Н.В. Забабурова. Перевод, статья, примечания, 2012 9 страница

И вот что показательно: даже противники подобного «ренессанса» не могут отрицать, что XII в. по своим культурным результатам разительно отличается от XI в.: он и несравненно богаче, и бесспорно многооб разнее. Десятки имен, сотни произведений, многочисленные новые литературные жанры, не существовав шие ранее, – все это принес с собой XII век. Он не был «революционным», «переломным» и т. д., он был просто полнокровным и богатым, щедрым на литера турные находки, научные поиски, архитектурные дер зания. Далеко не случайно именно в этом веке, как убедительно и увлекательно показал современный французский ученый Жак Ле Гофф^[8], произошло рож дение новой европейской интеллигенции. Еще глубоко средневековой, но уже начинающей ощущать себя как некое сословие, вернее, как «прослойку», отличную от других компонентов средневекового общества. И пока зательно, что очень часто эти «интеллектуалы» начи нают организовываться, создавая кое-где цехи, ибо вне коллектива, вне конкретной организации существование в средневековом обществе было невозможно.

Прибежищем этой интеллигенции были заметно вы росшие и укрепившиеся в XII в. города, где на смену монастырским школам пришли университеты. В них появлялась «новая» профессура; таким первым профессором, во многом в современном смысле этого слова, стал Абеляр.

У него был могучий противник, могучий не только по своим связям и непререкаемому авторитету в клерикальных кругах, но и по силе и оригинальности своего мышления – Бернар Клервоский. Учение этого сурового воителя, уверенного в необходимости кресто вых походов и жестокого искоренения ереси, и одно временно вдохновенного мистика, убежденного в спо собности человеческой души познать божественную мудрость и даже в результате экстаза слиться с ней, учение это оказало огромное воздействие на мышле ние и на чувствования средневекового человека^[9]. Ока зало влияние на художественную жизнь эпохи, на литературу, не обойдя и роман^[10].

Своеобразие и многообразие философской мысли того времени нашло свое выражение, в частности, в увлечении символикой и аллегоризмом. Любой сюжет, любой персонаж, любое случившееся с героем произв едения приключение получали множественное истол кование. В литературном памятнике искали не только развлечение, забаву, но и определенную сумму сведе ний – по истории, географии, естественным наукам, наконец – серьезный моральный урок. Дидактический аспект почти любого произведения эпохи нельзя не принимать в расчет, хотя многие поэты в своем наив ном и добродушном морализировании были далеки от нормативности. Их волновали не неукоснительные мо ральные ограничения и постулаты, а вопросы личной ответственности человека. Ответственности не только перед богом, но и другими людьми. И рядом с суровой моралью цистерцианцев, для которых теократическая модель общества была неоспоримым идеалом, можно обнаружить попытки рассмотреть человеческую лич ность вне религиозной доктрины. Не в противовес ей, а именно вне ее, что не делало такие попытки анти религиозными, не делало их даже нерелигиозными, но открывало широкие возможности для изучения само ценности человека.

Не следует забывать, что XII век – это время крестовых походов. В их обстановке иной смысл получало представление о целях и назначении рыцарства. Не без влияния церковной идеологии суровый «воин» «жест» (т. е. героико-эпических поэм) превращался в не менее сурового христианского «рыцаря»^[11]. За щита веры выдвигалась в его деятельности на первый план. Такое понимание института рыцарства проника ло и в литературу, но там, под воздействием куртуазн ой среды с ее специфическими представлениями и вкусами, существенным образом трансформировалось. Возникали идеалы придворной жизни, изнеженной и праздной, и явно противостоящие им идеалы стран ствующего рыцарства, представители которого пуска ются на поиски приключений и совершают подвиги во имя обета, данного даме сердца, или сюзерену, или собратьям по Круглому Столу. Их рыцарские свершения – это не просто подвиги силы, мужества,ловко сти или находчивости. Немалое место в идеалах странствующего рыцарства занимают щедрость, самоотверженность, милосердие, помощь слабым и сирым и т. д. Таким образом, приключения рыцарей оказывались совсем небессмысленными, как это стало в эпигон ском рыцарском романе. Кроме того, благодаря при страстию средневекового человека к сложной много ступенчатой символике, и подвиг рыцаря, да и сам он, равно как и его дама, могли получать не одно значное толкование. Подвиг мог быть переосмыслен не только в плане морального назидания, но и чисто символически, т. е. нести в себе некий скрытый, со кровенный смысл.

Собственно, все эти качества героя куртуазного романа, продиктованные идейными течениями своего времени, в романе сильно трансформированные, а также многозначные толкования содержания рыцар ских повествований, сложились далеко не сразу. В первых романах их не было, ибо первые памятни ки жанра были переосмыслением, пересказом под но вым углом зрения старых античных сюжетов; в них фигурировали соответствующие персонажи, лишь вели они себя по-новому, как кавалеры и дамы XII в., а не далекого прошлого. В полной мере новые качества романа и его героев обнаружились в произведениях Кретьена де Труа; нам уже приходилось писать о его предшественниках^[12], поэтому есть смысл сразу обратиться к его творчеству.

Жизнь Кретьена^[13] известна нам плохо. Этому, впро чем, не приходится удивляться: о скольких выдаю щихся поэтах средневековья мы не знаем практически ничего, кроме их имен и, конечно, произведений! Ни один документ эпохи не упоминает нашего поэта – ни приходские книги Труа или иных городов Шам пани, ни университетские регистры, ни королевские ордонансы или постановления местных парламентов. Сам Кретьен де Труа, как и многие его современники, говорил о себе скупо, перечисляя лишь им написан ное и не задерживаясь на малозначащих, с его точки зрения, событиях своей жизни. Эта незаинте ресованность собой как человеческой личностью не означала, конечно, что он был низкого мнения о себе как о поэте. Напротив, у него явственно ощущается пробуждение авторского самосознания. Авторского, но не личностного.

На этой особенности поэтов типа Кретьена де Труа полезно остановиться несколько подробнее. Их назы вали и называют «труверами», что звучит как парал лель термину «трубадуры». Между тем в этом наиме новании, при всей его этимологической близости тер мину, определяющему поэтов средневекового Прован са, больше противопоставления, чем аналогии. Первые французские лирические поэты, обратившиеся к лю бовным темам и трактовавшие их в духе провансальской поэзии, были не только малочисленны, но и не выдвинули творческих величин, которые можно было бы сопоставить, скажем, с Гираутом де Борнелем, Бернартом де Вентадорном, Бертраном де Борном, Пейре Видалем, Арнаутом Даниэлем, Гаусельмом Файдитом,

Гильемом де Кабестань, Рамбаутом де Вакейрасом, Раймоном де Миравалем, Арнаутом де Маройлем и столькими еще поэтами, оставившими заметный след в лирике своей эпохи. На севере Франции их совре менниками (но, увы, не соперниками) были Гас Брюле, Жилль де ВьёМезон, Пьер де Молен, Конон де Бетюн, Блондель де Нель, Гюйо де Провей, Гуон д’Уази, наконец, сам Кретьен де Труа. Наследие всех этих поэтов невелико и явно носит черты «домашнего стихотворства», хотя песни труверов не лишены ни известной задушевности, ни бесспорной мастеровитости. Оригинальности в них мало: северофранцузские поэты были послушными учениками трубадуров, и лирические интонации последних неизменно звучат в произведениях современников и соратников Кретьена, да и его самого. Подлинный расцвет французской ли рической поэзии начался позже, в конце XIII в., и имел иные предпосылки для своего развития.

На севере лирическая поэзия заняла место значи тельно более скромное, чем на юге, в Провансе. Твор ческие усилия поэтов были направлены не на раскры тие острого, но мимолетного любовного переживания, а на рассказ об увлекательных и нередко загадочных событиях и приключениях, в основе которых, впро чем, также лежала любовная коллизия, но раскрыва лась она в своей эволюции, в хитросплетениях проти воречий. Это не значит, что искусство труверов было выше искусства трубадуров. Оно просто было иным. Оно требовало иных навыков, иных знаний, иного вдохновения. Оно, по сути дела, сформировало совер шенно иной тип поэта, отличающийся и от дружинных певцов – создателей «жест», и от авторов лириче ских любовных жалоб и восторгов, выходивших из-под пера провансальских трубадуров. Труверы тоже «иска ли» и новые сюжеты, и неизбитые мотивы, и нео жиданные и затейливые средства их передачи, но искали совсем не там, где находили их лирические поэты Лангедока. Не в творениях античных лириков, не в стихии народной песни и не в собственном серд це. В эпических поэмах античности, в преданиях и легендах языческих племен, еще недавно населявших Европу. Широкое эпическое полотно нельзя было соз дать на одном дыхании, как лирическое стихотворе ние. Здесь требовалось время, усидчивость, определен ные навыки и знания. Куртуазные романы сочинялись не в седле, не у походного костра, не в краткие мо менты передышки во время турнира или замкового пира. Сочинялись они в уединенной монастырской келье или в дальних покоях замка. Они требовали не только лирического вдохновения, но повествовательн ого и композиционного мастерства, требовали в до статочной мере четких этических позиций и, как уви дим, нередко – зрелого политического мышления. Тру веры были для своего времени людьми образованны ми. Они одолели «тривиум» и «квадривиум», т. е. бы ли знакомы с «семью свободными науками» того вре мени – грамматикой, риторикой, логикой, арифмети кой, музыкой, геометрией и астрономией. Они непло хо знали латынь и литературу на этом языке, при чем, не только новую, средневековую (как религиозную, так и светскую), но и античную. Этот момент очень важен. Изучение древнеримской литературы многое дало куртуазным поэтам французского севера – темы, сюжеты, отчасти композиционные и пове ствовательные приемы^[14].

Такой поэт, прилежно проштудировавший классиков, знающий, естественно, латынь (не говоря уже о том, что он прошел и солидную теологическую подготовку), бывал обычно клириком, т. е. принадлежал к духов ному сословию. Это не значит, однако, что он непре менно был священником или монахом. Он мог и не иметь прихода. Так как он был человеком образованн ым, он нередко привлекался к государственной дея тельности – как законовед, дипломат, составитель ко ролевских ордонансов, как библиотекарь, секретарь, как историограф.

Таким ученым клириком, состоявшим на службе у знатных сеньоров, и был Кретьен де Труа. Кто были эти покровители и работодатели – известно. Один из них – Генрих Щедрый, граф Шампанский^[15]. Он был женат на Марии, дочери французского короля Людо вика VII . Графиня Мария унаследовала от своей ма тери Альеноры Аквитанской^[16] широкие литературные и художественные интересы в соединении с известным личным обаянием и незаурядным умом. Не исключе но, что Кретьен сопровождал свою покровительницу, когда та посещала Пуатье, где подолгу живала старе ющая Альенора после ссоры со своим вторым мужем английским королем Генрихом II Плантагенетом. Гра фине Шампанской поэт посвятил один из своих рома нов, назвав ее в первой же строке произведения, но исследователи склонны полагать, что и другие свои книги он создал если не по прямому указанию, то под несомненным влиянием Марии, ее окружения, тех интересов и тех литературных вкусов, что царили при ее дворе. С этим вряд ли стоит спорить. К этому мож но добавить, что и муж Марии граф Генрих был лич ностью незаурядной. Как полагает Джон Беднар^[17], он не просто сочувствовал пристрастиям и взглядам своей молодой жены, но и сам показывал пример кур туазной щедрости, изящества и радушия. Можно предп оложить, что красноречивое восхваление этих до стоинств сюзерена в «Клижесе» Кретьена (см. ст. 190–216) продиктовано общением нашего поэта с вла детелем Шампани.

Несколько позже судьба свела Кретьена с другим владетельным сеньором. Им был Филипп Эльзасский, граф Фландрский (1142–1191), разделявший интерес к литературе своей жены Изабеллы Вермандуа (ум. 1182). При этом дворе господствовали несколько иные вкусы, не случайно именно здесь возник интерес к легенде о Святом Граале, и наш поэт получил заказ на ее обработку в форме рыцарского романа. Благо даря этому заказу появился «Персеваль» Кретьена и его многочисленные продолжения, дополнения и т. д., т. е. целая обширная литература на многих языках Европы.

Следует заметить, что дворы графов Шампанских и графов Фландрских хоть и были связаны с королев ским (как и двор графов Блуаских), но сохраняли по отношению к нему известную независимость и даже не раз вступали в союз с англичанами.

Помимо этой близости к определенным феодальным кругам и восприятия их настроений и вкусов следует отметить увлечение Кретьена, видимо, в молодые го ды, произведениями Овидия, о чем он сам рассказал в прологе «Клижеса». Это юношеское увлечение было достаточно сильным и оставило свои следы в произве дениях и более поздних лет. Как отмечают исследо ватели^[18], в романах нашего поэта немало реминисценц ий из произведений древнеримского лирика. Этому не приходится удивляться: XII столетие было време нем не просто возросшего интереса к Овидию, но под линного «овидианского возрождения», когда от чисто школьного (а потому весьма ограниченного, «средне векового») понимания античного поэта старались пер ейти к его более глубокой и новой трактовке¹⁹. Ре зультаты кретьеновского увлечения Овидием сохранились, по-видимому, далеко не полностью; мы распола гаем сейчас лишь «Филоменой» (обработкой ряда сю жетов «Метаморфоз»). Утрачены переделки «Науки любви» и «Лекарства от любви», возможно, еще что-то. Но у нашего поэта были и иные источники вдохно вения, кроме Овидия. Вслед за нормандским трувером Васом, переложившим французскими стихами латин скую псевдохронику Гальфреда Монмутского^[19], Кретьен обратился к кельтским сюжетам, дав им очень своеобразную трактовку. Проблемой соотношения творчества Кретьена и кельтской мифологической тра диции специально занимался Р.-Ш. Лумис^[20], сделавший ряд интересных наблюдений. Между тем здесь далеко не все еще ясно. Отдельные мотивы, отдельные сюжетные ходы и персонажи произведений поэта из Труа, бесспорно, восходят к известным нам кельтским источникам^[21] и не

¹⁹ См.: Pansa G. Ovidio nel medio evo. Sulmone, 1924; Rand E.K. Ovid and his influence. New York, 1928; Munari F. Ovid in Mittelalter. Zürich— Stuttgart, 1960.

представляют затруднений для толк ования. О происхождении других приходится лишь гадать. Возможно, Кретьен де Труа располагал каким и-то письменными источниками кельтского проис хождения, откуда он мог почерпнуть и сюжеты, и способы их развертывания. Ведь поэт неоднократно говорит о неких старых «повестях», «рукописях», «книгах», в которые он заглядывал. Впрочем, этим ссылкам на «источники» не всегда следует верить, ибо нередко они служили не столько для сознатель ной мистификации, сколько были удобным повество вательным приемом: человек средневековья охотно верил всяческим небылицам, но в то же время тре бовал доказательств их достоверности.

Кельтская тематика была поистине счастливой находкой. О том, какие творческие возможности открыв ало это перед Кретьеном де Труа и перед его много численными последователями, мы скажем несколько ниже. Сейчас же отметим, во-первых, многообразие жанров, к которым обращался поэт, и, во-вторых, энц иклопедический характер его творческого наследия.

Кретьен оставил нам пять романов. Перечислим их и укажем приблизительные даты их создания. Приб лизительные потому, что точные датировки в нашем случае невозможны – не на что опереться. На основа нии тонкого анализа стилистики романов и содержа щихся в них исторических и иных намеков в настоя щее время принята приблизительно следующая хро нология произведений поэта^[22].

Первым его романом был «Эрек и Энида», написанный, по-видимому, около 1170 г. Затем последовал «Клижес», датируемый, весь ма приблизительно, 1176 г. «Ивейн, или Рыцарь со львом» и «Ланселот, или Рыцарь телеги» написаны в промежутке между 1176 и 1181 гг. На последнее де сятилетие – 1181–1191 гг. – приходится работа над «Персевалем, или Повестью о Граале». Полагают, что поэт родился около 1130 г. Если это действительно так, то к работе над романами он приступил уже зрелым, многоопытным человеком, у которого за плечами были и годы учения (возможно, даже вагантского бродяжничества), и десятилетия придворной жизни, и дале кие путешествия. А также немало творческого труда: ведь до «Клижеса» (видимо, и до «Эрека и Эниды») были созданы обработки произведений Овидия, а так же какая-то версия легенды о Тристане и Изольде, до нас не дошедшая. Полагают, что это был не роман, а небольшая куртуазная повесть, типа бретонских лэ. Выступал Кретьен и как лирический поэт; он оставил две или три песни, написанные под сильным влия нием провансальского трубадура Бернарта де Вентадорна («Amors tançon et bataille», «D’amor qui m’a tolu a moi», «De joli cuer chanterai»). Создал он и произве дение иного жанра – агиографическую поэму с очень сильными чертами романа. Это «Вильгельм Англий ский». Датировка его неясна, а авторство Кретьепа порой оспаривается. Популярность нашего поэта была такова, что ему приписывали произведения, которых он, видимо, не писал. С его именем, например, связы вали такие пародийные книги, как «Рыцарь двух шпаг» или «Мул без узды».

Энциклопедический характер произведений Кретьена сказался, конечно, не только в разнообразии жанров, к которым обращался наш поэт. При всей фантастич ности и ирреальности изображаемого романистом артуровского мира (об этом мы скажем несколько ниже), он воспроизвел подробно и разносторонне очень многие важные черты современной ему действи тельности – быт феодального замка и средневекового города, феодальные отношения, праздники и будни, развлечения, занятия и повседневный труд своего со временника. Ведь основные герои его книг – рыца ри – сталкиваются на своем пути и с городским простонародьем, и с ремесленниками, трудящимися в своих мастерских, и с крестьянами, пашущими землю или пасущими скот. Откликался Кретьен и на те мор альные проблемы, которые волновали человека его эпохи (феодала, рыцаря, конечно). Привлекал его и интимный мир человеческих отношений.

Нами уже были подробно описаны основные черты рыцарского романа, каким он сложился под пером Кретьена де Труа^[23]. Не повторяя всех наших наблю дений, отметим лишь главнейшие особенности такого романа.

Все события в романе подобного типа происходят в некоем вымышленном королевстве Артура, которое находится в очень сложной, во многом условной связи с действительностью XII в. и столь же условно локализовано географически. Предполагается, что Артур царит в Британии, Большой и Малой (т. е. в Англии и во французской Бретани), но одновременно его кор олевство охватывает весь западный мир, Артур – это император Запада.

В известной мере его владения совпадают с «империей» Плантагенетов, которые име ли обширные владения на материке (Аквитания). А можно сказать и иначе: Артуровское королевство – это земли, так или иначе связанные с кельтским на селением (помимо Ирландии), в среде которого, по-ви димому, и во времена Кретьена имели широкое хождение сказания о легендарном короле Британии, вре менно покинувшем этот мир, чтобы однажды вернуться и снова властвовать в своих землях.

Столь же условно и неопределенно и время существования артуровского мира. Он возник бесконечно давно и существует по сути дела всегда. Конечно, до времени Кретьена. Но как бы и рядом с ним. Мир Артура – это мир подлинной рыцарственности, котор ой нет в окружающей поэта и его современников действительности, но которая где-то есть, ее только надо найти. Эта «вычлененность» артуровского мира из реальности, его нарочитая, подчеркнутая и проклам ированная фиктивность имели в романах Кретьена де Труа по меньшей мере троякий смысл. Во-первых, противопоставление этого мира истинной рыцарственн ости и благородства обыденной жизни несло в себе упрек последней в том, что повседневность оказывается бесконечно далекой от этих возвышенных идеа лов. Во-вторых, сопоставление этих миров, реального и вымышленного, не могло не носить назидательного смысла. Тем самым королевство Артура становится у Кретьена де Труа поэтической утопией, прежде всего, конечно, утопией моральной, но в ряде случаев (на пример, в «Клижесе», отчасти в «Персевале») и уто пией политической. В-третьих, необычность художе ственного мира романа позволяла организовать этот мир особым образом, дать ему специфические законы существования и развития, в том числе широко вве сти в него фантастическое и чудесное, наполнить та инственными превращениями и перевоплощениями, загадочными существами, ввести мотивы зачарован ности и заклятия, вообще всяческой феерии (впроч ем, весьма рационально организованной).

Роман Кретьена был нов и по своей структуре. Поэт обычно отказывался от подробного и долгого рассказа о всей жизни героя; он как бы выбирал из вечного бытия артуровского мира одного какого-то типичного героя и один какой-то яркий эпизод, и этому посвящ ал свой роман. Между прочим, в такой организации произведения заключены, как нам представляется, те возможности циклизации, которые позволят в даль нейшем последователям Кретьена создавать бесконеч ное число произведений на артуровские сюжеты, а потом и объединить все эти разрозненные повествования в гигантскую псевдохронику, в обширнейшую «исто рию» королевства Артура. Однако в центре кретьеновских романов был не просто один из эпизодов су ществования Артурова царства. Это и один эпизод из жизни героя (эпизод, конечно, в широком смысле сло ва). Это важнейший, решающий эпизод его жизни. Момент становления его, как рыцаря, как человека. Поэтому в романе Кретьена де Труа неизменно один герой, один конфликт, одна моральная проблема. Ря дом с героем всегда – его партнерша. Она может быть очень активна, может даже определять характер сю жета и влиять на поведение героя, что убедительно показано М. Бородиной^[24].

Но все-таки основной объект повествования – это именно герой, который никогда не покидает «сцены». Этот герой всегда молод, хотя он иногда уже успел проявить себя как воин (таковы отчасти Эрек и Ивейн, таков, безусловно, Ланселот). Но чаще он еще не имеет сана рыцаря и делает на своем многотрудном пути лишь первые шаги. Хотя Кретьен и не изображает пышных сцен посвящения в рыцари, об этом ритуале говорится в связи с Александром, Клижесом, Персевалем. Эта молодость обусловила важ ную черту героя кретьеновских романов: герой этот развивающийся, формирующийся, но развитие и фор мирование происходят не без внутренних противоречий и препятствий, т. е. это сложное становление и раз витие характера, и в этом-то и заключается его инте рес. Мотивы поведения всех этих героев – разные, хотя в пределах одного произведения поведение героя определяется не одной причиной, не одним поводом. Но, так сказать, «магистральный» мотив поведения у них общий. Отсюда же – и общий «магистральный сюжет» кретьеновских романов. Сюжет этот может быть определен приблизительно так: «молодой герой (т. е. рыцарь) в поисках нравственной гармонии». К такой нравственной гармонии, к равновесию между любовью и осмысленным рыцарским подвигом идут – каждый своим путем – Эрек и Ивейн, для которых (отметим это, несколько забегая вперед) подлинный конфликт заключается в противопоставлении не любви и подвига, а любви настоящей и мнимой. Глубокий нравственный разлад стремится преодолеть одержим ый любовью к королеве Геньевре Ланселот. В споре с трагической концепцией легенды о Тристане и Изольде и с куртуазным пониманием любви как слу жения даме разрешаются любовные коллизии в «Клижесе», и в первой его части, где говорится о любви родителей героя, и во второй, посвященной любовным взаимоотношениям Клижеса и Фениссы. Очень слож ным путем идет к внутренней гармонии и Персеваль. И в его жизни решающую роль играет любовь. Но чувство к его прекрасной подруге Бланшефлор уступ ает место иному чувству – любви к высшей мудрости и справедливости, которая также должна быть приве дена в гармонию с рыцарскими свершениями героя. Роман Кретьена де Труа, несмотря на обилие в нем сцен поединков, турниров, осад, шумных схваток, остае тся романом по преимуществу любовным. Отсюда его лирический характер, обилие монологов, неоднократ ное вторжение автора в повествование. Этим же ока залось обусловлено и еще одно качество такого романа. Речь идет о специфической «психологичности», что во многом отличает произведения нашего поэта от книг его предшественников и современников. «Психологизм» (или все-таки «психологичность») был еще наивным, достаточно примитивным и порой беспомощным. Но появление его понятно: психологизм пробивал себе дорогу в литературу прежде всего в сфере лю бовных отношений.

Забабурова Н.В.