В) Русская интеллигенция. Духовный склад

Кем бы и когда бы ни делалось «портретирование» русской ин­теллигенции, а оно предпринималось много раз, оно никогда не мог­ло удовлетворить всех ее представителей одновременно; всегда кому-нибудь из них одни черты казались преувеличенными, а дру­гие преуменьшенными. Поэтому мы пойдем здесь (сначала) особым путем: будем указывать только те черты русской интеллигенции, ко­торые подмечались и обсуждались ею самою, т. е. будем приводить высказывания (выделено в тексте, кроме особо отмеченных случа­ев, всюду нами). (См. также Облик толпы).

(1) «В нашей литературе много раз указывалась духовная отор­ванностьнашей интеллигенции от народа. По мнению Достоевско­го, она пророчески предуказана была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем — Евгения Онегина, от­крывшего собой целую серию "лишних людей" »; «В своем отношении к народу, служение которому своею задачей ставит интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями — народопоклонничества и духовного аристократизма. Потребность народопоклонничества в той или другой форме (в виде ли старого народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в социалистический дух русского народа, или в новейшей, марксист­ской форме, где вместо всего народа такие же свойства приписыва­ются одной его части, именно "пролетариату") вытекает из самых основ интеллигентской веры. Но из нее же с необходимостью вытекает и противоположное — высокомерное отношение к народу, как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолет­нему, нуждающемуся в няньке для воспитания к "сознательности", непросвещенному в интеллигентском смысле слова» (Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество //Вехи: Сб. статей о русской интелли­генции, 2-е изд. М., 1909, с. 59—60).

(2) «Правые и левые видят совершенно иное лицо русского
человека и лицо России. Возьмем левый портрет.Это вечный искатель, энтузиаст, отдающийся всему с жертвенным порывом, но
часто меняющий своих богов и кумиров. Беззаветно преданный на­
роду, искусству, идеям, положительно ищущий, за что бы пострадать, за что бы отдать свою жизнь. Непримиримый враг всякой
неправды, всякого компромисса. Максималист в служении идее,
он мало замечает землю, не связан с почвой (см. Почвенничество.
Родная земля, пункт Б. —Ю.С.) —святой беспочвенник (как и святой бессеребренник), в полном смысле слова. Из четырех стихий
ему всего ближе огонь, всего дальше земля, которой он хочет служить, мысля свое служение в терминах пламени, расплавленности, пожара. [...]

Однако этот столь юный, последний в русской культуре, ин­теллигентский слой не лишен совершенно народных корней,или, точнее, соответствий. Потому что здесь мы имеем дело не с пря­мым влиянием из народной глубины, а с темной, подсознательной игрой народного духа, которая в судьбе отщепенцев и мнимых апатридов (см. Диссиденты. — Ю.С.) повторяет черты иного, очень глубокого и вполне народного лица. Отщепенцы, бегуны, искатели, странники встречаются не только наверху, но и внизу народной жизни. Их мы видим среди многочисленных сектантов, но также среди еще более многочисленного слоя религиозно обеспокоен­ных, ищущих, духовно требовательных русских людей. В них жи­вет по преимуществу кенотический (от греч.«скудость», «добровольное самоуничижение и отрешение от земных благ». — Ю.С.) и христологический тип русской религиозности, вечно про­тивостоящий в ней бытовому и литургическому ритуализму... Это не значит, что у него не было истоков в древней Руси — они были даны в кенотическом типе русской святости, — но в оторваннос­ти от почвы, в скитальчестве своем эта духовная форма принад­лежит новейшей истории» (Федотов Г.П. Письма о русской куль­туре. — Впервые опубл. в журн. «Русские записки», Париж, 1938, № 3; здесь цит. по изд.: Мыслители русского зарубежья. Бердя­ев. Федотов. СПб.: Наука, 1992,с. 404—405);

(3) «Интересы распределения и уравнения в сознаниии чувствах
русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества. Это одинаково верно и относительно сфе­ры материальной, и относительно сферы духовной:к философскому творчеству русская интеллигенция относилась так же, как и к эко­номическому производству»; «С русской интеллигенцией в силу ис­торического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что унич­тожила интерес к истине. А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине. Интеллигенция не могла бескорыстно от­нестись к философии, потому что корыстно относилась к самой ис­тине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья... Основ­ное моральное суждение интеллигенции укладывается в формулу: да сгинет истина, если от гибели ее народу будет лучше житься, если люди будут счастливее, долой истину, если она стоит на пути заветного клича "долой самодержавие"» (Бердяев Н.А. Философ­ская истина и интеллигентская правда//Вехи, 2-е изд. М., 1909, с. 3 и 7; выделено в тексте Бердяевым).

Как точно констатирует Бердяев! Как ясно — в 1909 году! — отвечает он на будущий вопрос самой же потрясенной интелли­генции 1936 года: «Как могли Бухарин и другие жертвы сталин­ских процессов над "врагами народа" так легко согласиться с фальшивым обвинением, так без сопротивления принять на себя вину?».

(4) Бердяев продолжает: «К объективным идеям, к универсаль­нымнормам русская интеллигенция относилась недоверчиво,так как предполагала, что подобные идеи и нормы помешают боротьсяс самодержавием и служить "народу",благо которого ставилось вы­ше вселенской истины и добра. Это роковое свойство русской ин­теллигенции, выработанное ее печальной историей, свойство, за ко­торое должна ответить и наша историческая власть [...] привело к тому, что в сознании русской интеллигенции европейские философ­ские учения воспринимались в искаженном виде, приспособлялись к специфическим интеллигентским интересам, а значительнейшие явления философской мысли совсем игнорировались. Искажен и к домашним условиям приспособлен был у нас и научный позитивизм, и экономический материализм, и эмпириокритицизм, и неоканти­анство, и ницшеанство» (там же, с. 10).

«Нужно, наконец, признать, что "буржуазная" наука и есть имен­но настоящая, объективная наука, "субъективная" же наука наших народников (Бердяев имеет в виду «субъективный метод» Н.К. Ми­хайловского. — Ю.С.) и "классовая" наука наших марксистов имеют больше общего с особой формой веры, чем с наукой. Верность вы­шесказанного подтверждается всей историей наших интеллигент­ских идеологий: и материализмом 60-х годов, и субъективной социологией 70-х, и экономическим материализмом на русской поч­ве» (Бердяев, там же, с. 12).

Но это же подтверждают и «учение Лысенко» в биологии, и «новое учение о языке» Марра в языкознании, и проклятия генети­ке и кибернетике в 1950-е годы.

«Материализм и эмпириокритицизм», книга В.И. Ленина, еще только выходил в свет (в том же 1909 г.), а слова Бердяева уже были ее убийственным эпиграфом. Как же могли «Ленин и партия» иначе отнестись и к сборнику «Вехи», нежели как к «энциклопедии либе­рального ренегатства»! (См. далее Правда и Истина.)

(5) Сборник «Вехи»,из которого мы так много цитируем, вышел в свет в 1909 г. и уже в том же году был выпущен 2-м изданием. Воп­реки предвзятой и часто недобросовестной критике, это был сбор­ник не о революции 1905—1906 годов, а, как гласил его заголовок, «Сборник статей о русской интеллигенции». Внем подводились ито­ги не революции, а отношению интеллигенции к революции — при­том именно к революции 1905—1906 годов. Итоги были двоякими: жесткая, может быть, впервые в русской истории столь жесткая, но и впервые столь меткая, критика и самокритикарусской интелли­генции, и ее отрицательное отношение к такой революции.

Всборнике были напечатаны: Н.А. Бердяев «Философская исти­на и интеллигентская правда», С.Н. Булгаков «Героизм и подвижни­чество», М.О. Гершензон «Творческое самосознание», А.С. Изгоев «Об интеллигентной молодежи», Б.А. Кистяковский «На защиту пра­ва», П.Б. Струве «Интеллигенция и революция», С.Л. Франк «Этика нигилизма». В каждой статье содержался глубокий анализ положе­ния дел в соответствующей, выбранной автором области, а затем не­который прогноз и горячие рекомендации.

Бердяевпризывал от предвзятой, политической оценки философ­ских и научных теорий обратиться к их объективной оценке в соот­ветствии с требованиями научной истины и философских критериев.

Булгаков,анализируя отношение интеллигенции к религии, кон­статировал: «...Пока интеллигенция всю силу своей образованности употребляет на разложение народной веры, ее защита с печальной неизбежностью все больше принимает характер борьбы не только против интеллигенции, но и против просвещения (см. здесь Черная сотня. — Ю.С.), раз оно в действительности распространяется че­рез интеллигенцию, — обскурантизм становится средством защиты религии... Устанавливаются по этому уродливому масштабу факти­ческие группировки людей на лагери, создается соответствующая психологическая среда, консервативная, деспотическая. Нация рас­калывается надвое, и в бесплодной борьбе растрачиваются лучшие ее силы» (с. 67). Это было предчувствие гражданской войны. Но, за­ключал Булгаков, «рядом с антихристовым началом в этой интелли­генции чувствуются и высшие религиозные потенции, новая историческая плоть, ждущая своего одухотворения»; Булгаков при­зывал интеллигенцию осознать эти свои потенции.

Струвеконстатировал, что русская интеллигенция характери­зуется особым качеством — «интеллигентским противогосудар­ственным отщепенством» (см. далее Диссидентство. — Ю.С.), от которого она будет — и должна — избавляться. Но «русская ин­теллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестает существовать как особая культурная кате­гория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодо­ления своей нездоровой сущности? От решения этого вопроса за­висят в значительной мере судьбы России и ее культуры» (с. 173). Струве, в качестве прогноза («гороскопа», как он говорит), указы­вает две возможности. Либо интеллигенция «обуржуазится», при­мирится с государством и распределится по разным классам об­щества. Либо «может наступить в интеллигенции настоящий духовный переворот, который явится результатом борьбы идей. Только этот переворот и представляет для нас интерес в данном случае... Нам нужна, конечно, упорная работа над культурой. Но именно для того, чтобы в ней не потеряться, а устоять, нужны идеи, творческая борьба идей» (с. 173—174).

Франкдал своей статье подзаголовок «К характеристике нрав­ственного мировоззрения русской интеллигенции ». Как и другие ав­торы, он начинал с констатации: «Два факта величайшей важности должны сосредоточить на себе внимание тех, кто хочет и может об­судить свободно и правдиво современное положение нашего общест­ва и пути к его возрождению. Это — крушение многообещавшего общественного движения, руководимого интеллигентским сознани­ем, и последовавший за этим событием быстрый развал наиболее крепких нравственных традиций и понятий в среде русской интел­лигенции» (с. 175). Конечный, после подробного анализа, призыв Франка был таков: «От непроизводительного, противокультурного нигилистического морализмамы должны перейти к творческому, со­зидающему культуру религиозному гуманизму»(с. 210,выделено в тексте им).

Статья Изгоева была посвящена конкретным вопросам воспи­тания детей и молодежи в интеллигентской среде и содержала, в частности, интереснейшие статистические данные о семьеи школе(которых так не хватает в упомянутой книге В.Р. Лейкиной-Свир-ской). Изгоев посвятил свою статью столь же конкретным вопро­сам о правовых знаниях русской интеллигенции и более общему вопросу — о ее отношении к праву — часто отрицательному (см. далее Гражданское общество; Закон).

Отрицательное отношение к революции в том ее виде, как она произошла в 1905—1906 гг. и какой обещала быть революция в Рос­сии в будущем,буде она грядет, было выражено, в самой резкой фор­ме во всем сборнике, индивидуально в статье М.О. Гершензона«Творческое самосознание»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всяких казней власти и благославлять эту власть, которая одна сво­ими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» (с. 89). В критике, особенно большевистской, эти слова приписыва­лись всему коллективу сборника, между тем как в предисловии к 1-му изд. было сказано: «Революция 1905—1906 гг. и последовавшие за нею события явились как бы всенародным испытанием тех ценнос­тей, которые более полувека, как высшую святыню, блюла наша об­щественная мысль... По существу поражение интеллигенции не обнаружило ничего нового. Но оно имело громадное значение в дру­гом смысле: оно... глубоко потрясло всю массу интеллигенции и вы­звало в ней потребность сознательно проверить самые основы ее традиционного мировоззрения, которые до сих пор принимались слепо на веру... Так возникла предлагаемая книга: ее участники не могли молчать о том, что стало для них осязательной истиной... Лю­ди, соединившиеся здесь для общего дела, частью далеко расходят­ся между собою как в основных вопросах "веры", так и в своих практических пожеланиях; но в этом общем деле между ними нет разногласий... » (с. I—II).

Кроме того, сам Гершензон во 2-м изд. сделал к этой несчастлив вой фразе следующее примечание: «Эта фраза была радостно под­хвачена газетной критикой, как публичное признание в любви к штыкам и тюрьмам. Я не люблю штыков и никого не призываю бла­гословлять их; напротив, я вижу в них Немезиду. Смысл моей фра­зы тот, что всем своим прошлым интеллигенция поставлена в неслыханное, ужасное положение: народ, за который она боролась, ненавидит ее, а власть, против которой она боролась, оказывается ее защитницей, хочет ли она того или не хочет. "Должны" в моей фразе значит "обречены": мы собственными руками, сами не созна­вая, соткали эту связь между собою и властью — в этом и заключа­ется ужас, и на это я указываю» (с. 89; нужно заметить, однако, что в то время, как участники сборника — вожди «веховства» в 1922 г. были высланы из СССР, М.О. Гершензон остался здесь).