшие внутри себя жесткую иерархию, «банды» очень агрессивны, возбудимы. Вспышки гнева в них так сильны, что могут обращаться просто в слепое разрушение (вандализм). Вспомните «банды» молодых слонов, без всякой причины вытаптывавших деревни, нашествия саранчи. Образование «банды» подростков прекрасно описано в «Повелителе мух».

Не удивительно, что любое животное при встрече с «бандой» охватывает инстинктивная тревога. Попытаются отнять, было бы что. Окажется, что нечего, – придут в ярость и набросятся Мы унаследовали этот инстинкт. В человеке при встрече с плотной группой молодых парней инстинктивно подымается тревога: не банда ли это? Да и без инстинкта нам известно, что банды существуют взаправду. Вот причина того, мой неблагосклонный читатель, что вы чувствуете в группировании подростков что-то подозрительное и потенциально опасное. Пусть они вам ничего плохого не сделали, пусть вы всех их знаете с малолетства, пусть вы знаете, что это хорошие ребята. Но, когда они темной массой сгрудились в узком проходе, а вы идете мимо них, вам все равно тревожно. А от того, что эта тревога ложная, еще и досадно.

В современном обществе подростку расселяться рано и некуда. Когда наступает возраст программы расселения, он просто старается меньше быть дома и дерзит родителям. На улице подростки могут образовывать подобие «банд» в игровой форме. Программа вполне удовлетворяется игрой. Образования группы на основе соподчинения, небольших походов куда-то, мелких стычек с другими группами, мелких актов вандализма вполне достаточно для ее удовлетворения. Именно в этом, игровом, модельном формировании (которое воспринимается очень серьезно) подросток прочувствует, а мозг его навсегда запомнит, что значит беспрекословное подчинение, безрассудная преданность, беспощадность суда «своих», сила власти и многое другое. Действие «банды» зависят от ее лидера, власть которого может стать неограниченной. Поэтому игровая «банда» может превратиться в настоящую, если лидер с преступными наклонностями. Все это хорошо известно. Наше желание услать куда-нибудь подальше группы подростков тоже соответствует программе –- «банды» должны расселяться.

Руководствуясь этими признаками, мы можем сказать, что игровых «банд», конечно, великое множество. И ничто не мешает им увлекаться поп-музыкой. Но доминирующей роли для этих группировок она явно не играет.

Да, неблагосклонный читатель, если вправду «люберы» ездят в Москву кого-то избивать или что-то разрушать, то они не «клуб», а банда.

- В кавычках или без?

- Это главное, что следовало бы выяснить.

Помочь подросткам проходить возраст «банд» в игровой форме, не давая проявляться жестокости, вандализму, – это наша несомненная и ясная обязанность. Бойскауты – одна из форм такой помощи. Ту же роль играли и пионеры, если им не ставили ложных целей. Туристические группы, спортивные команды дают тот же эффект, если ими руководят нормальные взрослые, а не милитаристы или склонные к бандитизму взрослые. «Банды» тоже от нас ничего не хотят, но это не значит, что мы можем устраняться.

Выделяющее поведение

Вернемся опять к обезьянам. У молодых животных кроме программы расселения есть вторая – остаться и встроиться в общество взрослых животных. Эти молодые животные у многих видов тоже образуют свои агрегации. Программа «встроиться» требует вести себя так, чтобы на молодое животное обратили внимание, запомнили, узнавали. Она как бы требует: «Выделись чем-нибудь, не будь как все сверстники». Молодую мартышку из цирка сдали в зоопарк, и она попала в общую клетку, где жила группа обезьян со своей группировкой молодых. Ее никуда не приняли, она сидела в углу в позе покорности, если пыталась подойти к миске с пищей – ее отгоняли. Хозяин зашел ее проведать. «Она не привыкла есть из миски руками и чтобы миска стояла на полу. Ее учили есть в одежде, за столом и ложкой». Одежды и стола мартышке, конечно, не дали: «У нас зоопарк, а не цирк». Но ложку дали. Она подошла к миске и ловко начала есть ложкой. Мартышки расступились. Мартышки изумились не ложке, конечно, ложка им хорошо знакома, а мастерскому, как у людей, с ней обращению. Сам старый самец подошел к мартышке и протянул руку к ложке. Он не потребовал, а попросил. И цирковая мартышка за то, что ест ложкой, была принята в основную группу, опередив других молодых.

Программы поведения проявляют себя, где бы ни родились унаследовавшие их человеческие дети. В диком племени или в цивилизованном мире. Приходит возраст, и многие из них после вполне счастливого детства, несмотря на наши заверения, что общество все для них подготовило и ждет их, только станьте взрослыми, начинают испытывать потребность чем-то выделяться, что-то демонстрировать, чем-то поражать.

Одному из сотен миллионов удается прыгнуть дальше всех в мире, другому – стать победителем всех олимпиад по физике, третьему – еще что-то путное. А остальным? Остальные пытаются выделиться иначе. И ведь выделяются – о них говорят, пишут, передают по телевидению, их разгоняют, стригут, переодевают. И кто? Взрослые. Значит, своей цели древняя программа все же достигла.

Итак, правы те, кто чувствует, что «молодежь ведет себя вызывающе»? Да, бессознательно она ведет себя вызывающе. И это ее поведение достигает цели (не цели молодежи, а цели неосознанного поведения), так как мы его тоже бессознательно узнаем.

А вот понять не можем. Поэтому говорим: «С этим надо что-то делать». А что делать – не знаем. Нельзя же действовать, подчиняясь только неосознанной неприязни. И если мы обращаемся к разуму, он тоже нашей тревоги не понимает.

Он говорит нам: «А что такого они уже сделали? Ну, шумят, ну, собираются, ну, странно одеваются. Ну, некоторые дерутся, ну, хотят, чтобы их оставили в покое. Но ведь нынешние «панки», «пиплы», «зенитчики», «рокеры», «металлисты» куда благовоспитаннее былых «беспризорников», «хулиганов» и уж ничем не хуже «стиляг», а по сравнению с «хиппи» и деятельнее, и аккуратнее. И главное, пока ты найдешь пути борьбы с «металлистами», они повзрослеют, «металлистами» быть перестанут, а на смену им появятся другие, такие же неожиданные и страшные – и начинай все сначала. Тем, кто за борьбу с молодежными вывертами получает зарплату, эта круговерть на пользу, а нам с тобой лучше не ввязываться».

Так говорит нам добрый разум. Но спросите его: „А хочешь, чтобы твоя дочь ушла в «металлисты»?" И он воскликнет: «Нет!» Вот так-то. В этом раздвоении наша слабость. Понять еще не значит принять. Одного нельзя допустить – действовать не разобравшись. Эта ситуация благоприятна для паникеров и кликуш. Нельзя дать им увлечь за собой общество. Мы всегда должны помнить, как в конце 50-х кликуши спровоцировали общество ловить на улицах «стиляг», стричь их и разрезать на них штаны, заставили заниматься этим даже милицию (символ государственной законности в глазах подростков!), а спустя два года те же кликуши сами ушивали себе брюки. А кликушествовали уже по поводу мини-юбок.

Народ, считающий себя великим, подлинно велик только тогда, когда он полностью доверяет своей молодежи, не сомневается в том, что она будет как мы и лучше нас.

Тут вступает в разговор благосклонный читатель: «Итак, вы утверждаете, что это явление в своей основе биологическое, возрастное. Хорошо. Но его называют социальным. Оно социальное?» – Да, постольку, поскольку оно происходит в человеческом обществе. Но не глубже. Оно не порождается определенной социальной системой и никакой социальной системе не противостоит. Правда, оно учит свободе от общества, но разве это так уж плохо? Без свободной молодежи любое общество обречено на застой. «У этого явления есть идеология, идеологи?» – Нет, и быть не может, ведь оно почти внеречевое. Они болтают обо всем и ни о чем, они не действуют, а «бьют баклуши». Для выхода же энергии у них есть канал – ритмические движения.

«А если в их среду проберется фюрер и позовет за собой?» – вступает в разговор неблагосклонный читатель. В «клубе» он бессилен, ведь они ничего не хотят и никуда не стремятся. Этим они иммунны к любым воспитательным воздействиям. Их объединения не движения, не течения, а состояние, которое они проходят, проживают. В «бандах» – совсем другое дело. За историю человечества фюреры не раз опирались на «банды». «А тлетворное влияние Запада? А поп-индустрия?» – Индустрия снабжает потребности, когда они есть. Индустрия игрушек снабжает детей игрушками Но если у детей нет игрушек, они их придумывают сами. Отрежьте подростков от других стран, отнимите у них их инструменты – они все равно будут собираться, а старые кастрюли опять пойдут в ход. «Чему они учатся там, в своих «клубах», друг от друга?» – Ничему важному, плохому или хорошему они не учатся, они собираются не чтобы учиться. Раньше в подростковых «клубах» действительно учились общению – больше негде было. Теперь общения им хватает в других местах. Научиться курить, пить, приобщиться к наркотикам, заняться свободной любовью можно не только в «клубе». «Все же меня в этом что-то беспокоит». – Меня тоже. Так уж мы устроены.

Чехарда кумиров

Известная исследовательница поведения шимпанзе в природе Джейн Гудолл описывает забавный случай. Молодой, ничем не выделявшийся самец нашел пустую канистру и стал по ней громко стучать Обладатель престижной шумной новинки этим повысил свой ранг среди молодых шимпанзе, стал их кумиром. Престижная вещь или новое действие всегда вызывает у животных такой ответ

Кумир остается кумиром, пока все не обзаведутся такой же вещью или не освоят новое действие. Тогда кумир падает. Надоел, привыкли. (Помните, когда появились первые проигрыватели большой громкости, некоторые открывали окно, ставили их на подоконник и «врубали на всю катушку»? С первыми транзисторами расхаживали по улицам. Теперь этого не услышишь. Что, благовоспитаннее стали? Нет, просто теперь этим не удивишь.) За взлетами и падениями таких кумиров у подростков взрослому даже трудно уследить, так быстро они сменяются. Музыка кумира вчера потрясала, а сегодня к ней равнодушны. Группы поп-музыки взлетают и падают, беспрерывно сменяя одна другую. Взрослые иначе относятся к музыке, их вкусы меняются медленно, а на своих пошумелках они вполне могут петь песни своей молодости. Взрослые иначе относятся и к словам песни: они должны нести связную мысль.

Мне не избежать трудного разговора с читателем-специалистом.

- Нельзя, автор, карканье ворон в городском парке или рев гиббонов в лесу объединять с музыкой. И треща палками по заборам, дети извлекают из них не музыку. Музыка – это...

- Да, все дело в определении Некоторые определяют разум так, что ни у кого, кроме человека, его нет и в зачатке. Другие так определяют общество, что и зачатков его не может быть у животных. Кто-то определяет музыку так, что в ней нет места музыке природы. А кто-то утверждает, что поп-музыка не музыка. (Некоторые вообще говорят, что все, что ни написали бы не члены Союза композиторов, не музыка.) Хорошо, пусть музыку вдохнули в нас боги. Но и богам нужно, чтобы инструмент был подготовлен, был готов ее принять. Этот инструмент – люди, их создала природа. Она создала их из животных. В них, и только в них, истоки всего, чем мы стали. Или и тут боги?

Есть еще один круг специалистов, с которыми тоже следует объясниться, – психологи и социологи. Они, конечно, знают человека лучше, чем этолог, для которого человек – лишь один из очень многих видов. Но всякий раз, как они сталкиваются с проявлением инстинктивного поведения у людей, они испытывают растерянность. Ибо, признавая на словах некую двойственность, «биосоциальную» сущность человека, они первую часть этой спасительной формулы тут же забывают. Биологию человека нужно не только признавать, ее нужно знать. Игнорировать этологию, если занимаешься детским поведением, столь же чревато ошибками, сколь чревато ими игнорирование экологии в экономике.

Человеку обидно, что он всеми своими корнями уходит в мир животных, и везде, где это удается «забыть», он «забывает» с удовольствием. Только если ему грозит беда, он смиряется с этим фактом.

Поэтому человек мирится с тем, что биологи ищут и находят возбудителей человеческих болезней у животных, ставят на них опыты, отрабатывая методы лечения и лекарства для людей. В этой области даже во времена самого разгула компаний за «особость» человека приходилось молча признавать единство человека с царством животных. Ибо догмат богоизбранности отсекает всякую возможность научного прогресса в лечении человека. Именно поэтому церковь не смогла за всю свою долгую историю найти для людей ни одного лекарства, кроме утешения.

Не избежать и разговора с историком. «Если подростковые «клубы» и пошумелки извечны, где их следы в прошлом?» – Они очевидны. Человечество не все и не всегда стремительно менялось.

Были долгие периоды почти незаметного роста. В эти периоды общество становилось традиционным, ритуализировалось. Тогда строго регламентировалась вся жизнь молодежи. В нужном возрасте подростки удалялись в отдельные молодежные дома, оттуда они по мере надобности возвращались, проходили инициацию и принимались в общество взрослых. В этом обществе песни и пляски были строго ритуализированы, поток новаций перекрыт. Пляски и песни возрастных групп были разные: одни – у молодых воинов, другие – у старших, свои – у девушек, свои – у матрон и свои – у детей Дети и подростки пели песни и плясали те же пляски, что и их отцы и деды когда-то. Дедов не раздражали пляски детей, они сами могли войти в их круг и сплясать с ними. Традиции, ритуалы канализировали поведение людей. Это в сильной мере снимало конфликт подростков и взрослых. Это все хорошо известно. Маленькие же дети и тогда устраивали свои пошумелки-попрыгушки. Их ничем не остановишь.

Стало ли вам яснее, мой неблагосклонный читатель? Ведь я старался для вас.

— Может, действительно, предоста вить им пустые строения где-нибудь подальше – и пусть себе там шумят?

— Это неплохо. Они действительно хотят временами уединиться. Но они будут выходить на улицы.

— Зачем?

— Эпатировать нас, без этого они не могут. Мы им нужны.

— А что нам делать с «металлистами»? Как снять с них эти побрякушки?

— Не нравится? Проще простого: давайте объявим их маскарад обязательной школьной формой с VIII по IX класс – и побрякушек мигом не станет.

— Но ведь придумают другое.

— Непременно.

— А если совсем не обращать на них внимания?

— Не выйдет.

— Так что же?

— Главное – не пугаться их всерьез, не делать из мухи слона. Ведь это бессоз нательная игра поколений. Давайте и относиться к ней как к игре. Пусть они изображают, что поддразнивают нас, а мы будем изображать, что это нас сердит. Но не больше. И не говорить им с ужасом: «Боже, что из вас выйдет?!», а спокойно утешать: «Ничего, это само пройдет».

— Но поймут ли они нас?

— Умом – поймут, ведь ум-то у них уже взрослый.

Один из читателей прислал мне текст песни, столь красноречиво говорящий о том же, что я не могу его здесь не переписать.

НЕ ШУМИТЕ!

А разве мы шумели?

Ну, Андрюша стучал еле-еле

Молотком по железной трубе.

Я тихонько играл на губе.

Пуу-пурупу-пу,

Пупуру пупупу пупуру.

Восемь пятых размер соблюдая,

Таня хлопала дверью сарая.

Саша камнем водил по стеклу,

Толя бил по кастрюле в углу

Кирпичом! Но негромко и редко

– Не шумите! – сказала соседка.

А никто и не думал шуметь:

Вася пел – ведь нельзя же не петь!

Пуу-пурупу-пу,

Пупуру пупупу пупуру.

А что голос у Васьки скрипучий,

Так на то мы и сгрудились кучей.

Кто стучал, кто гремел, кто дудел,

Чтобы он не смущался и пел.

Пуу-пурупу-пу,

Пупуру пупупу пупуру.

Пой, Ва-ся!

Пуу-пурупу-пу,

Пупуру пупупу пупуру.

Беседа пятая