Сознание реальности и бредовые идеи (Wahnideen)

Бредовые идеи издавна считались основным признаком безумия. Быть сумасшедшим означайте быть подверженным бредовым идеям; и действительно, проблема бреда — одна из фундаментальных проблем психопатологии. Видеть в бредовой идее ложное представление, которого больной упорно придерживается и которое невозможно исправить, — значит понимать проблему упрощенно, поверхностно, неверно. Определение само по себе ничего не решает. Бредовая идея — это первичный феномен, который важно увидеть в его истинной сущности. Мыслить о чем-либо как о реальном, переживать его как реальность — таков психический опыт, в рамках которого осуществляется бредовая идея.

Сознание реальности: логические и психологические замечания. То, что на данный момент является самоочевидным, кажется одновременно самым загадочным. Именно так обстоит дело со временем, с «Я», а также с реальностью. Пытаясь ответить на вопрос о том, что, по нашему мнению, есть реальность, мы приходим примерно к следующему: реальность — это сущее в себе (das Ansich-Seiende), в отличие от того, каким оно является нам; реальность — это то. что объективно, то есть имеет всеобщую значимость, в противоположность субъективным заблуждениям: реальность — это фундаментальная сущность, в отличие от внешних покровов. Мы можем также назвать реальностью то, что пребывает во времени и пространстве, в отличие от объективного в идеальном бытии. мыслимого как нечто значимое (например, от математических объектов).

Таковы ответы нашего разума, посредством которых мы определяем для себя понятие реальности. Но мы нуждаемся в чем-то большем, нежели это чисто логическое представление о реальности, а именно — в представлении о пережинаемой реальности. Логически представляемая реальность убеждает только в том случае, если мы испытываем живое присутствие чего-то, ведущего свое происхождение от самой реальности. Как говорил Кант, на понятийном уровне сто воображаемых талеров невозможно отличить от ста реальных талеров; разница становится заметна только на практике.

Едва ли можно говорить о возможности дедуцировать то, что представляет собой наше переживание реальности как таковое; точно так же невозможно сравнивать его феноменологически с другими родственными явлениями. Мы должны рассматривать его как первичный феномен, доступный выражению только непрямым путем. Мы обращаем на него наше внимание в силу того, что оно подвержено патологическим расстройствам и лишь поэтому его существование может быть замечено. Если мы хотим описать его феноменологически. мы должны иметь в виду следующее:

1. Реально то, что дано нам в конкретном чувственном восприятии. В отличие от наших представлений, содержание нашего восприятия не определяется отдельными органами чувств (например, органом зрения или слуха), а укоренено в формах того, что мы чувствуем — то есть в чем-то абсолютно первичном ч составляющем сенсорную действительность (в норме связанную с внешними стимулами). Мы можем говорить об этом первичном феномене, описывать, называть и переименовывать его, но мы не можем свести его ни к чему другому.

1. Реальносгь заключается в осознании бытия как такового. Сознание реальности может отсутствовать даже при конкретном восприятии. Например, оно утрачивается при отчуждении (Entfremdung) воспринимаемого мира и собственного наличного бытия (Dasein). Поэтому сознание реальности должно быть первичным переживанием наличного бытия: как таковое, оно было названо Жане «функцией реального» (fonction du reel). Декартовское «cogito ergo sum» («мыслю. следовательно, существую») справедливо даже для человека в состоянии отчуждения. парадоксально утверждающего: «Я не существую, но как Ничто я буду существовать вечно». Поэтому фраза Декарта не может убедить нас одной только логикой, вдобавок к логике она предполагает первичное сознание бытия и. в частности, сознание собственного наличного бытия: «Я существую, и в силу этого вещи во внешнем по отношению ко мне мире также переживаются мною как существующие».

3. Реально то, что оказывает нам сопротивление. Сопротивление — это то, что может помешать нашим физическим движениям или воспрепятствовать непосредственному осуществлению наших целей и желаний. Достижение цели путем преодоления сопротивления или неспособность преодолеть сопротивление означают опыт переживания реальности: соответственно, любое переживание реальности укоренено в жизненной практике. Но сама реальность на практике есть для нас всегда истолкование значения вещей, событий и ситуаций. Понять реальность — это понять значение. Сопротивление, с которым мы сталкиваемся в окружающем мире, предоставляет нам широкое поле реального, простирающееся от конкретности осязаемых предметов до восприятия значений в вещах, поведении и реакциях людей. Отсюда происходит наше сознание реальности. с которой мы должны иметь дело и считаться на практике, к которой мы должны приспосабливать каждое мгновение нашей жизни, которая наполняет нас ожиданиями и в которую мы верим как в нечто существующее. Сознание этой реальности наполняет собой каждого из нас; это более или менее ясное знание о той реальности, с которой мы вступаем в наиболее тесное соприкосновение. Индивидуальная реальность каждого входит составной частью в более общую реальность; последняя структурируется и дополняется новым содержанием благодаря той культурной традиции, в которой мы выросли и получили образование. То, что во всем этом является для нас реальным, имеет много различных степеней определенности; обычно мы не вполне ясно сознаем, с какой именно из этих степеней мы имеем дело в каждом случае. Чтобы оценить степень определенности, мы должны только проверить, на какой риск мы готовы пойти, опираясь на наши обычные суждения о реальном или нереальном.

Необходимо различать непосредственную уверенность в реальном от суждения ореа. льном. Обман восприятия может быть распознан и оценен как обман, но он все равно продолжает быть тем, что он есть, — как в случаях обычных последовательных образов (Nachbilder), а иногда и в галлюцинациях душевнобольных. Даже если обман распознан, больной может непредумышленно действовать так, словно содержание восприятия реально — например, человек с ампутированной ногой ступает на нее и падает, или человек пытается поставить стакан с водой на привидевшийся стол (случай с ботаником Негели). Суждение о реальности — это итог осмысленного усвоения непосредственного опыта. Данные непосредственного опыта испытываются друг относительно друга; только то. что выдерживает испытание и подтверждается, принимается как реальное: следовательно, реально только то. что может быть идентифицировано другими и приемлемо для других, то есть не является чем-то частным и субъективным. Суждение о реальности может само трансформироваться в новое непосредственное переживание. Мы постоянно живем со знанием реальности, приобретенным именно таким образом, но не всегда полноценно эксплицируемым в форме суждения. Признаки этой реальности, имплицитно или эксплицитно выявляемые в наших суждениях, следующие: реальность не есть единичный опыт per se, она проявляет себя только в контексте опыта, а в конечном счете — в опыте как целом; реальность относительна, то есть в то самое время, когда она обнаруживает себя и распознается как «такая», она может быть и другой: реальность раскрывается, она основывается на интуитивных представлениях и на степени их определенности и не зависит от конкретного, непосредственного переживания реальности как таковой: последнее необходимо скорее для поддержания целостности, но должно постоянно подвергаться проверке. Отсюда можно заключить, что реальность наших суждений о реальности — это текучая реальность нашего разума.

Теперь, прежде чем приступить к характеристике области бредовых идей. мы должны провести некоторые различения. Мы должны различать ослабленное осознание бытия как такового и собственного наличного бытия (об этом уже говорилось как об отчуждении воспринимаемого мира; мы еще встретимся с этим феноменом в ряду расстройств, затрагивающих сознание «Я»), галлюцинации (о которых говорилось как об обманах восприятия) и собственно бредовые идеи, представляющие собой трансформацию сознания реальности в целом (включая вторичное осознание реальности, которое проявляется в форме суждений о реальности) и основывающиеся на опыте суждения, а также на мире практических действий, сопротивления и значений; в последнем, однако. галлюцинаторные восприятия играют лишь случайную и относительно второстепенную роль по сравнению с трансформацией фундаментального опыта — трансформацией, понимание которой дается нам с огромным трудом.

А) Понятие бредовой идеи

Бредовая идея проявляет себя в суждениях, она может возникнуть только в процессе мышления и суждения. Термин «бредовая идея» обозначает патологически фальсифицированное суждение. Даже будучи рудиментарным, содержание таких суждений может приобретать не менее действенную форму, чем простое осознание. О нем обычно говорят как о «чувстве», которое тоже есть некое смутное знание.

Термин «бредовая идея» недифференцированно применяется к любым ложным суждениям, в той или иной мере выказывающим следующие внешние признаки: (1) этим суждениям следуют с исключительной убежденностью, с несравненной субъективной уверенностью, (2) эти суждения непроницаемы для опыта и убедительных контраргументов; (3) их содержание невозможно. Для того чтобы за этими чисто внешними признаками увидеть психологическую природу бредовой идеи. мы должны различать исходный опыт и основанное на нем суждение — иными словами, содержание бредовой идеи как живую данность и фиксированное суждение, которое по мере надобности просто воспроизводится, оспаривается или маскируется. Исходя из происхождения бредовых идей. мы можем выделить две большие группы. Идеи первой группы понятным образом проистекают из предшествовавших аффектов. из потрясений, унижений, из переживаний, пробуждающих чувство вины, и других сходных переживаний, из обманов восприятий и ощущений. из опыта отчуждения воспринимаемого мира в состоянии измененного сознания и т. п. Что касается идей второй группы, то мы не можем подвергнуть их психологической редукции: в феноменологическом плане они обладают некоей окончательностью. Феномены, относящиеся к первой группе, мы называем бредоподобными идеями (walinhafte Ideen), тогда как феномены, относящиеся ко второй группе, — собственно бредовыми идеями. Имея в виду эту последнюю категорию, мы должны приблизиться к фактической стороне бредового переживания как такового — в той мере. в какой вообще возможно составить сколько-нибудь ясное представление об этой. столь чуждой нам разновидности событий психической жизни.

При любой истинной галлюцинации испытывается потребность оценить привидевшийся объект как реальный. Эта потребность сохраняется даже тогда, когда ложное суждение о реальности оказывается скорректированным в свете общего контекста восприятия и приобретенного впоследствии знания. Но если больной, не воспользовавшись возможностью осуществить подобную корректировку, продолжает — несмотря на известные ему контраргументы и доводы рассудка, уверенно преодолев первоначальные сомнения — придерживаться своего ложного суждения о реальности, мы можем говорить о бредовой идее в собственном смысле: такая вера уже необъяснима в терминах одной только галлюцинации. В случаях бредоподобных идей. ведущих свое происхождение от галлюцинаций, мы обнаруживаем только тенденцию к ложному суждению о реальности (или всего лишь преходящую уверенность), тогда как при бредовых идеях в собственном смысле все сомнения снимаются. Здесь действуют не просто галлюцинации, а какие-то иные психические факторы, которые мы теперь попытаемся выявить.

Содержание бредовых идей, которое больной раскрывает нам в процессе собеседования, есть всегда нечто вторичное. Мы встречаемся не более чем с привычной формулировкой некоего суждения, которое просто отличается от других суждений, — возможно, потому, что имеет другое содержание. Поэтому во время исследования мы всегда сталкиваемся с необходимостью ответить на вопрос: каково первичное переживание. из которого проистекает болезнь, и что в формулировке суждения вторично и может быть понято в свете этого переживания? Всего на этот счет есть три точки зрения. Первая вообще отрицает существование какого бы то ни было первичного бредового переживания; все бредовые идеи понятны сами по себе и вторичны. Согласно второй точке зрения, недостаток критической способности, обусловленный слабостью разума, позволяет бредовой идее возникнуть из любого переживания. Наконец, третья точка зрения предполагает существование феноменологически единичного бредового переживания, рассматриваемого как собственно патологический элемент.

Первая из отмеченных точек зрения представлена Вестфалем. Согласно этому исследователю, вначале осознается изменение, наступившее в собственной личности. — например, человек впервые надевает униформу и чувствует себя более заметной персоной. Параноики думают, что происшедшие в них изменения, различимые только для них самих, отмечаются также и их окружением. Из бредового представления о собственной заметности проистекает другая бредовая идея — будто за

тобой следят: из последнего, в свою очередь, проистекает представление, будто тебя преследуют. Конечно, такие понятные связи играют существенную роль, в особенности при параноидном развитии личности и при психозах, определяя их содержание. С этой точки зрения мы можем понять ту или иную «сверхценную идею» (uberwertige Idee) и вторичные бредовые идеи в целом, но сущность бреда как такового останется необъясненной. То же можно сказать о попытках дедуцировать бред из предшествующих аффектов — например, из аффекта недоверия: в этом случае внимание исследователя сосредоточивается не на четко отграниченном специфическом феномене (бредовом переживании), а на психологически понятных связях, дающих начало определенным упорно сохраняющимся ложным понятиям. Когда эти ложные понятия превращаются в бредовые идеи, возникает нечто новое, что также может быть феноменологически истолковано как переживание.

Вторая точка зрения основывается на том, что причина бредовой идеи — или, говоря осторожнее, предрасположенность к бреду — лежит в слабости разума. Чтобы доказать наличие такой слабости, мы всегда стремимся искать в мышлении параноика логические ошибки и промахи. Впрочем, Зандберг справедливо отмечает, что коэффициент умственного развития у параноиков ничуть не ниже, чем у здоровых людей, и что душевнобольные в любом случае имеют такое же право на алогичность, как и здоровые люди. Было бы неверно считать логически ошибочное суждение в одном случае болезненным симптомом, а в другом — чем-то таким, что не выходит за пределы нормы. На практике мы встречаем любые степени душевного расстройства без каких бы то ни было бредовых идей; с другой стороны, у людей с высокоразвитым интеллектом бывают сколь угодно фантастические и невероятные бредовые идеи. Критическая способность не ликвидируется, а ставится на службу бреду. Больной мыслит, разбирает доводы и контрдоводы, как если бы он был здоров. Высокоразвитая критика у параноиков встречается так же редко, как и у здоровых людей, но в тех случаях, когда она есть, она определенным образом окрашивает формальное выражение содержания бредовых идей. Чтобы верно понять бредовую идею, исключительно важно освободиться от предрассудка, будто она должна корениться в слабости разума. Любая зависимость от последней носит чисто формальный характер. Если после некоторого бредового переживания личность, находящаяся в полном сознании и — как это иногда случается — не выказывающая других болезненных симптомов, продолжает придерживаться бредового представления, которое все остальные признают именно таковым, и утверждает: «Это именно так, у меня нет никаких сомнений, я знаю это», — значит, мы должны говорить об изменении, затронувшем психические функции, а вовсе не о недостатке разума. В случае бредовой идеи речь идет об ошибочном представлении на уровне «материала», тогда как формальное мышление остается незатронутым. Где нарушено формальное мышление, там вслед за этим могут возникнуть ложные понятия, запутанные ассоциации и (в острых состояниях) совершенно бессвязные суждения, которые, однако, не являются собственно бредовыми идеями.

Наконец, третья точка зрения, согласно которой существует некое феноменологически особенное бредовое переживание, может служить основой для поиска того, чем может быть это фундаментальное первичное переживание.

Методологически бред может быть рассмотрен с разных точек зрения. С точки зрения феноменологии это переживание, с точки зрения психологии осуществления способностей это расстройство мышления: с точки зрения психологии творчества это продукт духовной деятельности; с точки зрения понятных взаимосвязей это мотивированное, динамическое, подвижное содержание; что касается нозологического и биографического аспектов исследования, то мы не знаем, следует ли понимать бред как разрыв в нормальной жизненной кривой (Lebenskurve) или как составную часть континуума развития личности.

б) Первичные бредовые переживания (primare Wahnerlebnisse)

Пытаясь лучше понять первичные бредовые переживания, мы рано или поздно осознаем, что не способны адекватно оценить этот совершенно чуждый нам психический опыт. Бредовые переживания остаются во многом неуловимыми и недоступными нашему пониманию. Тем не менее в данном направлении уже было предпринято несколько попыток. У больных обнаруживаются некоторые первичные ощущения, чувства. настроения, состояния сознания. Одна из пациенток Зандберга (Sandberg) сказала своему мужу: «Что-то происходит: скажи мне, что же происходит?", а когда тот спросил, что именно, по ее мнению, происходит. она ответила: «Откуда мне знать, но я уверена, что что-то происходит». Больным страшно, их охватывает подозрительность. Все приобретает новый смысл. Окружающее каким-то образом — хотя и незначительно — меняется; восприятие само по себе остается прежним, но возникает какое-то изменение, из-за которого все окутывается слабым, но всепронииающим, неопределенным, внушающим ужас свечением. Жилье, которое прежде ощущалось как нейтральное или дружественное пространство, теперь пропитывается какой-то неуловимой атмосферой («настроением», Stimmung). В воздухе чувствуется присутствие чего-то такого, в чем больной не может дать себе отчета; он испытывает какое-то подозрительное, неприятное, жуткое напряжение. Использование слова «настроение» (Stimmung) могло бы навести на мысль о психастенических настроениях и чувствах и, таким образом, стать источником путаницы: но в связи с этим бредовым настроением (Wahnstimmung) мы всегда обнаруживаем нечто, пусть совершенно неопределенное, но «объективное»: зародыш объективной значимости и смысла. Это общее бредовое настроение, при всей неопределенности своего содержания, должно быть невыносимо. Больные, очевидно, испытывают под его гнетом страшные мучения; дойти до какой-либо определенной идеи — это для них то же. что освободиться от невыносимого груза. Больные чувствуют себя так, словно они «утратили власть над вещами; они ощущают страшную неуверенность, которая заставляет их инстинктивно искать опору. Обретение опоры приносит с собой уверенность в своих силах и комфорт; это возможно только как результат формирования идеи (при прочих равных условиях то же относится и к здоровым людям). При депрессии, страхе или чувстве беспомощности внезапное ясное — пусть даже ложное — сознание реальности немедленно оказывает успокаивающее воздействие. Суждения становятся более трезвыми; чувства, возбужденные возникшей ситуацией, теряют силу. С другой стороны, нет страха хуже. чем перед неизвестной опасностью» (Hagen). Подобные переживания порождают в человеке уверенность в том, что его преследуют, что он совершил преступление, что его в чем-то обвиняют, или, наоборот, в наступлении золотого века, в преображении, в собственной святости и т. д.

Сомнительно, чтобы этот анализ был применим ко всем случаям. Иногда содержание бреда кажется совершенно ясным. Но в каждом отдельном случае остается место для сомнений в том, нашел ли больной содержание, адекватное его действительному переживанию. Поэтому нужно исследовать исходное переживание, обращая внимание не столько на содержание, сколько на чувства и ощущения — при том, что такое исследование, безусловно, будет иметь весьма ограниченный характер. Содержание может быть случайным и никак не подразумеваемым; сходное содержание может совершенно по-иному переживаться человеком, которого мы полноценно понимаем.

Представим себе, каков психологический смысл этого бредового переживания реальности в мире новых значений. Любое мышление — это мышление о значениях. Если значение воспринимается непосредственно чувствами, если оно непосредственно присутствует в воображении и памяти — значит, ему свойствен характер реальности. Восприятия никогда не являются только механическими ответами на стимулы, воздействующие на чувства; они всегда являются также восприятиями значений. Дом служит людям для жилья; люди на улицах идут по своим делам. Глядя на нож, я вижу режущее орудие. Глядя на незнакомое орудие Другой культуры, я могу не угадать его точного значения, но я могу распознать в нем объект, которому была придана осмысленная форма. Интерпретации, которые мы даем тому, что воспринимаем, могут оставаться неосознанными, но они всегда присутствуют. Первичные бредовые переживания аналогичны этому видению значений, но осознание значений радикальным образом меняется. Первичное бредовое переживание — это непосредственное знание о значениях, непреодолимо навязывающее себя. Дифференцируя чувственный материал, связанный с такого рода переживанием значений, мы можем говорить о бредовом восприятии, бредовых представлениях, бредовых воспоминаниях, оре-Довых состояниях сознания и т. д. Практически не существует типов переживания, которые нельзя было бы связать со словом «бред» — для того нужно только, чтобы в рамках двухступенчатой структуры объективного знания осознание значения стало первичным бредовым переживанием (Курт Шнайдер. Г. Шмидт).

Рассмотрим подробнее бредовые восприятия, бредовые представления и бредовые состояния сознания.

(аа) Бредовые восприятия. Спектр бредовых восприятий простирается от переживания некоего смутного значения до отчетливых бредовых наблюдений и бредовых идей отношения.

Значение вещей внезапно меняется. Больная видит на улице людей в форме; это испанские солдаты. Люди в другой форме — это турецкие солдаты. Собрались солдаты всех армий. Это мировая война (запись датирована временем до 1914 года). Затем, на расстоянии нескольких шагов, больная видит человека в коричневой куртке. Это умерший архиепископ: он воскрес. Двое в плащах — это Шиллер и Гете. Некоторые дома в лесах: весь город должен быть разрушен. Другая больная видит на улице человека и сразу узнает в нем своего давнего возлюбленного — правда, выглядящего совсем по-другому: он надел парик и вообще изменил внешность. Все это несколько странно. Один больной говорит об аналогичном переживании: «Все до такой степени четко и ясно, что во мне, несмотря ни на что, не возникнет никаких сомнений».

Речь идет не об интерпретации, а о прямом переживании смысла, при котором восприятие само по себе остается нормальным и неизменным. В других случаях — в особенности на начальных стадиях процесса — восприятие не сопровождается определенным, ясным значением. Предметы, люди и события внушают ужас, страх или кажутся странными. значительными, загадочными, потусторонними. Предметы и события нечто означают, но это «нечто» неопределенно. Этот бред значения (Bedeutungswahn) иллюстрируется следующими примерами:

Больной заметил в кафе официанта, который быстро, вприпрыжку пробежал мимо; это внушило больному ужас. Он заметил, что один из его знакомых ведет себя как-то странно, и ему ста-то не по себе; все на улице переменилось, возникло чувство, что вот-вот что-то произойдет. Прохожий пристально на него взглянул; возможно, это сыщик. Появилась собака, которую словно загипнотизировали: какая-то механическая собака, изготовленная из резины. Повсюду так много людей; против больного явно что-то замышляется. Все щелкают зонтиками, словно под ними спрятан какой-то аппарат.

В других случаях больные отмечают преображенные лица, необычайную красоту пейзажей, сияющие золотые волосы, потрясающее великолепие солнечного света. Что-то происходит: мир меняется, начинается новая эра. Лампы заколдованы и не зажигаются; за этим кроется что-то неестественное. Ребенок выглядит как обезьяна: люди перемешались, они все самозванцы, они выглядят неестественно. Вывески на домах перекосились, улицы кажутся подозрительными: все происходит так быстро. Собака так странно скребется в дверь. Такие больные постоянно говорят о том. что их что-то «поразило», хотя не могут объяснить, почему они обращают особое внимание нате или иные веши и что именно они подозревают. В первую очередь они хотят объяснить это самим себе.

Больным удается определить значения, когда имеет место бред отношения (Beziehungswahn): воспринимаемые предметы и события переживаются как нечто, очевидным образом связанное с самим больным.

Жесты, двусмысленные слова кажутся «молчаливыми намеками». Больному сообщаются самые разные веши. Вполне безобидные замечания, вроде: «Какие прелестные гвоздики» или «Как хорошо сидит эта блузка» — содержат совершенно иные значения, понятные для других. Люди смотрят на больного так, словно собираются сказать ему нечто особенное. «Казалось, все делалось назло мне: все, что произошло в Мангейме, имело целью насмеяться надо мной, обмануть меня». Нет сомнения, что люди на улице говорят о больном. К нему относятся странные слова, доносящиеся до его слуха, когда он проходит мимо. В газетах, книгах, повсюду есть что-то, предназначенное специально для больного. относящееся к его личной жизни и содержащее предостережения или оскорбления. Больные противятся любой попытке объяснить это как простое совпадение. Эти «дьявольские случаи» явно не случайны. Столкновения на улице явно преднамеренны. То, что кусок мыла оказался на столе, где его раньше не было. является несомненным оскорблением.

Приведем отрывок из сообщения больного, который в течение рабочего дня обнаружил самые разнообразные воображаемые связи между восприятиями, которые во всех отношениях соответствовали действительности:

«Стоило мне выйти из дома, как кто-то подкрался ко мне, внимательно осмотрел меня и попытался поставить на моем пути велосипедиста. В нескольких шагах от меня стояла школьница; она мне ободряюще улыбнулась». Придя в свою контору, он заметил, что ковчеги его дурачат и издеваются над ним… «В 12 часов, то есть когда девочки возвращаются из школы домой, начались новые оскорбления. Я всячески пытался сдерживать себя и только смотреть на них: я просто хотел видеть стайку девочек, не делая никаких жестов.,. Но мальчишки хотели представить дело так, словно я делал что-то безнравственное, они хотели исказить факты и направить их против меня, но не было ничего более далекого от моих намерений, чем безобразное разглядывание и желание напугать… Посреди улицы они дразнили меня и смеялись прямо мне в лицо; самым мерзким образом они разбрасывали на моем пути карикатуры. Предполагалось, что в них я должен был находить сходство с другими людьми… Мальчишки говорили обо мне позднее в полицейском участке… Они братались с рабочими… Это отвратительное ощущение, что тебя разглядывают и на тебя показывают пальцем, продолжалось и во время обеда. Входя в свою квартиру, я все время испытывал раздражение, потому что кто-то бросают на меня бессмысленный взгляд, но я не знал имен вовлеченных в это дело полицейских и частных лиц». На суде больной заявил протест против «языка глаз», к которому прибегал судья. На улице «полицейские пытались подкрасться ко мне, но я отогнал их своими взглядами. Они превратились в нечто вроде враждебного ополчения… Единственное, что я мог сделать — это занять оборонительную позицию и никогда ни на кого не нападать».

Прекрасный пример бреда отношения — случай семнадцатилетней больной, сообщенный Г. Шмидтом. Она страдала шизофреническим психозом, от которого излечилась по прошествии нескольких месяцев:

«Моя болезнь поначалу проявилась в потере аппетита и отвращении к «сыворотке». Менструации прекратились, после чего наступило какое-то оцепенение. Я перестала свободно говорить. Я утратила интерес ко всему на свете. Меня охватила печаль, я потеряла рассудок и пугалась, если кто-то заговаривал со мной. Мой отец. владелец ресторана, сказал мне, что экзамен по кулинарному мастерству (который должен был состояться на следующий день) — это пустяк: он засмеялся таким странным смехом, что мне показалось, что он смеется надо ^ной. Посетители также смотрели на меня как-то странно, словно догадывались

0 задуманном мною самоубийстве. Я сидела за кассой, посетители смотрели на меня. и я подумала, что. наверное, я что-то взяла. Последние пять недель у меня было ощущение, что я сделала что-то не то; моя мать иногда смотрела на меня страшным, пронизывающим взглядом. Примерно в половине десятого вечера (после того как она увидела людей, которые, как она опасалась, явились схватить ее. — К. Я.) я разделась и легла; я лежала в постели совершенно неподвижно, чтобы они меня не услышали. Я сама слышала все с необычайной остротой. Мне казалось, что те трое снова придут и свяжут меня.

Утром я выбежала из дома. Когда я пересекала площадь, башенные часы внезапно перевернулись- они перевернулись и остановились в этом состоянии. Я подумала, что на той стороне часы продолжают идти. Я подумала также, что наступил конец света: в последний день все останавливается. Потом я увидела на улице множество солдат. При моем приближении один из них каждый раз отходил. Понятно, подумала я. они собираются подать рапорт: они узнают тех, кто находится в розыске; они с интересом разглядывали меня. Мне показалось, будто мир и впрямь вращается вокруг меня.

Позднее в послеполуденные часы солнце, казалось, гасло, когда меня посещали дурные мысли, но загоралось снова, когда дурные мысли сменялись хорошими. Потом мне показалось, что автомобили едут в неверном направлении. Когда автомобиль проезжал мимо меня, я его не слышала. Я подумала, что снизу. должно быть, подстелена резина; большие грузовики не производили никакого шума. Стоило машине приблизиться, как от меня словно начинало исходить какое-то излучение, которое ее останавливало… Все на свете я связывала с собой, как будто все было создано для меня. Люди на меня не смотрели, словно желая сказать, что я слишком страшна, чтобы на меня можно было смотреть.

Когда я оказалась в (полицейском участке, мне почудилось, что я не в участке. а на том свете. Один из чиновников был страшен, как смерть. Мне показалось, что он мертв и должен печатать на машинке до тех пор, пока не искупит своих грехов. При каждом звонке я думала, что это они уводят кого-то, чей жизненный срок кончился (позднее я осознала, что источником звонка была пишущая машинка: звенело каждый раз, когда каретка доходила до конца строки). Я ждала, когда же они освободят и меня. Один молодой полицейский держал в руке пистолет: я боялась, что он собирается меня убить. Я отказывалась пить чай, который они мне предлагали, так как думала, что он отравлен. Я ждала и жаждала смерти… Все происходило словно на сцене, с участием марионеток, а не людей. Мне казалось, что это только пустые кожи… Пишущая машинка казалась перевернутой вверх ногами: на ней не было букв. только какие-то знаки, которые. как я думала, происходят с того света.

Когда я ложилась в постель, мне почудилось, что там кто-то есть, потому что поверхность одеяла были такой неровной. Чувствовалось, что в кровати кто-то лежит. Я подумала, что все люди заколдованы. Занавеску я приняла за тетю Хетену. Черная мебель внушила мне жуткое ощущение. Абажур над кроватью постоянно двигался, вокруг роились какие-то фигуры. Под утро я выбежала из спальни крича: «Кто я? Я дьявол!..» Я хотела сорвать с себя ночную рубашку и выбежать на улицу, но мама в последнее мгновение удержала меня…

Световые рекламы в городе были очень тусклыми. В тот момент я не подумала о затемнении, связанном с войной. Это показалось мне совершенно необычным. Огоньки сигарет казались жуткими. Что-то должно было случиться! Все окружающее глядело на меня. Мне казалось, что я ярко освещена и хорошо видна, тогда как другие — нет…

В клинике мне все показалось неестественным. Я подумала, что меня используют для каких-то особых целей. Я чувствовала себя подопытным кроликом. Мне казалось, что врач — убийца, потому что у него были такие черные волосы и крючковатый нос. А человек во дворе, толкавший тележку, показался мне похожим на марионетку. Он двигаются быстро, как в кино…

Позднее в доме, все было не так, как прежде. Часть вещей уменьшилась в размерах. Было уже не так уютно, стало холодно, чуждо… Отец купил мне книгу: я подумала, что она написана специально для меня. Я не думала, что все описанные в ней сцены уже произошли со мной, но они значили для меня больше того, чем казались. Я была огорчена, что теперь все это стало известно другим.

Ныне я могу ясно видеть истинное положение вещей, но тогда я усматривала нечто необычное даже в самом тривиальном. Это была настоящая болезнь».

Бред отношения может испытываться также при злоупотреблении гашишем, он отдаленно напоминает аналогичный феномен при шизофрении:

«Накатывает чувство неуверенности: вещи утрачивают свою самоочевидную природу. Отравленный ощущает себя проигравшим: он обнаруживает, что нельзя никому доверять, нужно защищаться. Даже самые обычные вопросы кажутся допросом или экзаменом, безобидный смех звучит как насмешка. Случайный взгляд вызывает реакцию: «Прекрати глазеть на меня». Постоянно видятся угрожающие лица, ощущаются ловушки, слышатся намеки. Когда отравление вызывает чувство возрастания собственного могущества и ассоциативные идеи охватывают гипертрофированное «Я», кажется, что все происходит по «моей» воле и направлено не во вред, а на пользу» (Frankel und Joel).

(бб) Бредовые представления по-новому окрашивают воспоминания и придают им новый смысл. Они могут также появляться в форме внезапных мыслей. «Я мог бы быть сыном короля Людвига»; это затем подтверждается живым воспоминанием о том, как во время парада кайзер ехал на коне и смотрел прямо на больного.

Больной пишет: «Однажды ночью мне вдруг, совершенно естественно и самоочевпдно пришло на \м. что, вероятно, фройляйн Л. является причиной всех тех страшных вещей, через которые мне пришлось пройти за последние несколько лет (телепатические воздействия и т. д.)… Конечно, я не могу утверждать все то, о чем здесь пишу, с полной доказательностью: но если вы изучите это как следует, вы убедитесь в моей беспристрастности и объективности. То, что я вам пишу, менее всего является результатом заранее продуманной спекуляции: скорее оно навязало себя мне — внезапно, совершенно неожиданно, но при этом абсолютно естественно. Я словно почувствовал, как с моих глаз спала пелена, и увидел, почему в течение последних лет моя жизнь протекала так, и именно так».

(вв) Бредовые состояния сознания (Wahnbewujitheiten) часто представляют собой элементы богатых переживаниями острых психозов. Иногда больной, обладающий знанием о событиях мирового, универсального значения, не обнаруживает никаких следов собственного чувственного опыта, который мог бы в той или иной мере соотноситься с этими событиями. При наличии определенного чувственного переживания такие «чистые» состояния сознания нередко вторгаются в формы, в которых больному дается действительное содержание. При эмоционально насыщенных бредовых переживаниях содержание обычно проявляет себя в форме состояния сознания. Пример:

Девушка читает Библию. Она прочла о воскресении Лазаря и тут же почувствовала себя Марией. Марта была ее сестрой, Лазарь — больным двоюродным братом. Она переживала события, о которых только что прочла, с такой живой непосредственностью (или. скорее, чувством — но не живой непосредственностью в смысле чувственного восприятия), будто испытала их сама (Klinke).

Рассуждая феноменологически, бредовое переживание всегда одно и то же: помимо чувственного переживания иллюзорного, галлюцинаторного или псевдогаллюцинаторного содержания имеется также особого рода феномен, при котором полнота чувственного восприятия существенно не меняется, но познание определенных объектов связывается с переживанием, полностью отличным от нормального. Одна только мысль об объектах сообщает им особую реальность, которая, однако, не обязательно становится достоянием чувственного опыта. Новое, особое значение может быть соотнесено как с мыслями, так и с воспринимаемыми объектами.

Любое первичное бредовое переживание — это переживание значений; простых, «одночленных» бредовых мыслей не бывает. Например, больного внезапно охватывает уверенность в том, что где-то, в другом городе случился пожар (Сведенборг). Это, конечно, происходит только благодаря тому, что он извлекает значения из внутренних видений, которые имеют для него характер реальности.

Фундаментальный признак первичного переживания бреда значения — это «установление беспричинной ассоциативной связи» (Груле). Значение появляется немотивированно, внезапно вторгаясь в психическую жизнь. В дальнейшем идентичное переживание значения повторяется. хотя и в других контекстах. Таким образом обеспечивается готовность к тому, чтобы почти любое воспринимаемое содержание пропитывайтесь определенным переживанием значения. Доминирующая отныне бредовая идея мотивирует схему, согласно которой осуществляется апперцепция всех последующих восприятий (Г. Шмидт).