Развитие высших форм внимания в детском возрасте 10 страница

III. ВНИМАНИЕ КАК РЕЗУЛЬТАТ ЭМОЦИИ

Многие из психологов, увлекаясь полемикой против взгляда на внимание как специальную деятельную способность души. старались, напротив, показать, что внимание вовсе не активно, не

заключает никакого своеобразного процесса и что его явления суть ничто иное, как большая или меньшая интересность данного психического состояния. Кроме Броуна ( 14) эти взгляды развивали Джемс Милль ( 16), Вайтц ( 19), Бэн ( 21) и Горвиц ( 26). Иметь приятное или тягостное ощущение или идею и быть к ним внимательным-это одно и то же, как говорит Дж. Милль: не потому представление интенсивно, что оно сосредоточило на себе наше внимание, но внимание и есть ничто иное, как выражение интенсивности или интересности представления (Вайтц) и т. д. Так как интересными состояниями являются для нас эмоции или разнообразные чувствования удовольствия и неудовольствия, то внимание есть результат именно эмоций или эмоциональной окраски данного представления; чем эта окраска резче, тем представление интереснее для нас, или, иными словами, тем внимательнее мы к нему: интересность, эмоциональность и внимательность суть, строго говоря, синонимы. Если же иногда наше внимание бывает обращено и на, по-видимому, индифферентные состояния, то и здесь всегда играют роль ассоциации"с какой-нибудь отдаленной эмоцией. Эта теория, особенно блестяще развитая в английской ассо-циационной психологии, верно указывает на зависимость внимания от интересности представления. Какой бы случай внимания мы ни взяли, очевидно, что причиной его служит интересность объекта-; прямая и непосредственная или более отдаленная. Ясно также, что во многих случаях, именно в так называемом пассивном внимании, ничего, кроме интересности объекта не требуется; соответственное представление благодаря этой эмоциональной окраске является особенно устойчивым и интенсивным. Признавая все это, мы полагаем, однако, что рассматриваемая теория игнорирует специфическую природу внимания как своеобразного и моментального приспособления организма к наилучшим условиям восприятия. Ниже мы будем иметь случай рассматривать этот вопрос, причем обнаружится, что хотя эмоция есть, действительно, обычная причина внимания (кроме, однако, той формы его, которую мы называем рефлекторной), но что эта эмоция не составляет еще самого процесса внимания и что так называемое пассивное внимание может быть называемо вниманием лишь по недоразумению.

IV. ВНИМАНИЕ КАК РЕЗУЛЬТАТ АППЕРЦЕПЦИИ

Учение об апперцепции было развиваемо, как мы видели, целым рядом немецких психологов: Лейбницем ( 4), Вольфом ( 5), Кантом ( 9), Гербартом ( 15), его школой (23 и 24), Вундтом ( 28). Лейбниц ( 4) называет апперцепцией ясное и

интенсивное сознание, сопровождающееся памятью и различением; Вольф ( 5) и Кант ( 9) полагают апперцепцию в акте самосознания; Гербарт ( 15), исследуя акт самосознания, находит, что он состоит в приведении в связь вновь воспринятого с тем, что уже осело в душе из предыдущих опытов; эту связь он и называет апперцепцией. Школа Гербарта ( 23 и 24) развивала его определения. Наконец, Вундт ( 28) внес в понятие апперцеп-ции волевой элемент. Ниже мы покажем, что это учение об апперцепции внесло немало истинных указаний в теорию внимания. Так, Лейбниц правильно указал па интенсивность как первичный эффект внимания (см. ниже гл. 3); Кант справедливо рассматривает апперцепцию как от субъекта идущее (формальное) иаменение данного извне содержания; Гербарт тонко указал на тот факт, что апперцептив-ное внимание обусловлено возникновением соответственных воспоминаний (см. ниже, гл. 5); наконец, вундтовская теория, хотя се основание и кажется нам неправильным (см. ниже, гл. 7, 1, а также исследование об <Элементах волевого движения>), метко описывает результаты апперцепции и справедливо отличает внимание как активный (моторный) процесс от пассивного восприятия.

v. ВНИМАНИЕ КАК УСИЛЕНИЕ НЕРВНОГО РАЗДРАЖЕНИЯ

Так как психические состояния обусловлены процессом неравного раздражения в центральной нервной системе и так как те состояния, на которых сосредоточивается внимание, отличаются особой интенсивностью, то естественно было предположить, что внимание обусловлено увеличением местной раздражительности центральной нервной системы. Эту физиологическую теорию внимания мы нашли еще у Декарта (2) и у Бонне ( 7); затем отчасти у Фехнера (32), у Э. Мюллера ( 27), Мейнерта (32) и Лемана ( 35), с тем, однако, различием, что Фехнер считает внимание, или <парциальное бодрствование>, за maximum <психофизической> деятельности, для Э. Мюллера .усиление нервной раздражительности есть результат волевого удержания представления, Леман объясняет измененную раздражительность рефлекторным приливом крови к месту раздражения, а Мейнерт кроме мозговой гиперемии предполагает еще изменения в <нутритивной аттракции>. Из этих теорий особенно мейнертовская, отличающаяся ясностью анатомо-физиологических понятий, заключает, по всей вероятности, долю истины, т. е. действительно усилие ассоциационно-го процесса может вести к усилению интенсивности находящихся в сознании представлений (через усиление нутритивного притя-

жения и местную гиперемию мозга). Но весьма сомнительно, достаточны ли указанные обстоятельства для объяснения явлений волевого внимания. Во-первых, это внимание сопровождается чувством усилия, которое указанные физиологические теории не объясняют и которое объяснимо, по-видимому, лишь в предположении моторного элемента в акте внимания. Во-вторых, объяснение усиления данного представления вслед за появлением многих ассоциированных с ним представлений через усиление местного нутритивного притяжения есть не столько самостоятельная физиологическая гипотеза, сколько выраженный в физиологически. терминах психологический факт; поэтому эта гипотеза не может сама служить достаточным объяснением психологических фактов внимания, и все выводы из нее должны быть проверяемы психологически, если мы не хотим впасть в логический круг. Эта гипотеза стала бы самостоятельной только тогда, когда получила бы самостоятельное физиологическое обоснование, и нутритивное притяжение и его законы были бы доказаны физиологическим экспериментом. В-третьих, относительно изменений в кровообращении большого мозга надо сказать то же, что и о нутритивной аттракции; а кроме того, весьма сомнительным представляется возможность столь точно и вместе широко локализированных гиперемии, какие предполагаются по этой гипотезе актом внимания, обращенным на какую-нибудь группу представлений, состоящих из строго определенного комплекса разнообразных элементов.

VI.

ВНИМАНИЕ КАК ОСОБАЯ АКТИВНАЯ

СПОСОБНОСТЬ ДУХА

Некоторые психологи, поражённые своеобразием явлений внимания, особенно же тем, что при внимании волевое усиление ведёт к прямому изменению интенсивности известного представления, считают внимание за первичную и активную способность. Можно различать две формы такой теории -одну старую, представителями которой были шотландские психологи Рид и Стюарт { 8}, и другую, новую, поддерживаемую отчасти Вундтом { 28}, главным же образом американскимипсихологами Джемсом { 36} и Бальдвином { 38}. Согласно первой теории разумение {understandinq} и воля суть разные способности, внимание же рассматривается как влияние воли наразумение. Легко заметить, что теория Рида {иСтю-арта} может дать лишь более или менее точное описание явлений внимания и их классификацию, но никоим образом не служить к их объяснению. Сам Рид признаёт, что невозможно понять, каким образом воля направляет наши мысли: это факт, но факт, столь же непостежимый, как тот, что воля приводит в движение

наше тело. И тем не менее, рассуждая о внимании, он, очевидно, пытается дать такое объяснение. В этом и состоит танталова мука психологии, думающей объяснить психические явления из соответственных способностей: с одной стороны, этим как будто дается какое-то объяснение, а с другой - немедленно оказывается, что это объяснение лишь словесное, истинное же объяснение постоянно ускользает от исследователя. Вторая форма рассматриваемой теории явилась, как уже сказано, в наше время. Она состоит не столько в предположении особых способностей, сколько в утверждении, что внимание есть не результат, но сама сила (Джемс), что оно есть чисто духовная активность и истинное fiat воли (Бальдвин), что воля прямо влияет на силу данных представлений и это влияние есть первичное, дальнейшим образом не разложимое психическое действие (Вундт). Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что эти теории представляют отголоски философии Шопенгауэра, видевшего в воле метафизическое начало мира. Общей и наиболее характерной чертой этих теорий является утверждение, что волевые движения должны быть объясняемы из волевого внимания, а это последнее дальнейшим образом необъяснимо. Их критическое рассмотрение удобнее будет отложить до <Исследования об элементах волевого движения>.

VII.

ВНИМАНИЕ КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

РАЗЛИЧЕНИЯ

В чем состоит первичный эффект внимания, в усилении ли (большей интенсивности) представления или в уяснении, т. е. большем различении его? Последний взгляд особенно защищался спиритуалистическими мыслителями, Ульрици ( 22) и Лотце ( 30), так как, признав эффектом внимания различение, они легче могли доказать чисто психический его характер. Критическое рассмотрение этой теории см. ниже в гл. 3.

VIII. ТЕОРИЯ НЕРВНОГО ПОДАВЛЕНИЯ

Выше, обсуждая теорию внимания, объясняющую его из ограниченности объема сознания, мы указали на то, что вытеснение или подавление одним представлением других, хотя бы и верно изображало картину внимания, вряд ли может быть толкуемо чисто психологически, объясняемо, например ограниченностью объема сознания, и что явление это имеет, по всей вероятности, физиологическую основу. Теория внимания как нервного подавления и исполняет эту задачу. Она желает объяснить основной факт

внимания, именно исключительное преобладание одного представления под другими, тем, что лежащий в основе первого физиологический нервный процесс задерживает или подавляет физиологические процессы, лежащие в основе других представлений и движений, результатом чего и является факт особой концентрации сознания. Сторонниками этой теории можно считать до известной "степени Феррьера (29), Рибо ( 33) и Марилье. Относительно этой теории должно сказать то же, что мы сказали выше о теории усиления нервной раздражительности, именно, что она, может быть, и верно указывает на один из факторов внимания, но что во всяком случае это только недоказанная еще гипотеза. Действительно, очевидно, что нервное угнетение одним кортикальным центром других не может объяснить всех явлений внимания. Оно недурно объясняет факт концентрации сознания, т. е. исключительное преобладание некоторого представления, при подавлении прочих, но целый ряд несомненных фактов внимания остается непонятным. Как мы многократно увидим ниже, волевое внимание обусловлено предварительным существованием соответственных объекту внимания образов воспоминания, т. е. предполагает предварительное знание этого объекта; далее, оно требует во многих случаях (если не во всех) мускульной адаптации, т. е. известных определенных движений; оно, как мы увидим ниже, всегда является особым, выгодным для индивидуума приспособлением к наилучшим условиям восприятия и т. д. и т.п. Все эти обстоятельства не вытекают из теории нервного подавления. Таким образом, если это угнетение и может быть принято, то лишь в качестве одного из факторов внимания. Но далее, сама основа этой теории, т. е. подавление одним кортикальным центром деятельности других, есть пока еще вовсе не очевидное предположение, но лишь более или менее правдоподобное заключение по аналогии. Что касается прежде всего мнения Феррьера о существовании особого угнетательного центра внимания, локализованного в лобной извилине большого мозга, то это мнение можно считать ныне опровергнутым, так как лобная извилина оказалась центром кожных, мышечных и иннервацион-ных ощущений. Нам действительно известно, что N. splanchicus угнетает движение кишок, N. laryngeus задерживает функции дыхательного центра, N. depressor vagi подавляет деятельность вазомоторного центра и т. п., но отсюда еще далеко до признания подавляющего влияния одного кортикального центра на любой другой. Нам известно, далее, что раздражение Thalami optici, lobi optici и верхних частей продолговатого мозга ведет, как показал Сеченов, к задержанию рефлексов. Но, во-первых, объяснение этого факта до сих пор оспаривается разными теориями (Гольца, Фрейсбергера, Шлёссера, Цигена и др.), а во-вторых, последние исследования проф. Н. Введенского показывают, что задержка происходит, по-видимому, не в центральной нервной системе, а в периферических органах двигательных нервов в мыш-

цах. Итак, не отрицая возможности угнетающего влияния одного кортикального центра на другие, мы во всяком случае должны помнить, что это влияние есть пока только гипотеза, построенная по аналогии фактов, окончательно еще не выясненных.

Глава вторая

БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ И РАЗНОВИДНОСТИ ВНИМАНИЯ

Психические факты получают свое реальное определение лишь тогда, когда мы рассматриваем их с общей биологической точки зрения, т. е. как своеобразные приспособления организма. Как возникает и совершенствуется эта целесообразность психики, есть ли она результат только борьбы за существование и подбора или еще каких-нибудь иных факторов -- этот общий вопрос эволюционной биологии до сих пор составляет предмет спора, и его решение теснейшим образом связано с фактическим исследованием проблемы наследственности. Но каковы бы ни были факторы эволюции, мы должны видеть raison d"etre психических факторов в их целесообразности и одну из главных задач объяснительной психологии видеть в отыскании и уяснении этой приспособленности.

Определяя внимание с такой биологической точки зрения, мы скажем, что оно есть целесообразная реакция организма, моментально улучшаются условия восприятия. Словом <моментально> мы отличаем внимание от тех продолжительных изменений, вроде обострения органов чувств или мысли, которые тоже могут быть названы улучшающими условия восприятия, однако не моментально, а в течение значительного срока. Под словом восприятие мы разумеем здесь как ощущения, так и идеи и вообще факты познания. Наконец, называя внимание целесообразной реакцией организма, мы не решаем пока вопроса, в чем она состоит: в движениях ли или в особом приспособлении памяти, или в чем ином, но указываем, что все такие реакции, если они целесообразны для улучшения условий восприятия, подходят под термин <внимание>. Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что такие целесообразные реакции должны были развиться в организмах, так как улучшение условий восприятия представляет, очевидно, первостепенные выгоды в борьбе за существование. Соответственно данному определению мы должны различать в каждом акте внимания три момента: во-первых, некоторое восприятие: во-вторых, реакцию, улучшающую условия его сознава-ния, и, в-третьих, улучшенное восприятие. Из этих моментов первый может иногда выпадать, именно когда мы заранее приготовляем внимание к известному восприятию. Но два последних должны всегда присутствовать в каждом акте внимания. И вся сущность

вопроса о природе внимания лежит в выяснении этих способов моментального улучшения условий восприятия и в показании, как изменилось это восприятие при новых условиях. Первое обнаруживает механизм внимания, второе - его основной эффект. Подробное изучение этих вопросов составляет предмет следующих глав нашего исследования: в настоящей же главе мы намерены выяснить отношение нашего определения внимания к определениям, даваемым другими авторами, и показать, какая естественная классификация видов внимания вытекает из этого определения.

Прежде всего заметим, что под наше определение не подходит то, что многими психологами называется непосредственным и пассивным вниманием, т. е. то большее значение, которое имеет для сознания сильное ощущение сравнительно со слабым, эмоциональные состояния сравнительно с чисто познавательными и т. п. Конечно, интенсивность ощущения, или эмоции, может стать причиной акта внимания, т. е. особого приспособления, которое их, в свою очередь, усилит. Но в понятии пассивного внимания мыслится обыкновенно нечто иное - именно то значение, которое имеет известное состояние в сознании помимо и до всякой реакции организма; непосредственно по своей интенсивности. Такое значение психического состояния мы должны исключить из нашего определения внимания, если только желаем сохранить за ним какой-нибудь определенный биологический смысл. В противном случае нам придется отождествлять внимание с простой чувствительностью. В простейших случаях чувственного внимания эта разница между органической чувствительностью и реакцией внимания совершенно ясна. Например, когда мы приспособляем глаз к наилучшим условиям видения, переводя изображение с боковых частей ретины на macula lutea, мы имеем акт внимания. Но те различия в ясности зрительных ощущений, которые имеют место при неподвижном глазе, суть результат простой чувствительности и к вниманию сами по себе не имеют прямого отношения. Внимание есть некоторый процесс усиления или изменения восприятия, а не сама интенсивность последнего. Если бы мы могли взять два одинаково ясных восприятия, из которых одно есть продукт внимания, а другое - простой чувствительности, то сколько бы мы их ни рассматривали, в них самих мы не нашли бы никакой разницы; эта разность обнаруживается лишь тогда, когда мы станем рассматривать процесс их происхождения, причем в первом случае найдем антецеденты в виде целесообразной реакции организма, во втором же - таких антецедентов не имеется. Одним словом, внимание отличается от простой чувствительности не по своим продуктам или эффектам, но по способу их происхождения. То же самое должно сказать о так называемом пассивном интеллектуальном внимании, или внимании к идеям. С легкой руки В. Гамильтона принято вводить в трактаты о внимании указание на те случаи полного погружения в известные идеи, которые в

патологических случаях носят название idees fixes, а в других - гения. Хотя во всех этих случаях внимание и может иметь свою долю участия, но это следует еще доказать, а не отождествлять всякий "умственный моноидеизм" с вниманием. Если в этих случаях мы найдем, что значение известной идеи обусловлено реакцией организма, приспособляющегося к ее наилучшему восприятию, то внимание здесь присутствует. Если же окажется, что эта идея получает свою исключительную интенсивность лишь только благодаря особенной, специальной чувствительности данного субъекта к такого рода восприятию, то мы не вправе говорить здесь о внимании. Все это смешение понятий возникло, по-видимому, из крайне распространенного, но весьма неудовлетворительного определения внимания как концентрации сознания. Не говоря уже о том, что эта терминология весьма напоминает мифическое <внутреннее чувство> и другие ипостазирования сознания, она грешит еще тем, что упускает из вида специфическую черту внимания как известного процесса. Она берет эффект внимания, забывая, что не им внимание отличается от других психических фактов. По эффекту мы не можем отличить внимание от простой чувствительности. Хотя каждый исследователь имеет право придавать научным терминам то значение, которое наилучше соответствует выяснению его учения, однако сохранение за словами их обыкновенного значения весьма желательно хотя бы уже потому, что твердо выдержать новое значение термина крайне трудно, и его обыденное значение часто и незаметно вновь проскальзывает в рассуждение и порождает, таким образом, различные логические ошибки. Особенно же желательно бережное отношение к языку со стороны психолога, так как в языке он находит богатый запас крайне важных психологических фактов. Данное нами определение внимания, кажется, близко подходит к обыденному значению соответственных терминов. Так, греческие термины, обозначающие внимание: llpugs\slv (TOVVOUV), Просеке, Простое, то Просе\т\бу (\ро\), указывают именно на некоторую придачу к данному восприятию со стороны субъекта. Латинские термины обозначают внимание какнапряжение.напряжениедушикизвестному объекту (attcndo== valde lendo, atendo animan или animo attentio intentus) или ее обращение к нему (advertere anirnum, ammadvertere, convertere ad aliquid). Французская и английская терминология заимствована из латинской. Русские термины (внимать, внемлю, внятный) указывают на действия взятия в душу известного объекта, на его усвоение субъектом. Наконец, немецкие термины (Aufmerksamkeit, aufmerkeii) обозначают примечание или замечание объекта субъектом, выделение этого объекта как особенно знаемого из других объектов. Итак, все эти термины, указывая на придачу со стороны субъекта, на напряжение субъекта, на усвоение или замечание им, обнаруживают, что внимание есть именно некоторая реакция организма ради улучшения восприятия.

Принимая это определение внимания, мы легко найдем принцип естественной классификации его форм. Если внимание есть целесообразная реакция организма, то можно ожидать, что и в нем мы найдем те три основные формы, которые свойственны реакциям организма вообще и, в частности, движениям его, т. е. рефлекс, инстинкт и волевую форму. Рефлексами мы называем те реакции организма, которые происходят механически, помимо всякого эмоционального влияния раздражения, причем, однако, это раздражение может или не сознаваться, или сознаваться. Инстинктивные движения суть те целесообразные реакции организма, которым предшествует не только раздражение, но и некоторые особые центральные психические явления, называемые влечениями или стремлениями (Triebe), имеющие ясно эмоциональный характер. Наконец, волевыми движениями мы называем те, в которых исполняемое движение и его цель сознаются субъектом.

A. РЕФЛЕКТИВНОЕ ВНИМАНИЕ

Рефлективным вниманием мы называем все те движения, служащие для лучшего восприятия раздражении, которые возникают как рефлексы от ощущения этих раздражений. Акт внимания состоит здесь, следовательно, только из некоторого ощущения, рефлективного движения, приспособляющего орган внешнего чувства к наилучшему восприятию этого ощущения, и из нового усиленного ощущения, являющегося прямым и непосредственным следствием этой адаптации. Никакой эмоциональной окраски эта форма внимания не имеет; равным образом, она происходит помимо всякого волевого решения, так сказать) механически. В области зрения сюда принадлежат: рефлекс аккомодации хрусталика к ближайшим расстояниям (с помощью Zonula Zinii), далее рефлексы зрачка (сужение глазного отверстия с помощью кругового сфинктера и его расширение с помощью muse. dilator pupj Пае), особенно же рефлекторное сведение осей зрения и пассивное направление взгляда, а также движение головы, перемещающее глаза. Хотя не все эти движения в равной степени прирождены, но иные являются только в течение первого времени жизни, и хотя одни из них в большей степени, а другие - в меньшей способны стать волевыми, но для нас важно здесь лишь то, что эти движения во всяком случае первоначально рефлективны и вместе с тем улучшают условия зрительных восприятий, т. е. суть акты рефлективного внимания, как мы его определили выше. Значение этих рефлексов как улучшающих условия восприятия очевидно. Гораздо труднее точно определить значение рефлексов в области слуховых впечатлений. Сюда принадлежат: рефлекс

мускула барабанной перепонки (m. tensor tympani), мускула стремени (mLisc. stapendius) и рефлекторный поворот головы к источнику звука. Относительно функции первого, т. е. m. tensor tympani, оттягивающего барабанную перепонку внутрь среднего уха, а с тем вместе вдавливающего стремя в Fenestra ovalis, должно полагать, что она состоит в регулировании натяжения барабанной перепонки соответственно интенсивности слухового раздражения, а может быть также и соответственно высоте слышимого тона; в первом отношении большее натяжение барабанной перепонки при сильнейшем звуке ведет к устранению передачи чрезмерных колебаний во внутреннее ухо, подобно тому как сужение зрачка устраняет излишнее количество света во внутренней камере глаза; во втором же отношении m. tensor tympani настраивает барабанную перепонку изохронически слышимому тону, так сказать, аккомодирует ее к восприятию звуковых колебаний известной скорости. Функции m. stapendius еще не достаточно выяснены; может быть, он, наклонно вытягивая стремя в полость среднего уха, делает перепонку Fenestra ovalis восприимчивее к высоким тонам. Рефлекторный поворот головы к источнику звука есть, по всей вероятности, рефлекс полукружных каналов уха. Согласно исследованиям Прейера, Арнгейма и Шефера полукружные каналы имеют функцией (не восприятие пассивных движений, по) определение направления звука, а с другой стороны, раздражение этих каналов, как известно, вызывает поворот головы в соответственной плоскости. Мюнстерберг, а перед ним А. Томашевич основательно предположили, что этот поворот обусловлен субъективными слуховыми ощущениями, возникающими при таком раздражении полукружных каналов. Что касается других родов раздражения, именно вкусовых и обонятельных, то о рефлекторных приспособлениях к их лучшему восприятию много говорить не приходится. Относительно вкусовых раздражений мы можем считать таким приспособлением начальные движения акта глотания, т. е. рефлекторные движения языка и полости рта (пожалуй, также и рефлекторное выделение слюны); насколько нюханье, т. е. усиленное вдыхание через нос, может быть рефлекторным, сказать трудно.

B. ВНИМАНИЕ ИНСТИНКТИВНОЕ

Инстинктивные движения отличаются от рефлексов главным образом тем, что между ощущением и движением вставляется особое психическое состояние, которое мы называем инстинктивными эмоциями или влечениями. Физиология и психология этих состояний еще очень мало исследованы и представляют лишь ряд более или менее правдоподобных гипотез. Но как бы ни было, несомненно, что эти своеобразные инстинктивные эмоции порож-

дают ряд весьма сложных действий или движений, целесообразных как для индивидуума, так и для сохранения рода, исполняемых без предварительного обучения и без сознания о цели и являющихся унаследованными навыками. Сюда принадлежит огромное число человеческих действий, определяемых инстинктами подражательности, борьбы, воинственности, страха, игры, общежительности, стыдливости, любви и целого ряда других. Среди прочих инстинктов важное место занимает инстинкт внимания. Этим именем мы называем те приспособления к наилучшему восприятию, которые вызываются инстинктивными эмоциями любопытства и удивления. Здесь, как и в других инстинктах, некоторое впечатление возбуждает своеобразную эмоцию, а эмоция имеет следствием ряд целесообразных приспособлений (в данном случае к наилучшему познанию), причем это приспо--собление совершается без сознания о цели. Насколько глубок этот инстинкт внимания, видно как из распространенности, так и из его результатов. Относительно последних достаточно заметить, что этот инстинкт лежит в основе всякой любознательности, всякой науки; удивлением началась философия, говорит Аристотель. Относительно же его распространенности укажем, во-первых, на то, что, как замечает Прейер, изумление (и инстинктивный страх) есть одна из первичных эмоций младенца и проявляется (в широко раскрытых неподвижных глазах и раскрытом рте при новых впечатлениях) уже на пятом месяце. Что касается) во-вторых, животных, то Роменс относит начало удивления (как и инстинкт страха) к первоначальнейшим эмоциям и именно находит его уже у моллюсков, более же развитую форму - начиная с насекомых и пауков: в стремлении рыб (и насекомых) к свету он видит тот же инстинкт; любопытство птиц общеизвестно, а относительно обезьян Дарвин подтверждает наблюдения Брема, что обезьяны хотя инстинктивно боятся ужей, но их любопытство так велико, что они не могут удержаться от искушения приподнимать крышку ящика, где находятся ужи. В связи с этим мы должны поставить и указания Дарвина о внимании у животных; животные ясно обнаруживают его, как например, кошка, когда она смотрит в щелку и готовится броситься на свою добычу; дикие животные бывают иногда так поглощены каким-нибудь наблюдением, что позволяют подойти к себе на очень близкое расстояние; в обезьянах такая способность к вниманию бывает весьма различна; лица, дрессирующие обезьян для театральных представлений, знают это очень хорошо и при выборе экземпляров прежде всего смотрят, насколько животное способно сосредоточивать свое внимание на одном предмете, не развлекаясь окружающим; лишенная такой способности, склонная к рассеянности обезьяна не может быть воспитана должным образом. Чтобы объяснить природу инстинктивного внимания, мы рассмотрим с некоторой подробностью, во-первых, характер соответ-

ственных эмоций, во-вторых, те приспособления, в которых они проявляются. Для выяснения эмоций инстинктивного внимания, как и эмоций вообще, должно прибегнуть к помощи сравнительной этимологии. Психологи вообще еще недостаточно привлекали этот ценный материал в свои исследования, а между тем не только в терминах, обозначающих оттенки эмоций в разных языках, заключена масса тонких психологических различий, но и почти все наше представление той или другой эмоции обусловлено характером того термина, под которым мы его мыслим. Составление сравнительного психологического словаря, особенно эмоций, было-бы в этом отношении делом высокой важности. Рассматривая термины, обозначающие удивление и любопытство в разных индоевропейских языках, мы видим, что одни из них означают свойства предмета, возбуждающего эти эмоции, другие - состояние субъекта. Так, русское удивление (в связи с диво, корень, означающий в индоевропейских языках небо, день, некоторого бога) указывает на исключительность предмета, возбуждающего внимание; то же самое нем. Verwunderung, греч. \ev\e\aL намекают на чуждость предмета, так же как славянское чоудитисга; франц. etonnement (от латинского extonare, attonare), англ. to stun, to astonish, нем. erstaunen указывают на возбуждение, являющееся следствием громового звука; англ. и франц. surprise означает нечаянность, неожиданность захватывающего впечатления. Другой ряд терминов описывает более состояние субъекта при удивлении;, так, русское <изумить> означает потерю ума, т. е. выражая тоже в психологических терминах, подавленность всех прочих состояний, кроме данного; оцепенение же означают и лат. stupefacere, stupere, франц. stupefaction, stupefier, англ. to stupefy, греч. Оац-(3og, санскр. stambh, делать неподвижным; далее греч. "дav\\,лt,o\\u\ (индоевропейский корень dhu или dhu, означающий сильное движение или сильный звук) указывает на особое возбуждение или потрясение субъекта; лат. curiositas (может быть, в связи с са-veo), франц. curiosite указывают на озабоченность и опасливость; что касается, наконец, лат. mirari, admiratio (корень smi, smayati: тот же, что в русском смеяться) и многочисленных терминов новых языков производных от этого, они имеют более значение восхищения, чем удивления. Итак, термины разных индоевропейских языков называют предмет, возбуждающий удивление, неожиданным, захватывающим, странным, чрезвычайным, чужим, громовым, состояние же человека описывают как возбужденность, озабоченность, опасливость, потерю спокойного ума и (в высших ступенях) как потрясенность, неподвижность, оцепенение. Так как удивление интересует нас здесь только в его отношении к инстинктивному вниманию, то нет нужды подробно исследовать его природу, степень отношения к другим эмоциям (например, страху, "столь родственному с изумлением) и т. п.