У: Можно ли сделать то же самое со страхом? 3 страница

Listening to one's thought or to the blackbird on a branch or to what is being said, without the response of thought, brings about a wholly different significance from that which the movement of thought brings. This is the art of listening, listening with total attention: there is no centre which listens.
The silence of the mountains has a depth which the valleys have not. Each has its own silence; the silence among clouds and among trees is vastly different; the silence between two thoughts is timeless; the silence of pleasure and of fear are tangible. The artificial silence which thought can manufacture is death; the silence between noises is the absence of noise but it is not silence, as the absence of war is not peace. The dark silence of a cathedral, of the temple, is of age and beauty, especially constructed by man; there is the silence of the past and of the future, the silence of the museum and the cemetery. But all this is not silence.

The man had been sitting there on the bank of the beautiful river, motionless; he was there for over an hour. He would come

сюда каждое утро; искупавшись, он некоторое время повторял нараспев тексты на санскрите и сразу же погружался в свои мысли; солнце его, видимо, не беспокоило, по крайней мере, утреннее солнце. Однажды он пришёл и начал говорить о медитации. Он не принадлежал к какой-либо школе медитации, считал их бесполезными, не имеющими существенного значения. Он был одинок, не женат и давно отошёл от мирской жизни. Он мог контролировать свои желания, управлял мышлением и вёл одинокую жизнь. В нём не было ожесточения, самодовольства или равнодушия; уж годы прошли, как он забыл обо всём этом. Медитация и реальность были его жизнью. Пока он говорил и подбирал подходящие слова, солнце садилось, и на нас сошло глубокое безмолвие. Он перестал говорить. Через некоторое время, когда звёзды засияли совсем близко от земли, он сказал: "Вот то безмолвие, которого я всюду искал, в книгах, у учителей и в самом себе. Я многое нашёл, но не это. Оно пришло непрошеным, незваным. Не растратил ли я свою жизнь на вещи, не имеющие значения? Вы не представляете себе, через какие испытания я прошёл: посты, самоотречение и всяческая практика. Я давно понял их тщетность, но никогда я этого безмолвия не постигал. Что мне следует делать, чтобы в нём остаться, удержать его в своём сердце? Я думаю, вы бы сказали, что ничего не надо делать, так как его невозможно вызвать. Но следует ли мне странствовать по стране, продолжая эту практику, этот контроль? Сидя здесь, я ощущаю это святое безмолвие; сквозь него я гляжу на звезды, на деревья, на эту реку. Хотя я всё это вижу и чувствую, в действительности меня здесь нет. Как вы на днях сказали, наблюдающий есть наблюдаемое. Теперь я понимаю, что это значит. Это благословение, которого я искал, не может быть обретено в поиске. Мне время идти".

there every morning, freshly bathed, he would chant in Sanskrit for some time and presently he would be lost in his thoughts; he didn't seem to mind the sun, at least the morning sun. One day he came and began to talk about meditation. He did not belong to any school of meditation; he considered them useless, without any real significance. He was alone, unmarried and had put away the ways of the world long ago. He had controlled his desires, shaped his thoughts and lived a solitary life. He was not bitter, vain or indifferent; he had forgotten all these some years ago. Meditation and reality were his life. As he talked and groped for the right word, the sun was setting and deep silence descended upon us. He stopped talking. After a while, when the stars were very close to the earth, he said: "That is the silence I have been looking for everywhere, in the books, among the teachers and in myself. I have found many things but not this. It came unsought, uninvited. Have I wasted my life in things that did not matter? You have no idea what I have been through, the fastings, the self-denials and the practices. I saw their futility long ago but never came upon this silence. What shall I do to remain in it, to maintain it, to hold it in my heart? I suppose you would say do nothing, as one cannot invite it. But shall I go on wandering over this country, with this repetition, this control? Sitting here I am conscious of this sacred silence; through it I look at the stars, those trees, the river. Though I see and feel all this, I am not really there. As you said the other day, the observer is the observed. I see what it means now. The benediction I sought is not to be found in the seeking. It is time for me to go."

Река стала тёмной, и воды её близ берегов отражали звёзды. Шум дня постепенно затихал, и стали слышны мягкие шорохи ночи. Вы наблюдали звёзды и тёмную землю, и мир был далеко. Красота, которая есть любовь, казалось, нисходила на землю и на всё, что было на ней.

Сентября 1973

Он стоял один на низком берегу реки; река была не очень широка, и он мог видеть людей на противоположном берегу. Если их разговор становился громким, то он мог почти всё слышать. В сезон дождей река достигала моря. И благодаря обильным дождям, не прекращавшимся уже несколько дней, она смогла прорваться через пески к ожидавшему её морю. После сильных дождей она снова стала чистой, и в ней можно было спокойно плавать. Река была достаточно широка, чтобы вместить длинный узкий остров, с зелёным кустарником, несколькими невысокими деревцами и небольшой пальмой. Когда вода была не слишком глубока, в ней бродил скот и переходил на остров, чтобы там пастись. Река была приветливой и дружелюбной, и это особенно ощущалось в то утро.

Он стоял один, вблизи не было никого, – одинокий, ни к чему не привязанный и далёкий от всего. Ему было лет четырнадцать или несколько меньше. Совсем недавно нашли его и его брата, и значение, придаваемое этому событию, и вся эта шумиха и внезапная значимость, придаваемая ему, ещё витали над ним.[5] Он был центром внимания и поклонения, и в ближайшие годы ему предстояло стать главой организаций и обладателем больших владений. Всё это и отказ от всего этого были ещё впереди. То, как он стоял здесь в одиночестве, потерянный и странно

The river became dark and the stars were reflected on its waters near the banks. Gradually the noises of the day were coming to an end and the soft noises of the night began. You watched the stars and the dark earth and the world was far away. Beauty, which is love, seemed to descend on the earth and the things of it.

23^RD SEPTEMBER 1973

He was standing by himself on the low bank of the river; it was not very wide and he could see some people on the other bank. If the talk was loud he could almost hear them. In the rainy season the river met the open waters of the sea. It had been raining for days and the river had broken through the sands to the waiting sea. With the heavy rains it was clean again and one could swim in it safely. The river was wide enough to hold a long narrow island green with bushes, a few short trees and a small palm. When the water was not too deep cattle would wade across to graze on it. It was a pleasant and friendly river and it was particularly so on that morning.
He was standing there with no one around, alone, unattached and far away. He was about fourteen or less. They had found his brother and himself quite recently and all the fuss and sudden importance given to him was around him.[6] He was the centre of respect and devotion and in the years to come he would be the head of organizations and great properties. All that and the dissolution of them still lay ahead. Standing there alone, lost and strangely

отчуждённый, было его первым и отчётливым воспоминанием о тех днях и событиях. Он не помнил своего детства, занятий в школе и наказаний. Тот самый учитель, который почти каждый день бил его палкой, много лет спустя рассказал ему об этом. Он плакал, и его выгоняли на веранду, а когда школу надо было закрывать, выходил учитель и говорил ему, чтобы он шёл домой, иначе ему придётся остаться на веранде одному. Его наказывали палкой, говорил этот человек, потому что он ничего не мог заучить или запомнить из того, что читал или что ему говорили. Позднее этот учитель не мог поверить, что тот мальчик – это человек, беседу которого он слушал. Он был чрезвычайно изумлён и излишне почтителен. Все эти годы прошли, не оставив шрамов, воспоминаний в его уме; узы дружбы, любви, даже те годы, когда люди жестоко с ним обращались, – так или иначе, ни одно из этих событий, дружественное или жестокое отношение не оставило в нём никаких следов. Однажды один писатель спросил, не может ли он вспомнить все эти весьма странные события, как он и его брат были найдены, и некоторые другие случаи; когда же он ответил, что не может их вспомнить и может лишь повторить то, что рассказали ему другие, этот человек с явной насмешкой заявил, что он лишь притворяется, что забыл, и использует это как отговорку. Он никогда сознательно не старался устранить из памяти какие-либо события, приятные или неприятные. Они приходили и уходили, не оставляя следа.

Сознание – это его содержание: содержание составляет сознание. Эти двое неразделимы. Не существует вас и другого, а лишь то содержание, которое составляет сознание как "я" и "не-я". Содержание различается в зависимости от культуры, расовой принадлежности склада, техники и приобретенных способностей. Они разделяются на художника, учёного, и так далее. Характерные особенности являются отражением обусловленности, а

aloof, was his first and lasting remembrance of those days and events. He doesn't remember his childhood, the schools and the caning. He was told years later by the very teacher who hurt him that he used to cane him practically every day; he would cry and be put out on the verandah until the school closed and the teacher would come out and ask him to go home, otherwise he would still be on the verandah, lost. He was caned, this man said because he couldn't study or remember anything he had read or been told. Later the teacher couldn't believe that boy was the man who had given the talk he had heard. He was greatly surprised and unnecessarily respectful. All those years passed without leaving scars, memories, on his mind; his friendships, his affections, even those years with those who had ill-treated him somehow none of these events, friendly or brutal, have left marks on him. In recent years a writer asked if he could recall all those rather strange events, how he and his brother were discovered and the other happenings, and when he replied that he could not remember them and could only repeat what others had told him, the man openly, with a sneer, stated that he was putting it on and pretending. He never consciously blocked any happening, pleasant or unpleasant, entering into his mind. They came, leaving no mark and passed away.

Consciousness is its content: the content makes up consciousness. The two are indivisible. There is no you and another, only the content which makes up consciousness as the "me" and the not "me". The contents vary according to the culture, the racial accumulations, the techniques and capacities acquired. These are broken up as the artist, the scientist and so on. Idiosyncrasies are the response of the conditioning and

обусловленность – это то, что присуще человеку. Эта обусловленность есть содержание, сознание. Это вновь разделяется его на сознаваемое и скрытое. Скрытое становится важным, потому что мы никогда не смотрим на это как на целое. Эта фрагментация имеет место, когда наблюдающий не является наблюдаемым, когда переживающий воспринимается как нечто отличное от переживаемого. Скрытое подобно открытому, сознаваемому; наблюдение, слушание открытого – есть видение скрытого. Видение – это не анализ. В анализе существуют анализирующий и анализируемое, существует фрагментация, которая ведет к бездействию, парализует. В видении же наблюдающего нет, и поэтому действие является непосредственным (немедленным), нет интервала, который всегда существует между идеей и действием. Идея, умозаключение есть наблюдающий, – видящий отделен от того, что он видит. Отождествление является действием мысли, а мысль – это фрагментация.

Остров, река и море по-прежнему здесь, как и пальмы, и строения. Солнце вышло из массы облаков, плывущих сомкнутыми рядами и парящих в небесах. Рыбаки в одних только набедренных повязках забрасывали сети, чтобы поймать какую-то жалкую, мелкую рыбу. Бедность, не являющаяся добровольной, – это вырождение. Поздно вечером приятно находиться среди манговых деревьев и благоухающих цветов. Как прекрасна земля.

Сентября 1973

Новое сознание и совершенно новая мораль необходимы, чтобы радикально изменить современную культуру и социальную структуру. Это вполне очевидно, тем не менее и левые, и правые, и революционеры, видимо, не принимают этого во внимание. Любая догма, любая формулировка, любая идеология представляют собой часть старого сознания; они – выдумки мысли, деятельность

the conditioning is the common factor of man. This conditioning is the content, consciousness. This again is broken up as the conscious and the hidden. The hidden becomes important because we have never looked at it as a whole. This fragmentation takes place when the observer is not the observed, when the experiencer is seen as different from the experience. The hidden is as the open; the observation the hearing of the open is the seeing of the hidden. Seeing is not analysing. In analysing there is the analyser and the analysed, a fragmentation which leads to inaction, a paralysis. In seeing, the observer is not, and so action is immediate; there is no interval between the idea and action. The idea, the conclusion, is the observer the seer separate from the thing seen. Identification is an act of thought and thought is fragmentation.

The island, the river and the sea are still there, the palms and the buildings. The sun was coming out of masses of clouds, serried and soaring to the heavens. In only a loin cloth the fishermen were throwing their nets to catch some measly little fishes. Unwilling poverty is a degradation. Late in the evening it was pleasant among the mangoes and scented flowers. How beautiful is the earth.

TH SEPTEMBER 1973

A new consciousness and a totally new morality are necessary to bring about a radical change in the present culture and social structure. This is obvious, yet the left and the right and the revolutionary seem to disregard it. Any dogma, any formula, any ideology, is part of the old consciousness; they are the fabrications of thought whose activity

которой есть фрагментация – левые, правые, центр. Эта деятельность неизбежно ведёт к пролитию крови правых или левых, ведёт к тоталитаризму. Это как раз то, что происходит сейчас вокруг нас. Человек видит необходимость социальной, экономической и моральной перемены, но его реакция исходит из старого сознания, где мысль играет главную роль. Неразбериха, смятение и беды, в которых оказались люди, находятся в сфере старого сознания, и без коренного его изменения всякая человеческая деятельность – политическая, экономическая или религиозная – будет приносить нам лишь уничтожение друг друга и всей земли. Это очевидно для здравого ума.

Человек должен быть светом для самого себя; этот свет является законом. Другого закона не существует. Все другие законы созданы мыслью и поэтому они фрагментарны и противоречивы. Быть светом для себя – значит не следовать свету другого, каким бы разумным, логичным, исторически обоснованным и убедительным он ни казался. Вы не можете быть светом для себя, если пребываете в мрачной тени авторитета, догмы, умозаключения. Нравственность не складывается мыслью, она – не результат давления окружения, не порождение вчерашнего дня и традиции. Нравственность – дитя любви, а любовь – не желание и не наслаждение. Сексуальное или чувственное наслаждение – это не любовь.

Высоко в горах едва ли могли жить какие-то птицы, разве лишь вороны; там были олени и изредка встречался медведь. Всюду виднелись гигантские секвойи, безмолвные, резко выделявшиеся на фоне остальных деревьев. Это была чудесная страна, полная тишины и мира, ибо здесь охота была запрещена. Каждое животное, каждое дерево и цветок охранялись. Сидя под одним из этих огромных деревьев, сознаёшь историю человека и красоту земли. Толстая рыжая белка проследовала мимо с необычайным изяществом, остановилась в нескольких футах,

is fragmentation the left, the right, the centre. This activity will inevitably lead to bloodshed of the right or of the left or to totalitarianism. This is what is going on around us. One sees the necessity of social, economic and moral change but the response is from the old consciousness thought being the principle actor. The mess, the confusion and the misery that human beings have got into within the area of the old consciousness, and without changing that profoundly, every human activity, political, economic and religious, will only bring us to the destruction of each other and the earth. This is so obvious to the sane.

One has to be a light to oneself; this light is the law. There is no other law. All the other laws are made by thought and so fragmentary and contradictory. To be a light to oneself is not to follow the light of another, however reasonable, logic, historical, and however convincing. You cannot be a light to yourself if you are in the dark shadows of authority, of dogma, of conclusion. Morality is not put together by thought; it is not the outcome of environmental pressure, it is not of yesterday, of tradition. Morality is the child of love and love is not desire and pleasure. Sexual or sensory enjoyment is not love.
High in the mountains there were hardly any birds, there were some crows, there were deer and an occasional bear. The huge redwoods, the silent ones, were everywhere, dwarfing all the other trees. It was a magnificent country and utterly peaceful, for no hunting was allowed. Every animal, every tree and flower was protected. Sitting under one of those massive redwoods, one was aware of the history of man and the beauty of earth. A fat red squirrel passed by most elegantly, stopping a few feet away,

присматриваясь и интересуясь, что вы здесь делаете. Земля была сухая, хотя невдалеке протекал ручей. Ни один листок не шелохнулся, и красота безмолвия пребывала среди деревьев. Медленно двигаясь по узкой тропе, из-за поворота появилась медведица с четырьмя медвежатами, величиной с больших кошек. Они умчались карабкаться по деревьям, а мать в упор смотрела на человека, без движения, без звука. Около пятидесяти футов разделяло нас; она была огромная, бурая, готовая броситься. Человек тотчас же повернулся к ней спиной и ушёл. Оба понимали, что не было ни страха, ни намерения причинить вред, но всё же человек был рад, очутившись под защитой деревьев, белок и крикливых соек.

Быть свободным означает быть светом для самого себя; тогда свобода – не абстракция, не плод воображения, рождённый мыслью. Подлинная свобода – это свобода от зависимости, привязанности, от жажды переживания. Свобода от самой структуры мысли означает быть светом самому себе. Всякое действие совершается в этом свете, и потому оно никогда не содержит противоречия. Противоречие существует только тогда, когда этот закон, этот свет, отделён от действия, когда действующий существует отдельно от действия. Идеал, принцип, есть бесплодное движение мысли и не может сосуществовать с этим светом; одно отрицает другое. Этот свет, этот закон, существует отдельно от вас; там, где есть наблюдающий, этого света, этой любви, нет. Структура наблюдающего сложена мыслью, которая никогда не бывает новой, никогда не бывает свободной. Не существует никакого "как", никакой системы, никакой практики. Существует только видение, которое есть действие. Вы должны видеть, но не глазами другого. Этот свет, этот закон, – не ваш и не чей-то ещё. Есть просто свет. Это – любовь.

watching and wondering what you were doing there. The earth was dry, though there was a stream nearby. Not a leaf stirred and the beauty of silence was among the trees. Going slowly along the narrow path, round the bend was a bear with four cubs as large as big cats. They rushed off to climb up trees and the mother faced one without a movement, without a sound. About fifty feet separated us; she was enormous, brown, and prepared. One immediately turned one's back on her and left. Each understood that there was no fear and no intention to hurt, but all the same one was glad to be among the protecting trees, squirrels and the scolding jays.

Freedom is to be a light to oneself; then it is not an abstraction, a thing conjured by thought. Actual freedom is freedom from dependency, attachment, from the craving for experience. Freedom from the very structure of thought is to be a light to oneself. In this light all action takes place and thus it is never contradictory. Contradiction exists only when that law, light, is separate from action, when the actor is separate from action. The ideal, the principle, is the barren movement of thought and cannot co-exist with this light; one denies the other. This light, this law, is separate from you; where the observer is, this light, this love, is not. The structure of the observer is put together by thought, which is never new, never free. There is no "how", no system, no practice. There is only the seeing which is the doing. You have to see, not through the eyes of another. This light, this law, is neither yours nor that of another. There is only light. This is love.

Сентября 1973

Он глядел из окна на гряду зелёных холмов и на тёмный лес в лучах утреннего солнца. Было чудесное утро. За лесом плыли, высоко вздымаясь, величественные облака, белые, с меняющимися очертаниями. Неудивительно, что древние считали облака и горы обителью богов. Всюду вокруг были эти огромные массы облаков на ослепительно ярком голубом небе. У него не было ни единой мысли, и он лишь глядел на красоту мира. Должно быть, он простоял у окна довольно долго, и нечто произошло нежданно, без приглашения. Вы не можете призывать или желать подобное неосознанно или сознательно. Всё как бы отдалилось, уступая место тому, что не имеет имени. Вам не найти этого ни в каком храме, ни в мечети или церкви, ни на какой печатной странице. Вам этого не найти нигде, а то, что вы найдёте, не будет этим.

В обширном здании близ Золотого Рога (Стамбул) вместе со многими другими он сидел около нищего в лохмотьях, который произносил, склонив голову, какую-то молитву. Какой-то человек запел по-арабски. У него был великолепный голос; он заполнил всё пространство огромного зала и, казалось, сотрясал его стены. Он производил удивительное действие на всех присутствующих; люди, как зачарованные, с великим почтением внимали словам и звучанию незнакомого голоса. Этот человек был среди них чужой; они глядели на него, а потом о нём забыли. Мощное звучание, наполнившее огромный зал, вскоре смолкло, и наступила тишина. Люди совершали свой обряд и один за другим уходили. Остались только он и нищий; затем нищий также ушёл. Огромный купол был безмолвен, здание опустело, шум жизни отдалился.

Если вам когда-нибудь случится одному бродить высоко в горах, среди сосен и скал, оставив всё в долине далеко внизу, когда не слышно шелеста листвы и всякая мысль затихает, тогда к вам может прийти иное,

TH SEPTEMBER 1973

He was looking out of the window on to the green rolling hills and dark woods with the morning sun on them. It was a pleasant and lovely morning, there were magnificent clouds beyond the woods, white with billowing shapes. No wonder the ancients said the gods had their abode among them and the mountains. All around there were these enormous clouds against a blue and dazzling sky. He had not a single thought and was only looking at the beauty of the world. He must have been at that window for some time and something took place, unexpected, uninvited. You cannot invite or desire such things, unknowingly or consciously. Everything seemed to withdraw and be giving space only to that, the unnameable. You won't find it in any temple, mosque or church or on any printed page. You will find it nowhere and whatever you find, it is not that.

With so many others in that vast structure near the Golden Horn (Istanbul) he was sitting next to a beggar with torn rags, head lowered, uttering some prayer. A man began to sing in Arabic. He had a marvellous voice, the entire dome and great edifice was filled with it, it seemed to shake the building. It had a strange effect on all those who were there; they listened to the words and to the voice with great respect and were at the same time enchanted. He was a stranger amongst them; they looked at him and then forgot him. The vast hall was filled and presently there was a silence; they went through their ritual and one by one and then they left. Only the beggar and he remained; then the beggar too left. The great dome was silent and the edifice became empty, the noise of life was far away.
If you ever walk by yourself high in the mountains among the pines and rocks, leaving everything in the valley far below you, when there is not a whisper among the trees and every thought has withered away, then it may come to you, the otherness.

отличное. Если попытаетесь его удержать, оно никогда не придёт вновь; то, что вы удерживаете, – лишь воспоминание о том, что умерло и ушло. То, что вы удерживаете, – не реальность; ваши сердце и ум слишком малы, они могут удерживать лишь то, что рождено мыслью, а это бесплодно. Уходите дальше от долины, как можно дальше, всё оставив там. Вы можете вернуться и всё подобрать, если захотите, но оно уже утратит смысл. Вы никогда не станете прежним снова.

После долгого, длившегося несколько часов подъёма выше границы деревьев, он оказался среди скал и безмолвия, какое бывает только в горах; здесь росло лишь несколько уродливых сосен. Ветра не было, и всё пребывало в абсолютной тишине. На обратном пути, спускаясь от одной скалы к другой, он вдруг услышал угрожающий звук и отскочил. В нескольких футах от него была гремучая змея, толстая и почти чёрная. Свернувшаяся в кольцо, грозно предупреждавшая, она была готова к броску. Треугольная голова с раздвоенным языком, который мелькал, мгновенно высовываясь и втягиваясь в пасть, колючие, тёмные, напряжённо следившие глаза – она была готова броситься, если бы он сделал к ней хоть малейшее движение. В продолжение получаса или даже ещё дольше она пристально глядела, устремив на человека немигающий взгляд: её глаза не имели век. Медленно разворачиваясь, держа голову и хвост направленными на него, она начала отползать, изогнувшись пополам, но когда он сделал движение, чтобы приблизиться, она мгновенно свернулась в кольцо, готовая к броску. Мы продолжали эту игру ещё некоторое время; змея заметно устала, и он дал ей уползти своей дорогой. Она была по-настоящему устрашающая, толстая и смертоносная.

Вы должны бывать наедине с деревьями, лугами и ручьями. Вы никогда не бываете один, если с вами плоды вашей мысли, её образы и проблемы. Ум не должен быть

If you hold it, it will never come again; what you hold is the memory of it dead and gone. What you hold is not the real; your heart and mind are too small, they can hold only the things of thought and that is barren. Go further away from the valley, far away, leaving everything down there. You can come back and pick them up if you want to but they will have lost their weight. You will never be the same again.

After a long climb of several hours, beyond the tree line, he was there among rocks and the silence mountains have; there were a few misshaped pines. There was no wind and everything was utterly still. Walking back, moving from rock to rock, he suddenly heard a rattler and jumped. A few feet away was the snake, fat and almost black. With the rattle in the middle of the coils, it was ready to strike. The triangled head with its forked tongue flickering in and out, its dark sharp eyes watching, it was ready to strike if he moved nearer. During all that half hour or more it never blinked, it stared at you, it had no eyelids. Uncoiling slowly, keeping its head and tail towards him, it began to move away in a U-shape and when he made a move to get nearer it coiled up instantly ready to strike. We played this game for a little while; it was getting tired and he left it to go its own way. It was a really frightening thing, fat and deadly.

You must be alone with the trees, meadows and streams. You are never alone if you carry the things of thought, its images and problems. The mind must not be

заполнен и картинами природы, скалами и облаками земли. Он должен быть пустым, как новый сосуд. Тогда вы смогли бы увидеть что-то полностью, что-то, чего никогда не было. Вы не можете это видеть, если вы присутствуете; вы должны умереть, чтобы увидеть это. Вы можете считать, что представляете собой нечто важное в мире, но это не так. Вы можете обладать всем, что объединила мысль, но всё это старо, ветхо и начинает рассыпаться.

В долине было удивительно прохладно, и возле хижины белки ожидали своих орехов: их каждый день кормили в хижине на столе. Они были очень дружелюбны, но если вы не приходили к положенному времени, то они начинали ворчать, а синие сойки шумели, дожидаясь чуть поодаль.