Лауреат Нобелевской премии, профессор Конрад Лоренц 7 страница

Бесспорно, самыми великолепными животными из всех, которых ловил для нас Жорж, были малые косатки. Впервые мы услышали о них от рыбаков Коны, рыболовного порта на «Большом Острове» (на острове Гавайи). «Эй, Жорж! – раздалось в радиотелефоне. – Шайка гринд повадилась таскать всю рыбу с моих переметов. Вчера сожрали двух больших аку, а сегодня утащили шесть махи-махи. Пополам перекусили. Взял бы ты да переловил их, а? Нам с ними никакого сладу нет!»

Гринды? Что-то непохоже. Местные рыбаки ставят переметы на аку (полосатых тунцов), махи-махи (больших корифен) и других промысловых рыб – крупных, весящих 20–40 килограммов. Малоподходящая добыча для гринд с их маленьким ртом и тупыми зубами. Да и вообще гринды питаются в основном мелкими головоногими. Жорж отправился в Кону поглядеть на них.

Увидел он малых косаток (Pseudorca crassidens). Эти дельфины тоже совершенно черные, как гринды, примерно таких же размеров (от 3,5 до 5,5 метра в длину) и тоже плавают группами. Но тут сходство между ними кончается. Малая косатка – это тропическая родственница настоящей косатки, или кита-убийцы, красивой обитательницы субарктических вод, которая за последнее время заняла видное место среди участников представлений в океанариумах.

Убийцей настоящую косатку называют потому, что добычей ей служат другие млекопитающие – дельфины, тюлени и даже киты. Малая косатка тоже прожорливый хищник, но питается она крупными океанскими рыбами, а не млекопитающими. В тот момент, когда Жорж увидел этих великолепных дельфинов, один из них выпрыгнул из воды, сжимая в челюстях двадцатикилограммовую махи-махи. Косатка тут же разодрала свою добычу на части, так что поживились и ее спутницы. Неудивительно, что малые косатки довели рыбаков до бешенства. Длинный перемет с подвешенными на нем крупными рыбинами должен был показаться косаткам чем-то вроде банкетного стола.

Первая малая косатка, которую добыл Жорж, Каэна (названная так в честь мыса, возле которого ее поймали), ни в чем не отличилась, хотя прожила у нас много месяцев, и выступала в Бухте Китобойца довольно вяло. Погибла Каэна, как показало вскрытие, от длительной болезни почек, начавшейся, по-видимому, еще когда она жила на свободе.

Следующая косатка, Макапуу, была взрослой самкой и также получила свое имя от мыса, возле которого ее поймали, – того самого мыса, на котором расположен Парк. Есть ее научил сам Жорж, удивительно умевший обращаться с животными: он стоял по пояс в воде и вертел макрелью перед носом Макапуу так соблазнительно, что в конце концов (на исходе вторых суток) она приплыла в его объятия и съела рыбку.

Малые косатки – это быстрые животные с удлиненными телами безупречной обтекаемой формы, грациозные акробаты, способные, несмотря на весьма солидный вес (до 600 килограммов), перекувырнуться в воздухе не хуже вертунов и войти в воду без всплеска. Макапуу научилась прыгать за рыбой вертикально вверх на семь с лишним метров. Чтобы обеспечить ей такую высоту прыжка, нам приходилось усаживать дрессировщика среди снастей «Эссекса». Когда мы только начинали работать, я в шутку сказала, что неплохо было бы, если бы кто-нибудь из наших дельфинов взмывал к ноку рея, на высоту трех этажей над водой. Вот этот прыжок и выполняла Макапуу.

Малые косатки – энергичные животные, настоящие звезды программы, по темпераменту не уступающие прославленным примадоннам. Они самые красивые, хотя, пожалуй, все-таки не самые лучшие из тех редких дельфинов, с которыми нам пришлось работать. Лучшими оказались мало кому известные неказистые морщинистозубые дельфины.

Как-то весной мы занялись перекраской потрепанной старушки «Имуа». Пожилой маляр вывел на корме ее название и регистрационный номер и, войдя во вкус, нарисовал на стене каюты спасательный круг с прыгающим сквозь него дельфином. Ну и дельфин же это был! Конически заостренная, точно у ящерицы, голова, выпученные глаза, широкие, плавники, горбатая спина и цвет под стать всему этому – не серо-стальной, а пятнисто-бурый. Когда мы провожали «Имуа» на ловлю косаток, Тэп со смехом махнул в сторону нарисованного дельфина и сказал Жоржу:

– Только уж, пожалуйста, без этих!

Двадцать четыре часа спустя Жорж вернулся с дельфином, точно спрыгнувшим со стенки каюты.

Это был, как объяснил нам Кен Норрис, когда мы позвонили ему в Калифорнию, Steno bredanensis, морщинистозубый дельфин. Лишь немногие музеи мира могли похвастать хотя бы скелетом этого дельфина, а его внешний вид известен ученым только потому, что несколько экземпляров недавно были выброшены на мель у Африканского побережья.

Наш первый стено находился в состоянии страшного шока. Несмотря на все наши усилия, он не ел, не плавал, не обращал внимания на других дельфинов. Его парализовал ужас. Он буквально умирал от страха. И мы решили, что помочь ему может только одно: общество еще одного стено.

Хотя погода была скверной и продолжала ухудшаться, Жорж отправился туда, где он поймал первого стено. Стадо он заметил, лишь когда оказался буквально над ним: в отличие от других дельфинов стено плавают под водой обычно не слишком быстро и на поверхность поднимаются, только чтобы подышать. Из-за этого обнаружить их очень трудно.

На помощь Жоржу мы отправили самолет-корректировщик, который отыскал стадо стено, и Жорж начал маневрировать между дельфинами.

Перед этим он занимался ловлей косаток, и на «Имуа» все еще была установлена особо длинная стрела. При сильном волнении корзина, подвешенная на такой стреле, далеко не самое безопасное место. Когда судно взбирается на гребень, корзина качается на шестиметровой высоте, а когда оно соскальзывает в ложбину, корзина зарывается в набегающую волну. У штурвала стоял Лео, и Жорж жестами подавал ему сигналы. Им обоим приходилось непрерывно определять положение дельфинов, снос судна и высоту катящихся навстречу валов. Стоило допустить просчет, и Жорж оказался бы под водой. Корзину, по необходимости легкую и потому не очень прочную, в любую минуту могло оторвать и затянуть вместе с Жоржем под винт «Имуа». Его жизнь в буквальном смысле слова зависела от того, насколько точен будет язык его жестов и насколько Лео сумеет в нем разобраться.

Стено не испугались судна и даже сопровождали его, держась у носа. Однако качающейся корзины они избегали, а широкое основание длинной стрелы мешало Жоржу добраться до тех животных, которые плыли у самого борта.

По радио поступали очередные сообщения из Парка: состояние нашего стено ухудшалось прямо на глазах. А тем временем уже начало смеркаться.

Внезапно самолет-корректировщик сообщил нам, что «Имуа» дрейфует, а вокруг плавают какие-то обломки. Стено продолжали с любопытством сновать около судна. Жорж и Лео выключили двигатель и начали разбирать длинную стрелу: они отдирали доску за доской и кидали их в океан, пока от стрелы ничего не осталось. Затем они вновь включили двигатель, и дельфины вновь любезно пристроились к носу судна.

В мгновение ока Жорж заарканил великолепного самца, которого назвал Каи («морской вал») в память о том, как бушевало тогда море. Жорж с самого начала получил привилегию давать имена новьм животным.

Каи попал в Парк уже глубокой ночью и был пущен в бассейн к совсем ослабевшей самке. Она погибла через два дня от воспаления легких, но, может быть, ее присутствие помогло Каи адаптироваться. Как бы то ни было, с ним никаких трудностей не возникло: с первых минут он спокойно плавал, ел и время от времени хулиганил.

Несколько дней спустя, 16 мая, Жорж привез еще одну самку стено, получившую имя Поно, что значит «добро» или «справедливость». Странно, как одно животное забирается вам в душу, а другое, словно бы совершенно такое же, не затрагивает вашего сердца. Каи был прекрасным дельфином, и мы много с ним работали, но особой привязанности к себе он ни у кого не вызвал. А вот Поно, хотя она была колючей натурой, склонной к агрессии, покорила всех.

Поно освоилась в неволе с такой же уверенностью, как в свое время Макуа. В первое после поимки утро она сразу же принялась есть с аппетитом. Таким образом, необходимость тратить весь дневной рацион рыбы на улещивание нового животного отпала, и дрессировщик начал работать с Каи, который, естественно находился в том же бассейне и учился звонить в колокол, нажимая носом на рычаг. Он проделал это раза два-три, и вдруг Поно ринулась к рычагу, оттолкнула Каи, ударила по рычагу так, что чуть его не сломала, и бойко высунулась из воды, ожидая рыбы.

Да, с ней можно было обойтись без долгих дней приучения к свистку. Вскоре мы уже шутили, что, работая с морщинистоэубыми дельфинами, достаточно написать план дрессировки на непромокаемой бумаге и повесить его в бассейне под водой. Но это совсем не значит, что стено отличаются большой покладистостью. Они кусали людей без зазрения совести, особенно ветеринара. Дикие, недавно пойманные стено в день чистки бассейна хватали сети зубами и подныривали под них или протискивались назад сквозь закрывающиеся дверцы, не жалея собственной кожи, и вовсе не потому, что боялись нового бассейна, а, по-видимому, просто считая себя вправе выбирать, какой бассейн им больше по вкусу.

Как-то, вспомнив первые дни Хоку и Кико, я на пробу бросила шезлонг в бассейн Каи и Поно. Они схватили его, начали таскать, проплывали под ним, шлепали им друг друга, просовывали головы в его ручки. Десять минут спустя они уже могли бы написать руководство «Тысяча и одна штука, которые можно проделать с шезлонгом».

Стено не только внешне не похожи на дельфинов, но и ведут себя совсем иначе. Способность концентрировать внимание у них поразительно велика, и они любят решать задачи. Порой они продолжают работать, когда уже не в состоянии проглотить еще хотя бы одну рыбешку, просто из интереса. Их переполняет любопытство, и, добиваясь какой-то одним им понятной цели, они полностью пренебрегают сопутствующими этому ушибами и повреждениями. Наши стено вечно были покрыты свежими царапинами и ссадинами, потому что совали головы в сточные решетки, в водопроводные трубы или еще куда-нибудь, где у них, собственно говоря, не было никакого дела. К нам они попадали уже все в шрамах и рубцах. По выражению одного репортера, «морщинистозубый дельфин выглядит так, словно лучшие дни своей жизни он проводил в ножевых драках».

У некоторых стено в первые дни неволи появлялось странное обыкновение чистить рыбу – они потрошили ее, отрывали голову и только потом проглатывали. Зажав рыбу в зубах, они били ею по чему попало, пока голова не отлетала и внутренности не вываливались. Когда какой-нибудь стено считал необходимым чистить таким образом каждую из сотни с лишним маленьких корюшек, составлявших его дневной рацион, кормление затягивалось до бесконечности, а вода и бортики бассейна превращались бог знает во что. К счастью, они довольно быстро отказывались от этой привычки и начинали глотать рыбешек целиком, как и все нормальные дельфины.

Редчайшее из всех пойманных Жоржем животных попало к нам еще до того, как я стала старшим дрессировщиком, но я наблюдала его очень близко.

Из моего дневника, 7 июля 1963 года

Жорж вчера радировал из Коны, что в этот день и накануне видел на редкость странных дельфинов, но они очень быстры, и ему не удалось поймать ни одного. Маленькие, как вертуны, но с тупыми головами и без клювов, похожи на гринд. Совершенно черные, если не считать белых губ. Он прозвал их «дельфинами-клоунами».

16 июля 1963 года

Жорж поймал одного «клоуна», и его вчера привезли. Непонятное животное. Мы позвонили Кену Норрису, он страшно заинтересовался и прилетит посмотреть его, как только сможет.

Жорж сообщил, что снова видел это стадо:

В 8.05 утра 16 июля 1963 года стадо было вновь замечено примерно в километре от Милолии, в 65 километрах к югу от места, где его видели в первый раз. Море было спокойное, небо ясное. Глубина около километра. Как и прежде, стадо плавало в районе сильных лечений, на что указывали полосы пены и рябь... В 11.15 удалось поймать в сеть взрослую особь. После первого рывка и неглубокого ухода под воду трос ослабел, и животное некоторое время плыло рядом с судном в том же направлении.

Далее Жорж сообщил, что странное животное почти не сопротивлялось, когда его подтащили к борту, чтобы завести на носилки и поднять на судно. Но затем оно устроило команде сюрприз:

Весь его вид предупреждал, что с ним следует быть поосторожнее. Оно периодически открывало рот и щелкало челюстями. Эти угрозы усиливались, когда к нему прикасались. Устроенное на палубе, оно продолжало время от времени щелкать зубами на всем коротком пути от Каилуа-Коны. Кроме того, оно испускало что-то вроде блеяния или ворчания, выдувая воздух из дыхала... Пока его везли в океанариум, оно, по словам сопровождающего, щелкало на него зубами всякий раз, когда грузовик встряхивало (Pryor T.A., Pryor К., Norris K.S. Observations on Feresa attenuata. – Journal of Mammalogy, 6 (1964), 37).

Челюсти животного были усажены крепкими и острыми коническими зубами. И «весь его вид», когда, обездвиженное, оно, тем не менее «ворчало» и пыталось укусить при первом удобном случае, действительно был грозным.

Все, кто знал о поимке странного дельфина, бросились посмотреть его. По просьбе Кена я начала делать заметки о его поведении, которые затем были опубликованы.

Когда животное, поддерживая, вели вдоль стенки бассейна, оно внезапно вырвалось. За несколько секунд оно стремительно проплыло половину периметра бассейна, нырнуло на дно, а затем на три четверти выпрыгнуло из воды в том месте, где его опустили в бассейн. (Я помню, что стояла как раз там. Оно взметнулось в воздух к заглянуло в кузов грузовика, который только что привез его сюда). Не снижая скорости, животное описало крутую восьмерку у подающей воду трубы (честное слово, оно проверяло, нельзя ли уплыть вверх по бьющей из трубы струе), а затем вновь частично выпрыгнуло из воды и попыталось укусить одного из нас. (Меня. Я в увлечении перевесилась через бортик и была к нему ближе всех. Оно прыгнуло, целясь мне в лицо и щелкая зубами, точно волк из океанской пучины.) Времени едва хватило, чтобы предостерегающе крикнуть, – животное вновь прыгнуло на человека, стоявшего в трех метрах от первого. Когда все испуганно попятились от борта, животное заняло позицию в центре бассейна, по-видимому, наблюдая за теми, кто вырвал его из родной стихии.

На следующий день животное успокоилось и неторопливо плавало в бассейне. Оно не проявляло никакого страха перед людьми, подплывало к стенке и позволяло себя трогать; однако, когда мы его трогали или сильно жестикулировали, оно нередко щелкало челюстями и «ворчало»...

В отличие от большинства только что пойманных китообразных это животное почти не делало попыток избегать наблюдателя, а наоборот, вело себя так, словно ожидало, что уйдет сам наблюдатель. Если его толкали, когда оно проплывало мимо, обычно следовал короткий боковой удар хвостом, а затем животное нередко начинало по крутой дуге приближаться к толкнувшему...

Когда ему в рот засунули целую макрель, она была проглочена. После этого животное само хватало брошенную ему рыбу. Съело оно и кальмара... Когда была открыта дверца в соседний бассейн, оно начало без колебаний плавать сквозь нее туда и обратно – это опять-таки резко отличается от поведения других китообразных, которые обычно проявляют страх перед дверцами, так что их приходится приучать или силой заставлять проплывать сквозь них (там же).

На следующий день после поимки наш старший техник Эрни Берриггер, добрейший человек, сунул руку в бассейн, чтобы проверить, как работает водоподающая труба, и маленький «океанский волк», разинув пасть, кинулся на его локоть, так что он еле успел вытащить руку. Это было последнее нападение на человека, хотя животное и дальше часто «ворчало», а кроме того, завело пугающую привычку болтаться в центре бассейна, следя за нами одним глазом и зловеще похлопывая по воде грудным плавником, словно раздражительный человек, который сердито постукивает пальцами по столу.

Но что это было за животное? Кен Норрис, один из мировых авторитетов по систематике китообразных, в конце концов нашел ответ. Этим животным оказалась карликовая косатка (Feresa attenuata), известная науке по двум черепам в Британском музее, попавшим туда в 1827 и 1871 годах, и по единственному скелету, обнаруженному на японской китобойной базе в 1954 году. Да, действительно редкое животное!

Наша карликовая косатка уже через несколько дней стала совсем ручной. Это был самец (самцов китообразных можно отличить от самок по половым щелям – у самца их, как правило, две, а у самки одна). Хотя наш фереза не искал внимания, он переносил его довольно снисходительно. Крис настолько осмелел, что начал плавать с ним, а потом на это решилась и я. Надев маску, я соскользнула в воду позади ферезы, чтобы разглядеть его под водой. Вот те на! Он смотрел на меня, хотя я находилась прямо за его хвостом.

У дельфинов глаза расположены по сторонам головы, как у лошадей. При взгляде вниз поля зрения накладываются друг на друга, что имеет прямой смысл: в результате возникает стереоскопичность, необходимая дельфинам для оценки глубины. Когда, плывя под стадом дельфинов, посмотришь вверх, невольно улыбнешься при виде всех этих пар блестящих глазок, которые с любопытством тебя разглядывают. Однако у карликовых косаток глаза расположены так, что они видят объемно, когда смотрят не только вниз, но и назад. Опустившись под воду с головой, я увидела, что он смотрит на меня обоими своими глазами – единственное животное с глазами на затылке, которое мне довелось встретить.

Наш фереза как будто тосковал. Мы решили, что ему нужно общество, и перевели его в соседний бассейн, к двум гриндам. Он начал плавать с той, которая была меньше, но мы замечали, что иногда он устремляется к ней под прямым углом. В этих случаях она увертывалась от него резким рывком.

Однажды утром мы нашли ее мертвой. Она была убита сильным ударом в основание черепа, ударом, которого наш ветеринар объяснить не мог.

Настоящие косатки, дальние родственники карликовых, иногда убивают крупную добычу именно таким способом – тараня ее в основание черепа. Неужели наш маленький океанский волк – такой же умелый убийца, как его большие родичи? Мы испугались и снова его изолировали.

Но он выглядел таким печальным и одиноким, что мы сделали еще одну попытку подобрать для него общество и подсадили к нему маленького вертуна.

Поначалу фереза его игнорировал, и вертун вел себя спокойно. Затем карликовый «убийца» затеял с ним игру в кошки-мышки, от которой становилось страшно. Расположившись в центре бассейна, он начал делать выпады в сторону вертуна. Тот принялся кружить по периметру бассейна. Фереза продолжал свои ложные выпады. Вертун поплыл быстрее и вскоре уже мчался изо всех сил, посвистывая от ужаса, а фереза поворачивался в центре бассейна, наблюдая за ним (и, наверное садистски ухмыляясь).

Вертуны в соседнем бассейне впали в настоящую истерику, напуганные сигналами тревоги, которые подавал их сородич. Ничего хорошего из этого не получалось, и мы отправили вертуна обратно.

В результате фереза остался жить в одиночестве. Он погиб месяц спустя от воспаления легких. Возможно, он и выжил бы, если бы меньше тосковал, но Жорж не сумел поймать ему товарища одного с ним вида, а мы могли предложить только свое общество, но этого, как видно, было мало. Кен Норрис прилетел из Калифорнии, пока фереза был еще жив, и успел заснять его и изучить.

До конца моего пребывания в парке «Жизнь моря» мы теперь вполне сознательно отказывались от попыток ловить карликовых косаток.

В гавайских водах, без сомнения, водятся и другие редкие китообразные, которые еще будут кем-нибудь обнаружены. Например, несколько дней мы держали у себя в бассейне подобранного на отмели детеныша карликового кашалота (Kogia breviceps) – забавного звереныша, который выглядел крохотной копией обычного кашалота (Physeter catadon) – этого гиганта морей. Наш младенец не достигал в длину и метра. Взрослые карликовые кашалоты, которых удается увидеть лишь изредка, внешне очень похожи на больших кашалотов, своих близких родственников, но величиной они не больше гринды и ведут одиночный образ жизни.

Другой редкостный малыш, выкинутый на пляж, оказался детенышем широкомордого дельфина (Peponocephala electro). Кен Норрис нашел на одном из наших пляжей череп серого дельфина (Grampus griseus). А наши ловцы несколько раз видели в море клюворылов (Ziphius), хотя ни разу не сумели к ним приблизиться. Эти редкие киты внешне напоминают афалин, но только семиметровой длины.

Дельфины иногда размножаются в неволе. Некоторые океанариумы вполне успешно выращивают новое пополнение в собственных бассейнах. По-видимому, в неволе потомство чаще дают дельфины, не участвующие в представлениях. «Артистки», постоянно расходующие силы на решение сложных задач, хотя и спариваются довольно часто, но беременеют редко. Тут можно провести параллель с тем, что, по наблюдениям многих владельцев скаковых конюшен, у кобыл, постоянно участвующих в состязаниях, охота не наступает. Если от них хотят получить потомство, их отправляют на пастбище отдохнуть по меньшей мере месяц. Калифорнийский океанариум «Маринленд» успешно получил потомство от многих дельфинов, которых поместили в специальный бассейн и не дрессировали.

Атлантическая афалина – единственный вид, о котором мы знаем довольно много, – достигает половой зрелости примерно к семи годам (продолжительность ее жизни составляет 20–30 лет). Беременность длится одиннадцать месяцев, и единственный детеныш рождается хвостом вперед, после чего его быстро выталкивает на поверхность для первого вдоха либо мать, либо находящаяся рядом «тетушка-повитуха». Дельфиненок выглядит рядом с матерью непропорционально большим, как жеребенок или теленок, и так же активен с первой минуты жизни. Он плавает неуклюже, но энергично, держась у бока матери и используя создающееся вокруг нее гидродинамическое поле. Сосет он мать как жеребенок – очень часто и неподолгу. Млечные железы находятся в двух складках по сторонам половой щели. В период кормления сосок набухает, и дельфиненок сосет материнское молоко, как все остальные детеныши млекопитающих. Существует предположение, будто кормящая самка дельфина впрыскивает молоко в рот детенышу, но на самом деле ничего подобного не происходит, а как у всех млекопитающих, действует система, называемая «отпускным рефлексом».[11]

Дельфиненок сосет мать почти два года,[12] зубы у него появляются и он начинает отщипывать кусочки рыбы лишь много месяцев спустя после рождения. Обычно самка приносит детеныша раз в два года.

У нас в Парке самки разных видов, пойманные беременными, неоднократно либо выкидывали, либо рожали позже срока. Ни один из этих детенышей не выжил. Первый наш оставшийся в живых и прекрасно развивавшийся дельфиненок был и зачат и рожден в неволе: редчайший из всех дельфинов, которые у нас когда-либо жили, – гибрид!

Самка морщинистозубого дельфина Майна («лунный свет») попала к нам беременной и вскоре выкинула. Ее поместили в лабораторный бассейн, тогда уже построенный при Институте, и некоторое время она провела там в обществе темпераментного самца атлантической афалины по кличке Амико, одного из подопытных животных Кена Норриса.

Каи уже давно расстался с нами, и, пока была жива Майна, в наших бассейнах не появлялось ни единого самца стено. Вообразите же наше удивление, когда дрессировщики в одно прекрасное утро увидели, что рядом с Маиной плавает крохотный дельфиненок. Она принесла детеныша!

Это был гибрид – помесь Tursiops truncatus и Steno bredanensis, если верить филогенетическим таблицам родства между дельфинами, комбинация примерно столь же вероятная, как гибрид овцы и верблюда. И тем не менее вот он – плавает в бассейне перед нами. Лоб у него был отцовский, но нос материнский, а в окраске ровный серый цвет Амико кое-где переходил в бурые пятна Маины. Маленькая самочка получила имя Мамо («благословенная»), чувствовала себя прекрасно, быстро росла и через два года была уже крупнее своих родителей. Сейчас, когда пишутся эти строки, Мамо только-только начала проходить курс дрессировки. Будущее покажет, унаследовала ли она достоинства своих родителей или же их недостатки. Но, бесспорно, она остается редчайшим из дельфинов – почти наверняка единственным в мире стениопсом.