Глава 6. Особенности воспитания 4 страница
В неполных семьях матери чаще, чем в полных, проживают вместе со своими родителями. Их моральная и экономическая поддержка матери при разводе является одним из способствующих ему факторов. Тем более, что бабушка часто испытывает неприязненные чувства к мужу дочери, особенно при его попытках играть независимую и доминирующую позицию в семье. Характерным феноменом отношений в неполной семье будет инверсия воспитательных ролей, когда роль матери берет на себя бабушка с авторитарными чертами личности, роль отца играет мать с твердыми чертами характера и повышенной принципиальностью или же дедушка. В наиболее травмирующей семейной ситуации оказываются опять же мальчики, лишенные как любви матери, так и авторитета отца. К тому же матери имеют обыкновение препятствовать встречам отца с сыном, усугубляя этим его переживания.
Более выражено у матерей в неполных семьях и стремление передать мальчиков на полное психологическое обеспечение врачу-психотерапевту, переложив на него в известной мере ответственность за создавшуюся ситуацию в семье. Значительно чаще дети из неполной семьи находятся в круглосуточных группах детского сада, санаториях и больницах без особых показаний, а мальчики — в разного рода специализированных интернатах и училищах.
Если дети живут с матерью, то формально забота о них заметно не различается в неполных и полных семьях. В отношении контроля различия есть. Они заключаются в большем числе ограничений и запретов в неполной семье у мальчиков и в меньшем их числе у девочек. В семьях мальчиков большую строгость матерей можно расценивать как реакцию на неприятие в мальчиках нежелательных черт характера бывшего мужа. Со стороны матерей угрозы, порицания и физические наказания чаще применяются к мальчикам из неполных семей по сравнению с полными. Сыновья здесь становятся нередко своеобразными «козлами отпущения» для уменьшения у матери нервного напряжения и чувства эмоциональной неудовлетворенности. В семьях девочек отмечается противоположная тенденция — уменьшения угроз, порицаний и физических наказаний в неполных семьях по сравнению с полными, т. е. матери более бережно относятся к психике девочек, если остаются с ними вдвоем.
Мы видим, что у девочек мать менее невротична и конфликтна, она менее строга к дочерям и реже использует их для отреагирования негативных чувств к отцу, меньше угрожает, ругает и наказывает физически.
Сравним клинические и личностные характеристики детей из неполных и полных семей. В неполных семьях более выражена тяжесть невроза у детей обоего пола и достоверно — возбудимость у мальчиков.
Тревожность достоверно преобладает у мальчиков и девочек в полных семьях.
В 22 неполных и 53 полных семьях у больных неврозами подростков применялся опросник Айзенка, адаптированный А. Ю. Панасюком. В неполных семьях у подростков (без разделения по полу) достоверно выше уровень нейротизма и интроверсии. Подростковый вариант Кет-тела менее чувствителен к разделению личностных особенностей детей из полных и неполных семей.
Ситуация развода может быть драматичной для девочек, если они привязаны к отцам и имеют много общего с ними. Возникающие реактивные наслоения нередко усугубляются беспокойством по поводу возможной потери матери, т. е. тревогой одиночества и социальной изоляции. Нередко девочки (и мальчики, похожие на отца) не отпускают мать от себя, испытывая каждый раз острое беспокойство при ее уходе. Им кажется, что мать может не вернуться, что с ней может что-либо случиться. Нарастает общая боязливость, усиливаются страхи, идущие из более раннего возраста, и частыми диагнозами в этом случае будут невроз страха и истерический невроз, нередко перерастающие в старшем подростковом возрасте в невроз навязчивых состояний. При этом возникают различного рода ритуальные предохранения от несчастья, навязчивые мысли о своей неспособности, неуверенность в себе и навязчивые страхи (фобии). К концу подросткового — началу юношеского возраста начинает отчетливо звучать депрессивная невротическая симптоматика по типу сниженного фона настроения, чувства подавленности и безысходности, неверия в свои силы и возможности, мучительных переживаний по поводу кажущихся неудач, проблем общения со сверстниками, разочарований в любви и признании. Типично и нарастание тревожной мнительности в виде постоянных опасений и сомнений, колебаний в принятии решения. В юношеском возрасте характерны навязчивые мысли и страхи, тревожно-депримированный фон настроения и характерологические измерения тормозимого круга.
Принятие во внимание полученных данных при консультации семей, подавших на развод, позволило бы прежде всего в интересах самих детей разрешить вопрос о том, с кем из родителей оставлять их после развода. Это помогло бы и уменьшить риск появления, особенно у мальчиков, невротических и поведенческих нарушений. Об актуальности этого говорит преимущественное начало невроза у детей не до, а после развода, у мальчиков — в среднем спустя 2 года, у девочек — около года. Возникновение невроза у мальчиков, таким образом, более, чем у девочек, отодвинуто по времени от момента разрыва отношений между родителями. Соответственно, невроз у мальчиков в большей степени обусловлен уже появившейся после развода конфликтной ситуацией во взаимоотношениях с матерью, крайностями ее отношения.
Приведем несколько наблюдений. В одном из них речь идет о мальчике 8 лет, больном неврастенией, обидчивом и ранимом, легко устающем, боящемся пожара, темноты и одиночества, но тем не менее испытывающем необъяснимое для окружающих влечение к огню, спичкам, патронам и «пиротехническим эффектам». К школе он мог легко «вспыхнуть» при ссоре и вступить в драку, защищая себя от обиды и оскорбления. Уже в этом проявлялась его внутренняя противоречивость — возбудимость, стремление утвердить себя, с одной стороны, и ранимость, боязливость — с другой. Отца своего не помнит, так как он ушел в первые годы его жизни после рождения сестры, на которую перешло все внимание матери. Так он оказался эмоциональной сиротой при существующих родителях, и его попытки самоутверждения, эмоциональная неустойчивость — следствие отсутствия мужского стабилизирующего влияния, признания и любви матери.
Следующее наблюдение также относится к мальчику 8 лет, но уже с неврозом страха, заиканием и тиками. Его мать родилась в свое время от незарегистрированного брака и никогда не видела отца. Таким же образом появился и у нее сын, ни разу не видевший отца. Испытывая трудности в общении с противоположным полом, мать переносила их в известной мере и на отношения с сыном, не признавая его мальчишеского «я», строго и наказующе воспринимая любые оплошности и промахи. Скорее, она была не матерью, а наказующим отцом — символом традиционного авторитета, принуждения и власти. Функции же матери в семье выполняла бабушка, чрезмерно опекающая и беспокоящаяся по поводу всех возможных несчастий на земле. В результате подобного отношения мальчик с природным холерическим темпераментом становился, с одной стороны, все более возбудимым, а с другой — боязливым и неуверенным в себе. Пропорционально этому нарастало вначале заикание, а потом и тики как симптомы блокирования активности, отсутствия психомоторной разрядки и критического увеличения неразрешимого для мальчика внутреннего напряжения и беспокойства. Состояние его ухудшилось в 1-м классе, когда возросли психологическое давление матери, требования и наказания при отсутствии похвалы, душевной теплоты и поддержки. В то же время мать считала сына безнадежно ленивым и упрямым. Он не стал медлительным и обстоятельным, как того хотела мать с флегматическим темпераментом, зато стал «вредным» в ее представлении. Фактически его «вредность» — это неспособность соответствовать требованиям в семье из-за появления у него болезненных невротических расстройств. Последнее — следствие диктата матери, всепоглощающей опеки бабушки и отсутствия адекватной ролевой модели идентификации с отцом.
На одном из приемов мы обратили внимание на мальчика 11 лет с диагнозом невроза страха. Он переминался с ноги на ногу, тихо говорил и производил впечатление робкого и неуверенного в себе, боящегося сказать свое слово, поступить по-своему, тем более смело и решительно. Полгода назад произошел развод по инициативе матери, считающей характер мужа слишком мягким и уступчивым, хотя он положительно характеризовался на работе и успешно справлялся с заданиями повышенной сложности. После развода мать с удвоенной энергией принялась за воспитание сына, постоянно внушая: «Ты ничего не умеешь, ты все делаешь не так»,— контролируя, физически наказывая и не доверяя возможностям сына в такой степени, что однажды он заявил в порыве отчаяния о своем желании выброситься с 9-го этажа, если мать не оставит его в покое.
В школе он крайне неуверен при ответах, боится сказать что-либо невпопад: «Я начну говорить, и будут смеяться, что я не так говорю». Поэтому он слывет молчуном. Из анамнеза известно, что его нервное состояние ухудшилось в 1 год с небольшим, когда он плакал и грустил при помещении в ясли и не мог привыкнуть к ним в дальнейшем. Мать, инженер по профессии, занимает административную должность, постоянно находится на работе, тревожная и властная по характеру, сдержанная и скупая в выражении чувств, повышенно принципиальная и строгая. В последние годы «стали сдавать нервы», часто раздражается, «срывает напряжение» на сыне, который всегда под рукой. Вместе с нарастанием нервного напряжения у матери сын становился все более заторможенным, неуверенным в себе и боязливым, будучи не способным выразить свои чувства внешне и возразить матери, которой он боялся. Когда мы попросили его сочинить историю, где бы нашли отражение беспокоящие его страхи по поводу смерти родителей, она была следующей: «Жили-были король и королева. И был у них сын. Вот умер король. А царство большое: слуг, воинов в нем очень много. Королева не любила своего сына. И однажды велела слугам утопить его. А слуги пожалели его и отпустили. А королева про это узнала и начала на них кричать, орать. Так накричалась, что сошла с ума. А королевич узнал про это и пошел в замок. Стал он править царством. А королеву выгнали». В истории в аллегорической форме отражена травмирующая семейная ситуация. После некоторых раздумий мальчик назначил королевой мать, врача — королем, а себя — королевичем. Остальные, участвующие в игре, сверстники стали слугами. Так он отреагировал на непосильный для него гнет дома, свергнув мать с ее трона амбиций и требований. Но отца своего он не мог вернуть, что и отразилось в следующей его грустной истории: «Жил-был царь и были у него три сына. Вот умер отец. И остались жить три брата. А когда царь умирал, он сказал своим сыновьям, что за тридевять земель растет бамбук, да непростой — волшебный. Как несчастье случится, оторвите лепесток, и все исполнится по-вашему. Поехали они искать его. Искали, да так и не нашли. И остались они жить по-старому».
Другой мальчик 10 лет, которому мы поставили диагноз истерического невроза, после ухода отца в первые годы жизни воспитывался матерью, математиком по профессии, женщиной повышенно требовательной и принципиальной, а также бабушкой и прабабушкой, тревожными и опекающими. Летом к бабушкам добавлялись две тети, и вместо отдыха мальчик находился в состоянии постоянного нервного напряжения. Каждый его шаг выверялся, он ничего не мог сделать сам и всегда был в сопровождении, по крайней мере, двух взрослых. Не в силах изменить отношение окружающих, он периодически в состоянии аффекта устраивал сцены самоубийства. Но то шнурок был слишком длинным, то коротким, то он не мог оттолкнуть ногами табуретку, то кто-то ему мешал «сосредоточиться», и каждый раз его «спасали» в «последний момент». На бабушек это производило необходимое воздействие, и на время ему переставали читать мораль и планировать каждый шаг. Затем бабушки снова входили в «свою колею», и спектакль под названием «Уйду я от вас» повторялся снова. Несмотря на явный демонстративный характер суицидальных попыток, нервное состояние мальчика все ухудшалось, появились тики, и мы посоветовали матери лишить его «летнего отдыха» и взять к себе. Однако с матерью ему не стало легче, он стал часто плакать и грустить. Мать не могла дать ему любви и нежности, словно забывая о существовании этих чувств, продолжая принципиально воспитывать его волю, «трезвую голову», как она сама говорила. Мальчик явно скучал по бабушкам, которыми он, хотя и тяготился, но мог как-то на них влиять в отличие от матери, не терпевшей никаких фривольностей и послаблений. Будучи не способным оказать влияния на мать, он впал в отчаяние, заявляя нам, что его никто не понимает, он одинок на этом свете. Да и с мальчиками было ему нелегко, поскольку из-за своего мягкого и обидчиво-ранимого характера он не мог постоять за себя и наладить взаимоприемлемые отношения. С одной стороны, он хотел повышенного внимания к себе, признания, а с другой стороны, ничего не мог сделать реального, чтобы упрочить свое положение. И его скорее принимали в свою сферу общения девочки, считавшие «своим», чем мальчики, одним из которых он так и не смог стать.
Расскажем и о двух юношах 21 года, обратившихся самостоятельно в разное время и просивших оказать им помощь. Оба — студенты технического вуза, активные общественники, но внутренне неуверенные в себе, страдающие от навязчивых мыслей о своей неполноценности, чувства одиночества и затруднений в общении с девушками, не отвечающими им взаимностью. Оба не помнят отца, поскольку в одном случае брак не был зарегистрирован, а в другом — рано произошел развод. У обоих властные, гиперсоциальные и одновременно тревожные, гиперопекающие матери. Оба производят впечатление потерянных и не нашедших себя молодых людей, испытывающих чувство эмоциональной безысходности, страдания и печали, несмотря на все свои успехи в учебе. Один из них — наш бывший пациент, лечившийся в 6-летнем возрасте по поводу заикания. Когда спустя 6 лет мы проводили катамнестическое исследование эффективности групповой психотерапии, мать даже не впустила сына в кабинет, сказав в полуоткрытую дверь, что у них все в порядке. Она явно боялась уменьшения своего безраздельного влияния, продолжая по-прежнему заменять ему мир сверстников и восполняя заботой все, как ей казалось, желания. Всепоглощающая опека и «привязывание» сына — следствие страха одиночества у матери, не способной поделить сына ни с кем вне ее собственного, эгоцентрически замкнутого и наполненного тревогами мира. Когда он пришел к нам в 21 год, то не смог преодолеть свою застенчивость и навязчивые мысли, что он не такой, как все. Более того, у него возникли навязчивые мысли, что он грязный, недостойный хорошего мнения окружающих о себе. В свое время у него были попытки онанизма, усугубившие чувство вины и идеи самоуничижения. В обоих случаях матери создали слишком высокую зависимость от себя, невротически привязав к себе взрослых сыновей и ревнуя к любым попыткам установить контакт с девушками. Будучи неуверенными в себе, они, скорее, ожидают, что их полюбят другие, чем они смогут быть сами активными в любви. У них нет чувства мужского «я», достоинства, умения вести себя так, чтобы нравиться девушкам. Сказывается здесь отсутствие формирования адекватной и, главное, своевременной модели полоролевой идентификации, приглушенной и измененной чрезмерным и односторонним женским влиянием в семье.
Следует сказать также о девушке 21 года с клаустрофобией — навязчивым страхом замкнутого пространства. В 4 года у нее умер отец, к которому она была привязана; в 7—8 лет мучительно переживала страх смерти матери; в 12—14 лет заостренно воспринимала «недостатки» своей внешности, боролась с зарождающимся половым чувством. В 16 лет вообразила, что она хуже всех, главным образом из-за отсутствия признания со стороны юношей. Часто испытывала состояние эмоциональной подавленности и неверия в себя. Стремилась компенсировать это отличной учебой, все больше уставая и не получая облегчения. Постепенно тревога и чувство эмоциональной неудовлетворенности сфокусировались в страхе замкнутого пространства, символизирующего неразрешимость жизненной ситуации, чувство обреченности и бессилия. Непосредственную угрозу для жизни этот страх приобрел, когда однажды она чуть не потеряла сознание в переполненном автобусе (у нее выражена вегетососудистая дистония). С тех пор боится переполненного транспорта, будь то автобус, электропоезд, поезда метро или лифт. Она не может противостоять этому страху, поскольку не уверена в себе и подавлена эмоционально. Нет и чувства уверенности в безопасности окружения, возможности защиты себя извне, как и нет отца, который мог бы помочь справиться с возникающими проблемами, стабилизировать тревоги и вселить уверенность в себя. Мать же не может оказать подобного влияния, поскольку часто болеет и сама не менее нуждается в помощи. Единственное, что она смогла сделать — это повсюду сопровождать дочь, что только закрепляло у последней чувство беспокойства и страх одиночества, неуверенность в себе.
В целом, проблемы общения с противоположным полом более существенны, если девушки потеряли отца (смерть, развод) в младшем дошкольном возрасте, а юноши — в старшем дошкольном. Многое здесь зависит от матери, от способности сочетать в отношениях с детьми любовь и твердость, заботу и самостоятельность, общение с собой и другими. В наших наблюдениях роль матери неблагоприятна, она не может найти в себе силы перестроить себя, отказаться от многих изживших себя в определенном возрасте стереотипов отношений с детьми.
У юношей и девушки, о которых шла речь, есть общее — мучительные раздумья, поиски смысла жизни по типу «быть или не быть», ощущение своей потерянности, ненужности, отсутствие внутреннего единства, заостренное чувство вины и беспокойства, страх одиночества и затруднения в общении с противоположным полом.
На нескольких типичных примерах мы видели, как зарождается подобная невротическая структура личности в неполной семье. Все это показывает, что только гармоничная в смысле родительского единства и воспитания семья способна предоставить детям необходимые условия для всестороннего и нормального формирования их личности.