Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 11 страница

Вскоре Роллинги делили сцену с героями блюза... Другие люди должны были услышать эту музыку! Они были переводчиками! Белые английские парни смогли поднять блюз до самых вершин!.. В 1964-ом композиция Хаулинга Вулфа «Красный петушок» в исполнении Роллинг Стоунс стала хитом номер один. Их карьера шла вверх, а в Кроу Дадди Клаб их сменила новая группа из Ричмонда Ярд Бёрдс. Ещё одни белые парни с городских окраин, которым не стать чёрными исполнителями блюза никогда в жизни, а их цельность и творчество подвигли изобрести их что-то своё, собственное! Поэтому они начинают с твиста и вкладывают всю их энергию. Среди участников этой группы был совсем юный гитарист, чья интерпретация блюза оставила неизгладимый след в рок-музыке: Эрик Клэптон. Его именем оказались исписаны все стены Лондона: Клэптон — бог! Он услышал в блюзе выражение одиночества и отверженности, в которых он вырос. «Их блюз — это один человек. Один! Со своей гитарой против всего мира! Он совершенно один... Без выбора ему остаётся лишь одно, — говаривал сам Клэптон, — играть и петь, чтобы унять свою боль. Именно это я часто испытывал в своей жизни...» Когда они записали песню for your love, всё изменилось. Стремление Клэптона к совершенству музыки поссорило его с остальными членами группы; ему не нравилось, что они делают: казалось, для них это просто шутка; он был настоящим! Он жаждал фанатично больше глубины... больше и больше. Группа же хотела лёгкости. Видимо, чтобы стать чьей-то десятой копией. Роллинги набрали сил и писали песни, выражая в них творческую свободу. Их ключ к успеху то, что они начали писать! А начав писать песни, они использовали влияние блюза, пропустив его через собственный опыт. The last time — первая песня, что они написали и поняли, что она достойна группы Роллинг Стоунс. Надо очень верить в себя и работать с полной отдачей! Одно дело: сыграть и спеть песню; совсем другое: сказать, что ты — её автор. Роллинг Стоунс набирали мастерство как авторы песен и были готовы рисковать, наполняя песни грубостью, дерзостью и сексом.

Лин храпнула. Себастьян ощутил тяжесть своей спины и посмотрел в окно — звёзды украшали пространство, что он видел. «Даже спящая, она хочет слушать мои истории...» — промелькнула внутри его мысль; он улыбнулся, зевнул.

— Видимо, мне придётся теперь закончить эту историю, иначе я не усну!..

Он осторожно поднялся и уложил Лин на кровать; сам лёг рядом и приступил:

— Сатисфакшн, один из первых хитов Роллинг Стоунс, которым гордился бы сам Мади Вотерз! Она стала бы величайшей песни, исполненной даже кем-нибудь из Чес Рекордс. Основной ритм этой песни, — Кит Ричардз, — услышал во сне. Ему снился блюз, он проснулся, включил бессознательно свой маленький кассетный плеер, послушал, снова уснул и ничего не помнил; потом он увидел, что кончилась кассета — перемотал её назад и там: 30 секунд «Сатисфакшн»... только очень медленная версия. Эта песня возвестила новое направление в музыке — рок! И заодно сводила публику с ума! Они взяли самую суть блюза, ритм-н-блюза и рок-н-ролла того периода... и добавили к этому ещё чуточку: качание бёдрами, чуть надутый вид, маракасы в поднятых руках, прыжки по сцене — всё, что возбуждало девушек; делало слова более зримыми, продаваемыми, сексуальными — были проданы миллиарды пластинок: это чудо! Главное, как они это делали: Джаггер всегда ухмылялся в микрофон — чтобы родители его ненавидели; он знал, ненавидят родители, дети будут любить; умный парень. Роллинг Стоунс были не одни... новая волна групп экспериментировала с инструментами в поисках новых звуков. Группа Кинкс взлетела наверх популярности, искажая гитарный звук. Первое, что захватывает — это гитарный звук. Продюсер, Шел Талми, долго искал, как извлечь новый, другой звук из гитар и ударных... Он говорил, что для него они звучали скупо, поэтому он очень долго искал более широкий звук. Особым звуком гитары группа была обязана гитаристу Дейву Дэвису и его инструментам. Им повезло, что Дейв играл на лауд-гитаре с мощным усилителем, который они испортили — звуки вышли то, что надо! Девис искал звук, который выражал бы то, что он чувствовал; его так огорчало звучание гитары, что он взял бритву и порезал динамик. Он включил, и раздался такой скрежет — вот оно, подумал он! Продюсер подарил новый гитарный звук, словно волшебник, другой группе, последователю Кинкс в поисках своего голоса, группе Ху.

Группа Кинкс привнесла в эту музыку некий дух опасности. Песня «Ай кэнт иксплэйн» стала их маркой. Они молодцы!

А Ху, это было что-то другое... Певец Роджер Долтли облагородил образ дерзкого мачо. Гитарист Пит Таунсент удваивал двенадцати-тактовый блюзовый темп, выжимая всё из своей гитары. Когда они пели «Кэнт иксплэйн» они вернулись к истокам на сцене; а вначале была импровизация: рваные струны, надоевший бит, удвоение темпа, грохот на одной ноте, гитары кувырком, пока не надоело. Они бросили это. Если бы не было гения Таунсена, то им не так повезло... Он слышал первоисточник и мог воплотить его в музыке.

Группа Ху сочетала мятежный дух и модный имидж с дерзким самовыражением поп-арта 60-ых. Часто девушки ходили слушать из-за того, как одеты его участники. У одних были пиджаки из флагов, а Кит носил поп-арт с принтами в виде мишеней и сердец. Отчасти это шло от наших собственных вкусов и от самого поп-арта, потому что поп-арт не оценивают, как обычные, другие виды искусства: им наслаждаются и берут за образец миллионы подростков. Группы наподобие Ху несли дерзкие идеи и вызывающий имидж, и было ясно, что формируется новое движение в музыке. 65-ый был годом «Зеро»!.. К середине десятилетия дети послевоенного бейби-бума вышли из подросткового возраста и появилось новое поколение; поколение художественно-зрелое. В 65-ом году группа Ху выпустила песню-символ рок-музыки «Май дженерейшн». В этой песне поётся: надеюсь, я умру не постарев. Образцов для подражания не было... все песни были новыми, как и технические приёмы, манеры. Темы песен: обо всём, что происходило в мире. Это было невиданно! По ходу песни они как бы заикались... это было блестяще! Поклон в сторону мятежных юнцов, которые плохо умели говорить и едва умели думать. Их подбивали сказать: против чего вы бунтуете, что вы хотите выразить? Это заикание отражает разочарованность и гнев, наполнявший песню! Порой так охота дать кому-нибудь в морду, но... ты не даёшь себе воли! Они были хулиганами! и были очень и очень опасны. Вы не можете знать, когда в вас выстрелят, не знаете, что с вами случится: они и не знали, и жили так: возьми горящий факел и беги! Это была очень новаторская пластинка и призыв: «Я умру не постарев!» Эта песня открыла группу американцам уже претерпевшем нашествие английских групп с их ясной позицией и адреналином.

Группа Энималз первой проложила путь революционной рок-музыки, песней перевернувшей представления об американском блюзе для новой аудитории. «Зэ хаус оф эрайзин сан» это традиционный плачь о барделе в Новом Орлеане. В этом городе их ненавидели за это, жителям песня не нравилась! В этот момент Боб Дилан покорил сцену. Он стал кумиром фолк-движения, исполняя на простой гитаре баллады с политическим смыслом. Но нашествие англичан открыло ему новые возможности... Он начинал в Нью-Йорке, как фолк-певец, потом где-то в 62-63-м, он сам начал писать музыку, но хотел двигаться дальше. К чему он стремился? Может быть, быть как Биттлз, как Роллинг Стоунз, как Энималз в их версиях старых песен; эти песни он исполнял в традициях фолк-музыки... Но вскоре он взял электро-гитару в руки и в начале 65-го он привёз свои концерты на простой гитаре в Англию, но на нём уже были сапоги, чёрная кожанка; он одет был почти как Роллинг Стоунс. Боб Дилан стал отходить от фолк-музыки в сторону, по его словам, диких возбуждающих звуков рок-музыки, например, в его программной песне «Лайк э Роллинг Стоун». Одна из классных находок, по словам Дэйвида Фрайка, был малый барабан; это как молоток у судьи, судья со стуком опустил молоток и всё: внимание! история призывает к порядку. Говорят, это лучшая пластинка всех времён... Дилану принадлежит важное достижение, он был первым, кто взял различные элементы и соединил вместе, как пазл: музыка была долгой, её строй необычный, он нарушал много правил тяжёлого рок-н-ролла в группе инструментов, изысканные стихи. Эта композиция выявила образец нового рокового звучания Дилана, стремясь донести его живым и громким, он обратился к группе тяжёлого рока Хоукс, очень далёкой от фолк-музыки.

Роби Робертсон говорил, что заниматься фолк-музыкой для нас было словно принять другой образ жизни; где-то люди ходили в кафе, пили капучино и слушали музыку; там, где мы играли, никто не пил капучино...

— «Мы» — проснулась Лин; посмотрела в глаза Себастьяну и улыбнулась: — Наконец-то я увидела тебя, во сне мне всякая чушь казалась! — фыркнула она и собрала постель вокруг себя, потянулась к Сёбе и прижала его к своей груди.

— О Роби Робертсоне говорю, он из группы Бент!

— Говори дальше! — ласково сказала она, и он продолжил:

— Многие из этих мест были опасны, Бент видела убийства людей, жестокие драки и тому подобное; но они ничего этого не замечали — такая работа! Энергичный звук электо-гитары дал Дилану последний элемент необходимый для превращения из фолк-певца в рок-звезду. Когда возникла идея как-то внести в музыку, которую играли Бент, то что они подобрали на улице, то, как Дилан менял кожу, то как он собирал силы, то как они учились друг у друга; это было здорово. Однако, когда Дилан поехал в мировое турне со своим новым звуком, многие зрители были в шоке! «Иуда!» — называли они его. Многим, кажется, не понравилась эта идея. Зато музыканты учились играть без оглядки на публику! Они уворачивались от той дряни, что в них бросали. Дилан сильно менялся в своём подходе... Не просто к музыке, а к аудитории. Дилан удалился от мира после загадочной аварии на мотоцикле в 66-ом году, но его дерзкий подход показал, что рок-музыка способна на серьёзные художественные достижения. А в Англии Эрик Клэптон наконец обрёл желанную свободу творчества, создав в 66-ом собственную группу; супер-группу, куда вошли 2 самых талантливых в стране джазовых и блюзовых музыканта Джинджер Бейкер и Джек Брюс; группу назвали Крим. Они считали себя сливками, парнями, умеющими играть; как музыканты, мы были на голову выше всех остальных. Если бы они играли музыку, написанную шалтай-болтаем и Микки Маусом, это всё равно было бы классно, ведь это были классные музыканты.

— Ты и правда их считаешь классными музыкантами? — ехидно кто-то произнёс.

— Кейси?.. Не ожидал тебя здесь увидеть...

— Так ты их считаешь классными музыкантами или просто спиздил все слова с передачи, а теперь глаголишь ими направо-налево, как дитя, которое нихуя не понимает и думает, что ему нужно что-то говорить всё время, чтобы выделиться, чтобы ему дала его тёлочка...

— Она спит. Прекрати это!

— Ты говоришь чужими словами... Я уже час сижу под дверями и слушаю эту хуйню и не понимаю, какого хуя ты присваиваешь чужие мысли себе и говоришь их ещё к тому же своей девушке...

— Она не то, чтобы моя...

— Говоришь их в реальность, где все разговоры являют опасность, ведь за них рано или поздно придётся расплачиваться: и то, каким ты будешь в этот момент — гордым или забитым...

— Это важно, — тихо произносит Грегори. — Кейси, по-твоему, важно, каким ты будешь, когда с тебя спросят? Блять, скажу тебе честно, Кейси, перед тем, как в тебя будут нацелены куча автоматов, ты не только обоссышь штаны, Кейси, ты их обосрёшь и заплачешь от страха! — он задумался и покосился в сторону Лин, которая начала открывать глаза: — Повезёт, если ты не станешь звать мамочку!

— Я просто... — хмуро начал Кейси: — Просто говорю о том, что не нужно выставлять чужую речь за свою. Он ей ни разу не сказал, что это чужие слова.

— Авторство тебя волнует, Кейси?! — печально заявил Грегори. — А если он начнёт ей читать учебник по истории, ты разорвёшь его в клочья?

Кейси ни слова не сказав ушёл и хлопнул дверью так сильно, что Лин подпрыгнула.

Грегори зажёг сигарету и тоже ушёл.

Для того чтобы понять, каким был Грегори, нам придётся здесь поместить его рассказы, которые он написал до 30-ти лет, проживая совместно с Рози. Она очень волновалась, когда читала их и не могла поверить, что её парень мог такое написать.

короткие рассказы Грегори Нибо,

которые неохотно включаются в роман...

Я начал это осторожно. Провёл тихо очень острым ножом посередине её живота — она смотрела любящим взглядом мне в глаза — она мне доверяла. Дошёл до пупка... Помню, как несколько раз кончал туда. Озерцо спермы, которую потом я слизывал с неё. Я наполнял своей спермой рот, и мы жадно целовались, глотая трупы. Указательным и средним пальцами обеих рук я раздвинул кожу и увидел внутренности. Сладкая кровь стекала по животу, любимая плохо видела, вероятно, это со своего ракурса, поэтому я улыбнулся, чтобы показать ей — она прекрасно выглядит. Рядом стоял тазик со смешанной мочой и дерьмом. Мы создали это вместе. Запах внушал доверия — у меня текли слюнки несколько раз, когда я заглядывался на наше творчество. Моя любимая несколько раз даже руками сама смешивала это и потом ласкала меня и мои губы; мы слизывали друг с друга эту смесь. Иногда возникало лёгкое чувство тошноты; честно говоря, несколько раз мы блевали... Беда, что несколько раз мы это делали мимо тазика! Все, что было внутри нас должно быть там, чтобы потом снова оказаться внутри нас.

Когда она срала мне в рот, я мечтал о том, чтобы самому сделать с ней так же; её моча меня успокаивала: она такая тёплая, иногда она была вызывающе горячей. Несколько раз я отлизывал ей, и она жадно выстреливала в меня струёй. Мы смеялись над этим... В первый раз, когда её кал попал мне на язык, мне было не очень приятно. Что она скушала?.. Мы подробно обсудили этот случай после... Она плакала. Я задел её самолюбие. Вечером мне снова пришлось жрать её говно. На этот раз мне оно понравилось, и даже вызвало эрекцию. Она после целовалась со мной и сделала линию из экскрементов до самого члена — она взяла его в рот и жарко отсасывала, пока я не кончил. Она выплюнула это на мой живот и начала смешивать ладонями, а позже нассала туда. В моём пупке тоже было озерце. Она приняла его в свой рот, и мы снова встретились в страстном поцелуе, словно Ромео и Джульетта.

Я взял небольшой ковш и из таза почерпнул всё, что следует держать внутри. Раздвинул шире её складки живота и наклонил ковш — смесь медленно потянулась к кишкам, обволакивая их. Я достал фотоаппарат и начал снимать, чтобы любимая после увидела это чудо. Чудеса бывают!

Однажды мы наполнили отходами нашего тела целую ванну, а потом забрались в неё, и обжимались друг с другом. Это было, наверное, одно из самых лучших событий в моей жизни. Любимая плакала иногда, жалея, что мы не можем повторить это! Я плакал вместе с ней, но ничего нельзя было поделать — жалкие неудачники-соседи жаловались, что им не нравится то, чем мы занимаемся в своей квартире. Они ничего не понимают в настоящей любви!

Нитками я зашил её живот, оставив то, что было в тазике, внутри неё. Она заплакала от счастья и удовольствия, что внутри неё находится это сладкая смесь нашего глубокого чувства, которое организм передало в реальность. Я обнял её, прилёг к ней сбоку, и мы заснули.

В детстве мы росли вместе... в одном доме. Наша мама рассказывала о том, что мы, бывало, срали прямо на пол, а потом подбирали эти кучи и мазались друг о друга. Мы не стали говорить нашей маме, что встречаемся... Вероятно, это было бы очень странно, ведь она не смогла бы правильно понять наши взаимные с любимой чувства. Отец вообще ненавидит меня. Моя любовь, моя сестра, моя родная сестра, рассказывала мне, что он ночью забирался к ней в постель и снимал с неё трусики. Она тогда ещё в школу даже не ходила... Когда она мне рассказывала об этом, у меня поднимался член. Тогда мне было 15 лет. Я впервые трахнул её. Наш отец снимал с неё трусики и пальцами проникал внутрь неё... Однажды она проснулась, а наволочка была в крови. Мать кричала. Пришлось выкидывать наволочку, ведь она не ожидала что у ребёнка может начаться менструация. Она даже купила прокладки, но меняя их, она заметила, что крови больше нет. Мы заметили, что мать перестала общаться с отцом. Он запил.

Когда мы проснулись, ей было плохо. Ещё бы... Она впервые поняла жизнь. Лёгкая тошнота, милая? «Наверное, такая бывает при беременности?» — улыбнувшись, сказала она. Она озабоченно обошла взглядом моё тело и остановилась на черепе. Я принёс ей бритву, ведь всё понятно и без слов. Она сбрила с моей головы все волосы и жадно начала лизать её. «Жаль, что моя челюсть столь мала, иначе я бы тебя проглотила, милый...» Эти волосы мы кинули в тазик. Бритва служила и дальше: любимая осторожно воткнула мне её череп и тихо вела ото лба до затылка по прямой линии; потом от затылка она вела бритвой до лба. Ожившая кровь дошла до моей шеи. Она взяла небольшой молоточек и нож, который с одной стороны был очень острым, а с другой достаточно широким, чтобы по нему можно было стучать. Поначалу было больно... Она стучала по ножу, который был воткнут в линию, где прошлась бритва. Так она прошла по кругу. И снова. И снова. Ей становилось хуже... «Наш ребёнок, — сказала она. — Он такой неугомонный. Он весьма груб с моими внутренностями. Но я выдержу, дорогой! Это всё ради нас!»

Однажды я не спал всю ночь. Это было через несколько месяцев после секса с сестрой. Я услышал, как она плачет, и привстал с кровати. Она жила в другой, соседней комнате, и когда я зашёл, я увидел, что на ней лежит отец. Я сильно взревновал его и набросился. Он откинул меня в сторону и продолжил. На крики прибежала мать. Когда она зашла в комнату, она буквально ослепла! Отец не обращал внимания ни на кого из нас, а сестра тихо рыдала. Она была совершенно голой, и я возбудился. Мать заплакала и присела на пол. Я поднялся и снова набросился на отца. Она была моей! Я весь покраснел и вцепился зубами в его ухо; я изорвал его до крови, но тому было плевать — он продолжал! Я бил его кулаком по затылку, а он всё двигался; мать рыдала где-то позади меня; сестра была прямо передо мной: её грудь задевала моё воображение; я решил, что убью отца и займусь с ней сексом. Вскоре отец прекратил двигаться... Он уснул. Я позвал мать, и мы стащили его с сестры. Из её вагины вытекала жидкость, похожая на мою, когда я в неё кончил. Мать не выдержала и выбежала из комнаты. Я обнял сестру, и мы принялись целоваться. Вскоре я её трахал и уже наблюдал на её лице улыбку. Главное, чтобы она не грустила!

Когда часть моего черепа стала чашей, мы наложили в неё из таза все скопления и начали это есть. Любимой становилось хуже, и она тянула меня к себе. Я подошёл к зеркалу и увидел, что мой мозг блестит на фоне света, что горел в комнате. Любимая усадила меня на диван и начала облизывать мозг. «Кусай его!» — приказал я ей, и она укусила. Как же мне было сладко и очень больно. «Кусай ещё!» — кричал я ей. Она обошла меня сзади и стала стонать, когда кусала мои извилины. Я взял в руки черепную чашку и положил снова на череп: «Это моя шляпа!» Мы засмеялись. В этой шляпе находилась смесь, которая стала стекать по лицу... Она сняла шляпу и достала нож. Очень медленно она начала резать прямо посередине. Я не совсем понимал, что происходит.

Я гнила изнутри и знала это. Мой любимый умер — он перестал шевелиться ещё час назад. Я была очень счастлива, что ему больше не приходится мучиться здесь. Слава господу, что он не увидит меня старой и уродливой женщиной — я всегда теперь буду для него молодой и красивой. Мы сумели принять наслаждение любой формы, что предоставила нам природа и впитать его своей душой — наше тело боролось за внимание наших глаз к намёкам, которые говорили только о наших чувствах, а не о нашей ненависти друг к другу, ведь мы сильно ещё и ненавидели друг друга за то, что мы делали. Наша страсть перетекла из священной формы в извращённую не просто так. Мы долго трудились, чтобы понять внутри, как именно нужно уйти из этого мира, чтобы любовь навсегда закрепилась!

Мой живот почернел. Я пахну гнилью, но мне от этого сладко. Я положила голову любимого на свой живот; он спит на моём животике. Что мне сделать, чтобы он проснулся? Заснуть.

Всё началось с монеты. Он передал мне её в руки и скрылся из сознания. Монета приятно пахла; я положил её в рот и сосал на протяжении дня. Вечером, перед сном, я разделся догола и засунул её себе в анальное отверстие. На следующий день я засунул её себе под крайнюю плоть. Чередовал я это на протяжении месяца. Когда приходило время трапезы, я просто засовывал монету в одну из норок носа. Чтобы монете было приятней ощущать, что её любят во всех моих углублениях одинаково, мне приходилось питаться чётное число раз.

Однажды я проснулся и не обнаружил монеты в заднем проходе. Меня это сильно напугало. Я подумал, что она могла выпасть, и начал перебирать постель, однако монеты я не нашёл. Я копался в памяти, пока разбирал простыни и одеяло, и решил, что монета может прятаться под крайней плотью, но когда я натянул пальцами кожу, монеты я не увидел. Я резко потух и обратился к доктору, чтобы он осмотрел мой задний проход. Я не стал говорить ему причину своего беспокойства... Врач долго щупал мой сфинктер и то, что было дальше; в конце концов, он ничего там не обнаружил.

Ночами я не мог заснуть. Я стал поникшим и угнетённым. Я стал на улице встречаться глазами с другими людьми и искать того человека, что подарил мне монету. Однажды я увидел его в саду. Он сидел и смотрел на водопой, где плавали утки. Он направился к воде, видимо, чтобы бросить уточкам еды, но я перехватил его и обеспокоенно заявил, что потерял его монету и начал извиняться. Он поблагодарил меня за мои извинения и достал из кармана ещё одну, точно такую же монету. Я был счастлив как ребёнок, который получает заветную игрушку, что просит месяцами, и, наконец, родители её ему вручают. Я стал прыгать от счастья, а старик, что дал мне монету, удалился с улыбкой к воде. Я засунул монету в рот и продолжил своё существование.

На днях ко мне подошёл очень странный человек. Он задавал много вопросов, которые меня сильно удивляли. Я не совсем понимал его мотивов, но дослушал до конца его разговор. Он неожиданно приблизился ко мне близко и толкнул в грудь. Я проглотил монету. Я посмотрел с ужасом на него и двинулся в сторону. Он схватил меня за пиджак, но я вырвался и быстрым шагом пошёл от него подальше. Он не стал догонять меня, а я шёл покрасневший в сторону дома. Я не мог есть и пить в течение двух дней, пока не понял, что монету нужно выгнать из желудка в кишечник, чтобы она показалась мне в моих отложениях. А что если монета не пройдёт дальше желудка, думал я? На следующий день я обратился к врачу, который предложил мне операцию. Я обрадовался и сказал, что готов. Неделями я жадно ждал, что день быстрей закончится, чтобы начался следующий и закончился тоже. Чем быстрее шли дни, тем сильней во мне росло ощущение, что монета скоро снова попадёт мне в рот.

В день операции я сиял от счастья!

В очередной раз перед сном я засунул монету под крайнюю плоть и сладко уснул.

Этой ночью прошёл дождь, поэтому несколько часов мне пришлось стоять под карнизом. Она ужинала с каким-то парнем и была очень радостна, весела, обаятельна. Я наблюдал за ней уже около месяца, ночуя под её окнами, чтобы утром не упустить её из вида; ходил за нею, а она даже не обращала на меня внимания, что было на руку мне. Моя бритва была наготове... В этот вечер я заточил её хорошенько и спустился с лестницы, которую кто-то жадно вычистил белизной. Дождя ещё не было, однако, когда моё тело вписалось в пространство улицы, посыпались мелкие капельки мокрой пыли, а через несколько минут наступила свежесть: сыпался уверенный и ярый дождик.

Девушка, вдоволь наговорившись, вежливо попрощалась и удалилась. Парень смотрел ей вслед и облизывался: вкусна ли была еда, а, быть может, он разглядел что-то возбуждающее, мне осталось неясно. Я облизнулся, когда она вышла на улицу.

Три квартала я тащился за ней; она была на высоких каблуках, которые мешали ей идти быстрой походкой по каменной дороге. Дождь уже прошёл и стало уютней, но прохлада иногда сообщала телу лёгкую неловкость, которая сковывала шаги и изумляла воображение моё, когда я смотрел на эту девушку: она подгибала ноги так, что её икры напрягались и вписывались в контур моего воображения, рисовавшее мне эротические рисунки, что несли информацию о будущем прикосновении к этой ножке. Её нога мне была не нужна, если честно, поэтому вскоре мой взгляд поднялся выше. Да, её шикарные и огромные волосы несли в моё сознание образы, что сшибались и толкались внутри бессознательного, и давили на меня, предлагая охладиться моей коже потом; кожа не сопротивлялась, поэтому вскоре я стал мокрым.

Четвёртый квартал попросил её остановиться для отдыха. Она зашла за угол и оперлась на стену, закурила сигарету и дымила. Я подошёл к ней, улыбаясь, и ударил её по черепу камнем, что таился в моей руке. Вокруг никого не было; она упала. Я медленно начал срезать её волосы.

В тот день мамочка со мной не разговаривала, и я сильно на неё обиделся. Так, что перестал с ней общаться! Целый год она терпела это, пока однажды я не зашёл в её комнату: было ужасно, когда я увидел её висящей на люстре. Шею обволакивали её же волосы, которые она перед этим срезала с себя. Когда отец понял, что случилось, он выгнал меня из дома. Я даже не видел, как маму хоронили.

Я пришёл домой и сделал парик из волос, а потом нацепил их себе на голову, сел перед зеркалом, и начал разговаривать фальцетом.

— Ты сегодня кушал, сыночек? — спросил я высоким голосом, закрыл глаза и ответил низким:

— Да, мамочка. Я покушал сегодня. Я даже погулял со своей подружкой.

Она спросила меня: «У тебя появилась подружка?»

— Да, мама. Я её очень люблю. Сегодня она упала в обморок. У неё очень красивые икры.

— Икры не у всех девушек бывают красивыми. Ты выбрал правильную девушку!

— А ещё у неё идеальные волосы... Как у тебя, мама!

— Ты к нему подошёл, и что он?

— Он сказал: «Как пройти туда-то туда-то!»

— Хм... А ты ему?

— Я ему говорю, что это вообще в другом конце города.

Берёт сигарету и закуривает. Автомат выпадает из его левой руки, и падает на грудь; висит, а ствол смотрит в землю.

— Так ты продолжай, хули ты курить начал и бросил говорить?! — улыбается.

— Так я ему и говорю... Точнее он мне, дескать, я и так знаю, что мне нужно туда, поэтому и спрашиваю у тебя, сорванца, где мне удобней будет пройти.

Тот, что выше — смотрит на труп, который лежит рядом с его ногами. Плюёт в него: прямо в рожу.

— Сорванец? — говорит; отвращение меняет его лицо.

— А что, это не такое и плохое слово... Ты слушай дальше! — выдыхает сигаретный дым и кашляет. Снова вдыхает и грит: — Я молчу секунд пять, а он подходит ко мне вплотную и талдычит о своём, говорит мне: «Малолетний ублюдок, я спрашиваю тебя ещё раз, шлюхин ты сын, куда мне следует идти...»

— Что, блять? ЧТО? — глаза его расширились до ужаса. Он не сдержался и начал пинать труп ногами.

— Так вот, я ещё молчу на это... но уже становится не по себе. А у него автомат ещё этот был... Он мне в рожу им тычет и говорит: «Дикарь ты ёбаный, слушай сюда внимательно мне — где сраный поворот?»

— Дикарём тебя назвал? Вот... — снова пинает труп и обливает его бензином.

— Так знаешь, что он дальше мне говорит: «Я тебя изнасилую здесь сейчас, если ты мне скажешь, этим вот автоматом! Прямо в задницу тебе запихаю и буду ебать тебя им!» Взял меня за шкварник и спиной к себе повернул, начал штаны стягивать. Я тут не выдержал, достал нож и в глаз ему воткнул. Бля, он побежал в сторону, запнулся и упал прямо ножом в асфальт. Так бы жил ещё, безглазый!

— Изнасиловать захотел тебя? Автоматом? Хрен там, дядя! — кидает горящую спичку.

Я нашёл этого уёбка. Он улыбался мне... Представляешь, он смотрел на меня и кривил улыбкой. Мне! Когда я бил его битой по голове, он испускал странные звуки. Я смеялся. Убивать его нельзя: нужно, чтобы он очнулся либо дебилом, который будет жить оставшуюся жизнь в психушке, либо с таким ебалом, что ни одна нормальная баба к нему не подойдёт и за километр — женщина должна понимать по его лицу, что это жалкий шакал.

Бита лежала на полу вся в крови. Он не дышал почти... Сопли вперемешку с кровью вытекали из носа; я не тронул лица, знаешь, я просто бил его по затылку. Лицо мне послужит, когда он начнёт плакать и звать мамочку. Я поднял его на ноги и посадил на стул, прибитый к полу. Напротив — зеркало; этот красавчик медленно будет становиться уродом... Вероятно, он не совсем понимает, что во мне внутри; жаль, что он не знал, что будет в будущем, да? Жаль, что после того, как я его уничтожу, мне придётся убить и себя, потому что я ненавижу насилие. Если я его убиваю — я убиваю и себя! Ну что, ёбаная мартышка?! Охуела? Ты, вероятно, прежде чем наброситься на неё, била себе в грудь своими огромными кулачищами?

Что делать, в его ноги я вбил гвозди. Это новый Иисус — Иисус нового поколения, который сидит теперь на стуле. Уёбок, у тебя поменялась религия? Разве это важно, когда общаешься с животным... Коленная чашечка, которую я пытался выбить добрых минут 15, сильно покраснела, а потом стала синей или голубой или... плевать на цвета! она не выбилась, она осталась внутри. Когда он проснётся, ему будет очень больно; его руки прибиты к поручням ржавым железом — пусть кровь поймёт, что течёт в ублюдке.

— Где я? — говорит он и через секунду получает битой по зубам. Щепка отлетела. Думаю о том, что придётся покупать новую... если не убью его. Достоин ли я уходить с такой мразью? Если я ради этого стал такой же мразью, то, видимо, достоин. Я слышал, что у него есть родные...