Перспективные проблемы и общая характеристика мотивации человека 10 страница

¹⁹ Можно думать, что появление у человека плана пред­ ставлений, допускающего такое запечатление на основе дово- ображения реальных ситуаций или вообще к ним безотноситель­ но, расширило возможность неестественного развития полового инстинкта. Если это так, то бесспорное межвидовое лидерство человека по части половых извращений является платой за спо­ собность к произвольности, позволяющей представлять в «об­ разе мира» то, что в реальном мире едва ли могло бы случиться. ²⁰ Показательно, что тема инстинктов «религиозно избега­ лась» (Harlow, Mears, 1978. Р. 257) и в позитивистской психо­ логии, не страдавшей фобией природного у человека. В гума­нистической психологии «инстинктойдную» природу базовых по­требностей человека подчеркивал А. Г. Маслов (Maslow, 1954).

приводит к нарушениям именно в сфере унаследо­ ванного. Что касается импринтинга как механизма, обеспе­ чивающего онтогенетическое уточнение объектов ин­ стинктивных отношений, то одна из самых заметных областей его проявления—фиксация страхов (см. Эберлейн, 1981; Jones, 1924; Valentine, 1930). Можно думать, что расстроенное, неадекватное действие ме­ ханизма мотивационного запечатления приводит к возникновению не только фобий, но и других навяз­ чивых состояний, сверхценных идей и т. п. (Залев-"ский, 1976; Озерецковский, 1950; Kepinski, 1974). .Правда, в области патологии, как отмечается, «яв­ ления фиксации больше описаны в познавательной ^сфере в виде различных инертных стереотипов. Зна­ чительно менее изучены фиксации в аффективной ^•сфере» (Лебединский, 1985. С. 25). Напомним, что ^: исключительное значение ранним онтогенетическим i запечатления,м придавалось в психоанализе (Suther­land, 1963). Для рассматриваемого вопроса о мотивационной , фиксации признание того, что потребности человека полностью не лишёны механизмов инстинктивного удовлетворения, важно прежде всего в двух отно­ шениях: Во-первых, из него следует вывод о значительно большем, чем обычно предполагается, разнообразии природно, безусловно значимых для человека явле­ ний — взглядов и движений, предметов и отношений, воздействий и ситуаций (см. Симонов, 1987. Гл. 1). Следует подчеркнуть, что мотивационное значение таких явлений не обязательно должно быть явно вы^ ражено. Так, в исследовании Ч. У. Валентайна у годовалой девочки на основе подкрепления резким звуко.м свистка реакция страха в отношении бинок­ ля не возникала, а при замене бинокля мохнатой гусеницей, изначально вызвавшей реакцию трево­ ги,—возникала (Valentine, 1930). На основе подоб­ ных наблюдений автор делает вывод о существова­ нии врожденных тенденций к возникновению страха в отношении определенных предметов, о «затаившем­ ся инстинкте, готовом проявиться при возникновении условий» (Р. 404). На такое предположение натал­ кивают не только наблюдения над детьми. Почему в фольклоре бабочки, вылупливающиеся из гусениц, обычно наделяются более положительными чертами, чем сами гусеницы? И только ли под влиянием фоль­ клора среднестатистический человек, поставленный перед выбором, согласился бы взять в рот скорее бабочку, чем гусеницу? Во-вторых, поскольку в филогенетически разви­ тых формах инстинкты предполагают, как часто от­ мечается (Джеме, 1911; Мак-Дауголл, 1916; Хаютин, 1983; Хейлмен, 1983), онтогенетическое развитие (в том числе и на основе механизма импринтинга), можно ожидать, что и в развитии мотивации челове­ ка достаточно часто должны происходить запечатле- ния, уточняющие предметы инстинктивных отноше­ ний и придающие им безусловное значение. Выше мы пытались показать, что такие запечатления у че­ ловека не могут и не должны происходить по типу неотвратимо и однообразно захлопывающегося кап­ кана. Так, если в упомянутом опыте бинокль был предъявлен ребенку в отсутствие родителей, то ре­ акция страха, возможно, возникла бы и по отноше­нию к этому предмету: «...Присутствие или отсутст­вие матери может определить, будет ли вызван чем-либо страх» (Valentine, 1930. Р. 417).

Подражание и эмоциональное заражение

До сих пор обсуждались механизмы, обеспечива­ющие (при всех оговорках) мотивационное развитие человека в природно заданном направлении. Однако существуют и специальные природные механизмы, которые такой заданности не имеют и которые по­этому оставляют силам воспитания возможность раз­вития мотивации в свободно выбираемом направле­нии. Речь идет о механизме подражания и тесно с ним связанной способности к эмоциональному зара­жению. Как известно, различные формы подражания об­наруживаются у животных (см. Биологические..., 1965; Фабри, 1974; Фирсов, 1972), причем в некото­рых из них отчетливо наблюдается возникновение новых мотивационных отношений. По роли, которую

подражание играет в развитии этих .отношений, мож­но выделить по крайней мере два случая. В первом из них подражание обеспечивает только повторение действия. Этому случаю соответствует классический пример синиц, умение которых вскры­вать оставляемые у дома молокопродукты распрост­ранилось в Англии со скоростью, исключающей ин­дивидуальное научение (Хайнд, 1975. С. 621). В та­кого рода случаях собственно подражание лишь создает условия для мотивационного научения, ко­торое происходит на основе самого обычного обус­ловливания: действуя по наблюдаемому образцу, птица получает пищевое подкрепление, которое при­дает мотивационное значение виду молочных буты­лок и другим условным сигналам. Более специфическими являются случаи, когда подражание охватывает и подкрепление, т. е. когда мотивационное научение целиком определяется пове­дением других особей. Примером такого подражания могут служить молодые мартышки, которые начи­нают избегать ящика после того, как воспринимали своих матерей, испуганных этим предметом, хотя то­го, что вызвало испуг, сами не видели (Дьюсбери, 1981. С. 127). В таких случаях наблюдается своего рода доверие мотивационному опыту сородичей и готовность на этой основе обучаться. Самая простая и естественная интерпретация та­ких данных предполагает признание того, что эмоци­ональное состояние других представителей вида (иногда—и представителей других видов) небезраз­лично конкретному индивиду и действует на него как подкрепление. Конечно, такое эмоциональное за­ражение факты возникновения на основе подража­ния новых мотивационных отношений полностью не объясняет: этим процессом не охватывается таинст­венный момент переадресовки сопереживаемого эмо­ционального состояния на предметы, вызвавшие эмо­ции у других особей²¹. Тем не менее эмоциональное заражение представляется необходимым условием для случаев подражания, обеспечивающего возник­ новение мотивацион.ных отношений к предметам, под­ крепляющие свойства которых не были выявлены самим индивидом.

РИБАЛКО

Не может быть сомнений в том, что явно в фило­ генезе прогрессировавшую способность к эмоцио­ нальному заражению и подражанию унаследовал и человек (см. Ладыгина-Коте, 1965; Поршнев, 1974. Гл. 5; Miller, Dollard, 1962). Об этом говорят, в ча­ стности, сравнительные исследования, обнаружив­ шие, например, что «способность к подражанию у трехлетнего шимпанзе, выращенного в человеческом окружении, в множестве ситуаций обнаруживается весьма подобно тому, как и у трехлетнего ребенка» (Hayes, Hayes, 1952. Р. 458). Значительная часть то­ го, чему взрослые обучают ребенка в период, когда он еще не способен понять объяснений и действовать по словесным указаниям, формируется с использо­ ванием именно его готовности к подражанию. Не­ посредственно-эмоциональное общение младенца и матери уже на первом полугодии жизни не сводится к двухполюсному обмену эмоциями; в качестве треть­ его звена в него вклинивается мир предметов, и мать не пропускает случая указать, что в этом мире ин­ тересно, хорошо, страшно. Очевидно, что без способ­ ности младенца к эмоциональному заражению ее усилия были бы напрасными. Во втором полугодии «третье звено» становится необходимым компонентом общения (Hubley, Trevarthen, 1979), младенец актив­ но стремится к обмену эмоциями по поводу мира предметов, что зафиксировано в выделении нового этапа его взаимодействия с матерью—ситуативно- делового общения (Лисина, 1986). Подражание остается важнейшим фактором, оп­ ределяющим содержание активности ребенка и на последующих этапах его развития. Конечно, более типично и заметно проявление подражания в первом из выделенных выше вариантов—в качестве меха­ низма, обеспечивающего повторение действий. Так, по мере развития предметно-манипулятивной дея­тельности, которая сначала подчиняется «логике» руки и объекта манипуляции, ребенок начинает увлеченно воспроизводить все более тонкие действия

с предметами по «логике образца», показываемого другими людьми или у них подсмотренного (Элько-нин, 1978). Не менее активно подражание проявляет­ся в деятельности по усвоению речи: «Единственным механизмом, подключающим ребенка к языковой среде, является подражание» (Поршнев, 1974. С. 319); а также в игре: «Для самых маленьких де­тей подражание является правилом игры. Это един­ственное приемлемое для них правило, поскольку в начале они не могут выйти за пределы конкретной живой модели и руководствоваться абстрактными правилами» (Баллон, 1967. С. 71). Подражание-повторение служит развитию прежде всего познавательной сферы ребенка, обеспечивая формирование новых навыков, умений, знаний. Как отмечалось, оно способствует также и формирова­нию мотивации: действуя и играя по образцу, ре­бенок открывает новые стороны и отношения вещей, правила и тайны человеческих взаимоотношений, ко­торые могут затрагивать его потребности и вследст­вие этого стать интересными, приятными, страшными, полезными и т. п. Однако в данном случае подража­ние как механизм и другой человек как копируемый образец создают лишь условия и возможности для определенного развития мотивации, тогда как само развитие происходит благодаря механизмам специ­фических потребностей. Мотивационное подражание. Более ответственна роль другого человека в подражании, основанном на эмоциональном заражении. В случае такого собст­венно мотивационного подражания развитие мотива­ции целиком определяется копируемым образцом, глазами, а точнее—эмоциями которого ребенок на­чинает воспринимать окружающий мир. Сразу отме­тим, что четкое различение в фактах реальной жизни мотивационных отношений, возникающих, с одной стороны, вследствие естественного развития потреб­ностей, с другой—на основе эмоционального зара­жения, затруднено из-за совместного проявления этих механизмов. Как, например, различать вклад игровой и материнской потребностей, а также сопе­реживающего участия матери в развитии увлечения некоторой девочки куклами? Тем не менее представляется очевидным, что не только ребенка, но потом и подростка, юношу, взрослого многое в мире волнует, интересует, устра­ шает и т. п. не на основе соответствующего личного опыта, а потому, что это так воспринимается други­ ми людьми. Такой вывод был, в частности, сделан в скрупулезном исследовании подробных автобиогра­ фических отчетов 275 испытуемых: «Обобщенные чувства к предметам внешнего мира могут возникать либо (а) благодаря посредничающей роли других лиц, либо (б) как результат прямого контакта с са­ мими предметами» (Phillips, 1937. Р. 299). Самое, пожалуй, убедительное свидетельство роли подража­ ния в развитии мотивационных отношений—данные о так называемом конформном типе психопатических отклонений, которые будут приведены ниже. От эмоционального заражения следует отличать внешне подобный и часто параллельно протекающий процесс эмоционального сопереживания (см. Вилю- нас, 1976. С. 72—73), на основе которого тоже воз­ никают новые мотивационные отношения. Поясним это отличие на примере. Если мать, неожиданно по­ лучившая сильный удар током, с криком и другими признаками страдания и испуга откинет от себя ка­ кой-нибудь бытовой электроприбор, то видевший это ребенок станет в будущем скорее всего этого прибо­ ра избегать, как и молодые мартышки в упомянутом выше исследовании. Сопоставим этот случай с дру­ гим, в котором та же мать, застав ребенка с испор­ ченной фамильной реликвией в руках, не менее искренне и бурно, даже, допустим, заплакав, выра­ зит огорчение из-за невосполнимой потери. Сопере­ живая матери, ребенок, возможно, как и в первом случае, станет в будущем избегать изучения подоб­ ных предметов, но мотивационное отношение к ним будет иным. В первом случае предмет запечатлится как сам по себе страшный, «плохой», во втором— может быть даже останется интересным, только в случае игры с ним огорчающим мать. Главное отли­ чие состоит в том, что в случае эмоционального' за­ражения формируются безусловные, непосредствен­ные мотивационные отношения, тогда как в случае сопереживания—условные, опосредствованные отно­шением к другому человеку. Конечно, в реальной жизни оба процесса могут происходить одновремен­ на

^: но; так, и во втором примере возможно частичное • эмоциональное заражение, вследствие которого у ре-| бенка останется чувство таинственной, пока ему не-; понятной ценности некоторых вещей. ' Обозначенное различение имеет не только теоре­ тическое значение. Для практики воспитания весьма полезно было бы знать, при каких условиях возни­ кает непосредственное или опосредствованное моти­ вационное отношение, например, отношение к лени- вости как к позорной и абсолютно недопустимой черте и как к черте, недопустимой из-за осуждения ее другими, но внутренне особенно не возмущающей. К сожалению, возможность освещения этой пробле­ мы невелика. Отметим один момент, влияющий на характер воспитываемых отношений, который вместе с тем покажет ее сложность. При обсуждении зависимости мотивационной фик­ сации от особенностей эмоций качеству их интенсив­ ности была противопоставлена глубина — качество, по которому эмоции образуют континуум с полюса­ ми «серьезных» и «игровых» переживаний (Stern, 1928). Представляется, что именно мера глубины, «серьезности» является фактором, способствующим эмоциональному заражению и, следовательно, фор­ мированию безусловных мотивационных отношений. Если ребенок грубо вырывает из рук младшего нож­ ницы, а в другом случае угрожает и машет этим острым предметом в области глаз, то эмоциональная реакция матери иногда может быть сильной и в пер­ вом случае, но во втором она будет всегда более «серьезной». Разной меры глубины будет также осуждение девочки за то, что она показывает свер­ стнику язык, а в другом случае — более интимную часть тела, возмущение по поводу совершенной ре­ бенком кражи таким отцом, который считает это общечеловеческой, свойственной и ему слабостью, и отцом, никогда такой слабости даже в мыслях не допускавшем. Признаки подлинности эмоций интуитивно улав­ ливаются ребенком, отличающим очередные бурные упреки по поводу его неправильного поведения от указания на нечто абсолютно недопустимое, табуи- рованное, святое. Заражение «серьезными» эмоция­ ми, стабильно и непротиворечиво обнаруживаемыми лицами из ближайшего окружения, является важной основой фиксации безусловных мотивационных отно­ шений и, по всей видимости, онтогенетически ранним механизмом иррационального принятия тех социаль­ ных запретов и норм, которые в психоанализе обо­ собляются в отдельную инстанцию «сверх-Я». Всякое подражание, в том числе и мотивацион- ное, не представляет собой простого копирования случайно увиденных примеров, обнаруживая зависи­ мость от сложившихся эмоциональных отношений «Подражание у ребенка не есть подражание чему угодно, оно очень избирательно. Ребенок подражает людям, пользующимся у него наибольшим авторите­ том, тем, которые затрагивают его чувства, привле­ кают к себе, к которым он привязан» (Баллон, 1967. С. 71). Данное утверждение справедливо как для устойчивых эмоциональных отношений, так и для складывающихся в конкретных ситуациях (см. Вап- dura, Huston, 1961). Исследования показали, напри­ мер, что 6-летние дети детально копировали поведе­ ние экспериментатора только в том случае, если он предварительно устанавливал с ними очень теплые отношения, тогда как без этого условия отдельные действия они повторяли в противоположном направ­ лении, как бы подражая наоборот (Раншбург, Поп- пер, 1983. С. 88). Случаи, когда некоторое лицо становится устой­ чивым образцом для мотивационного подражания, преобладающим источником для заимствования цен­ ностей, вкусов, увлечений, взглядов, в литературе обсуждаются под названием идентификации или интроекции (Lazowick, 1955; Sanford, 1955). Естест­ венно, что первым объектом для идентификации обычно служат родители. Данной стадии проявления мотивационного подражания исключительное значе­ние придавал психоанализ, предложивший, правда, весьма специфическую трактовку движущих сил этого процесса, согласно которой ребенок идентифи­цируется не просто с родителем, а с потерянным объектом любви или с доминирующим половым кон­курентом и агрессором (см. Freud, 1977. Ch. 9). Однако по мере приобретения ребенком самосто­ятельности и естественного смещения его интересов на более широкий, чем семья, мир объектом эмоци-

ональной привязанности становятся также другие люди и сверстники (Phillips, 1937. Р. 299). На дан­ной стадии развития мотивационного подражания более типичными, по всей видимости, являются слу­чаи, когда источником для эмоционального зараже­ния служит не отдельное лицо, а некоторая группи­ровка людей, обычно из ближайшего окружения, идентифицируясь с которой человек безоговорочно принимает распространенные в ней культурные цен­ности и нормы. Такая склонность человека подчи­няться мнению и вкусам окружающих людей выде­ляется в виде особой характерологической черты— конформности (Чудновский, 1971; Asch, 1956; Crutch-field, 1955). Конформность. Весьма показателен факт консти-туциональной обусловленности этой черты, о чем свидетельствует существование соответствующего типа психопатических отклонений (в форме так на­зываемой акцентуации характера). Напомним основ­ные его особенности: «Представители конформного типа—это люди своей среды. Их главное качество, главное жизненное правило—жить «как все», ду­мать, поступать «как все», стараться, чтобы все у них было «как у всех»—от одежды и домашней об­становки до мировоззрения и суждений по животре­пещущим вопросам. Но под «всеми» всегда подразу­мевается привычное непосредственное окружение. От него они не хотят ни в чем отстать, но и не любят выделяться. ...В хорошем окружении — это неплохие люзд и исполнительные работники. Но, попав в дур­ную среду, они постепенно усваивают все ее обычаи и привычки, манеры и поведение, как бы это ни про­тиворечило всему предыдущему в их жизни и как бы пагубно ни было. <....> Конформность сочетается с поразительной некритичностью. Все, что говорится в привычном для них окружении, все, что они узнают через привыч­ный для них канал информации,—это для них и есть истина. И если через этот же канал начинают по­ступать сведения, явно не соответствующие действи­тельности, они по-прежнему долго принимают их за чистую монету» (Личко, 1983. С. 178—179). Конформный тип психопатической конституции не относится к числу широко признаваемых в литера туре (см. Гурьева, Гиндикин, 1980; Леонгард, 1981), однако это имеет простое объяснение. Поскольку по своей сути конформные люди—продукт своей среды, без взвешивания и переоценки принимающие обыч­ ные для нее культурные нормы и ценности, они (за исключением, конечно, крайних случаев) не привле­ кают к себе внимания, ничем особым не выделяясь среди окружающих²²; более того, в варианте «непло­ хих людей и исполнительных работников» они, мож­ но думать, составляют костяк того, что называется «нормой». В отличие от других типов психопатиче­ ских отклонений конформные люди производят впе­ чатление исключительно социальной, а не природной детерминированности их развития, причем если иметь в виду содержательную сторону их ценностей, а не механизмы, на основе которых эти ценности формируются, то такое впечатление является совер­ шенно верным. Свидетельствуя о природном происхождении ме­ ханизма мотивационного подражания, данные о кон­ формном типе акцентуации характера говорят также о больших различиях между людьми по выраженно­ сти у них этой особенности, которая зависит как от конституциональной предрасположенности, так и от условий воспитания, сглаживающих или заостря­ ющих акцентуированные черты. Конформный тип представляет собой крайний полюс распределения людей по этой особенности. Противоположному по­ люсу наиболее соответствует шизоидный тип психо­ патий, у которого, например, «реакция эмансипации может легко оборачиваться социальной нонконформ- ностью—негодованием по поводу существующих правил и порядка, насмешками над распространен­ ными идеалами, интересами, злопыхательством по поводу ..отсутствия свободы"» (Личко, 1983. С. 138). В умеренной выраженности конформность представ­ляет собой естественное условие для мотивационного развития людей, обеспечивающее, в частности, взаи-

²² «Этот тип относительно редко попадает в поле зрения психиатра. Видимо, если жизнь не требует большой гибкости, личной инициативы, умения быстро ориентироваться в стреми­тельно меняющейся обстановке, адаптация бывает вполне удов­летворительной» (Личко, 1981. С. 88).

мосвязанность и синхронизацию этого процесса у отдельных лиц. Проявлению и закреплению конформных черт мо­жет способствовать общая невротизация человека, его боязнь быть самобытным, непохожим на других, принять ответственность за свободное самоопределе­ние. Данная защитная функция конформизма, избав­ляющая от тревоги одиночества благодаря предпоч­тению стандартных ценностей и выбору такой же, как у многих, судьбы, особенно подчеркивалась Э. Фроммом: «...Человек перестает быть самим со­бой, он полностью усваивает тот тип личности, ко­торый ему предлагают модели культуры, и пол­ностью становится таким, как другие, и каким они его ожидают увидеть. ...Человек, который уничтожил свое индивидуальное «Я» и стал автоматом, идентич­ным с миллионами других автоматов вокруг него, не испытывает больше чувства одиночества и тревож­ности. Однако цена, которую он платит, велика— это потеря самого себя» (1986. С. 173). Исследова­ния показали, что страх увеличивает ситуативную конформность: испытуемые, которые находились под угрозой удара током, обнаруживали в эксперименте большую готовность некритично разделять мнение группы по сравнению с людьми, удара током не ожи­давшими (Darley, 1966). Возможно, что хронический страх способствует увеличению конформности как свойства человека и даже целой популяции. Эмоциональные процессы, лежащие в основе мо-гивационного подражания, отчетливо рефлексиругот-:я в учении Б. Спинозы. Следующие его теоремы го-эорят о всеобщей эмоциональной связанности людей: ^Воображая, что подобный нам предмет, к которому ды не питали никакого аффекта, подвергается како-яу-либо аффекту, мы тем самым подвергаемся по­добному же аффекту» (1917. С. 477); «Мы будем гакже стремиться делать все то, на что люди, по аашему воображению, смотрят с удовольствием, [наоборот—будем избегать делать то, от чего, по ашему воображению, люди отворачиваются» С. 479). Конечно, людивзаимозаражаются не только действиями, но и отношениями: «Если мы вообража­ем, что кто-либо любит, желает или ненавидит что-либо такое, что мы сами любим, желаем или нена- видим, то тем постояннее мы будем это любить и т. д. Если же воображаем, что он отвращается от того, что мы любим, или наоборот, то будем испы­ тывать душевное колебание» (С. 481). Хотя эти по­ ложения, описывающие эмоциональный процесс при наличии плана 'воображения, более подходят для ха­ рактеристики динамики эмоций на уровне сознания, представляется, что в плане непосредственного отра­ жения такие процессы происходят и у ребенка. Со времен формулировки Б. Спинозой этих тео­ рем большого прогресса в постижении эмоциональ­ ных процессов, лежащих в основе мотивационного подражания, не произошло. Это приходится конста­ тировать с сожалением, так как речь идет о процес­ сах, играющих в жизни немаловажную 'роль. Если всеобщая эмоциональная связанность людей мало заметна в их .взаимоотношениях, то только потому, что эмоции ,в отношении тех, «к которым мы не пи­ таем никакого аффекта», просто затеняются более выраженными эмоциями в отношении значимых лиц. Но такая связанность существует и, интегрируясь, вносит явный вклад в развитие ряда общественных явлений. Наиболее броское социальное последствие механизма мотивационного подражания—это, конеч­но, явление моды, а также модоподобной, основанной на эмоциональном заражении, веры.

РУДЕНКО

Высшие формы фиксации

Мотивационные «сдвиги». Обсуждавшийся мате­риал позволяет заключить, что фиксация мотиваци-онных отношений человека обеспечивается, в частно­сти', природными механизмами, которые, проявляясь в условиях собственно человеческой психики, приоб­ретают, разумеется, специфику, активно используют­ся воспитывающими его силами, но ими не создают­ся. Особенно наглядно социальное . применение природных механизмов выступает в случае мотива­ционного подражания; иногда такое применение при­нимает характер, можно сказать, эксплуатации, спо­собной направить человека на службу любой, даже сумасбродной идее посредством организации ее исте­ричного приветствия среди окружающих людей.

факты использования общественными силами при­родных механизмов служат хорошей иллюстрацией тому, что категоричное противопоставление биологи­ческого и социального, «низшего» и «высшего» в развитии человека не соответствует действительности и что существуют как переходные, так и смешанные формы проявления этих выделяемых при помощи абстракции «факторов». Однако в дидактических це­лях, для обозначения полюсов, между которыми удобно располагать различные промежуточные фор­мы, такое противопоставление может оказаться оправданным и полезным. Рассмотрим с учетом дан­ной оговорки вопрос о «высших», социально детерми­нированных формах мотивационной фиксации. Активность, с которой в советской психологии подчеркивается социальное происхождение мотива­ции человека (Асеев, 1976; Ковалев, 1988; Якобсон, 1969), не привела к заметным результатам в описа­нии 'конкретных механизмов и процессов, такую мо­тивацию формирующих. На общем скромном фоне внимание привлекает обозначенный А. Н. Леонтье-вым процесс «сдвига мотива на цель», обеспечиваю­щий развитие собственно человеческой мотивации: «Рождение новых, высших мотивов и формирование соответствующих им новых специфических человече­ских потребностей представляет собой весьма слож­ный процесс. Этот процесс и происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осознания» (1972. С. 304). Возникновение данного процесса в антропогенезе связано с общественным разделением труда, потре­бовавшим выполнения действий, результаты которых сами по себе человеку не нужны и которые, следо­вательно, должны побуждаться мотивацией, происхо­дящей от ценности совместно производимого и рас­пределяемого продукта. Необходимость приобретения Целями трудовых действий устойчивого мотивацион­ного значения от ситуативно не заданного и, как правило, значительно отсроченного конечного возна­граждения и определила возникновение механизма «сдвига мотива на цель», превращающего цели в «функционально автономные» мотивы. «Подобные 'сдвиги мотивов постоянно наблюдаются и на высших ступенях развития. Это те обычные случаи, когда человек под влиянием определенного мотива прини­ мается за выполнение каких-либо действий, а затем выполняет их ради них самих, в силу того, что мотив как бы сместился на их цель» (С. 302). Напомним, что в концепции А. Н. Леонтьева мо­ тиву придается значение конечной цели деятельно­ сти, в приближении к которой человеку необходимо достичь ряда промежуточных целей, составляющих порой весьма сложную, иерархически организован­ ную систему. Промежуточные цели приобретают мо- тивационное значение вследствие специальных про­ цессов смыслообразования; такое значение, получае­ мое ими от мотивов, называется смыслом. Нетрудно видеть, что в контексте этих концептуальных пред­ ставлений «сдвиг мотива на цель» не является осо­ бым процессом, это то же самое смыслообразование, только фиксирующееся, порождающее устойчивые, «функционально автономные» смыслы. К сожалению, положение о происходящих в ие­ рархической организации целей мотивационных «сдвигах», означающих, по существу, переход от си­ туативного к онтогенетическому развитию мотивации, не получило в обсуждаемой концепции (см. также Братусь, 1988. Гл. 4.1) более подробной разработки и конкретизации, что затрудняет, как отмечалось выше (см. с. 30), его приложение к фактам реальной жизни. Не уточнены отличительные признаки таких «сдвигов», позволяющие опознавать их среди подоб­ ных явлений. Покажем это на используемом А. Н. Леонтьевым примере. Первоклассник, изначально усаживаемый за при­ готовление уроков условием «не сделаешь уроки— не пойдешь играть», через неделю-другую начинает садиться за занятия по собственной инициативе, об­ наруживая заинтересованность в получении хороших отметок. Формально, по внешним признакам этот пример как бы соответствует феномену «сдвига мо­ тива на цель»: приготовление уроков как цель, на­ вязанная взрослым в качестве условия для реализа­ ции игрового мотива, через некоторое время приоб­ ретает независимое от него мотивационное значение. Но в действительности такой «сдвиг» здесь не происходит, а пример иллюстрирует обычное разви­тие учебной мотивации, в котором игровой мотив вы-

полняет явно случайную роль: взрослый мог с таким же успехом усадить ребенка за уроки, используя любое другое вознаграждение или наказание. Кажет­ся, что именно так этот пример, изначально приво­димый для иллюстрации «сдвига», в итоге интерпре­тирует и сам автор: «Ребенок начинает с того, что добросовестно готовит уроки, имея в виду скорее пойти играть. В результате же это приводит к гораз­до большему: не только к тому, что он получает воз­можность пойти играть, но и к хорошей отметке. Происходит новое «опредмечивание» его потребно­стей» (1972. С. 513). Очевидно, что в выполнении любой деятельности, независимо от того, каким именно потребностям она отвечает, человек может столкнуться с условиями, затрагивающими другие его потребности: одно мо­жет задевать нравственные или эстетические чувства, другое—потребность в безопасности, достижениях, самоутверждении и т. п. Такие столкновения способ­ны оставить самые значимые следы в мотивационном развитии человека, причем безотносительно к моти­вам изначальной деятельности. Она, как и упоми­навшееся выше подражание-повторение, лишь созда­ет возможность для такого развития, но целиком его не определяет, как не определяет, например, музыка или спорт выбора спутника жизни даже если встреча с ним состоялась благодаря этим занятиям. Случаи такого побочного развития в деятельности мотивации, предполагающего актуализацию и под­ключение «внешних» для нее потребностей, принци­пиально отличаются от случаев внутридеятельност-ных мотивационных «сдвигов», означающих передачу мотивом своего значения промежуточной цели и при­обретение ею относительной функциональной авто­номности. Такую автономность могут приобрести, например, определенные показатели мастерства в той же музыке или спорте, достижение которых требует многолетних систематических усилий. Представляется, что выражением «сдвиг мотива на цель» целесообразно обозначить только последние случаи, более соответствующие буквальному его зна­чению. Конечно, в реальной жизни одно другого не исключает, поэтому стремление к некоторому уров­ню мастерства может определяться и «сдвигом» соб- ственно профессиональной мотивации, и затрагиваю­ щей «побочные» потребности перспективой получе­ ния почетного квалификационного звания. Эмоциональные «смещения». Идея мотивационных «сдвигов», происходящих в иерархии достигаемых человеком целей, получила дальнейшее развитие в книге В. С. Магуна (1983; см. также 1985), став основой для оригинального описания организации человеческих потребностей²³. Явление «сдвига моти­ ва на цель», имеющее в концепции А. Н. Леонтьева статус скорее частного феномена, в данной работе под названием «смещения эмоциональных пережива­ ний в сторону ценностей более высоких порядке?» (1983. С. 35) возводится в универсальный принцип, определяющий не только онто-, но и филогенетиче­ ское развитие мотивационной сферы. В результате многоступенчатых и постоянных мотивационных «сме­ щений» с конечной на все более отдаленные в иерар­ хии условия, средства, промежуточные цели форми­ руется система инструментально соподчиненных по­ зитивных ценностей или благ, опосредствованность которых может быть «в принципе сколь угодно вы­ соких порядков» (С. 34). Поскольку 'понятия блага и потребности сопряже­ ны, согласно В. С. Магуну, так, что наличие/отсут­ ствие блага означает отсутствие/наличие потребно­ сти, соответствующую иерархическую организацию в результате эмоциональных «смещений» приобретает и система человеческих потребностей: «Отсутствие блага первого порядка—хлеба... будет потребностью первого порядка, отсутствие благ второго порядка — муки, приспособлений для выпечки хлеба и труда пекаря—потребностью второго порядка, отсутствие \ благ, производящих блага второго порядка—мель­ ницы, пшеницы, труда, нужного для производства МУКИ,—потребностью третьего порядка и т. д.» (С. 9). Положение о постоянно происходящих масштаб­ ных эмоциональных «смещениях» находится в согла­ сии с фактом всеобщей мотивационной значимости явлений, с которым мы сталкивались, обсуждая фе-