Понятие конститутивной функции рассудка и соответственно — новый метод в философии 10 страница

Все эти проблемы присутствуют в скрытом виде в доктрине трансфера Фрейда и особенно в его теории преодоления трансфера. Но они так и остаются не раскрытыми там, ибо еще никому не удалось и никогда не удастся проследить происхождение человеческого духа из инстинктов (Triebe). Эти два понятия по самой своей сущности несопоставимы; именно их несопоставимость оправдывает существование двух разных понятий, каждого в рамках надлежащей ему сферы. В этом отношении гораздо глубже доктрина индивидуации Юнга, индивидуации как освобождения самости от "фальшивой маски персоны, с одной стороны, и суггестивной силы бессознательных образов —с другой". Но при всей глубине понимания Юнгом индивидуации, которую он рассматривает как "процесс психологического развития", фундаментальная проблема индивидуации здесь также остается нераскрытой в силу того, что противоположность

между сновидением и бодрствованием, пребыванием в своем собственном мире и пребыванием в общем мире принимается не за то, чем она есть на самом деле: не за противоположность между образом и ощущением (которые всегда идут рука об руку), с одной стороны, и интеллектом — с другой. Однако вследствие того, что такой контраст здесь действительно существует, это не могло остаться вне поля зрения такого исследователя, как Юнг. Попытка объяснить природу этого контраста компенсаторной функцией сознательного и бессознательного неудовлетворительна, ибо при этом основная проблема теряется в спекулятивной детализации и теоретизировании. Сказанное особенно справедливо в том, что касается понятия "коллективного бессознательного", выступающего одновременно как нечто вроде эйдетического "расового сознания", как его понимает Шлейер-махер, и вместе с тем как нравственное в своей основе обращение к универсальному, к "миру" или "объекту". Ясно, что в такого рода "коллективном бессознательном" контраст не ослабевает. То же верно и в отношении концепта самости Юнга, где сознательное и бессознательное "дополняют" друг друга, образуя целое. Предполагается, что бессознательные процессы, компенсирующие сознательное эго, содержат в себе все элементы, необходимые для саморегуляции психики в целом. Они должны рождаться в уме, однако следует иметь в виду, что не компенсаторный механизм регулирует всю психику в целом, а напротив, фундаментальный этический фактор, сознание, скрытое в этой компенсации, приводит в движение весь функциональный динамизм; не способствует решению проблемы и перенос ее с целого на части. В теории Юнга успешно используются восточные источники из Индии и Китая, а также знания о примитивной мен-тальности. Мы же, со своей стороны, несмотря на должное уважение к этим источникам, считаем, что в психологии, психоанализе и психиатрии такое отступление назад от достигнутого греками в их понимании существования, неоправданно.

Теперь вернемся к нашей отправной точке. Когда в результате горького разочарования, у меня под ногами разверзлась земля, то позднее, когда "мне снова удается взять себя в руки", я говорю

* Мы рассматриваем тревожные сновидения как прототип первичной экзистенциальной тревоги Dasein (как такового). См.: Heidegger, Was ist Metaphysik? Видеть сон означает: "я не знаю, что происходит со мной". В этом "я" и "со мной", несомненно, просматривается индивид, Qumque и Hekastos; однако этот обнаруживающий себя индивид никоим образом не является творцом сновидения; скорее он тот, для кого это сновидение — неизвестным ему образом — создается. Здесь этот индивид — не что иное, как "себетождественность".

0 случившемся: "Я не знаю, что на меня нашло". Здесь, как говорит нам Хайдеггер, Dasein предстает перед своим собственным Бытием — то есть в тот момент, когда нечто происходит, с самим Dasein, ему неведомо, собственно "что" и "каким образом" происходит. Это основной онтологический элемент всего видения снов и его связи с тревогой*.

Наша цель здесь состояла в том, чтобы указать место сновидения в контексте этой общей основы. Но помимо этого мы можем отметить, что сновидение и бодрствование имеют и нечто общее. И точно так же, как "переход" от одного к другому не ведает четких границ (несмотря на скачкообразный характер индивидуального жизненно-исторического решения), так и начало функции жизни (вместе с ней и сновидения) и конец внутренней истории жизни (бодрствование) принадлежит к области безграничного. Ибо так же, как не дано нам знать, где начинается жизнь, а где —сновидение, так на протяжении всей своей жизни мы снова и снова осознаем то, что быть "индивидуальным" в высочайшем смысле слова — не в силах человека.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Walter F. Otto, Die Gцtter Griechenlands (Bonn: Verlag Cohen).

² Werner Jaeger, Die geistige Gegenwart der Antike (Berlin: Verlag de Gruyter).

в смысле "персональной нумерической тождественности (Кант): чисто формальная, лишенная субстанции игрушка жизненных взлетов и падений, волнение моря и спокойствие смерти, игра красок в солнечных лучах и мрак ночи, возвышенный образ орла в полете и жалкая кучка обугленной бумаги на полу, прелесть юной девушки, пряный запах морских водорослей, падение убитой птицы, пугающая сила хищной птицы и трепетность голубя. Индивид переходит от простой самотождественности к личности, сновидец пробуждается в тот непостижимый момент, когда он решает узнать, "что на него нашло", а главное, хочет "сам" вмешаться в эти события и взять под контроль их динамику, то есть в момент, когда он решается привнести последовательность или постоянство в непрестанно сменяющие друг друга жизненные взлеты и падения. Только тогда он что-то создает. Однако то, что он создает, — это не жизнь — ибо такое индивиду это не под силу; это — история. Наблюдая сон, человек (если использовать разграничение, проведенное мною в другом месте) являет собою "функцию жизни"; пробуждаясь, он творит "историю жизни". То, что он действительно создает, — это история его собственной жизни, его внутренняя история жизни, и мы не должны путать это с участием или неучастием во внешней истории, в истории мира, которая никоим образом не в его власти. Невозможно, как бы мы ни старались, — свести обе части дизъюнкции — функцию жизни и историю жизни — к общему знаменателю, ибо жизнь, рассматриваемая как функция, — это не то же самое, что жизнь, рассматриваемая как история. И все же и та, и другая имеют общее основание: существование.

Шизофрения: введение

Четыре статьи данной подборки представляют собой попытку проникнуть в структурный и динамический порядок человеческого существования, известный в клинической психиатрии как шизофрения. Выбор представленных историй болезни никоим образом не основывался на каком-то особенном ожидаемом "результате". Дело в том, что само понимание шизофрении с точки зрения аналитики Dasein находилось в то время на таком уровне, что никакого конкретного результата нельзя было предвидеть. Вследствие этого все зависело от способности учиться и руководствоваться беспристрастным рассмотрением уникальных аспектов каждого индивидуального случая. По самой природе вещей такое просвещение может осуществляться лишь очень медленно, шаг за шагом.

Тем не менее выбор этих историй болезни должен был удовлетворять определенным условиям. Первое и наиболее важное состояло в наличии достаточного количества биографического материала и сведений о течении заболевания, в частности, требовалось как можно больше описаний, предоставленных самим пациентом. В противном случае интерпретация течения шизофрении с точки зрения аналитики Dasein оказалась бы невозможной. Второе условие заключалось в том, чтобы основное внимание направлялось не на так называемые конечные состояния в качестве проявлений шизофрении, а в первую очередь — на экзистенциальный процесс, рассматриваемый ретроспективно и как можно ближе к тому, как он выражается в самом течении жизни. Третье условие основывалось на предположении оказавшемся верным о том, что выбор тех "случаев", когда началу шизофренического психоза предшествовал более или менее продолжительный период анормального поведения определенного типа, будет способствовать экзистенциальному пониманию шизофрении. Под такими типами поведения подразумеваются те, в которых можно усматривать, с одной стороны, еще характерные особенности образа жизни пациента, а с другой уже предвестники психоза. И наконец, попутно родилась идея, что было

бы, несомненно, полезно отобрать как можно более разнообразные случаи, так чтобы результаты не оказались привязаны лишь к "одному классу". И если получилось так, что три из пяти наших историй болезни касаются случаев острой или хронической мании страха преследования (Эльза, Лола Босс и Сюзанна Урбан), то это вполне соответствует ранее приведенным предварительным условиям, но вместе с тем означает, что проблема шизофрении, как я полагаю, достигает своей кульминации именно в мании [ Wahn], и особенно в мании преследования.

На этом закончим о принципах, которыми мы руководствовались при выборе наших случаев, и обратимся к основным конструктивным концепциям нашего исследования. Здесь, как и везде, самое важное в этих концепциях —это принцип порядка, то есть вопрос о том, каким образом мы упорядочиваем то ошеломляющее множество исторических, психологических, психопатологических и биологических данных, клинически объединяемых нами под названием "история болезни". Клиницист, конечно же, также стремится к порядку в историях болезни, однако к порядку, основанному на чисто клинических концепциях и том образе мыслей, который, исходя из натуралистически-редуктивной диалектики, трансформирует все данные в симптомы заболевания. Порядок же, к которому стремимся мы при общении с пациентом в ключе аналитики Dasein, совершенно иного рода. Он предваряет концепции больного и здорового, нормального и анормального и достижим только при такой интерпретации, которая усматривает во всех этих данных тот или иной модус существования, тот или иной вид экзистенциального процесса и детерминации. Поэтому, с точки зрения аналитики Dasein мы говорим о порядке вообще; он имеет чисто феноменологический характер. Но такой порядок невозможно было бы установить, если бы Dasein как таковое не обладало определенной онтологической структурой. Следует воздать должное Мартину Хай-деггеру, который открыл нам априорность онтологической структуры Dasein. Только после Хайдеггера стало возможным говорить о нарушении онтологической структуры Dasein и о его составляющих, то есть показать, какие элементы, так сказать, "нарушают" определенный структурный порядок и отвечают за бреши в нем и за то, чтобы эти бреши были вновь заполнены Dasein.

С этим мы приближаемся к тому, что в ключе аналитики Dasein представляет собой центральную проблему шизофрении, а также к ее решению. Ибо, определив противоречащие структурному порядку Dasein и способам его реализации элементы, мы оказы-

ваемся в состоянии не только аналитически упорядочить относительно Dasein ошеломляющее и чрезмерное множество данных конкретного клинического случая, но и сравнить в ключе аналитики Dasein это "множество" с совершенно иными "множествами" других случаев. Если клиническая психиатрия пытается осуществить такое сравнение на основании сходства или различия симптомов и синдромов, то аналитика Dasein дает нам систематическое сравнение иного рода —основанное на определенных экзистенциальных процессах и детерминантах. Вместо структурной единицы болезни, образующей небольшой и к тому же клинически и симптоматически, скорее всего, довольно изменчивый класс, мы имеем здесь некое единство экзистенциальных структур и процессов.

Так как главной конструктивной концепцией нашего исследования явилась концепция общего структурного порядка Dasein, то, прежде чем приступить собственно к изучению шизофрении, мы попытались разобраться в специфической онтологической структуре наших случаев. Как мы уже говорили, это возможно, только если подходить к ним без предвзятости, лишь придерживаясь исключительно материалов этих случаев и руководствуясь ими. Но поскольку в задачи настоящего введения не входит детальный рассказ о ходе нашей работы в каждом конкретном случае, перейдем к рассмотрению вопросов, касающихся конструктивных категорий или основных концепций, которые в ходе исследования открыли перед нами перспективу, позволяющую говорить о единстве изучаемых экзистенциальных процессов. Я буду обращать внимание читателя на конкретные случаи лишь постольку, поскольку они иллюстрируют эти категории.

Так как первой основной идеей, вытекающей из нашего исследования, является понятие непоследовательности переживания, то в качестве предисловия скажем несколько слов о порядке "естественного" переживания. Естественное переживание —это переживание, при котором наше существование протекает не только без размышлений с нашей стороны, но ненавязчиво и без проблем, так гладко, как естественный ход событий¹. Такое отсутствие проблематичности связано, прежде всего, с объективностью. Даже если мы не осознаем нечто, оно не выпадает из того контекста, каким является естественное переживание. Таким образом, цепь событий в переживании может быть "естественной", только если она по своему существу последовательна, то есть находится, в нашем понимании, в гармонии с вещами и обстоятельствами, с другими людьми (с которыми мы встреча-

емся в ходе нашего повседневного взаимодействия с обстоятельствами и вещами) и с нами самими: одним словом, если она создает ощущение присущности [Aufenthalt —Хайдеггер]. Непосредственно эта присущность "вещам" или "обстоятельствам" проявляется в нашем разрешении всем существам быть такими, какими они есть сами по себе. Однако это разрешение быть никоим образом не является само собой разумеющимся или легким делом, а скорее —как, весьма убедительно и порою трогательно демонстрируют наши истории болезни —в высшей степени конструктивным и активным процессом.

А. Основной концепт, используемый для понимания того, что называется шизофренической экзистенциальной манерой поведения, —это понятие нарушения последовательности естественного переживания, его непоследовательность. Непоследовательность подразумевает именно эту неспособность "позволять вещам быть" при непосредственном контакте с ними, другими словами, неспособность безмятежно пребывать среди вещей. Случай Эллен Вест является хорошим примером такой неспособности. Мы видим, как Эллен Вест деспотически распоряжается "вещами", окружающими ее, как будто диктуя им, какими они должны быть: тело не должно излишне полнеть, а должно оставаться худым — на самом деле, она сама не должна быть такой, как есть, а обязано полностью измениться (ср. "Создатель,... сотвори меня во второй раз и сотвори меня лучшим!"). Человеческое общество не должно быть таким, как есть, а обязана измениться. Этот пример показывает, что, говоря о "позволении вещам быть", мы не имеем в виду квиетиста, который, будучи безучастным, все в мире оставляет нетронутым.

Наоборот, революционных дух, стремящийся победить вещи мира, на самом деле пребывает в безмятежной близости с ними; в противном случае он не может изменить их, не может подчинить их себе. Совершенно иная ситуация в случае с Эллен Вест и нашими другими пациентами. Их страдания продолжаются потому, что вещи не таковы, как им хотелось бы; они настойчиво диктуют, какими вещи должны быть; то есть, их образ жизни характеризуется только желанием и погоней за идеалом. Юрг Цюнд служит примером еще более выраженной неспособности спокойно пребывать среди вещей этого мира. Все его манеры, поведение и интерес к другим — "несоответствующи". В равной мере гротескным является искажение и лингвистическое разделение вещей, осуществляемое языковым оракулом Лолы Восс. Чрезмерная забота Сюзанны Урбан о своих родителях также

свидетельствует о неспособности пребывать среди вещей и людей. Такая деспотическая расстановка вещей сопровождается нарушением всего материально последовательного экзистенциального порядка. Повсюду переживание проявляет свои бреши, нигде оно не может протекать свободно или примириться с самим собой.

Именно неспособность примириться с непоследовательностью и беспорядком своего переживания, а вследствие этого постоянный поиск выхода для восстановления этого порядка, превращает жизнь наших пациентов в такое мучение. Повсюду мы встречаем это неутолимое желание восстановить нарушенный порядок, заполнить бреши в переживании новыми идеями, деятельностью, предприятиями, развлечениями, обязательствами и идеалами — короче говоря, стремление к "покою и гармонии", к "дому" (Эллен Вест) или к "смерти как единственному счастью в жизни" (Эллен Вест), к нирване (Юрг Цюнд) в смысле заключительного ad acta* отказа от вещей и "определенно последней попытки" отказаться от собственного я.

Это стремление к "концу" порождено безысходностью существования и сопутствующей ему непоследовательностью переживания. Особенно драматичным и трагичным примером этого состояния безысходности служит "сравнение со сценой" Эллен Вест**. Но прежде, чем этот конец наступает, в виде самоубийства, ухода от активной жизни или сумасшествия, мы видим, как Dasein фактически изводит себя в поисках иных выходов, которые не могут быть эффективными из-за специфичности жизненной ситуации пациента. Последний выход из положения проявляется исключительно в формировании экстравагантных [verstiegene***] идеалов, выдаваемых за жизненную позицию, и в безнадежной борьбе за сохранение этих идеалов и следовании им.

Но даже если дело доходит до решительного поступка в качестве выхода из невыносимо запуганной жизненной ситуации — как в случае с Эльзой, —тщетность этого поступка легко проявляется в его несоответствии жизненной ситуации. Поступок

* Через действие (лат.) — Прим. ред..

** См.: "The Case of Ellen West", in: Rollo May, Emest Angel and Henri F.Ellenberger, (eds.), Existence (New York, 1958), pp. 237-364. В книге Бинсвангера "Шизофрения" (Schizophrenie) изложено пять историй болезни: "Эльзы", "Эллен Вест", "Юрга Цюнда", "Лолы Восс" и "Сюзанны Урбан". Переводы первых двух представлены в Existence. В настоящей книге приводится четвертая история болезни, "Случай Лолы Восс".

*** От нем. гл. Sich verstigen —слишком высоко подняться, слишком далеко зайти и т.п. См. также примечание к статье "Экстравагантность" (Verstiegenheit). — Прим. ред.

Эльзы и его несоответствие следует понимать как предопределенные и подготавливающие иной выход, принимающий форму (острого) психоза. Несоответствие поступка Эльзы конкретной ситуации показывает, что здесь последовательность переживания, хотя еще и не нарушена, но уже находится под угрозой. Ибо Dasein "слепо и нелепо" мечется в своем выборе средств, изводит себя в единственной попытке, которая, несмотря на свою внутреннюю последовательность, имеет все признаки более широкой непоследовательности. Именно это мы имеем в виду, когда говорим о "несоответствии жизненной ситуации". Оно проявляется не только в "практической" непригодности выбираемых Эльзой средств, но еще больше в том, что эти "средства" сами отличаются реальной непоследовательностью. Ожог ладони и руки — это и не целенаправленное действие в техническом смысле, и не "доказательство любви", сообразное "эмоциональной ситуации". Это действие противоречит подлинной "логике эмоции" — если мы можем употребить такое выражение — тем, что вовсе не представляет собой акт или дар любви, которые другой мог бы принять за таковые, а выступает скорее демонстрацией мученического страдания "из-за любви". В результате это страдание не способно выковать какие-то "узы любви" и предложить выход из невыносимой жизненной ситуации.

В. Уже в момент ожога поведение Эльзы направлялось некоторым рядом альтернатив: власти, победы и освобождения или поражения и бессилия. Таким образом, мы пришли ко второму конструктивному концепту нашего исследования: расколу эмпирической последовательности на альтернативы, то есть жесткое либо-либо. Этот фактор имеет огромное значение для понимания пути, выбираемого той формой существования, которая называется шизофренией. Теперь непоследовательность переживания подвергается внешне новому переустройству, наблюдается видимое обретение позиции посреди беспорядка эмпирического несоответствия. Таким образом, мы вернулись к тому, что решили определять во всех наших пациентах как формирование экстравагантных идеалов. Теперь Dasein делает все ставки на "сохранение" этой позиции, другими словами, на следование этому идеалу "во что бы то ни стало". Идеал экстравагантен в том, что он совершенно не соответствует общей жизненной ситуации и поэтому не может быть истинным средством. Напротив, он возводит непреодолимую и непроходимую стену на пути существования. Dasein больше не в состоянии найти выход из этой экстравагантности, — наоборот, все сильнее запутыва-

ется в ней. Результат оказывается еще более катастрофичным так как формирование экстравагантных идеалов представляет только одну составляющую альтернативы, тогда как другая охватывает все, что противоречит этому идеалу.

По сравнению с непосредственным экзистенциальным притяжением с обеих сторон альтернативы, несоответствие переживания было сравнительно безвредным. Ибо теперь Dasein разрывается на части между обеими составляющими альтернативы. Теперь вопрос состоит в том, чтобы либо продолжать следовать экстравагантному идеалу, либо полностью отказаться от него. Но ни то, ни другое теперь невозможно, что особенно ясно видно в случаях Эллен Вест и Юрга Цюнда. Для Лолы Восс и Сюзанны Урбан либо-либо еще более жестко и непреодолимо. Теперь не может быть и речи о том, что Лола в состоянии отказаться от экстравагантного идеала абсолютной безопасности, предоставляемой ей ее языковым оракулом, ибо в этом случае, как и всегда, отказ от экстравагантного идеала означает безграничную боязнь уступить другой стороне альтернативы. Аналогично, Сюзанна Урбан ни при каких обстоятельствах не может отказаться от чрезмерной заботы о своей семье. В обоих случаях потеря опоры в виде экстравагантного идеала означает, что Dasein становится тревожным, возникает страх преследования (мания преследования). Во всех наших случаях вместо свободного развития переживания мы обнаруживаем "заточение" или "рабство" в "сетях" или "путах" жесткой альтернативы (Эллен Вест). Dasein не может остановиться ни на одной из сторон альтернативы и мечется от одной к другой. И чем возвышеннее становится конкретный идеал, тем сильнее и опаснее угроза, представляемая другой стороной альтернативы.

Однако, чтобы понять фактическое экзистенциальное значение альтернатив конкретного пациента, недостаточно иметь их перед собой в той форме, в какой они представляются самому пациенту, и в какой он говорит о них нам. Эти сообщения следует интерпретировать в ключе аналитики Dasein. В этом контексте рассмотрим бегло альтернативы, между которыми подвешено существование Эллен Вест, и альтернативы, подобным же образом стоящие перед Юргом Цюндом. В первом случае мы видим противоположность полноты и худобы, а во втором —противоречие между пролетарием и аристократом.

Сама Эллен Вест говорит о своем конфликте как о "вечном разногласии между желанием быть худой и неспособностью сдерживать аппетит", как о борьбе между ее "натурой", или

"судьбой" быть толстой и мощной, и ее "желанием быть "тонкой и изящной". Даже первого ее психоаналитика не удовлетворяла эта формулировка, и он попытался уточнить ее следующим равенством: тонкий = высший, интеллектуально-духовный тип; толстый = еврейско-буржуазный. Это равенство говорит о том, что физическое существование Эллен Вест не выступает первостепенной или решающей вещью. Аналитика Dasein не может удовлетвориться ни подобными равенствами, ни понятием психогенеза, ни сомнительными концепциями психосоматики. Dasein-анализ убеждает, что данная жизнь разрушается не просто физической альтернативой между полнотой и стройностью; он идет дальше в том, что указывает на извращенную², а потому совершенно несоответствующую роль, возложенную в этом Dasein на физическую конституцию, — а именно, роль агента по преодолению основного эмпирического раскола между жизнью и смертью, идеалом и реальностью, "натурой", или "судьбой" и "своим собственным желанием", то есть между целиком экзистенциальными противоположностями. К этому добавляется убежденность в том, что посредством этого должна быть восстановлена последовательность переживания, "психический" и "гармонично настроенный" порядок жизни. Построение идеалов может "заходить так далеко" [sich versteigen] только благодаря извращенности этого убеждения. Другими словами, только благодаря этой установке идеал стройности может обретать такую безжалостную, непреклонную власть над этим Dasein. Эта власть возникает не из равенства и не из какого-то рода символизации, а скорее из желания вновь отыскать утерянную нить эмпирической последовательности, нить, уже, однако, безвозвратно разорванную. Хотя нить эмпирической последовательности можно фактически удерживать, только принимая Бытие и воспринимая вещи и факты такими, какими они есть — включая тело, естество, судьбу и жизнь, —в случае Эллен Вест эти вещи не предоставляются самим себе, а "преследуются", "покоряются", фактически отрицаются.

Если для Эллен Вест подобная западне экзистенциальная альтернатива распространилась на физическую сферу, то в случае Юр га Цюнда она выражалась социально, в уже упоминавшемся нами противоречии между идеалом благородного аристократа grand-seigneur ж пролетарской реальностью. Хотя может показаться, что оба ряда альтернатив (физические и социальные) имеют мало общего, они становятся вполне сравнимыми, если мы проследим их до собственных экзистенциальных основ. Роль, в существовании Эллен Вест выполняемая телосложением, здесь

принимает форму "общности", бытия-вместе при общении или взаимодействии с другими, или, как называю это я, форму mit-weltich — захватывания и бытия-захваченным чем-то³. Для Юрга Цюнда "общность" или социальное существование обременяется деятельностью по преодолению эмпирического раскола между экзистенциальными противоположностями жизни и смерти, идеала и реальности, натуры (или судьбы) и желания. Фактически установка требует не только преодоления раскола, но и восстановления психического и эмоционального порядка.

Когда в отношении Эллен Вест и Юрга Цюнда мы говорим об экзистенциальных противоположностях и о переносе их в физическую и социальную сферы, важно помнить, что при этом мы имеем дело с неполноценными экзистенциальными формами. Неполноценность возникает из непоследовательности переживания и эмпирического раскола на частные аспекты. Полное погружение Dasein в отдельную пару противоположностей означает также, что в целом существование может выкристаллизоваться во времени только в форме "неполноценности" — то есть, в форме, известной нам как приближенность к миру или, короче говоря, как приземленностъ [Verweltlichung]. Наиболее ясно это проявляется в "маскировке", присутствующей в явлении "защиты" стыда⁴ (скромности, pudeur, Scham посредством неполноценной формы публичного стыда (возникающего при проецировании своего отражения на других — Schande, la honte). Но та же приземленность наблюдается и в неполноценности форм, в которых у наших пациентов проявляются совесть, сожаление, истинный юмор и, прежде всего, любовь. Почти всегда мы обнаруживаем, что подлинная двойственная экзистенциальная форма Dasein присутствует в форме неполноценности. Вместе с этим, мы встречаем —даже в случае Эллен Вест, несмотря на все, что мы знаем о ее готовности к смерти —невозможность подлинного бытия-к-смерти [Sein zum Tode] в смысле Dasein, опережающего себя в решении, а также в смысле способности Dasein быть целостным, совокупностью. Если самоубийство Эллен Вест указывает на то, что она "покончила" со своей жизнью, то этим подразумевается не подлинное "умирание", а то, что ее "жизнь остановилась"⁵. Все это еще яснее указывает на то, что именно отличает эмпирическую непоследовательность и ее раскол на жесткое либо —либо, то есть онтологическую структуру шизофренического существования, от экзистенциального процесса в смысле эмпирической последовательности.

C. Следующим конструктивным понятием нашего исследования является концепт сокрытия. Под этим мы подразумеваем сизифово усилие скрыть ту сторону противоречия, что невыносима для Dasein, и тем самым поддержать экстравагантный идеал. Классическим примером этого служит Юрг Цюнд, а его случай дает нам понимание манерности, а также, до определенной степени, артистического маньеризма⁶. Маска элегантных манер (застывшая в манерность) выполняла для Юрга Цюнда ту же роль, что и постоянные усилия похудеть и слабительные средства в случае Эллен Вест, сокрытие тревоги и укрепление идеала "скрытности" посредством языкового оракула и его решений в случае Лолы Восс и сокрытие тревоги с помощью ипохондрически подавляющей заботы о благополучии своей семьи в случае Сюзанны Урбан.