ГЛАВА 2 Теоретические модели особых состояний сознания 1 страница

Надо признать, что Мироздание погру­женов Тайну. Нельзя ее разгадать. Не надо и пытаться ее разгадывать. Надо просто се признать. Ее образ — види­мый всегда лишь смутно — должен непрестанно расширяться и углублять­ся. Надо начать приближаться к ней, стремиться стать ею, понимая, что она всегда от нас ускользает, и тем дальше, чем больше мы будем приближаться... И надо суметь использовать взаимосвязано все приобретенное человечеством на пути его становления — рациональ­ное и иррациональное, эстетическое и мистическое.

В. В. Налимов

Дай имя миру... «юдоль творения души», тогда постигнешь, как в нем жить...

Джон Ките

Исторический обзор эволюции представлений о феномене особых состояний сознания, проведенный в предыдущей главе, показал, что из-за общей ограниченности знаний о человеке и в силу ряда других причин изучение шло часто путем случайного сбора начальных сведений об этом феномене и проведения исследований по методу «проб и ошибок». Однако уже начало XX века ознаменовалось целенаправленными усилиями по ос­мыслению гипноза, транса, сновидений, воображения, фанта­зий, медитаций, то есть всего того, что ныне мы называем особыми состояниями сознания. Исследования в этом направ­лении развивались весьма интенсивно, чему в значительной мере способствовали постоянно растущие запросы практики. И хотя, откровенно говоря, к концу века наши знания об этих феноменах по-прежнему не полны и не точны, мы все же знаем о них существенно больше, чем в прошлом.

В теоретическом и научном осмыслении феномена особых состояний сознания явно или скрыто всегда лежит какой-либо исходный методологический принцип. Осознанно или нет, но это находит свое отражение и в техниках исследования таких состояний. Поэтому представляется целесообразным в последующем остановиться на некоторых основных теоретических моделях, которые до сих пор служат для понимания и исполь­зования особых состояний сознания в психотерапии.

ПСИХОЛОГИЯ СОЗНАНИЯ У. ДЖЕЙМСА

Сразу же отметим, что У. Джеймс был очень разносторонним ученым. Из-за этого иногда в его взглядах просматриваются некоторые противоречия. Сам он называл это «плюралистичес­ким мышлением». Легко мирясь и с чужими взглядами, не соответствующими его собственным, он считал, что психология еще не стала зрелой наукой и не располагает достаточными знаниями, чтобы формировать окончательные законы воспри­ятия, чувствования, раскрыть природу сознания. Не без доли юмора он писал в те годы: «Единственное, что психология имеет право постулировать, так это сам факт мышления как такового».

У. Джеймс вводит понятие личного сознания, утверждая, что не может быть сознания, не зависящего от его владельца. Каж­дая мысль, по его мнению, уникальна. Человек не в состоянии продуцировать в точности одну и ту же мысль дважды.

Он был убежден, что мышление — непрерывный процесс. Отдельные, преходящие мысли или даже обрывки мыслей — это цепочка (или поток) непрерывного мышления, связанного с сознанием. Мышление нарушается (прерывается) только в том случае, если нарушается (прерывается) сознание.

Само же сознание, по У. Джеймсу, селективно: оно выбирает то, что для индивидуума наиболее значимо в данный момент. Эти идеи перекликаются с понятием Ф. Перлса о гештальтах, о котором пойдет речь чуть дальше.

С точки зрения такого подхода, состояния сознания много­численны и многообразны. Мы знаем свое сознание так же мало, как космос. «Все тенденции моего образования, — писал У. Джеймс, — убеждают меня в том, что мир нашего тепереш­него сознания — это лишь один из многих существующих миров сознания и что эти другие миры должны содержать опыт, который так же значим для нас, как и тот, что привычен для нас».

Еще задолго до современных исследователей (Л. Шертока, М. Эриксона и др.) У. Джеймс утверждал, что гипноз, экстрасен­сорные связи, медитация — это не что иное, как различные формы состояния сознания. «Изменения состояния сознания, — писал он, — могут вызываться гипнозом, медитацией, галлюциногена­ми, глубокой молитвой, сенсорной депривацией, могут быть результатом острого психоза. Их может вызывать депривация сна или пост, их часто переживают эпилептики и люди, страдающие

мигренью. Измененное сознание может быть вызвано гипноти­ческой монотонней, как в одиночных полетах на большой высоте. Резкие изменения сознания могут быть вызваны электронной стимуляцией мозга, упражнениями по изменению альфа- и тета-ритмов, изоляцией, световой стимуляцией (вспышки света с оп­ределенной частотой)».

Изучая сознание, У. Джеймс много экспериментировал с психотомиметиками, с закисью азота («веселящим газом»). Проведен­ные исследования дали ему основание прийти к окончательному заключению о том, что «наше нормальное бодрствующее созна­ние... лишь один тип сознания, а вокруг него, отделенные туман­ным экраном, существуют потенциальные формы сознания, со­вершенно иные».

Обычное («бодрствующее») сознание характеризуется тем, что вы знаете, кто вы есть; чувство тождественности при таком сознании устойчиво и резко выражено. Любое отклонение от твердых Эго-границ — симптомы нарушения сознания, патоло­гия. При приеме психотомиметиков границы эти нарушаются.

«В «нормальном», или обычном, состоянии сознания, — пишет другой известный исследователь С. Гроф, — индивидуум воспринимает себя существующим в определенных границах своего физического тела и его восприятие окружающего ми­ра ограничено физическими определенными возможностями экетрарецепторов». При приеме психотомиметиков в некоторых случаях субъект переживает растворение своих обычных Эго-границ. Его сознание и самосознание расширяются до состоя­ния, включающего другие индивидуумы и элементы внешнего мира.

Из этого У. Джеймс делает довольно смелый вывод: «Воз­можно, — говорит он, — что некоторые из различий, которые мы проводим между собой и остальным миром, условны».

Редкие случаи «мистического» сознания (видение богов и т. п.) с появлением психотомиметиков стали обычным состоянием. У. Джеймс назвал эти состояния трансперсональным опытом. Он считал, что трансперсональный опыт позволяет предположить, что природа и механизм сознания более адекватно описываются в терминах современной физики (пространство — время; много­мерность пространства), нежели в статических терминах (поняти­ях) ортодоксальной психологии.

Это, в свою очередь, дало толчок для развития еще несколь­ких интересных идей, нашедших свое воплощение уже в наше время.

Например, биологическая обратная связь. Речь здесь идет о применении кибернетического понятия обратная связь к био­логии. (Котел с термометром и термостатом — классический пример технической системы с обратной связью.) Прощупывая у себя, пульс, вы осуществляете обратную связь со своим орга­низмом. Если человек располагает точной и конкретной инфор­мацией о физиологических процессах своего организма, он может сознательно управлять ими. Практика подтверждает, что тренированные люди способны одной только «силой мысли» управлять своими физиологическими процессами (температу­рой тела, артериальным давлением и т. п.).

Известно, что существуют произвольные и непроизвольные функции организма. При определенной тренировке эти разли­чия исчезают: человек становится в состоянии контролировать как произвольные, так и непроизвольные свои функции. Этим, завершает свою мысль У. Джеймс, объясняются многие «чудеса» таинственного Востока.

У. Джеймс определил волю как сочетание внимания и «ве­дения» (желания). Решающим в регуляции непроизвольных функций организма у тренированных людей является внима­ние, а не желание. Желание может быть активным и пассивным. Пассивное желание — это определенное состояние сознания, в котором человек овладевает обратной биологической связью. Пассивное желание — это внимание без усилий. Сначала чело­век при тренировке «старается» повысить температуру рук, потом он «старается не" стараться», а вот когда человек перестает «стараться», он овладевает секретом обратной биологической связи.

В жизни нас учат «добиваться цели», «стараться», «быть упорными», то есть добиваться того, чего мы хотим. Это не всегда полезно и эффективно. Пример — акт мочеиспускания (чем больше человек прикладывает для этого произвольных усилий, тем хуже получается).

Другая идея — джеймсовское понятие об активном и пассив­ном «волении». Оно легло в основу современных практик меди­тации и аутогенной тренировки, которые мы будем разбирать в отдельных главах.

У. Джеймс сравнивал сознание с течением реки. Сейчас принято трактовать сознание как ряд параллельных потоков. Концентрируясь на одном из этих потоков, можно целенаправ­ленно изменять сознание.

Считалось, что сознание наполнено только мыслями, несу­щими в себе содержание (информацию). .Опыт медитации, отмечает У. Джеймс, показал, что изменение сознания способно менять не только содержание, но и форму мысли. Если человека можно научить управлять машиной, ставить диагноз, то точно так же он в состоянии научиться произвольно изменять и кон­тролировать свое сознание.

Рассматривая гипноз как одну из форм особого состояния сознания, У. Джеймс использовал его в качестве инструмента исследования сознания. Можно, например, внушить отсутствие боли или галлюцинации. Кто в этом случае управляет созна­нием? Прежде всего — гипнотизер. Но лабораторные исследо­вания и клинические наблюдения показали, что отношения между гипнотизером и гипнотизируемым намного сложнее, чем могут показаться на первый взгляд. Прежде всего отношения этих двух людей, считал У. Джеймс, кооперативны. Другими словами, пациент верит гипнотизеру и поэтому готов следовать его внушениям. Сознаем ли мы при этом источник внушения? На этот вопрос он отвечает утвердительно. В какой-то мере мы находимся под гипнотическим воздействием рекламы, телеви­дения[28].

Гипноз, по У. Джеймсу, — это форма особого состояния сознания, характеризующаяся высшей степенью селективности (избирательности) в отношении того, что допускается к созна­нию в данный момент. С углублением гипноза меняется, а порой и отпадает способность самоотождествления. Утрачива­ются чувство времени, осознание собственного тела, простран­ства... Коммуникация между гипнотизером и гипнотизируемым сохраняется, но уже на новом уровне сознания последнего.

Учение о формах измененного сознания вызвало новую волну интереса к парапсихологическим феноменам, хота сам У. Джеймс неоднократно подчеркивал тот факт, что «к подобным парапси­хологическим феноменам часто примешивается обман».

НЕЙРОДИНАМИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ

Исходный принцип школы, возглавляемой И. П. Павловым, состоит в том, что особые состояния сознания — это промежу­точное состояние между бодрствованием и сном, частичный сон, частичное торможение, как в топографическом смысле, так и в смысле глубины. В коре головного мозга остаются «сторо­жевые центры», делающие возможными контакты между тера­певтом и пациентом, гипнотизируемым и гипнотизером.

Заметим, что павловская школа создавала свою теорию особых состояний сознания, исходя из результатов опытов на животных. Один из сотрудников его физиологической лабо­ратории, Б. Н. Бирман, в 1925 году сумел экспериментально создать «сторожевой центр» у собаки с условным рефлексом, связанным со звуком трубы, сигнализирующим о пище. Заснув, собака просыпалась для принятия пищи только при звуке

трубы, оставаясь нечувствительной ко всем другим, даже более сильным звукам. Бирман объяснил это тем, что кора головного мозга собаки в этих условиях заторможена, но «сторожевые пункты» в некоторых областях мозга находятся в состоянии бодрствования. На основании этого павловская школа стала рассматривать особые состояния сознания, в том числе гипноз, как частичный сон, — теорию, предугаданную, как мы помним, в прошлом веке А. Льебо, А. Бонисом (1887) и Браун-Секаром (1882).

По мнению приверженцев этой школы, любое состояние, которое может быть названо гипнотическим (то есть особое состояние сознания), включает в себя три фазы: уравнительную, парадоксальную и ультрапарадоксальную. В первой фазе все условные раздражители, как сильные, так и слабые, действуют одинаково. В парадоксальной фазе сильный раздражитель вы­зывает или слабую реакцию, или не вызывает никакой, а слабый раздражитель влечет за собой сильную реакцию. В ультрапара­доксальной фазе реакция может быть достигнута с помощью негативного стимула, то есть такого, на который клетки голов­ного мозга не реагируют в состоянии бодрствования. Таким образом, объясняются гипнотические феномены, получаемые в парадоксальной фазе, названной И. П. Павловым «фазой вну­шения».

Следует подчеркнуть, что большинство наших отечествен­ных психотерапевтов и в наши дни в понимании особых состо­яний сознания стоят на традиционных павловских позициях.

Вместе с тем нельзя не отметить, что многие понятия, касающиеся физиологической природы особых состояний со­знания, в связи с развитием научных технологий претерпели ряд изменений.

Так, И. П. Павлов рассматривал физиологический сон как «разлитое корковое торможение», различая пассивный и актив­ный сон. «Сон активный — тот, который исходит из больших полушарий и который основан на активном процессе торможе­ния, впервые возникающем в больших полушариях и отсюда распространяющемся на нижележащие отделы мозга; сон пас­сивный, происходящий вследствии уменьшения, ограничения возбуждающих импульсов, падающих на высшие отделы голов­ного мозга (не только на большие полушария, но и на ближай­шую к ним подкорку» (И. П. Павлов, 1922). Современные же нейрофизиологические исследования показали, что сон — ак­тивный процесс, тесно связанный не только с функцией коры головного мозга, но в еще большей степени с функцией под­корки, ретикулярной формации, и говорить сейчас о сне как о разлитом корковом торможении означало бы не учитывать всех механизмов его образования (А. М. Вейн, 1970).

Кроме того, подобное рассмотрение породило ряд вопросов. Так, один из известных отечественных исследователей А. Слободяник пишет; «Объясняя гипноз (и сон) торможением, мы до сих пор не знаем даже природы этого торможения, этого «проклятого», по выражению И. Павлова, феномена... они мимолетны в физиологических состояниях, но в патологичес­ких состояниях могут длиться неделями и месяцами. Таким образом, гипноидные фазы, с одной стороны, могут рассматри­ваться как физиологический субстрат неврозов или психозов, но, с другой стороны, они представляют собой «нормальную форму физиологической борьбы против болезненного агента». Вряд ли можно признать в этой теории безупречным и пере­несение полученных в экспериментах на животных результатов на человека, так как здесь приобретает значение речь, названная сторонниками павловского учения «второй сигнальной систе­мой». Слово (или образ) рассматривается как сигнал, стимул столь же материальный, как и любой физический стимул. Сам И. Пав­лов подчеркивал, что эти два рода стимулов нельзя отождествлять ни с количественной, ни с качественной точки зрения, учитывая пережитое человеком прошлое. И именно здесь возникают затруд­нения, так как павловская школа не принимает во внимание бессознательных наслоений в аффективной жизни субъекта и игнорирует то, что межличностные отношения строятся не только на речевой основе.

В связи с тем, что из всех особых состояний сознания в психотерапии до недавнего времени чаще всего применялся гипноз, специально остановимся на понимании специфики гипноза как состояния сознания в рамках этого подхода.

По мнению Л. Шертока, «гипноз представляет собой особое состояние сознания, предполагающее определенное изменение психофизиологической реактивности организма (1982). Он оп­ределяет гипноз как «четвертое состояние организма» (наряду с состоянием бодрствования, сна и сновидений).

A. М. Свядощ полагает, что гипнотический сон — «состояние суженного сознания, вызванное действиями психотерапевта и ха­рактеризующееся повышенной внушаемостью» (1982).

B. Е. Рожнов понимает гипноз как особое психологическое состояние, возникающее под влиянием направленного психи­ческого воздействия и отличающееся как от сна, так и от бодрствования. По его мнению, гипноз — психофизиологичес­кий феномен, при котором постоянно наличествующий синэргизм сознательного и неосознанного приобретает известную трансформацию в том смысле, что их сочетанная деятельность диссоциируется и одновременно может выступать равно как осознаваемая, так и неосознаваемая психическая продукция. «Глубокий гипноз, — пишет В. Е. Рожнов, — есть качественно

определенное психофизиологическое состояние, возникающее как результат специфической работы мозга на особый режим. Отличительной чертой гипноза как состояния является строгая, не свойственная ни сну, ни бодрствованию избирательность в усвоении информации» (1985).

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ

Несколько иначе понимали феномен особых состояний со­знания сторонники экспериментально-психологического под­хода. Так или иначе они подчеркивали важность внушения при понимании этих состояний и существенную роль отводили социо-культурным факторам. Здесь мы рассмотрим лишь наибо­лее известные концепции К. Халла, Р. Уайта, Б. Ф. Поршнева, Дж. Сарбина, А. Добровича, П. Жане и др.

Как уже известно из исторического обзора, И. Бернгейм, обескураженный острой дискуссией с учеными школы Сальпетриер и не соглашаясь с А. Льебо, в конце концов заявил в полемическом запале: «Гипнотизма не существует, есть только внушаемость». Исходя из этой посылки, психолог-бихевиорист[29] К. Халл (1933) тщательно изучал пределы внушаемости. По его мнению, внушаемость удерживает словесные (символи­ческие) процессы субъекта в состоянии пассивности и позво­ляет реализоваться словесным побуждениям (символическая стимуляция), которые передаются экспериментатором. Эта точ­ка зрения близка к тому, что И. Бернгейм называл «законом идеодинамики», согласно которому в определенных условиях идея может непосредственно претворяться в движение. Отсю­да И. Бернгейм (1917) заключил, что внушаемость — это спо­собность поддаваться влиянию «идеи, воспринятой мозгом», и реализовать ее.

Начиная с Р. Уайта (1941), в понимании феноменов особых состояний сознания произошли значительные перемены, обу­словленные тем, что исследователи стали учитывать фактор мотивации. Р. Уайт определял поведение в трансе как экспрес­сивное, напрааченное к определенной цели, которая по существу состоит в пассивном поведении, подчинении постоянным указаниям экспериментатора, в соответствии с тем, как гипно­тизируемый субъект их себе представляет.

Интересную попытку соединить новейшие открытия в области археологии, антропологии, лингвистики и физиологии для объ­яснения глубоких эволюционных слоев в особых состояниях сознания предпринял Б. Ф. Поршнев (1974). Раскрывая действие механизма суггестии, он, по сути, исходит из концепции соци­ального происхождения высших психических функций человека (Л. С. Выготский, А. Р. Лурия): все высшие психические функции есть интериоризированные[30] социальные отношения.

По мнению Б. Ф. Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггес­тии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологи­ческом антагонизме. Перед нашим умственным взором отнюдь не «добрые дикари», которые добровольно подавляют в себе вожде­ления и потребности для блага другого: они обращаются друг к другу средствами инфлюации, к каковым принадлежит и суггес­тия, для того, чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информацию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуждениями, полезными себе... Вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидуума­ми: чего не делать, что делать».

Он утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, высту­пая как бы Другим для самого себя, контролирующим, регулиру­ющим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предме­тами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячей­кой речи-мышления. Диспластия — элементарное противоречие мышления — трактуется Б. Ф. Поршневым, как выражение ис­ходных для человека социальных отношений «мы — они». Разви­тие феномена суггестии в целом укладывается между двумя рубе­жами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции; завершается ее развитие на уровне возник­новения контрсуггестии».

Свою гипотезу Б. Ф. Поршнев подтверждает данными нейро­физиологии о том, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции (то есть ко второй сигнальной системе), эволгоционно древнее (первичнее) прочих — лобная доля, в частности, префронтальный отдел. Этот вывод отвечает тезису о том, что «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения».

Дж. Сарбин (1950) подчеркивает важность элемента ролевой игры (role-taking) в поведении гипнотизируемого. Игра является обычной формой его социально-психологического поведения, которая может реализоваться в особом состоянии сознания.

М. Орн (1959, 1962), воскресив идеи Р. Уайта и Дж. Сарбина, значительно обогатил их. Он был поражен тем фактом, что поведение гипнотизируемых зависит от господствующих в дан­ное время представлений о гипнозе. В доказательство он при­водит два примера диаметрально противоположного поведения: во время сеансов Ф. Месмера у пациентов, не получавших словесного внушения, возникали приступы конвульсий, тогда как при использовании метода Э. Куэ (он считает этот метод более совершенным) гипнотизируемые не проявляли никаких внешних признаков транса. М. Орн задал себе вопрос: имеет ли гипноз специфическую сущность или это полностью социаль­но-культурный продукт? Чтобы выявить влияние предваритель­ного знания (prior knowledge), он произвел следующие экспе­рименты.

На лекциях о гипнозе Орн говорил студентам, что одним из характерных признаков гипнотического состояния является ката­лепсия[31] поднятой руки (что не соответствует действительности; каталепсия, как правило, проявляется в обеих руках одновремен­но, однако такое объяснение Орна казалось правдоподобным). Студенты, присутствовавшие на сеансе гипноза, видели, что па­циенты, согласно полученной ими ранее установке, демонстри­ровали каталепсию поднятой руки. Загипнотизированные после этого студенты также обнаруживали каталепсию одной руки.

В данном случае пациент получал от гипнотизёра точные, хотя и не прямые указания о том, как себя вести. Но вопрос о зависимости поведения гипнотизируемого от экспериментатора иногда очень труден, поскольку гипнотизер может даже безот­четно, бессознательно внушить именно то, что он ожидает получить у пациента. В работе под названием «Специфические требования экспериментальной ситуации» М. Орн описывает совокупность указаний, передающих намерения или желания гипнотизера (в том числе скрытые, невысказанные указания экспериментатора и указания, связанные с процессом самого эксперимента).

Одним из важных открытий явилось то, что специфические требования экспериментальной ситуации влияют не только на пациента, но и на экспериментатора. Гипноз во многих отно­шениях можно рассматривать как «folie a deux» (сумасшествие вдвоем), каждый из вовлеченных в гипнотические отношения играет ту роль, которую другой от него ожидает. Пациент ведет себя так, как будто он не может сопротивляться внушениям гипнотизера, а тот играет роль всемогущей особы. Например, если пациент испытывает внушенные галлюцинации, то гипно­тизер ведет себя так, будто эти галлюцинации отражают реаль­ные явления (обращаясь к специфике эриксонианского гипно­за, мы более подробно рассмотрим эти требования).

Это взаимное влияние гипнотизера и гипнотизируемого ярко проявилось в случае, когда экспериментатор был пред­убежден против пациента, полагая, что тот является симулян­том. На самом же деле пациент был способен впасть в глубокий транс. Гипнотический сеанс потерпел неудачу, так как пациент проявил враждебность к гипнотизеру, который, делая обычное внушение, не сумел вполне убедительно сыграть свою роль.

Бротто (1936) подчеркивал значение бессознательной связи между гипнотизером и пациентом. Он цитировал работу одного из хирургов, который использовал скопохлоралозу как вспо­могательное средство при анестезии. Бротто, как известно, считал, что этот препарат прежде всего способствует повыше­нию внушаемости. Хирург не разделял его мнения, так как «теоретически не признавал использования гипноза и внуше­ния». «Подмена воли, — говорил он (хирург), — это самая большая ошибка, которую может совершить человек по отно­шению к себе подобным». Бротто указывал: «Гипнотизеры обычно выбирают тех пациентов, которые для них желательны. Ж. Льеже и А. Льебо имели очень послушных пациентов. П. Буардель и Ж. Бабинский не могли заставить загипнотизирован­ных выполнить внушение, которое, как они считали, должно было вызвать возмущение их морального сознания. В сущности, пациенты всегда выполняют те основные внушения, которые соответствуют предвзятым идеям гипнотизера. Во времена Ж. Шарко считалось, что у истериков нервные припадки долж­ны иметь вид красочных зрелищ. Но Ж. Бабинский не признает подлинности этих кризов... Конечно, ему не придется их на­блюдать: сам того не подозревая, он внушит своим больным не проявлять больше этих признаков болезни» (Бротто, 1938).

Но мнению М. Орна, трудно определить, что характеризует особое состояние сознания само по себе, поскольку невозмож­но найти наивных пациентов, полностью избавленных от вли­яния своей социально-культурной среды. Если бы удалось освободить основной процесс от множества социально-культурных наслоений, тогда, по мнению автора, проявилась бы в чистом виде сущность гипноза.

Кроме того, не только в гипнозе, но и в психотерапии в целом социально-культурные факторы играют, по мнению М. Орна, самую значительную роль. Процесс психотерапии зависит оттого, какое представление о ней в данное время имеют пациент и терапевт. Идеи, распространенные в обществе в тот период, когда проводится курс психотерапии, в большой мере определяют ее успех. Степень доверия социальной среды этому виду лечения также в какой-то степени влияет на его эффективность. Таким образом, для того чтобы вскрыть сущность всякого психотерапев­тического процесса, необходимо отделить его от всех этих социально-культурных факторов.

Безусловно, важно подчеркнуть влияние социально-культур­ных факторов на поведение гипнотизируемых. Однако они не кажутся нам столь решающими, какими представляются М. Орну. Вероятнее всего, они взаимодействуют с психобиологическими факторами. Различные «паттерны»[32] могут сосуществовать.

Во-первых, трудно согласиться с тем, что в конце XVIII века у всех гипнотизированных возникали конвульсивные кризы, как это ожидалось. Как убедительно доказывает в своей книге знаменитый исследователь гипноза Л. Шерток, уже среди ок­ружавших пресловутый металлический чан Ф. Месмера не у всех постоянно наблюдался приступ конвульсий: некоторые из пациентов прогуливались и разговаривали между собой. Вместе с тем подобные кризы можно наблюдать и сегодня при гипно­тизации явно истерических особ. Таким образом, можно гово­рить о том, что во времена Ф. Месмера в магнетических состо­яниях проявлялась вся гамма гипнотических феноменов.

Во-вторых, такое утверждение кажется нам слишком катего­ричным еще по одной причине. К сожалению, до сих пор нередко можно встретить пациентов, не имеющих никаких предваритель­ных сведений об этом предмете в силу общей неразвитости психотерапевтической культуры. Тем не менее реакция пациен­тов, ничего не знающих о психотерапии, которую к ним приме­няют, не отличается от реакции других пациентов. Поскольку трудно предположить, что она целиком определяется гипнотизе­ром, то приходится думать о существовании специфического механизма, представленного в различных вариантах.

По нашему мнению, этот механизм в его элементарной форме может быть выявлен в гипнозе животных. Он обусловливает адаптивное поведение, изменяющее взаимоотношении животного с окружающей средой и характеризующееся пре­кращением двигательной активности. У человека в первой стадии гипноза также тормозится активность двигательного аппарата — инструмента исследования окружающего мира. Нам могут возразить, что пациент в состоянии сомнамбулизма хо­дит. Но это объясняется тем, что у человека вступают в игру психодинамические феномены, то есть можно сказать, что гипнотизируемый ходит не по своей воле, а по воле гипно­тизера.

Видный отечественный психотерапевт А. Добрович считает, что для чисто психологического воздействия в особых состоя­ниях сознания нужна и особая социально-психологическая роль — роль Божества. «Конечно, мы, врачи, предпочитаем гипнотизировать больных с использованием всего арсенала физиологических усыпляющих воздействий: звуковых, зритель­ных и прочих. Оно и надежнее, и не пугает человека, и не оставляет у него унизительного чувства, что некто сломал его волю и повел на веревочке. С другой стороны, чтобы гипноти­зировать иначе — чисто психологическим способом, — вам пришлось бы взять на себя слишком много. Выражусь точно и определенно: пришлось бы взять на себя особую социально-психологическую роль. Роль, которая наполовину бессознатель­но, но почти мгновенно улавливается пациентом».

Более того, А Добрович (1981) предлагает набор ролей, имею­щих суггестивное значение, то есть позволяющих внушить чело­веку то, что вы замыслили:

«...среди суггестивных ролей на первое место я поставил бы роль Божества. Если вы способны по отношению к своему слушателю выступить в роли Божества — считайте, что он уже загипнотизирован. С той же секунды, как признал вас таковым! Притягательно, но и страшно Божество. В нем сверхчеловечес­кая мощь и власть, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать и миловать... Перед ним остается лишь лечь лицом в пыль и с благоговейной покорностью ждать своей участи... Роль Божества... можно сравнить с белым светом. Если эту роль разложить на спектр, то каждый участок спектра, в свою оче­редь, окажется суггестивной ролью. Начнем... с теплого конца спектра и будем двигаться к холодному.