I. Прикладная психолингвистика речевого воздействия 3 страница

Чаще всего, однако, следователь имеет дело с иными ситуациями. Это:

а) ситуация, в которой встает задача «атрибутировать», отнести текст к тому или иному лицу, то есть с достаточной мерой убедительности доказать, что данный текст, например графический (или записанный на магнитофонную ленту), заведомо принадлежит данному лицу или, напротив, заведомо не может ему принадлежать;

б) ситуация, в которой из речевых особенностей текста черпается информация о категориальных признаках личности (возраст, принадлежность к той или иной социальной группе, происхождение из того или иного места) и, таким образом, о возможных направлениях розыска автора текста.

Атрибуция текста производится не только в криминалистической практике. Это – одна из важных проблем так называемой текстологии, вспомогательной историко-филологической дисциплины, изучающей историю возникновения и судьбу текста художественных и общественно-политических произведений. В обоих своих приложениях проблема атрибуции остается открытой, потому что в настоящее время практически невозможно с полной достоверностью атрибутировать письменный текст тому или иному автору только на основании языкового и стилистического анализа [4] . Основным источником атрибуции остается пока так называемая графическая экспертиза – анализ почерка, орфографии и других внешних признаков текста. Конечно, признаки, связанные со стилем, манерой изложения, частотой употребления тех или иных слов, основной направленностью текста, тоже могут быть успешно использованы в ходе экспертизы (см.: Винберг , 1940), но эксперт не может прийти к достоверному выводу, руководствуясь только ими.

Что касается специфических признаков письменного текста, то здесь важна прежде всего проблема почерка. Доказано, что, как бы пишущий ни старался изменить почерк, в рукописном тексте достаточной длины всегда можно обнаружить специфические особенности, позволяющие говорить об идентичности или неидентичности почерка. Как показали советские ученые (и в первую очередь проф. Н.А. Бернштейн), определенные признаки почерка остаются сохранными даже в том случае, когда человек пишет не правой, а левой рукой, ногой или держа карандаш в зубах. Более подробный анализ почерковедческой проблематики не входит в нашу задачу [5] . Ограничимся лишь констатацией того факта, что в настоящее время имеется реальная возможность поставить на службу графической (почерковедческой) экспертизы электронно-вычислительную технику.

Ближе к теме настоящей главы вопрос об орфографических ошибках и других непочерковедческих признаках письменного текста (в частности, «варваризмах» в орфографии, вызванных влиянием иного языка). Теории этой стороны графической экспертизы пока не существует, есть лишь описание отдельных криминалистических удач (и неудач). Сравнительно недавно в этом направлении стал работать С.М. Вул, которому удалось показать устойчивость некоторых признаков письменной речи при ее преднамеренном искажении. Кроме того, выяснилось, что в этом случае имеет место очень своеобразная динамика текста: «К концу текста уменьшается количество ошибок и повышается уровень стройности и связанности изложения» ( Вул , 1970; 1975; см. также: Компаниец , 1971).

Есть и еще некоторые специфические вопросы психологического характера, относящиеся к графической экспертизе. Среди них проблема эмоционально окрашенной письменной речи: известно, что в условиях сильного эмоционального потрясения человек ослабляет контроль над своей письменной речью, допускает большие отступления от нормы и в лексике и синтаксисе, увеличивается количество ошибок и описок и т. д. (см. об этом: Носенко , 1975). Эта проблема существенна в процессуальном отношении. Другая проблема – патология письменной речи. Она с особенной ясностью выступает при анализе почерка (ср. «кудрявые», украшенные росчерками и завитушками тексты, написанные больными маниакально-депрессивным психозом), но может быть прослежена и на других уровнях анализа текста.

Переходя к признакам устной речи, которые могут быть использованы для идентификации личности говорящего или выявления отдельных категориальных признаков его личности, отметим, что такая ситуация, ранее малотипичная для криминалистической практики, в последние годы стала гораздо более актуальной в связи с большей распространенностью технических средств – от телефона до магнитофона. Кроме того, анализ речи может быть использован для прямой идентификации личности разыскиваемого преступника в тех случаях, когда его внешность изменена и не могут быть почему-либо использованы другие физические особенности (например, отпечатки пальцев). О степени распространенности исследования речи в криминалистике может свидетельствовать опубликованное в японской печати сообщение о планах создания национальной фонотеки голосов всех жителей Японии (Если преступник в перчатках, 1970).

Охарактеризуем те признаки устной речи, которые могут быть использованы в криминалистике.

Первая группа признаков – это звуковые особенности речи. Они могут быть разделены на индивидуальные и групповые.

Наиболее достоверными индивидуальными звуковыми признаками являются:

(а) голос. Это такая характеристика речи, которая связана с тембром, высотой голоса, интенсивностью (громкостью): особенности голоса могут быть названы лишь условно, так как они связаны с полом, возрастом, в известной мере – с типом высшей нервной деятельности. Отождествление индивидуальных особенностей голоса может быть в принципе осуществлено автоматически: есть данные, что с помощью спектрографического анализа голос может быть отождествлен и при попытках его изменить (см. об этом: Фланаган , 1968, § 56);

(б) интонация. Несомненен ее «полевой» характер; вариации интонации связаны с особенностями личности (в том числе типом высшей нервной деятельности), психическим состоянием в момент речи и т. д. Интонационные особенности речи также поддаются инструментальному изучению.

С интонацией связаны:

(в) темп речи, вернее выбор определенного темпа внутри границ, поставленных нормой языка;

(г) характер, длительность и распределение пауз (см. также ниже);

(д) характер и степень логической выделенности (различие речи разных людей по этому параметру особенно четко проявляется в публичной речи);

(е) степень фонетической редукции. Одно и то же слово или высказывание обычно произносится разными людьми даже в одной и той же ситуации с разной мерой «проглатывания»: (ал’иксандр) – (ал’ьсан) – (ъл’сан) и т. д.

Из числа групповых фонетических признаков укажем на следующие:

(ж) диалектные черты, позволяющие уточнить с переменной степенью точности (от группы областей до – в отдельных случаях – группы деревень) происхождение данного человека;

(з) иноязычный акцент. Эта проблема требует направленной теоретической и экспериментальной разработки.

Вторая группа признаков – семантико-гpамматические . К ним относятся:

(и) характер заполнения пауз. Эта черта особенно показательна ввиду почти полной непроизвольности такого заполнения (эээ… ммм… эта…);

(к) выбор слов и конструкций. Одни и те же выразительные потребности, один и тот же стиль речи соотносится у различных говорящих с различными пластами лексики;

(л) мера выразительности, то есть потенциальные возможности выбора. Ср. у К. Чуковского («Высокое искусство») о переводчиках: «Почему многие переводчики всегда пишут о человеке – худой, а не сухопарый, не худощавый, не щуплый, не тощий?» Этот признак выражается в интуитивно ощущаемой «банальности», «плоскости» речи;

(м) мера правильности (уровень речевой культуры), которая может быть оценена и количественно (скажем, количеством грамматических, семантических и акцентных неправильностей в единицу времени или на единицу текста);

(н) мера организованности текста, то есть большая или меньшая степень его планируемости и соответственно его «случайности».

Некоторые из перечисленных признаков (семантико-грамматические) могут быть использованы и при анализе письменной речи. Однако важно помнить, что письменная речь в общем случае более осознанна, чем устная, и те же признаки, которые непроизвольно «пробиваются» в устной речи, особенно спонтанной, неподготовленной, в письменной могут быть замечены, осознаны пишущим и целенаправленно искоренены. Ряд признаков пока не используется систематически в криминалистическом анализе речи, но при современном уровне развития психологии речи и смежных наук вполне может быть использован (логическое ударение, заполнение пауз и т. д.).

Третья группа признаков – категориальные признаки речи .

Начнем с возрастных особенностей. В современном русском литературном языке есть некоторые явления, связанные с делением языкового коллектива на отдельные поколения. Дело в том, что язык развивается быстро, но люди, усвоившие язык и – что особенно важно – получившие осознанное представление о языковой норме 40—50 лет назад, в основном сохраняют это представление и поныне. Молодежь же сталкивается с уже изменившимся языком, с иным представлением о норме. Отсюда ряд социально-психологических моментов: «старшие» поколения относятся с непониманием и нередко возмущением к речевой норме молодежи (большая часть писем B газеты с осуждением того, «как теперь говорят», пишется именно людьми немолодыми); в свою очередь, молодежь стремится любой ценой отстоять свою речевую самостоятельность. И можно быть совершенно уверенным, что – точно так же, как молодые никогда не употребят слова или формы, представляющиеся им устаревшими, – пожилые люди скорее вообще ничего не скажут, чем вставят в свою речь новое, возмущающее их словечко. Здесь лежит первая возможность определить по речи возраст говорящего. Едва ли старик окажет до фонаря или до фени, но и юноша не употребит выражений соблаговолите, не извольте беспокоиться иначе как с шутливой интонацией.

Вторая возможность связана с тем неосознаваемым обычно фактом, что независимо от развития нормы происходит изменение словаря за счет обогащения его новыми словами и вытеснения некоторых старых. Одному из авторов настоящей брошюры довелось присутствовать при разговоре покупателя (65 лет) и молоденькой продавщицы (лет 20) в игрушечном магазине. Покупатель попросил показать ему игрушечный геликоптер. Продавщица не поняла. Автор понял, но если бы он сам беседовал с продавщицей, то попросил бы вертолет. Это понятно. Слово вертолет вытеснило геликоптер около 1950 г. Поэтому продавщица уже не знает старого слова. Автору было около 15 лет, значит, его «языковое образование» еще не закончилось, вытеснение старого слова новым происходило на его глазах. Покупатель к этому времени давно уже был сложившейся личностью, и, чтобы вытеснить старое слово, новое слово должно было по крайней мере встречаться ему достаточно часто. (Но специальность его была другая, и книг по авиации он не читал.)

Социальные особенности речи труднее выявить. Здесь встает прежде всего проблема: что такое «социальные особенности» в нашем социалистическом обществе, какие социальные группы оставляют свой «след» в языке? Думается, что понимать этот вопрос упрощенно («речь рабочего», «речь интеллигента») не стоит. Каждый человек, вступая в разного рода отношения с другими людьми, занимая определенное место в разного рода объединениях людей – группах (на работе, на улице, в клубе и т. п.), выполняет разные социальные роли. Эти роли диктуют и разницу в употреблении языковых средств. Представим себе следующую ситуацию. Какой-то человек (А) работает мастером на заводе. Естественно, что его речь отличается от речи, предположим, конструктора или рабочего сцены в театре. Но вот наш А покинул стены завода и отправился в шахматный клуб судить соревнования. Он попадает в другую систему отношений, меняется его социальная роль, меняется круг общения (в соревнованиях могут участвовать и артист, и рабочий, и учитель), меняется его речь.

Таким образом, речевые особенности человека прямо и непосредственно связаны с выполняемыми им социальными ролями. Это, во-первых, но, во-вторых, в речи человека отражается и более постоянная его характеристика – социальный статус (место, которое он занимает в обществе). В понятие социального статуса входит профессия человека, уровень его культуры и т. п. Все эти компоненты социального «портрета» человека отражаются в его речи: в ее «литературности», в выборе (в широте выбора) слов и выражений, в умении строить фразу и находить более (или менее) удачные слова для выражения разных состояний. Иначе говоря, даже выполняя одну и ту же социальную роль, разные люди могут говорить (и говорят) по-разному.

Третье, что связано с социальными особенностями речи человека, – это так называемые «социальные диалекты». Среди них можно выделить три группы: а) профессиональные языки, б) жаргоны, в) условные языки (арго). Эти социальные диалекты, будучи распространены повсеместно, в разной степени проникают в общенародный язык.

Если профессиональные языки подчас характеризуют широкий круг специальностей (скажем, инженеры-конструкторы, работающие по любой специальности, употребляют слова кульман, рейсшина и т. п.), то жаргоны «выдают» представителя какой-то профессии сразу. Например, до недавнего времени никто, кроме моряков траулерного флота, не употреблял слово бич (лентяй, живущий за чужой счет). Что же касается арго – тайных языков, то это вопрос особый. Здесь уместно сказать, что иногда и употребление арготизмов (слов и выражений арго) может помочь определить принадлежность человека к той или иной социальной группе.

Очень важны как источник информации о человеке (в процессе следствия) территориальные особенности его речи. Остановимся на них несколько подробнее.

Вся территория, занимаемая носителями русского языка, делится на две большие зоны. Северо-восточнее линии Псков–Калинин–Москва–Муром–Пенза–Саратов распространены так называемые северновеликорусские, а к юго-западу от нее – вплоть до границ Украины и Белоруссии – так называемые южновеликорусские говоры. Иногда, кроме слова «говор», употребляют в том же смысле слово «диалект» или «наречие».

Обычно носителю литературного русского языка бросается в глаза лишь две-три характерных особенности диалектной речи: «оканье» северян, х вместо г у южан и т. д. Но диалектное членение территории распространения русского языка чрезвычайно сложно; если мы посмотрим на карту, где отражено, в каких местностях как говорят (обычно это не одна карта, а целый атлас), то можно установить с довольно большой точностью, чем отличается речь жителя той или иной области (или даже района) от речи всех остальных носителей русского языка. [6]

Например, известно, что многие южане «якают»: вясна. Но это «яканье» может быть различным. Например, в Орловской области говорят висна (перед а), но с вясны (перед ы). В Тульской и Калужской областях тоже «якают», но иначе: вяду (перед «твердым» звуком), но види (перед «мягким» звуком). В Рязанской же области «якают» во всех случаях: вяду, вяди, вясна, с вясны и даже бяряги (береги). Подобного рода различия хорошо изучены. Они зафиксированы и в произношении, и в грамматике, и в специфических диалектных словах.

Изображенный Бернардом Шоу в «Пигмалионе» профессор Хиггинс с его умением определять по речи происхождение человека из той или иной части Англии – отнюдь не выдумка Шоу. Практически любой хороший русский диалектолог, послушав диалектную речь, может определить с точностью в худшем случае до области, а обычно до района (в некоторых случаях и до группы деревень) происхождение данного человека.

Правда, здесь возникает другая проблема, вызванная тем, что носитель диалектной речи не всегда проводит жизнь на одном месте. Он ездит по стране, общается с носителями других языковых норм. Особенно важно, что речь его меняется, когда он попадает в город, особенно в Москву или Ленинград. В этом случае его речь нередко воспринимается как «деревенская», он чувствует это и старается вытравить из речи местные особенности. Скажем, «окающий» человек будет стремиться «акать», чтобы говорить «по-московски». Частично это удается, однако следы «диалекта» остаются.

Ученые-диалектологи, однако, не случайно различают «первичные» и «вторичные» диалектные признаки. Вытравив наиболее бросающиеся в глаза особенности своей речи, например «оканье», носители диалектной речи продолжают бессознательно употреблять менее заметные, но для уха языковеда совершенно четкие местные языковые черты. Город лишь накладывает на диалектную речь определенный отпечаток, но никоим образом не стирает диалектные особенности. Например, город нормализует употребление форм слов, не затрагивая их смысловых особенностей. Городская речь может заставить носителя диалекта употреблять какие-то не свойственные ему слова, но употреблять он их будет опять-таки по-своему.

Даже правильная, нормированная литературная речь сохраняет диалектные черты. Главная среди них – интонация. Так, старые москвичи «поют», а ленинградцы говорят отрывисто.

Особой проблемой является «псевдодиалектная» речь, когда человек старается выдать себя за носителя диалекта. Существует блестящая работа, где показаны типовые ошибки артистов, говорящих со сцены «по-деревенски» ( Ильинская, Сидоров, 1955); практически точно воспроизвести диалектную речь невозможно, если человек не родом из данной местности. Тем более это относится к человеку, стремящемуся имитировать диалектную речь в каких-то преступных целях. Можно с абсолютной уверенностью сказать, что экспертиза установит факт имитации.

Речь служит ценным источником информации также в том случае, когда задачей следствия является установить национальную принадлежность или родной язык того или иного человека. Информация поступает здесь по трем каналам: а) акцент; б) смысловые особенности речи; в) особенности неречевого коммуникативного поведения.

Под акцентом в широком смысле мы понимаем всю совокупность особенностей речи на данном языке, не характерных для речи человека, для которого этот язык является родным, но свойственных речи носителя какого-то другого языка. Это фонетические особенности, грамматические неправильности и неправильности в употребления слов и словосочетаний. Набор таких особенностей в каждом случае конечен и может быть описан с достаточной для дифференцирования точностью; однако подобная работа еще не проделана. Особенно мало знаем мы о звуковом акценте, обычно наиболее стойком и потому особенно важном для следственных целей. Однако, имея магнитофонную запись акцентной речи, фонетист всегда может произвести квалифицированную экспертизу.

Основные компоненты звукового акцента – это, во-первых, такие особенности произношения отдельных звуков (фонем), которые соответствуют системе данного языка (то есть те звуки, которые должны противопоставляться друг другу в близких по звучанию словах, вроде быль–пыль, был– быль, действительно противопоставляются), но не соответствуют норме этого языка (то есть противопоставляются не по тем особенностям, по которым нужно, и вообще произносятся нe вполне так, как принято в данном языке, например, немцу свойственно различать русские б–п, г–к, д–т не по звонкости – глухости, а по слабости – силе, что дает для русского уха эффект двух степеней глухости, нередко недифференцируемых).

Во-вторых (и наиболее часто), это отклонение от обычного ритмико-интонационного (включая сюда и меру интенсивности) оформления речи. Они наиболее трудно поддаются осознанию и поэтому принадлежат к числу особенно стойких; к тому же человек обычно легко воспринимает и сохраняет надолго, если не на всю жизнь, интонационные особенности речи людей, непосредственно окружавших его в детском возрасте. Это очень заметно, в частности, в речи русских, выросших в национальных республиках или в областях, пограничных с ними.

Даже если человек говорит на языке без акцента, его родной язык может сказываться в смысловых категориях, в которых актуализуется его мышление и которые получают в дальнейшем конкретно-языковое оформление. Так, довольно хорошо исследована специфика «рассечения действительности» носителями французского языка (в отличие от немецкого и русского).

Особенности неречевого коммуникативного поведения в наименьшей степени поддаются контролю. Это так называемые «паралингвистические» особенности: мимика, жестикуляция, речевой этикет, сопровождающие речь.

При полной внешней неразличимости речевого поведения все же существуют методы, в принципе позволяющие выявить скрываемое дву– или многоязычие, вернее, тот скрываемый факт, что данный язык является для человека неродным. Однако ввиду особенностей советского уголовно-процессуального права (обвиняемый в суде не обязан давать показания и не несет ответственности за ложные показания) эти методы не могут быть применены в следственной практике.

Следователю, ведущему протокол допроса, необходимо помнить о социальных, территориальных и других характеристиках речи. А.Р. Ратинов отмечает, что часто «следователь непроизвольно вкладывает в их (свидетелей. – Авт.) уста свою собственную, не свойственную им речь», результатом чего являются «стилизованные» протоколы допроса ( Ратинов , с. 194).

В заключение раздела изложим важнейшие сведения о месте анализа речи в судебной психиатрии.

Советское уголовное право устанавливает (ст. 11 УК РСФСР) два критерия невменяемости:

а) наличие хронической психической болезни, временного расстройства психической деятельности или иного болезненного состояния;

б) неспособность в силу болезненного состояния отдавать себе отчет в совершаемых действиях или руководить ими.

Для того чтобы невменяемость данного лица стала юридическим фактом, ответ на оба эти вопроса должен быть дан судебно-психиатрической экспертизой, а затем – на основании ее заключения – судом. Другой задачей экспертизы является заключение о психическом здоровье лиц, отбывающих заключение, а также потерпевших и свидетелей (в уголовном процессе) и в случае необходимости – лиц, участвующих в гражданском процессе.

Экспертиза является профессиональной обязанностью врачей-психиатров и не входит в круг задач юриста, не располагающего для этого необходимыми специальными знаниями. Однако, если мы обратим внимание на ст. 79 УПК, трактующую об экспертизе, то в ней (п. 2) обнаружим указание на то, что проведение экспертизы обязательно для определения психического состояния обвиняемого или подозреваемого в тех случаях, когда возникает сомнение по поводу его вменяемости. Поэтому юрист, будь он следователем, прокурором, судьей или адвокатом, должен располагать минимумом психиатрических знаний, позволяющих ему обосновать свое сомнение во вменяемости подследственного (или в нормальном психическом состоянии свидетеля, потерпевшего и т. д.) и, соответственно, необходимость направления его на экспертизу. При этом юрист может опираться на различные особенности поведения данного лица; но одним из важнейших критериев являются особенности его речи.

Ниже следует краткое описание важнейших речевых особенностей, типичных для психических болезней, а также психических состояний, предполагающих полностью или частично постановку вопроса о невменяемости.

Характерные нарушения речи вообще сводятся к:

а) так называемой логоррее (человек непрерывно говорит, не дожидаясь вопроса или реплики собеседника, перескакивает на новые темы и т. д. – «словесный понос»);

б) персеверации речи (человек не может отойти от рассказанного им, повторяет высказывание еще и еще раз, полностью или частично);

в) разорванности или бессвязности речи (внешне речь кажется правильной грамматически, но лишена смыслового содержания);

г) обстоятельности, вязкости, выражающейся в чрезмерной подробности речи;

д) резонерству, мудрствованию, беспочвенным и бесплодным рассуждениям, вплоть до полной бессмысленности.

Эти особенности речи наиболее бросаются в глаза, но и сравнительно легко могут быть симулированы. Перечень основных психических состояний:

• Прогрессивный паралич (один из вариантов сифилитического психоза): затрудненная артикуляция, невнятность произношения. В развитой форме – неумение понять пословицу в ее «пословичном», переносном значении и толкование ее смысла самым конкретным образом; немодулированность (интонационная невыразительность) речи.

• Так называемый Корсаковский психоз: резкое расстройство памяти, отражающееся и в речи (например, в парафазиях – одно слово «выскакивает» вместо другого). Возникает при органических поражениях головного мозга или как следствие хронического алкоголизма.

• Так называемая болезнь Пика или Альцгеймера: заметная стереотипность речи – фразы состоят из одних и тех же выражений и произносятся с одинаковой интонацией, одинаковы также мимика и жесты.

• Эпилепсия; замедленная и неясная речь (при сумеречном состоянии сознания), «вязкость» речи и тенденция к персеверации, стереотипность, витиеватость речи, обилие слов в уменьшительной форме. При более тяжелых расстройствах – бедность словаря (олигофазия).

• Шизофрения: резонерство и обстоятельность речи. Замена конкретных понятий абстрактными и наоборот. Семантическая разорванность или бессмысленность, обычно при сохранении грамматической целостности фразы. Фонетическая однотонность, или больные усиливают интонацию на вспомогательной, второстепенной части предложения и заглушают ее на основной, смысловой части. Повторение слов, произносимых собеседником (эхолалия). Бессмысленное выкрикивание одного и того же слова, одной и той же фразы (вербигерация). Как можно видеть, симптомы очень различны, что отражает многообразие форм шизофрении.

• Маниакально-депрессивный психоз: «телеграфный» стиль, иногда переходящий в бессвязность. Скачки идей, отвлекаемость речи на новые предметы. Возникновение большого числа ассоциаций по созвучию, отсюда изобилие рифмующихся слов; в депрессивном состоянии – противоположные симптомы вплоть до полного отсутствия речи.

Те же признаки, но в других комбинациях и в другой степени выраженности могут выступать и при иных заболеваниях. Наличие их при всех обстоятельствах должно насторожить юриста. Чаще всего они сопровождают такие заболевания, которые безусловно заставляют признать невменяемость.

Психолингвистический аспект проблемы объективности и достоверности в судопроизводстве [7]

Если мы запишем обыденную, разговорную речь или обычный телефонный разговор на магнитофонную ленту, а затем точно воспроизведем эту запись на бумаге, окажется, что запись будет совсем не похожа на привычный нам литературный текст документа, газеты, книги: А как еще братику тебя есть зовут его? – А вот папа перед этим стоянка которая, разве там было близко от берега? – А вот Наташа сидит наш стол, а за следующим столом физик сидит Павлинский. – А я вот здесь у них беру черная. Кипячу и не отходит. Черная жидкость-то такая…

В аналогичном положении находится следователь, регистрирующий показания потерпевшего, свидетеля или подследственного. Существуют определенные требования к тому, как должна выглядеть речь, будучи закрепленной в форме протокола. Но реальный человек, сидящий перед следователем, никогда не говорит, «как пишет». Его речь, как правило, отличается следующими особенностями, препятствующими дословной записи его показаний:

1) она неорганизованна, то есть свидетель (будем в дальнейшем говорить только о свидетельских показаниях), несмотря на все возможные попытки следователя ввести его в русло последовательного изложения, обычно сбивается, уходит в сторону, говорит избыточные (с точки зрения следователя) вещи;

2) она в лингвистическом отношении крайне далека от литературной речи и приближается по типу к бытовой разговорной речи, образцы которой приведены выше. Важно подчеркнуть, что чем больше человек взволнован, чем эмоциональнее его речь, тем она более «разговорна» (если это, конечно, не публичная речь; впрочем, и в ней в таких случаях появляются неправильности). Но человек, сидящий перед следователем, как правило, не находится в эмоциональном равновесии; относительно подследственного и потерпевшего это вне сомнения; но даже и самый посторонний делу человек, случайно оказавшийся свидетелем, испытывает волнение уже в самой ситуации допроса. Поэтому речь его обычно оказывается нелитературной, неправильной, сбивчивой;

3) она характеризуется повышенной значимостью интонации и логического ударения. На уточняющий вопрос следователя, верно ли, что Петров ушел в двенадцать часов, свидетель может ответить: Петров? Ушел в двенадцать? Я на часы не смотрел, точно время не скажу. Очевидно, что, если это показание будет записано: Петров ушел в двенадцать, но точное время мне неизвестно, – содержание показаний будет искажено. Одно дело, если свидетель окажет: Иванов пришел в девять (то есть именно в девять, а не в десять). Совершенно иное, если он скажет: Иванов пришел в девять (то есть это Иванов, а не Петров пришел в девять);

4) речь свидетеля, дающего показания, содержит большое количество информации, идущей по неязыковым каналам. Здесь следует указать в первую очередь на мимику и жест. Как указывают специалисты в этой области, жестикуляция и мимика могут, с одной стороны, сопровождать речь, причем такие мимико-жестикуляторные средства очень различны в зависимости от особенностей личности, от принадлежности человека к той или иной социальной группе и от его национальной принадлежности. Они могут, далее, заменять речь. Например, свидетель может в ответ на заданный ему вопрос просто махнуть безнадежно рукой. И, наконец, мимика и жест могут комбинироваться с речью. Это наиболее частый случай. Здесь возможны, в свою очередь, три варианта: