Случай 3: парадоксальные интервенции в неполной семье

Ещё до недавнего времени неполная семья воспринима­лась как что-то неправильное. Сегодня понятие неполной семьи как альтернативной, способной к функционированию формы семейной системы признаётся во всех социально- экономических слоях и принимается как дилетантами, так и профессионалами. Всякий практикующий терапевт, а в особенности семейный терапевт, дол­жен быть готов к тому, что члены неполных семей будут составлять большой процент от всех его пациентов. Это неизбежно, если при­нять во внимание то, что в Америке пять миллионов одиноких ро­дителей воспитывают десять миллионов детей, а число неполных семей растёт чуть ли не в десять раз быстрее, нежели количество полных семей (Огг, 1977).

Несмотря на то, что ряды одиноких родителей постоянно увеличиваются, нехватка теорий или же моделей, направленных на превращения плохо функционирующей неполной семьи в функционирующую надлежащим образом, продолжает ощущаться. Среди немногочисленных терапевтов, опубликовавших результаты своих работ с неполными семьями, особого внимания заслуживают сле­дующие: Халлетт (1974) и Пек (1974), использовавшие модель трансакционного анализа. Голдмен и Коэн (1977), использующие собственную четырёхэтапную модель интервенции для неполных семей после развода, а также Кэплан (1977), которого интересует применение структурной семейной терапии.

В подразделе мы представим клинический случай[**] «который иллюстрирует применение парадокса в работе с неполными семьями.

Мы не располагаем большим количеством публикаций на тему парадоксальной терапии неполной семьи за исключением от­чёта Хейли (1973) о терапии, проведённой Милтоном Эриксоном (случай касался разведённой женщины и её 8-летнего сына, по­грязших в борьбе за власть), а также представленного этим же ав­тором описания терапии неполной семьи с проблемами пиромании. В этом последнем случае склонности к поджиганию проявлялись у 8-летней девочки, старший брат которой был идентифицирован как «ребёнок-родитель» («parental child»). Предложенное Хейли поня­тие «ребёнок-родитель» приближается к концепции ребёнка, под­вергаемого «парентификации» (Бошомерный-Наги и Спарк, 1973). «Ребёнок-родитель» выполняет в семье функцию взрослого опекуна остальных детей, не располагая, однако, той властью, которая позволила бы ему справиться с такой ответственностью.

Присутствие «ребёнка-родителя» часто можно обнаружить в дисфункциональных неполных семьях. В равной степени часто в них наблюдается явление парентификации. В этом случае ребёнок ведёт себя как псевдо-супруг и опекун родителя, который неосознанно использует его как субститут отсутствующего партнёра. Дру­гими словами, ребёнок, подвергнутый парентификации, функцио­нирует скорее как взрослый, что может привести к борьбе за власть и размыванию границ между поколениями в рамках семьи.

Описываемый нами случай касается неполной семьи, в ко­торой одной из главных проблем была парентификация 11-летней дочери. Девочка воспринимала себя как взрослого человека, стоя­щего на равных позициях с матерью, которая часто советовалась с ней и позволяла участвовать в принятии решений относительно домашних обязанностей, личной профессиональной карьеры, а также её отношений с приятелями. Ребёнок на первый взгляд был равноправным партнёром матери, которая, однако, время от вре­мени пыталась вернуть себе родительский авторитет. В таких слу­чаях девочка теряла ориентацию, ей не хотелось отдавать свою иллюзорную власть, вытекающую из процесса парентификации. Свой протест она выражала путём усиления неадекватного пове­дения. Личность отца девочки, который развёлся с её матерью и очень редко давал о себе знать, дополнительно усложняла про­цесс парентификации. Дочь идеализировала отца и грозилась убе­жать к нему всякий раз, когда мать предпринимала попытку вернуть себе родительский авторитет и диктовать дочери ограничения, свя­занные с её возрастом.

Семья, принимающая участие в терапии, состояла из мате­ри и дочери, которые уже 3 года жили вдвоём. Дочь была внебрач­ным ребёнком; мать призналась, что вскоре после рождения она отдала девочку на удочерение, чтобы таким образом шантажиро­вать её отца и заставить его жениться. Однако она не смогла вы­нести разлуки с дочерью и вскоре добилась возвращения себе ро­дительских прав. Одной из проблем, выявленных в ходе терапии, было мучившее мать чувство вины за мнимое отвержение ребёнка; женщина была уверена, что настанет день, когда она сама будет отвергнута своей дочерью. Частично из-за этого чувства вины мать металась между двумя крайностями: либо она навязывала дочери необоснованные и чрезмерные ограничения (напр, напрочь запре­щала ей есть сладости), либо давала ей полную свободу.

Дочь видела в своём отце необычайно снисходительного и покладистого человека. Она не находила в нём никаких недостат­ков и чрезмерно идентифицировала себя с ним. Встречались они редко, примерно раз в месяц. Многие эти встречи были инициированы дочерью в связи с каким-нибудь очередным конфликтом с ма­терью. Мать произвела на нас впечатление женщины, склонной к депрессиям, и демонстрирующей амбивалентное отношение к сво­им родительским обязанностям. В ходе терапии нам особенно трудно было справиться с решительным отказом матери от пред­ложения хотя бы частично ограничить занятия вне дома - вечера­ми она на полную ставку работала медсестрой, а днём посещала учебные занятия, причём в каждом семестре она выбирала для се­бя перегруженную программу. В результате многие домашние обя­занности ложились на плечи дочери, а мать была склонна к чрез­мерной критике девочки, если та не смогла оправдать всех её ожи­даний.

У дочери была низкая самооценка, на неё оказывали дав­ление чрезмерные ожидания со стороны матери и помимо всего этого она нуждалась в наложении соответствующих её возрасту ог­раничений.

Непосредственным поводом обращения матери в клинику стали её проблемы с дочерью. Девочка грозилась, что убежит из дому к отцу, а кроме того, демонстрировала поведение типа acting-out - к примеру, звонила в пожарную часть и сообщала о несуще­ствующем пожаре, неопрятно одевалась, пренебрегала личной ги­гиеной и т.д.

На первом этапе терапии нами были приняты следующие терапевтические цели: избавление от парентификации дочери путём восстановления границ между поколениями и родительского авторитета матери; склонение матери и дочери к поведению, адек­ватному их возрасту, и облегчению каждой из них создания собст­венной системы социальной поддержки; склонение матери к кон­фронтации с собственным чувством вины и депрессией; а также вовлечение в терапию отца девочки.

Терапия семьи длилась 14 месяцев, на протяжении кото­рых состоялось 33 сеанса. После вступительных встреч, целью ко­торых было собрать необходимую информацию, мы предложили матери и дочери по 8 индивидуальных сеансов, чтобы ослабить их чрезмерное вовлечение во взаимоотношения. Пациентки были проинформированы о том, что после нескольких индивидуальных сеансов они начнут участвовать в семейной терапии. Тем време­нем мы составили диагностическую картину динамики семьи, а также попытались наладить с пациентками отношения, основы­вающиеся на доверии и взаимопонимании.

После нескольких первых семейных сеансов оказалось, что наши попытки вызвать изменение в системе не дали никакого ре­зультата. Пациентки продолжали вести себя как партнёры, нахо­дящиеся в супружеском конфликте, а мать избегала малейших конфронтации с проблемой чрезмерного количества принимаемых обязательств. Кроме этого обе пациентки были вовлечены в борь­бу за власть - ребёнок неизменно вёл себя как равноправный партнёр матери, а та в свою очередь, хотя и не умела взыскать со­ответствующие ограничения, без перерыва критиковала дочь. В этой ситуации нами было принято решение верифицировать стра­тегию поведения и применить технику вынужденного обхватывания (forsed holding technique).

Вначале мы хотели помочь матери обрести определённый контроль над дочерью. С этой целью нами была использована те­рапевтическая техника, заключающаяся в том, что мать держит ре­бёнка или же садится на него и спрашивает: «Кто главный в се­мье?» Детальное описание этой техники можно найти в иных пуб­ликациях (Джонсон, Уикс и Л'Абат, 1979; Фридман, 1978). Данный метод позволил матери обрести существенный перевес над доче­рью, однако одновременно с этим вызвал у девочки сильное чувст­во жалости к самой себе и злости, направленной на мать и тера­певтов. На протяжении недели, наступившей после этого сеанса, дочь реагировала на требования матери, однако большую часть времени она сохраняла понурое молчание. На нескольких очеред­ных встречах мы работали главным образом с матерью. Мы гово­рили о том, как относились к ней её собственные родители, и как она реагировала на собственную дочь, в её более раннем возрас­те.

В ходе этих сеансов девочка сохраняла молчание; когда маленькая пациентка из уст матери слышала что-то, с чем была не согласна, она пыталась отвлечь своё внимание от услышанного (engage in distracting behaviors) - к примеру, мурлыкала что-то себе под нос, пела или затыкала себе уши. В этот период нам не уда­лось наладить с ней контакта. Итак, мы пришли к выводу, что ли­нейная терапия и техника вынужденного обхватывания не принес­ли желаемого результата, мы решили применить парадоксальный подход.

Все наши попытки вовлечь в терапию младшую из пациен­ток встретились с её сопротивлением. Ввиду этого мы попросил! обеих пациенток впредь всегда садиться спиной друг к другу и по­требовали от дочери сохранения молчания. На очередном сеансе девочка открылась как вербально, так и эмоционально. Она, плача, рассказывала нам о всех своих проблемах с матерью. Обе паци­ентки были расстроены существующей в семье ситуацией.

Вместо того чтобы ободрять их - как мы это делали внача­ле - мы заняли парадоксальную позицию: мы выразили своё чувст­во беспомощности в отношении проблемы пациенток, а также от­сутствие надежды на улучшение положения в их семье. Мы заяви­ли, что дочь может уйти к отцу, а спустя несколько лет и вовсе по­кинуть дом. Поскольку девочка ранее упоминала о выезде за границу, мы задумались над тем, куда бы она могла эмигрировать; мы предположили, что отъезд куда-нибудь далеко, к примеру, в Южную Америку, позволил бы ей полностью разорвать контакты с мате­рью. В конце сеанса обе пациентки выглядели сильно подавлен­ными, а мать в определённый момент и вовсе расплакалась. Ранее мы никогда не видели её слёз.

В течение последующих двух-трёх недель во взаимоотно­шениях матери и дочери наступило улучшение. Пациентки сотруд­ничали между собой дома и несколько раз выбрались куда-то вме­сте на уик-энд. В ходе сеанса мы применяли стратегию сдержива­ния, т.е. мы не уделяли поддержки, ни к чему не склоняли, а кроме того - предвидели дальнейшие проблемы, несколько встреч мы посвятили идеализированному образу отца, созданному дочерью и попросили девочку написать стихотворение, посвящённое её от­ношениям с отцом и матерью (как-то раньше она призналась, что любит писать стихи). Это задание помогло дочери осознать тот факт, что она идеализирует отца, и начать строить о нём более реалистические суждения. Мать, однако, продолжали беспокоить определённые проблемы, все они были связаны с контролем пове­дения дочери.

В качестве очередной стратегии, направленной на измене­ние отношений между пациентами, мы применили поведенческий подход. Что интересно, за год до начала терапии мать пыталась воплотить в жизнь собственную поведенческую систему. Она функ­ционировала на протяжении нескольких первых недель, однако вскоре стала недейственной, поскольку мать доверила её проведе­ние дочери, позволяя ей даже решать вопрос о вознаграждении самой себя.

Нами подчёркивалось, что формулирование и воплощение в жизнь поведенческих программ - дело очень трудное, и что мы вынуждены будем действовать медленно. Мы намеревались про­двигаться черепашьими темпами, чтобы тем самым вызвать у ма­тери раздражение и побудить её к самостоятельному проведению желаемых изменений. Один сеанс мы посвятили исключительно «продумыванию» возможного использования поведенческой про­граммы. В ходе очередных двух сеансов пациентки устанавливали цели и согласовывали, какие последствия они будут иметь в отно­шении дочери, а мы уговаривали их принимать во внимание мель­чайшие аспекты её поведения. Пациентки при этом сильно ссори­лись, а мать теряла остатки терпения.

После нескольких сеансов, в ходе которых мать и дочь не могли прийти к взаимопониманию в отношении поведенческой про­граммы, а терапевты притворялись беспомощными - стратегия сдерживания вызвала в матери раздражение, однако этого оказа­лось недостаточно для того, чтобы мать взяла инициативу в свои руки. Поэтому мы сами решили руководить «поведенческой про­граммой». Во вступлении мы спросили у матери, в чём могло бы заключаться наименьшее желаемое изменение в поведении её до­чери. На что мать ответила, что следовало бы что-нибудь сделать с бесконечными телефонными разговорами дочери (данная тема уже неоднократно всплывала в ходе предыдущих сеансов). Нами была предложена «поведенческая программа», которая должна была помочь в решении проблемы. Представленная нами про­грамма была очень сложной и практически невыполнимой.

Наши рекомендации были следующими; в начале каждой недели дочь получала определённую сумму денег за отказ от поль­зования телефоном. За каждый звонок девочка должна была пла­тить определённую квоту в зависимости от времени суток и дли­тельности разговора, а также общей их частоты. Помимо этого про­грамму дополняла сложная система наказаний и поощрений. Мать сразу согласилась с нашим предложением, дочь же злилась и чув­ствовала, что к ней отнеслись как к вещи. Она заявила, что «дан­ная программа превращает её в машину».

На очередной встрече мы узнали, что программа работала два дня, после чего была прервана. Однако, когда дело дошло до этого, мать заявила, что «сейчас самое время вмешаться». Она начала контролировать телефонные разговоры дочери и, если они длились слишком долго, решительным тоном приказывала пове­сить трубку. Девочка чувствовала, что мать стоит на более сильной позиции и подчинялась её воле. Что интересно, в ходе этой встре­чи у нас сложилось впечатление, что взятие матерью контроля на себя принесло дочери определённое облегчение. Данный контроль касался не только телесронных разговоров, но и некоторых иных вопросов. Мы поздравили мать с её достижениями, притворив­шись, однако, при этом удивлёнными. Мы заявили, что поведенче­ская программа будет приостановлена до того момента, когда про­блемы с телефонными разговорами вновь дадут о себе знать (па­радоксальное предвидение). Обе пациентки с видимым облегчени­ем восприняли наше согласие отказаться от «идеи платного теле­фона».

На протяжении нескольких очередных сессий мы работали над укреплением позиций матери, предвидя рецидив (т.е. предпо­лагая, что женщина не сможет справиться с различными поведен­ческими проявлениями дочери и вновь будет жаловаться на неё). К примеру, мать часто предъявляла дочери претензии по поводу разбросанной по дому грязной одежды. В этом случае мы реши­лись предписать симптом. Мы попросили дочь несколько раз спе­циально разбросать свою одежду где попало, мать при этом долж­на была по возможности быстрее подловить её за этими действия­ми. Девочка не выполнила этого задания. Наоборот, она по собственной воле начала стирать свою одежду, к великой радости мате­ри.

В ходе очередных месяцев отношения между матерью и дочерью улучшались. Помимо этого каждая из них начала входить в более позитивные интеракции со своей возрастной группой. В хо­де сеанса пациентки льнули друг к другу и с удовольствием плани­ровали различные совместные дела. На этом этапе мы попросили мать выполнить следующее задание. Она должна была предста­вить, что ей хочется воскресить наихудшие ситуации из прошлого, и описать, как она могла бы это совершить. Женщина предостави­ли целый список возможных действий, которые наверняка довели бы дело до конфликта с дочерью. Наш вопрос был призван поста­вить пациенток в ситуацию двойной связки, делающую невозмож­ным возвращение к прежним отношениям.

Когда большинство проблем с дочерью было проработано, мы сосредоточили своё внимание на личных проблемах матери. Если бы мы обратились к традиционным диагностическим ярлы­кам, пациентка была бы классифицирована как обсессивно-компульсивная личность со склонностью к депрессии. Всякий раз, когда женщина чувствовала, что ею начинает овладевать депрес­сия или же что она утрачивает контроль над ситуацией, пациентка принималась наводить порядок, а также чрезмерно вмешиваться в жизнь дочери. Данный паттерн прослеживался с самого начала ле­чения - когда мать пребывала в угнетённом состоянии либо же чувствовала, что оно может являть собой попытку избежать де­прессии. Пациентка призналась, что её существование во многих отношениях является удручающим, и заявила о своём желании провести изменения. Её склонность к чрезмерной организации жизни стала объектом парадоксальной интервенции и была прора­ботана в контексте отношений с дочерью.

Вначале мы придали давним, нежелательным поведенче­ским паттернам дочери позитивное значение. Мы заявили, что данное поведение защищало мать от депрессии и внутреннего за­мешательства, т.к. оно полностью поглощало её внимание. В тот момент, когда мы произнесли эти слова, на лице дочери отрази­лось понимание, вторая пациентка также признала нашу правоту. Мы посоветовали матери в следующий раз, когда она почувствует себя дезориентированной или же удручённой, продемонстрировать исключительную организованность. Мы также попросили дочь при­стально следить за настроением матери, и в тот момент, когда она заметит первые признаки озабоченности или грусти, начать демон­стрировать один из своих давних видов поведения, чтобы предос­тавить матери занятие. На протяжении нескольких последующих недель мать сияла от радости и рассказывала о том, что наконец-таки перестала поддерживать идеальный порядок в доме и на огороде, что в своём учебном заведении ей удалось завязать новые знакомства, и что она отказалась от очередной должности. Такое же весёлое настроение демонстрировала и дочь. Девочка органи­зовала дома вечеринки для друзей и успешно овладела знаниями в школе. Они часто смеялись с матерью и радовались присутствию друг друга как на сеансах, так и вне нашего кабинета.

На заключительном сеансе мы обсуждали, каким образом пациентки могли бы вновь оказаться в предыдущей, невыгодной ситуации. После чего нами было предписано, чтобы они время от времени возвращались к себе прежним, чтобы не забывать о том, что некогда им пришлось пережить. Ко всему этому мы добавили, что переживание запланированного рецидива могло бы оказаться ценным, поучительным опытом. Данная стратегия призвана была оградить пациенток от рецидива и подготовить их к возможным бу­дущим кризисам.

Резюме: матери удалось обрести родительский авторитет, одновременно с этим она дала дочери своё добро на поиск соот­ветствующих её возрасту форм личной идентичности. Кроме того, женщина отказалась от роли трудоголика и перестала прятать свои чувства под маской постоянных жалоб и чрезмерной любви к по­рядку. Она также попыталась самореализоваться в группе ровес­ников, создавая, таким образом, собственную систему поддержки, независимую от круга общения дочери. И хотя мы и не смогли при­влечь к терапии отца, отказавшегося прийти в клинику, нам удалось развеять созданный дочерью миф о его личности. Девочка больше не идеализировала его, и триангуляция перестала быть реакцией на проблемы во взаимоотношениях матери и дочери.

Когда спустя год мы вновь связались с семьёй, то оказа­лось, что она продолжает функционировать надлежащим образом. Наши бывшие пациентки очень хорошо справлялись с изменения­ми, сопутствующими переходу на следующий этап жизненного цик­ла, как и должно быть в случае с подрастающей дочерью и мате­рью, вынужденной позволить ей уйти в большую жизнь.

Раздел 11