Министерство высшего и среднего специального образования рсфср 10 страница

Кроме того, для преодоления фонетического барьера не­обычайно важна обратная связь. В конкретном общении опти­мальную скорость речи или дикцию можно установить по ходу

дела, опираясь на реакцию слушателя.

Но, конечно, самым важным является просто не забывать о существовании этого барьера. Практически у каждого чело­века хватит опыта и знаний, чтобы преодолеть этот барьер, если он будет относиться к нему со вниманием.

Преодоление семантического барьера. Семантический барьер,

как мы уже говорили, является следствием несовпадения те­заурусов людей. В силу того, что каждый человек имеет непо­вторимый индивидуальный опыт, он имеет и неповторимый теза­урус. В определенном смысле вообще принципиально невоз­можно наличие одинаковых тезаурусов у разных людей. Но из этого не следует, что невозможно и взаимопонимание. Ко­нечно, в любом общении в процессе понимания всегда есть какое-то несоответствие—каждое слово, каждое сообщение бу­дет иметь для воспринимающего чуть-чуть другой, новый смысл. Однако важно, чтобы это «чуть-чуть» не превращалось в «сов­сем». Если человек понял совсем не то, что ему ска­зали, то можно говорить о семантическом барьере и о неэффективной коммуникации. Что же позволяет преодо­леть этот барьер?

Прежде всего это возможно при более полном представле­нии о тезаурусе партнера. В сущности в этом нет ничего не­возможного — мы постоянно учитываем тезаурус партнера в об­щении, хотя и делаем это непроизвольно. Вряд ли кто-нибудь в беседе с ребенком будет употреблять специальные термины — очевидно, что он их не поймет. Объясняя какую-нибудь спе­циальную проблему непрофессионалу, мы также будем ста­раться говорить на доступном его пониманию языке- Многочис­ленные ошибки в коммуникации связаны именно с недооценкой разности тезаурусов. Вполне реальный пример такой недооцен­ки приводит советский логик А. А. Ивин: «Бригадиру строи­телей надо было поправить балконную стойку, покривившую­ся на самом видном месте. Он влез туда с молодым взрослым парнем — новичком на стройке, поддел стойку ломом и при­казал:

— Бей по ребру!

Парень удивился и спросил:

— Ты что, с ума сошел!

— Бей по ребру, так тебя!..—закричал бригадир и доба­вил несколько разъясняющих слов. Тогда парень размахнулся и ударил бригадира кувалдой по ребрам. Бригадир птицей по­летел с третьего этажа, к счастью, в сугроб.

Суд новичка оправдал, а в частном определении указал:

„Прежде чем отдавать команды, надо объяснить, что они оз­начают"» [40, с. 10].

Очевидно, что причина происшествия — семантический барь­ер. Вероятно, бригадир не представлял себе, что человек может понимать слово «ребро» только как ребро человека. Что же касается его молодого коллеги, то малый профессиональный опыт еще не обогатил его тезаурус представлением о том, что У балки тоже могут быть ребра. Результат известен.

Конечно, этот случай кажется смешным исключением, 'ведь обычно-то мы друг друга понимаем. Однако именно такое ^бла-

годушное отношение к этим проблемам и приводит к тому, что семантический барьер блокирует понимание.

Мы постоянно недооцениваем разность тезаурусов, исходя из презумпции «все всё понимают, как я». Между тем правиль­но как раз обратное «все всё понимают по-своему». При таком подходе мы предпринимаем определенные усилия: либо говорим максимально просто, либо заранее договариваемся о понима­нии ключевых моментов. Именно так происходит в общении с детьми — единственной категорией партнеров, о которой мы точно знаем, что они все понимают, не так, как мы. Вероятно, такой же тактике надо следовать и в любом другом случае, если мы не хотим, чтобы нас понимали неправильно, как в клас­сическом примере, который мы приводим ниже.

«I. Капитан — адъютанту:

„Как Вы знаете, завтра произойдет солнечное затмение, а это бывает не каждый день. Соберите личный состав завтра в 5 часов на плацу в походной одежде. Они смогут наблюдать это явление, а я дам необходимые объяснения. Если будет идти дождь, то наблюдать будет нечего, так что оставьте людей в казарме".

2. Адъютант — дежурному сержанту:

„По приказу капитана завтра утром в 5 часов произойдет солнечное затмение в походной одежде. Капитан на плацу даст необходимые разъяснения, а это бывает не каждый день. Если будет идти дождь, наблюдать будет нечего, но тогда явление состоится в казарме".

3. Дежурный сержант — капралу:

„Завтра в 5 часов капитан произведет солнечное затмение на плацу; людей в походной одежде. Капитан даст необходи­мые пояснения в казарме насчет этого редкого явления, если будет дождливо, а это бывает не каждый день".

4. Дежурный капрал — солдатам:

„Завтра, в самую рань, в 5 часов, солнце на плацу произ­ведет затмение капитана в казарме. Если будет дождливо, то редкое явление состоится в походной одежде, а это бывает не каждый день"» [71, с. 176—178]. Как говорится, комментарии

излишни.

Преодоление стилистического барьера. Действие этого барь­ера, как было установлено, сводится к тому, что стилевые характеристики сообщения могут препятствовать его воспри­ятию. Если стиль коммуникации «плохой»—неуместный, слиш­ком тяжелый, излишне легковесный, в общем не соответству­ющий содержанию, то слушающий его не понимает (или от­казывается, не хочет понимать).

Напомним, что стиль—это отношение формы сообщения к его содержанию, отсюда — преодоление данного барьера свя­зано с соответствием формы содержанию. Иными словами, чтобы быть хорошо воспринимаемым, сообщение должно быть

хорошо изложено, построено. Можно с некоторыми оговорка­ми признать, что стиль—это способ структурирования содер­жания. Действительно, если еще раз обратиться к примеру с пересказом «Сказки о рыбаке и рыбке», то видно, что автор определенным образом построил, структурировал содержание сказки, причем сделал это так, что содержание почти невоз­можно уловить (хотя оно нам известно). Стиль, наложенная;

новая псевдологическая структура заслоняют его. Но ведь мо­жно пересказать содержание сказки и по-другому, так, чтобы оно было понятным, т. е. организовать его иначе, например:, «Сначала было так, потом вышло так, а закончилось все эдак».

Следовательно, для преодоления стилистического барьера не­обходимо уметь правильно структурировать передаваемую ин­формацию. Важно также подчеркнуть, что хорошо структури­рованная информация не только лучше понимается, но и лучше, запоминается,, что тоже крайне важно для увеличения эффек". тивности общения. Ведь действительно, одно дело запомнить:

ряд букв — м, о, и, д, я, с, а, м, ы, х', ч, е, с, т, н, — попробуйте его заучить, сколько на это потребуется времени? Гораздо мень­ше времени нужно, чтобы запомнить ряд слов, даже не связан­ных, например: мой, правило, честный, дядя, самый. И наконец, совсем не представляет труда запомнить связную фразу: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог» и т. д. Если же подсчитать количество букв в этой фразе, то сразу станет очевидно, что «структурированные» буквы запоминают­ся гораздо эффективнее.

Существует два основных приема структурирования инфор­мации в общении: правило рамки и правило цепи.

Суть первого правила состоит в том, что вся предназначен­ная для запоминания информация в общении, будь то разго. вор, лекция, доклад или даже просто эффектное появление,' должна быть заключена в рамку, которая как раз и задает' структуру. Рамку в общении создает начало и конец разговора.' В начале должны быть указаны цели, перспективы, предпола-:

гаемые результаты общения, в конце должны быть подведены итоги, показана ретроспектива и отмечена степень достижения -Целей. Казалось бы, чего проще. Сколько раз мы начинали, разговор с приятелем со слов «хочу поговорить с тобой о том,:

что...» и кончали его «итак, мы договорились, что...». Типичное начало любого выступления: «Задача нашего сегодняшнего разговора...» и типичный конец: «Итак, сегодня мы выяснили, что...». Однако, каким бы простым и общеизвестным правило Рамки ни казалось, оно не является ни простым, ни часто употребляемым. Наоборот, приходится говорить о том, что очень часто неуспехи в общении связаны именно с отсутствием рамки, когда неизвестно, о чем говорят, неизвестно к чему при­ходят, и в результате никто абсолютно ничего не помнит, «о чем-то говорили, но о чем?».

Необходимость использования правила рамки прежде всего обосновывается простым психологическим законом работы па­мяти, открытым еще на заре научной психологии, в конце XIX в. Именно тогда немецкий психолог Герман Эббингауз уста­новил так называемый фактор ряда: начало и конец -любого информационного ряда, из чего бы он ни состоял, сохраняется в памяти человека, лучше, чем середина. Наблюдение это ста­рое (его даже Штирлиц «знал»: «Запоминается последняя фра­за. Важно войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора») и верное. Значит, соблюдая правило рамки, говорящий может быть уверен, что сама рамка запом­нится, а в ней все самое главное—цели, планы, итоги, выводы.

Однако правило рамки важно не только из-за такой осо­бенности памяти, как фактор ряда. Очень существенно и дру­гое. Правильно построенная рамка позволяет организовать ин­формацию так, чтобы структура отвечала «запросам» слушаю­щего или хотя бы соответствовала его установкам, представле­ниям. Дело в том, что всякая рамка—это граница, которая должна отделить фигуру от фона, главное — от второстепенно­го, «нечто» — от «ничто». Рамка принадлежит одновременно и фигуре и фону, и главному и второстепенному, как бы связы­вая эти две реальности. Она зависит не только от того, что «внутри» общения, но и от того, что за рамкой, т. е. от приня­тых норм, представлений, установок. Рамка связывает разговор, текст с жизнью, с тем, что было до того, что будет после того, она должна показать место данного разговора, текста, лекции в мире и т. д.

В связи с этим очень интересны размышления выдающегося советского литературоведа Ю. М. Лотмана о роли и значении конкретных способов использования рамки в художественных текстах разных культур. «Рамка литературного произведения состоит из двух элементов: начала и конца. Особая моделирую­щая роль категорий начала и конца текста непосредственно свя­зана с наиболее общими культурными моделями.

Для многих мифов или текстов раннего средневековья ха­рактерна повышенная роль начала как основной границы. Мож­но назвать тексты, которые считаются „отграниченными", если имеют начало. Конец же принципиально исключается — текст требует продолжения. Таковы летописи... Черты такого же кон­структивного принципа можно усмотреть и в композиции серий новелл, романов или кинофильмов, продолжаемых потому, что авторы не могут решиться „убить" полюбившегося уже читате­лю героя или эксплуатируют коммерческий успех начальных произведений...

Если начало текста в той или иной мере связано с модели­рованием причины, то конец активизирует признак цели. От эсхатологических легенд до утопических учений мы можем про­следить широкую представленность культурных моделей с от-

меченным концом при резко пониженной моделирующей функ­ции начала.

Между тем очевидно, что, например, для современного бытового мышления моделирующая функция конца очень зна­чительна (ср.: стремление читать книги с конца или „подгляды­вать" в конец). Рассмотрим наиболее трафаретное представле­ние о „конце" текста, например happy end. Если герой умирает, мы воспринимаем произведение как оканчивающееся трагиче­ски. Если же он женится, совершает великое открытие или улучшает производственные показатели своего предприятия, как имеющее счастливый конец. Так раскрывается двойная природа художественной модели: отображая отдельное собы­тие, она одновременно отображает и всю картину мира, рас­сказывая о трагической судьбе героини, повествует о трагично­сти мира в целом. Поэтому для нас так значим хороший или плохой конец. Он свидетельствует не только о завершении того или иного сюжета, но и о конструкции мира в целом» [63, с. 148].

Таким образом, функции рамки, начала и конца, в художе­ственном произведении многозначны и очень значимы для ху­дожественного воздействия. Но, наверное, не стоило бы приво­дить в книге про общение столь длинную цитату о механизме строения и воздействия художественных текстов, если бы нель­зя было ее сопоставить с тем, что происходит в каждодневном общении. Конечно, трудно назвать какой-либо обычный разго­вор между людьми произведением искусства, но и то, и другое создается людьми и для людей, рождается и живет в реальной культурной среде, отражает и «моделирует» часто одну и ту же реальность, и поэтому при всей своей несравнимости и специ­фичности, конкретное общение и художественный текст должны иметь некие общие черты.

Рассмотрим теперь некоторые «модельные» ситуации обще­ния с различным использованием рамки, начала и конца.

В дружеском, часто многолетнем общении есть обычно впол­не определенное начало — знакомство, затем, если знакомство перерастает в дружбу, общение становится насущной потребно­стью для друзей, и никто из них даже в мыслях не допускает, что оно когда-либо прервется. Можно полагать, что в друже­ском общении нет конца или, во всяком случае, он чрезвычайно нежелателен.

Другое дело, общение, которое принято называть деловым. Его значение оценивается как раз противоположным, а имен­но—концом, где выясняется степень достижения цели обще­ния. Традиционность рассмотрения делового общения с конца проявляется не только в том, что люди, интересу­ясь, например, какими-нибудь переговорами, редко, заинтересо­ваны узнать, как они проходили, им важнее другое, чем «дело» кончилось. Любая история взаимоотношений без явного конца, очевидно, не деловая: «Без начала и конца—не годится в „де-

ло"!»—писал А. Т. Твардовский [см. по: 63, с. 259]. Причем смешение «жанров» здесь часто невозможно: если, например, в дружеском общении учащаются деловые моменты, когда вместо дружеского общения люди преследуют какие-то праг­матические цели, то всегда есть угроза прекращения дружбы, вырождения ее в долговременные деловые отношения.

Осознание роли и функций рамки, начала и конца в обще­нии, ее произвольное использование имеет очень важное зна­чение для многих профессионалов общения. Так, многие препо­даватели знают, что разовая лекция и лекция как часть курса требуют совершенно различного построения и рамки. Разовая лекция должна быть композиционно завершенной, рамка долж­на быть совершенной. В лекции внутри курса роль рамки иная, ее цель—достижение преемственности, связанности курса, Большое значение имеют также первая и заключительная лек­ции, они ведь не что иное, как рамка, но только для всего кур­са, и от них, действительно, очень многое зависит: и усвоение дисциплины, и отношение к ней впоследствии, и «встраивание» знаний в общую картину специальности. Умение сделать хо­рошую рамку—важное умение, рамка обеспечивает не только такой эффект воздействия, как хорошее запоминание, не только в памяти дело, она создает воздействие, направляет его, усиливает, делает таким, каким оно должно быть.

Структурирование сообщения может осуществляться не толь­ко за счет использования правила рамки, но и за счет приме­нения правила цепи. Если правило рамки осуществляет как бы «внешнее» структурирование общения, то правило цепи опреде­ляет «внутреннее» структурирование, задавая строение общения «изнутри». Применение данного правила связано с тем, что со­держание общения не может быть бесформенной грудой разно­образных сведений, оно должно быть каким-то образом вы­строено, соединено в цепь. Причем качество цепи может быть. различным: простое перечисление «во-первых, во-вторых, в-третьих...»; цепь может быть ранговой—«сначала о глав­ном... и, наконец, менее существенное»; логической—«если это, то тогда—то-то, раз мы согласны с этим, следовательно, это тоже верно». Любая цепь, упорядочивая, связывая, организуя содержание, как и рамка, выполняет сразу две работы. Во-пер­вых, она позволяет улучшить запоминание, и, во-вторых, помо­гает структурировать информацию в соответствии с ожиданиями собеседника.

Конечно, любая самая немудренная цепь лучше бессвязного перечисления даже интересных и занимательных фактов. Од­нако выбор конкретного вида цепи также представляет опре­деленную задачу. В самом деле, если качество цепи не будет соответствовать представлениям слушающего, то вряд ли обще­ние будет эффективным. Поэтому «вид» цепи должен быть из­бран в зависимости от его предпочтений. Для кого-то вполне

удовлетворительной структурой будет просто перечисление, к примеру, фактов. Другого это не удовлетворит—необходимо будет указать взаимоподчиненность фактов. Для кого-то и это­го мало — нужно, чтобы во всем была логика. «Логические це­пи» распространены более всего. Поэтому их употребление мы рассмотрим особо в следующем разделе.

Преодоление логического барьера. Логика, как известно, бывает разная, значит, при построении воздействия важно учесть и любимую логику партнера. Например, в одном из стихотворений В. В. Маяковского приводится образец логично­го объяснения, которое явно его самого не удовлетворяло, но надо признать, что такая логика долгое время действительно имела место и оказывала реальное влияние. Маяковский пи­шет о неграмотном поэте:

«Незнание

точек и запятых заменяет инстинктивный

массовый разум, потому что

батрачка — мамаша их а папаша — рабочий и крестьянин сразу»

[66, т. 7, с. 109].

Преодоление логического барьера связано со знанием эф­фективности разных аргументов и способов аргументации. Вы­деляются два основных способа построения аргументации: вос­ходящий (возрастающий) и нисходящий (убывающий). Восхо­дящая аргументация—это такое построение последовательно­сти аргументов, при котором их сила возрастает от начала к концу сообщения. При нисходящей аргументации, наоборот, си­ла аргументов убывает к концу сообщения. Необходимо под­черкнуть, что понятие «сила аргумента» — субъективное, опре­деляющееся субъективной значимостью аргументов для данного человека или группы людей, что еще раз подтверждает роль именно непонимания—в данном случае логического. Исследо­вания, пытавшиеся выявить предпочтительность той или иной системы, проводившиеся в разных аудиториях, дали противо­речивые результаты. Так, Г. Спенберг утверждает, опираясь на результаты своих экспериментов, что первенство по эффектив­ности можно отдать сообщениям с убывающей системой аргу­ментации. Однако данные, полученные Г. Кромвеллом свиде­тельствуют об обратном [по: 149].

Учет особенностей слушающего уточняет общие положения множеством поправок. В том случае, если слушающий не слиш­ком заинтересован темой сообщения и целью говорящего явля­ется пробудить внимание слушателей, то наиболее сильный и важный аргумент следует представить в самом начале. Для людей с высокой заинтересованностью и высоким образователь-im уровнем наиболее эффективна восходящая система аргу-ентации, а для людей, не заинтересованных в том, о чем пой-

дет речь, и низким образовательным уровнем, — нисходящая. Таким образом, способ наилучшего построения аргументации прямо связан с восприятием логики разными людьми [166].

Проводились также исследования, ставившие целью выясне­ние того, формулировать ли в сообщении главные выводы или оставлять эту работу для слушающего. С. Ховленд и У. Мэн-делл утверждают, что ответ на этот вопрос зависит от многих дополнительных факторов. Ими были рассмотрены два типа сообщений, идентичных по содержанию, но различающихся в одном: если в первом докладчик в конце выступления форму­лировал выводы, то во втором делать выводы предоставлялось слушающим. Сообщение касалось девальвации доллара, а его целью было снискать поддержку такого решения. Сравнение итогов показывает, что вдвое успешнее был вариант, в котором извлечение выводов было задачей слушающих. Однако и тут важна их характеристика. Так, людям с высокой заинтересо­ванностью и высоким интеллектуальным уровнем эффективнее не подсказывать вывода — они сделают его самостоятельно, в случае же низкого уровня образования выводы необходимы [150].

К проблеме построения логической структуры сообщения от­носится и исследование сравнительной эффективности односто­ронней и двусторонней аргументации. Так, в одном эксперименте двум группам испытуемых, по 214 солдат в каждой, и одной контрольной группе, насчитывающей 197 солдат, предложили вопрос, связанный с окончанием войны с Японией. Установки по этому вопросу фиксировались до эксперимента и сразу после него. В одной экспериментальной группе проводили 15-минут­ную лекцию, в которой были представлены только аргументы, утверждающие, что война будет продолжаться долго. В лек­ции подчеркивались преимущества Японии и ее материальные ресурсы. Второй группе были представлены те же аргументы, но вместе с другими, противоположными, указывающими, по­мимо прочего, на слабости Японии.

Оказалось, что односторонняя аргументация более действен­на в том случае, когда она укрепляет уже имеющиеся взгляды людей, тогда как двусторонняя аргументация больше действует на людей, которые вначале негативно настроены к содержанию пропаганды, т. е. когда аргументы противоречат их сложившим­ся представлениям, имеющимся сведениям, установкам.

Из опытов следует также, что лица с более высоким уров­нем образования предпочитают двустороннюю аргументацию, в то время как люди с низким образовательным уровнем силь­нее поддаются односторонней аргументации [149; 166].

Проблема всесторонней аргументации рассматривалась так­же в связи с задачей формирования устойчивости к контрпро­паганде. В одном из экспериментов сравнивались, результаты двух форм построения аргументов в пропагандистском сообще-

нии. Обе формы состояли в передаче радиопрограммы, в кото­рой один и тот же человек излагал мнение, что СССР не будет в состоянии произвести большого количества атомных бомб в течение ближайших пяти лет. Но в первой программе сообща­лись только те аргументы, которые поддерживали этот вывод (например, советские ученые еще не открыли главных процес­сов, сопровождающих атомный взрыв; даже если они это уже сделали, то все равно СССР не обладает таким промышленным потенциалом, который бы позволил производить бомбы в боль­шом количестве). Во второй программе предлагалась двусто­ронняя аргументация: приводились те же самые аргументы, но вместе с противоположными (например, СССР—страна, име­ющая, много первоклассных ученых-атомщиков; советская про­мышленность фантастически быстро компенсирует потери, по-. несенные во время войны, СССР иадеет урановые рудники в Си­бири).

Общий контекст обеих программ был так подготовлен, чтобы однозначно вести к заключению, что СССР не будет в состоянии в ближайшее пятилетие производить атомные бомбы в доста­точном количестве.

Одна экспериментальная группа прослушивала программу с односторонней аргументацией, вторая—с двусторонней. Не­делю спустя одна половина членов каждой группы подвергалась воздействию контрпропаганды, а вторая половина не подверга­лась такому воздействию. Контрпропаганда заключалась в представлении иной версии той же проблемы другим челове­ком, выражавшим взгляды, противоположные взглядам преды­дущего комментатора. Так, он утверждал, что СССР, скорее всего, уже создал атомную бомбу и в течение двух лет сможет произвести их значительное количество. В этом варианте ши­роко использовались контраргументы, приведенные во второй программе. Помимо этого, вводились новые материалы вместе с описанием четырех советских предприятий, якобы уже произ­водящих атомные бомбы. Контрольная группа не подвергалась никаким пропагандистским воздействиям. Все группы получили за несколько недель до эксперимента вопросник для определе­ния первоначального мнения и вопросник, по которому опреде­лялось мнение в конце опыта. Результаты исследования пока­зали, что двусторонний материал способствовал повышению со­противляемости контрпропаганде. В случае же одностороннего материала контрпропаганда почти полностью нивелировала предыдущее пропагандистское воздействие, в то время как при изложении двустороннего материала эффект контрпропаганды был незначителен [149]. - '

Попытку объяснить механизм действия двусторонней аргу­ментации сделал У. Мак-Гайр, который исследовал психический механизм способности человека отстаивать собственную по­зицию, когда происходит давление, атака наего представления

о мире. В экспериментальной ситуации испытуемые должны бы­ли отстаивать определенные мнения, являющиеся трюизмами, тривиальными и «само собой разумеющимися» высказываниями, например «желательно чистить зубы каждый день». Данные. высказывания берутся по той причине, что мало информации, Заправленной против них, кроме того, мало и защитных ар­гументов. Такой материал очень удобен для варьирования в экспериментальных условиях как для атаки, так и для за­щиты.

Мак-Гайр изучал вопрос о действенности различных видов защиты собственных позиций. Экспериментально создавалось два ее вида — опровергающая и поддерживающая. Первая содер­жала ссылки на опровержение возможных контраргументов, направленных против отстаиваемого мнения (например, чистка зубов занимает совсем не так много времени, как некоторые думают), одновременно игнорировались положительные аргу­менты для защищаемой позиции. Поддерживающая защита, наоборот, развивалась только положительно для собственной позиции: выдвигались лишь позитивные аргументы, в то время как игнорировались возможные контраргументы (например, если чистить зубы, то они никогда не будут болеть). Результаты показали, что первый вид защиты гораздо устойчивее по отно­шению к давлению и стабильнее по времени, чем второй. Со­гласно концепции автора, первая защита отличается от второй тем, что посредством ссылки на возможные контраргументы происходит «иммунизация» позиции испытуемого, что способст­вует большей сопротивляемости последующей атаке, чем при второй защите, которая лишена такого «иммунитета» [166].

Обобщая результаты исследований по аргументации, мож­но сказать следующее. Двусторонне аргументированное сооб­щение предпочтительнее и более эффективно: а) в образованных аудиториях, б) когда известно, что аудитория расходится во мнении с коммуникатором, в) когда есть вероятность контрпро­паганды в будущем («иммунитет»). Односторонняя аргумен­тация лучше, когда позиции реципиента и коммуникатора сход­ны и в дальнейшем не предполагается контрпропаганды. Дву­сторонне аргументированное сообщение в группах с низким об­разовательным уровнем не только неэффективно, но даже вы­зывает отрицательные эффекты. Понятно, что способы аргумен­тирования очень важны для преодоления логического непони­мания. Однако ясно и то, что любой вид аргументации—это один из способов управления мышлением партнера.

Возможны и другие способы управления им. Так, в обще­нии важно уметь управлять и «направлением» мышления парт­неров. Эффективность общения существенно зависит от того, насколько партнеры глубоко вовлечены в общение. А это по­следнее тесно связано с тем, насколько сознательно подходит человек к решению тех или иных вопросов, просто ли он слу-

шает и смотрит или не только слушает, но и обдумывает то, что слышит и видит. Для повышения эффективности общения важно иметь возможность или хотя бы шанс «включить» и на­править мышление собеседника в «нужном» (в соответствии с целями) направлении.

Один из наиболее известных приемов управления мышлени­ем другого—это риторический вопрос. Суть его сводится к то­му, что говорящий и слушающий используют вопросы, на кото­рые они не ждут ответа, а предполагают отвечать на него сами. Зачем же задается такой вопрос? Конечно, не ради красоты стиля. Дело в том, что именно с вопроса начинается думанье, вопрос—пусковая точка мыслительного процесса [21], и, за­давая риторический вопрос, говорящий так или иначе надеется «включить» мышление собеседника и направить его в нужное русло (навязывать логику).

Великолепный пример использования риторического вопроса дал выдающийся русский адвокат Плевако. Однажды он защи­щал одну нищую старуху, которая обвинялась в краже фран­цузской булки и благодаря своему дворянскому происхождению подлежала юрисдикции суда присяжных. Выступавший перед Плевако прокурор произнес часовую обвинительную речь, об­щий смысл которой сводился к тому, что хотя преступление, которое совершила обвиняемая и невелико, но осуждена она должна быть по всей строгости закона, так как Закон есть За­кон, и любое даже незначительное его нарушение, как кража французской булки, подрывает основы Закона, самодержавия и в конечном счете наносит непоправимый вред Российской империи. Речь прокурора была произнесена с большим подъе­мом, очень убедительно и эмоционально; она произвела большое впечатление и на присяжных, и на публику.

Речь адвоката состояла практически из нескольких фраз, причем основная смысловая нагрузка в них легла как раз на риторический вопрос. Сказал же он следующее: «Уважаемые господа присяжные. Не мне напоминать Вам о том, сколько испытаний выпало на долю нашему государству и в скольких из них Россия вышла победительницей. Устоев Российской им­перии не смогли подорвать ни татаро-монгольское нашествие, ни нашествие шведов, турок, французов. Как вы думаете, выне­сет ли Российская империя одну французскую булку?» Ритори­ческий вопрос нашел ответ в приговоре — подзащитная Плева­ко была оправдана [76, с. 163—164].

Можно завершить разговор о преодолении логического барь­ера достаточно общим, но тем не менее очень существенным выводом: для того чтобы быть понятым собеседником, надо по возможности учитывать логику партнера. Для этого необходи­мо примерно представлять себе позиции, а также индивиду­альные и социально-ролевые особенности, так как приемле­мость или неприемлемость той или иной логики для партнера