СВОЮ Душу. V -. ..лч.->- v 2 страница

Теперь я хотел бы затронуть другой вопрос, которым я занимался в своих работах гораздо подробнее, а именно: в какой мере душевные процессы могут влиять на тело? Это старая проблема, о которой, казалось бы, едва ли можно сказать что-то новое. Тем не менее, возможно, нам удастся сделать несколько шагов вперед, и если станет понятно, что все душевные побуждения осуществляются в теле, то такое несколько более глубокое понимание взаимосвязи души и тела, вероятно, в некотором отношении поведет нас дальше. Вспомним, например, о том, что определенные аффекты в острой и хронической форме оказывают очень сильное влияние на тело. Индивидуальная психология всегда указывала на то, что определенные формы головной боли и мигрени,

невралгия тройничного нерва, а также случаи, которые сегодня при­числяют к эпилепсии, несомненно, возникают под влиянием аффекта гнева. Это, разумеется, заметит только тот, кто подходит к этим вещам как психологически образованный врач и испытывает интерес к выясне­нию взаимосвязей. Если же человек этому противится, то его интерес будет настолько сужен, что он совсем не обратит внимания на со­путствующие заболеванию обстоятельства. Я не раз наблюдал случаи мигрени и обнаруживал ситуацию, в которой, по моему представлению, вполне был бы уместен приступ гнева.

Это же относится и к другим заболеваниям, где органические измене­ния существуют с самого начала. Вспомните, например, простой факт, что в состоянии гнева лобные артерии у некоторых людей вздуваются совершенно иначе, чем у других, и полностью меняют выражение их лица. Этого, пожалуй, достаточно, чтобы прийти к выводу, который сделали мы, индивидуальные психологи, о необходимости воздействовать также на более глубокие изменения, например на циркуляцию в мозге, на более глубоко расположенные сосуды. Я могу также подчеркнуть, что мы, индивидуальные психологи, основываемся на достижениях медицины и считаемся с ее фундаментальными выводами. Правда, мы не всегда можем точно установить, где находится уязвимое место недуга, и вы­нуждены, как и представители других дисциплин, довольствоваться пока приемлемыми гипотезами. Однако напрашивается предположение, что те или иные асимметрии каналов, по которым идет пятый мозговой нерв, слу­жащие причиной невралгии тройничного нерва, а также неполноценности органов в виде асимметрии артерий и вен, ведущих к изменению давления в состоянии гнева, могут вызывать также постоянное возбуждение и постоянную боль. Нет никакого противоречия, когда мы говорим, что пациент, который абсолютно хорошо себя чувствовал, в связи с этими явлениями вдруг начинает испытывать головную боль.

Разумеется, я опять-таки исключаю случаи, где имеют место грубые анатомические дефекты. Без сомнения, существуют люди, у которых от гнева раздражается пищеварительный тракт, которых в состоянии ярости рвет. Нельзя также отмахнуться от того, что аф­фекты каким-то образом влияют на эндокринные железы и тем самым вызывают патологические явления. Мне известно, что один русский исследователь и один американский близки к установлению этих

взаимосвязей, причем они полагают, что сумели обнаружить здесь некие токсины.

Это обстоятельство становится более очевидным, если мы рассмот­рим область тревоги. В той или иной форме тревога играет особую роль в неврозе. Она является основным выражением чувства неполноценности и представляет собой попытку малодушных людей добиться цели пре­восходства. Она является функцией интеллекта и у разных типов будет занимать разное место во взаимосвязи явлений. По моему мнению, когда ссылаются на симпатическую или парасимпатическую систему, это ничего не объясняет. Это не более чем проводящие пути. Когда состояние тревоги особенно сказывается на деятельности erectores pili, потовых желез, сердца, пищеварительного тракта, мочевого пузыря, половых органов и т. д., имеется врожденная неполноценность органа.

Возможно, вышеупомянутый тип гораздо более распространен, чем мы знаем. Возможно, именно взаимосвязь между тревогой и поло­выми органами встречается настолько часто, что некоторые авторы скорее бы умерли, чем стали бы понимать эту взаимосвязь лишь как один из возможных вариантов. То, что скорбь каким-то образом ведет к по-худанию, является несомненным, хотя мы пока еще не знаем, как это про­исходит, поскольку то, что человек начинает меньше есть, явно не может быть единственной причиной. Поэтому также и здесь следует подумать о факторах, влияющих на тело таким образом, что происходит уменьшение веса.

Я не хочу слишком вдаваться в этот раздел; будет лучше, если я обра­щу ваше внимание на одно обстоятельство, позволяющее понять, как у од­них людей могут происходить физические изменения, которых нет у дру­гих. Точка зрения, что речь, возможно, идет об определенных типах, вызывает сомнение. Остается допустить другую возможность, тренировку. Тот, кто вплотную занимается явлениями тренировки в психической сфере, может вывести из этого — что не составит ему особого труда — опре­деленные заключения. В частности, остались без внимания определенные факты, например, то, что человек может тренировать свое настроение. Вам нужно только записать мысли и сновидения меланхолика, и у вас будет прекрасная возможность посмотреть, как он в течение долгого времени упражняет свою скорбь и плохое настроение. Кто ставит во главу угла прежде всего соматические факторы, тот не обратит внимания

на удивительное, искусное построение такой тренировки. Когда вы рас­сматриваете сновидение, в котором кто-то умирает, то ясно, что этот сон может вызывать и фиксировать настроение, которое влияет на поведение человека в течение следующего дня. Все известные нам неудачи (невроз, самоубийство, преступность и т. д.), несомненно, долгое время тре­нировались. Эту тренировку можно доказать, и она может показать нам, на что пациент уже давно нацелен, как он пытается достичь этой цели. В заключение, чтобы объяснить эту тренировку, позвольте мне изложить один случай невроза навязчивости.

Речь идет о 45-летнем мужчине, который в жизни играет солидную роль и снискал уважение, но который жалуется, что всякий раз, когда он поднимается на первый, второй, третий этаж, испытывает навязчивое желание броситься вниз. Эта мучительная идея преследует его с пубер-татного возраста. Сам по себе этот навязчивый импульс не представляет собой ничего особенного. Но если вы согласны здесь с одним из техни­ческих принципов индивидуальной психологии, то, чтобы понять симп­том, вам прежде всего следует спросить: что получается при такой воз­можности? Нужно ясно ответить, что этот человек скован в своих стремлениях. То есть он обременен. Он страдает также от сознания этих импульсов. Далее, если вы хотите понять симптом, вы должны раскрыть его содержание и просто понаблюдать за действием, которое происходит. Тогда вы согласитесь, что только тот может иметь импульс броситься вниз, кто чувствует себя наверху. Дело обстоит точно так же, как и в сно­видениях о падении, которые также могут быть конкретными только тогда, когда сновидец в соответствии со своими предположениями ощущает себя наверху. Вот насколько далеко мы можем пробраться уже при поверхностном рассмотрении вещей. Но мы еще не знаем, какой смысл пациент вкладывает в то, чтобы обременять себя подобным образом. То, что он наверняка не является смелым человеком, вытекает из содержания симптомов. Он боится своего импульса. Мы можем также предположить, что он не очень самому себе доверяет, что он был изнеженным ребенком. Это также подтверждается. Он был младшим ребенком в семье. Тут он рассказывает, что всю свою жизнь всегда чего-то опасался. Что это значит для человеческой жизни, — понятно, но здесь вы видите тренировку. Он проверял, что в мире может быть для него опасным.

То, что одной из черт характера подобных людей должна быть осторожность и то, что они все более укрепляют такие черты характера, является совершенно естественным. Но мы хотим посмотреть, что же яв­ляется ядром его жизненного стиля. Мы хотели бы выявить прототип этого избалованного ребенка, и здесь нам помогает проникновение в важную область первых детских воспоминаний. Мы смогли установить, что в этих воспоминаниях всегда можно найти некоторую часть, завиток прототипа жизненного стиля. Что это — настоящие воспоминания или нет, значения не имеет. Одно из воспоминаний нашего пациента было таково: «Когда в шесть лет я должен был пойти в школу, я испытывал ужасный страх, особенно после того, как один мальчик хотел меня там избить. Но в по­следний момент я набросился на него и повалил на пол». Нам приходит на помощь то обстоятельство, что мы знаем: жизненный стиль челове­ка формируется уже к четырем-пяти годам и может меняться толь­ко под определенным воздействием. Таким образом, мы можем сравнить этот прототип с прототипом нашего пациента. Он указывает на человека, который преодолевает свой страх, всегда идет по свету с чувством победителя. Это согласуется также с нынешним неврозом навязчивости; он никогда еще не бросался вниз. Он всегда побеждал свой импульс. Отсюда же берется его спокойствие, уверенность, что он, как и в детстве, справится с грозящей опасностью. Поскольку такие опасности существуют не всегда, он выдумывает их и ведет себя как ребенок, который настолько увлечен игрой, что воспринимает другого ребенка, например, как индейца, хочет его победить и уверен, что он герой, раз носит бумажный шлем и де­ревянную саблю. Мы обнаруживаем здесь точно такую же иллюзию, даже если нам предъявляется только ее часть. Практическую часть он нам не предъявляет. Он не может показать, что является победителем, иначе его тяжелая ноша спадет, и он не сможет больше играть в эту игру — казаться обремененным. Из этого мы можем сделать также вывод о так называемом сознательном или бессознательном, в отношении которых индивидуальная психология утверждает, что они не обнару­живают различий в направлении цели. Только невротик подчеркивает противоположность в такой значительной степени. Наш пациент живет где-то в противопоставлении: победитель—побежденный.

Я бы хотел на этом закончить, но еще раз подчеркну, что и в этом простом случае вы видите тренировку, осуществляемую, чтобы занять

позицию победителя. Этот человек во многом преуспел, но он сделал еще нечто большее. Он прожил жизнь со страхом совершить самоубийство, но не только это: все, чего он до сих пор достиг, не отражает того, чего бы он мог добиться, если бы ему не нужно было нести этот груз. Это — особенный тип в неврозе, который не так доступен, как другие, где стрем­ление к самоутверждению проявляется отчетливо. Но стремление к само­утверждению всегда следует воспринимать как позитивный фактор для понимания душевной жизни.

На это я и хотел указать в связи с воздействиями телесных и ду­шевных состояний, которые проявляются в тренировке.

Индивидуальная психология и теория неврозов

аше сознательное мышление по поводу некой проблемы, пожалуй, всегда начинается с акта концентрации. Вместе с тем это означает: с исключения несущественных или по­бочных деталей, которые мы воспринимаем как помехи _ при решении неотложных задач. Тут мы, однако, с из­бытком наделены проблемами всякого рода. Соответственно и большим объемом нашего сознательного мышления. Если бы человек был пол­ностью и всегда приспособлен к требованиям жизни — среди всех живых существ к человеческому индивиду это относится, пожалуй, в наименьшей степени, — то его жизнь могла бы протекать бессознательно, словно механический процесс в виде успешной полноценности. Но поскольку, к счастью, это не так, то мы всегда оказываемся перед проблемами, которые возникают словно контрольное испытание. Наш ответ сви­детельствует о степени нашей готовности, демонстрирует приобретенное нами умение, дееспособность, мужество, разум, характер и мораль.

Сколько бы вопросов и проблем ни ставила перед индивидом жизнь, их было бы, наверное, просто решить, если бы мы были правильно подготовлены. В таком случае наши ответы и решения также оказались бы «правильными». Перед индивидуальной психологией были поставлены следующие вопросы: 1). В чем состоят жизненные проблемы? Не су­ществует ли при всем их разнообразии некоторого обязательного условия? 2). Что происходит, если в готовности индивида это обязательное условие

не выполняется?

Что касается первого вопроса, то здесь получилось неожиданное решение. В нашей жизни не существует иных вопросов, кроме вопроса о социальной позиции. Выполняет ли человек важную работу,

трудится ли над каким-либо изобретением, занимается ли наукой — ценным, хорошим, правильным будет только то дело, которое полезно для общества. В том, как один человек относится к другим, в товарищеских отношениях, в дружбе, в общении и во всех соответствующих чертах характера, добродетелях, любви к истине, открытости, интересе к другим, к своему народу, к человечеству ощущается степень его контактности, его готовности к жизни в обществе. Наши органы чувств, зрение, слух, осязание, нацелены на контакт. Их функция, которую часто упускают из виду, состоит в социальной взаимосвязи, восприимчивости. Речь, все выразительные движения, правильные и неправильные, «здоровые» и невротические, отражают степень контактности. Разум имеет всеобщее значение, любая мораль стремится установить «правила игры» ради пользы для общества, эстетические чувства и суждения проникнуты взглядом в будущее человечества; они устремлены к вечным ценностям и создают мечту о более прекрасном, более здоровом мире. Целью политики, религии является благо общества в целом или его части. Любовь и брак в своем естественном и поэтому высшем проявлении представляют собой социальную взаимосвязь полов, нацеленную на достижение счастья и сохранение людского рода. В систему сексуальных отношений между двумя полами входит также и чувство общности, нацеленное на упо­рядочивание этих отношений и принесение пользы обществу, а также накладывающее запрет на инцест и половые перверсии.

Физическая слабость человека перед природой, его чрезмерная ограниченность на этой бедной земле требуют от него чувства спло­ченности ради сохранения жизни и приводят к развитию определенных форм культуры и к разделению труда. Необходимость заботиться о бе­ременной женщине, о постепенно развивающемся младенце и сохра­няющаяся долгое время несамостоятельность ребенка делают это чувство контакта более сильным. Вероятно, именно слабость и неполноценность человека в целом, его знание о смерти и грозящих опасностях и создают в качестве необходимого дополнения чувство общности, помогающее человечеству выжить.

Здесь я не могу не остановиться на беспочвенном, как мне кажется, возражении, что чувство общности является врожденным. Эти же проблемы многие авторы рассматривают в связи с вопросом о врожденных психических качествах. Мне представляется очевидным, что в душевной

жизни человека ничего не могло бы развиться, не будь для этого задатков, возможностей, склонностей. Развитие черт характера, особенностей и способностей зависит, пожалуй, в первую очередь от их воспитания, тренировки и метода.

В своей ограниченной сфере ребенок уже в первые дни жизни приступает к тренировке своих психических возможностей. Отношение кматери, к старшим и младшим братьям и сестрам, к отцу и к посторонним людям, к задачам своей жизни, к помощи и препятствиям прививается тренировкой, которая вскоре приводит кмеханизации форм его жизни. В более или менее похожих жизненных ситуациях, как приятных, так и не­приятных, он будет вести себя всегда сходным образом. Слабоумных детей и детей с болезнями головного мозга я должен исключить, поскольку в их умственной тренировке слишком мало учитываются факты жизни. Иначе, однако, действует окружение, которое задает направление своими наставлениями, примерами и еще больше своими не столь очевидными влияниями. Если уже здесь мы должны учитывать врожденные спо­собности и среду, то наша область станет еще гораздо более сложной, поскольку в самом способе тренировки велика вероятность детских ошибок. По этой причине нельзя заранее предсказать, будет ли ребенок развиваться неправильно. Проблему души нельзя разрешить мате­матически или используя причинный подход.

Возможности ошибиться при построении жизненного стиля, оче­видно, лежат в основе более серьезных столкновений и напряжений, которые в последующей жизни человека, как только его задачи становятся заметными или ощутимыми, привлекают к себе внимание, превращаясь в симптомы. Уже здесь можно утверждать: если в жизни существуют только такие вопросы, для примерного решения которых требуется определенная степень чувства общности, если эта степень чувства общности уже заранее определена и расходуется в механическом образе жизни, то всякий раз, когда возникают насущные вопросы жизни, требующие именно этой степени интереса к другим, будет происходить столкновение ошибочно построенной формы жизни, которой слишком недостает чувства общности. Ибо тогда этому человеку нечем платить.

И наоборот, вопрос относительно врожденных психических свойств, вариантов плюсов или минусов, особенностей влечений, инстинктов, наследственности в целом представляется теперь совершенно бесполезным.

Если мы способны — а это, согласно опыту воспитания индивидуальной психологии, является вполне установленным фактом — развивать ребенка в направлении общественной жизни, то тогда также легко бы удалось наследственные задатки сделать полезными для общего блага, если таковые действительно должны были играть определенную роль в душев­ной жизни, сублимировать их, как это называет Ницше, сделать их це­лесообразными, как это описал Фурье в своей системе фаланстеров. То и другое означало бы — наполнить их чувством общности.

Биологи, занимающиеся наследственностью, психологи, изуча­ющие влечения и инстинкты, относятся к этому слишком просто. Там, где становятся очевидными неудачи, они ищут наследственный или ин­стинктивный элемент. Те и другие не замечают, что в их расчетах основную роль всегда играет недостаточное чувство общности. Те и другие ошибочно полагают, что исследуют корень зла, полностью в глубине, не видя, что позднее — когда встают социальные вопросы — только разы­грывается то, что происходит вследствие недостатка человеческого интереса, где все затем принимает форму «неправильного», «нездорового», «ненормального», «аморального», где видят тогда, забывая про основной фактор, только влечения, наследственность, физиогномику и т. д. Подобно тому, как при наводнении потерпевшие пытаются найти причины бедствия в растаявших массах льда, сильном течении, его изгибах, а не в слабости дамб.

Sapient! sat!¹ Здесь становится понятным, каковы были новые идеи, которыми стремилась обогатить индивидуальная психология психологию неврозов. Скромность может нравиться, бросаться в глаза и возникать из личного интереса, так же как из приверженности социальному по­ведению. Эротика может проистекать как из эгоистической наклонности, так и из привязанности. Дружбу можно изображать, чтобы властвовать над другими, страх и чувства слабости можно упражнять и тренировать, чтобы вынуждать других оказывать помощь. Тот, кто считает себя достаточно глубоким, постигая «клубок влечений», по-прежнему пре­бывает на поверхности.

Во всех неудачах человеческой душевной жизни самым глубоким корнем всегда является недостаток совместной жизни, партнерства,

Довольно рассуждать! (лат.) — Примечание переводчика.

сотрудничества, любви к ближним. Трудности воспитания, невроз, невропсихоз, самоубийство, преступление, мании всех видов, сексуальные перверсии, проституция — все это показывает нам, что течение жизни покинуло свое русло, потому что слишком слабы были дамбы.

Индивидуальная психология предприняла попытку укрепить дамбы. Этот путь, безусловно, отнюдь не новый. Наверное, это путь, который человечество всегда стремилось пройти в религии, воспитании, политике. Возможно, мы лишь лучше увидели взаимосвязи, поскольку в зловещем увеличении при неврозе мы увидели то, что предъявляет жизнь также и во всем остальном. И терапия индивидуальной пси­хологии требовала укрепления дамб, связывания элементарных сил в возвышении до всеобщей пользы, тогда как другие в основном считали дамбу бесполезной или тайно или открыто хотели ее снести, быть может, с благими намерениями, полагая, что в этом случае будет лучше вра­щаться мельница.

Мы сумели увидеть: позднее обрушивается то, что с самого начала было слабым при построении, — действующий в рамках общества, но необщественный человек. То, что обнаруживается здесь при обвале, без сомнения, достойно рассмотрения. Но не ради самого явления, а поскольку становится очевидным, почему чувство общности не было полноценным. В симптомах страха мы видим чувство слабости и неуве­ренности, которое, как при панике, едва ли допускает интерес к другим. В навязчивых явлениях мы видим попытку малодушного человека добиться мастерства в бесполезных достижениях (не имеющих общественной ценности), поскольку доверие к общественно полезным достижениям оказалось слишком слабым. В меланхолии проявляется исполненное страхом нападение на других, которое переходит в терзание собственной персоны, точно так же, как при самоубийстве. В мании — мимолетный успех страстной, судорожной уверенности в себе, крик о самоутверждении сдающегося человека. В шизофрении на вершину возведено исключение другого. Общество, профессия, любовь — три основных жизненно важных вопроса — исключаются с ожесточением, а вместе с ними теряется весь смысл общественной жизни (см. выше: язык, разум, мораль, осмыс­ленное стремление). Снова и снова мы находили в этих заболеваниях выражение утраты чувства общности и выражение малодушия в отно­шении сознательного стремления. ...,,• .._{Jl(1 <(}

Очаг пожара никогда нельзя найти в прошлом. Всякий раз невроз разражается ввиду одного из насущных социальных вопросов, которые касаются общества, профессии или любви. Симптомы невроза всегда возникают вследствие напряжения, в котором оказывается несостоя­тельный пациент. Главными формами этого напряжения, когда оно кон­кретизируется, являются: страх, гнев и печаль. Заносчивость при мании, как я указывал, является судорожной попыткой превозмочь страх. По-видимому, мы частично преодолели также и трудность в объяснении различных невротических форм выражения. На это напряжение, за­трагивающее вегетативную систему, различные типы людей реагиру­ют по-разному, одни — прежде всего нарушением работы желудочно-ки­шечного аппарата, другие — системы кровообращения, у третьих страдает мочевыделение или половая функция. Сокрушенный в своей душевной позиции, малодушный невротик ищет защитные пункты для отвержения социальных задач и подыскивает те или иные оправдания (например, власть над другими при страхе открытых пространств, неспособность сконцентрироваться и навязчивые чувства, фобии, чтобы уклониться от задач, перверсии с этой же целью). К чему бы ни приводило воз­буждение симпатической и парасимпатической нервной системы эмоциями, мы, очевидно, стоим здесь перед последним неразрешимым вопросом. Мы знаем, что это происходит, но мы никогда не узнаем, как это про­исходит. Даже если подтвердится, что эмоции воздействуют на эндо­кринные железы (надпочечники, гипофиз, половые железы и т. д.), — больше чем об их повышенной уязвимости, возможно, вследствие их не­полноценности, возможно, вследствие неполноценности подводящих путей вегетативной системы, мы никогда не узнаем.

Однако основную часть достигающих выражения нервных симптомов мы обнаруживаем укорененными, обозначенными в раннем механическом жизненном стиле. Один из первых выводов индивидуальной психологии состоял в том, что нервные нарушения, функциональные неврозы часто возникают в области наследственно неполноценных органов и их систем. Нам не раз удавалось показать, что картина невроза принимает в невро­тической функции форму изначально слабого органа, и таким обра­зом мы пришли к выводу, получившему подтверждение лишь позднее (см. Adler, Studie iiber Minderwertigkeit von Organen, 1907), что наличие неполноценных органов, а также эндокринных желез создает диспозицию

к неврозу. Ряд более поздних данных, в том числе Кречмера, указывал на тот же путь. Но мы смогли установить нечто более важное, а именно наличие неполноценных органов, из-за которых нередко значительная и продолжительная перегрузка ребенка вследствие болезней, недугов, слабости и одностороннего интереса препятствует развитию интереса к другим людям, развитию чувства общности. Мы бы хотели только немного ослабить значение наследственности, которое, похоже, содержится в этом утверждении. Ведь легко понять, что леворукие дети, например, страдают от одного наследственного порока и подвергаются опасности утратить интерес к обществу. Но мы, используя пригодный метод, можем избежать опасностей такого порока. То же самое в известной степени относится и к нашим прежним медицинским знаниям о всех прочих неполноценных органах. И далее мы хотели бы подчеркнуть, что в целом нормальный ребенок при нерациональном питании будет испытывать те же проблемы, что и ребенок с непол­ноценным желудочно-кишечным трактом. Здесь снова проявляется основная идея индивидуальной психологии, согласно которой ни сам по себе орган, ни сама по себе среда не могут быть причиной неудач, но только напряжение, создаваемое тем и другим, плюс ошибочные психические воздействия составляют существенный фактор.

Тем самым был определен дальнейший путь. Мы должны были исследовать душевную перегрузку невротиков в их детстве также и в дру­гих ситуациях, которые препятствуют развитию чувства общности. И обнаружили ее у двух других типов детей, где возможны различные вариации, — у «избалованных» и у «ненавистных» детей. И те и другие не могут присоединиться к обществу, а в их жизненном стиле, ставшем механистичным после четвертого-пятого года жизни, в дальнейшем для этого уже нет свободного места. Только правильное понимание этого изъяна может сделать доступной новую тренировку чувства общности.

Идя дальше своим путем, мы пришли также к отрицанию травмы, в особенности сексуальной, которая, по мнению других, должна лежать в основе невроза. Все переживания оказывались ассимилированными жизненным стилем, который становился механистичным уже в раннем возрасте. Где бы мы ни обнаруживали сильные аффективные переживания, связанные с неврозом, они никогда не выступали в качестве причин — уже подготовленным жизненным стилем они вводились в пагубную связь.

Поэтому мы могли также существенно ограничить роль бессознательной сферы в неврозе. Все пробужденные впечатления, настроения, жизненные позиции — неизменно проявляющиеся и в сознании — оказывались фрагментами в построении жизненного стиля, всегда относящимися к усилившемуся чувству неполноценности, которое проистекало из непол­ноценности органов, избалованности и подавления. Мнимое противоречие между сознанием и бессознательным, мнимая амбивалентность чувств, тенденций, черт характера оказывались не существующими, как только становилось понятным единство жизненного стиля.

В сознательных выражениях, равно как и в «бессознательных», каким-то образом вырвавшихся из темноты воспоминания, выявленных или разгаданных выразительных движениях, переживаниях, позициях и оценках всегда проявляется один и тот же жизненный стиль и — что особенно важно — то же самое существенно ограниченное при неврозе чувство общности. Этот минус и есть то, что — как подчеркивалось ранее — определяет недостаточную пригодность к решению социальных жизненно важных вопросов. Недостаточная же пригодность проявляется в повышенном напряжении, которое в свою очередь ведет к телесным и психическим «симптомам напряжения». В дальнейшем эти симптомы воздействуют непосредственно и создают в итоге заградительные при­способления, из-за которых пациент, как велит ему его жизненный стиль, колеблется (заикание, тревога, навязчивые явления, фобии и т. д.), останавливается (эритрофобия, страх открытых пространств и т. д.) или уклоняется на бесполезную сторону жизни (сексуальные перверсии, психозы, самоубийство, преступление и т. д.). Одновременно в картине явлений очевидны малодушие и апелляция к признанию смягчающих обстоятельств. Во всех случаях невроза «вчувствование» в бо­лезненную ситуацию как способ выражения боязливой установки играет важную роль, на которую слишком мало обращали внимания, равно как и частный интеллект, в различной степени лишенный common sense (общественного разума). (Особенно отчетливо при психозе.)

Лишь вкратце я хочу коснуться того, что сегодня чуть ли не всеми признано заслугой индивидуальной психологии, — строгого подчер­кивания ею «финального апперцептивного подхода». Под этим пони­мается, что каждый индивид из чувства слабости и неполноценности, возникающего также в результате физического развития, стремится к цели,

к «идеальной конечной форме», то есть к преодолению всех трудностей жизни. Достижение этой цели может принести удовлетворение и создать подлинное чувство собственной ценности только на полезной стороне жизни, в развитом чувстве общности, где индивид ощущает себя ценным (это может означать только одно: ценным для общества). Поэтому в неврозе всегда будет обнаруживаться проистекающее из самого раннего детства усилившееся чувство неполноценности, из-за которого пациент всегда ищет поблажки (в общественной жизни, профессио­нальной, в сексуальности), существенно ограничивает радиус своих действий и нередко выражает это стремление к поблажкам в желании смерти. Но и на бесполезной, противной общности стороне жизни уси­лившееся чувство неполноценности подстегивает его к цели установления исключительно личного превосходства или к видимости превосходства, которая достигается чаще всего за счет других. Наиболее пригодные для этого настроения и аффекты, такие, как страх, ярость, печаль, чувство вины, в своей собственной динамике вновь обнаруживают судорожную попытку подняться «снизу» «вверх», избавиться от усилившегося чувства неполноценности и достичь превосходства над другими людьми, сопер­никами. Следовательно, в каждом психическом проявлении наряду с определенной степенью чувства общности можно выявить и подтвердить в другом месте индивидуальное стремление к превосходству. Таким образом, мы спокойно закроем дело только в том случае, если увидим эту двойную динамику в невротическом симптоме точно так же, как в ка­ких-либо других жизненных проявлениях.