Теоремы 10 страница

Во-первых, ортодоксальные фрейдисты внесли весьма значитель­ный вклад в разработку вопроса, показав, что эмоциональные про­цессы могут функционировать бессознательно даже в тех случаях, когда они оказывают мощное мотивирующее влияние.

Во-вторых, многие авторы, особенно психотерапевты нефрейдист­ской и неофрейдистской ориентации, подчеркивают как наличие, так и влияние .конструктивных эмоциональных факторов. В качестве при­мера можно привести представление Юнга о том, что «бессознатель­ное» является в основном конструктивным, а не патогенным. Сюда ^же следует отнести и изменения взглядов Адлера, который после пер­вой мировой войны стал подчеркивать, что социальные интересы важ­нее чувства неполноценности. Другие примеры признания конструк­тивных эмоциональных факторов можно найти в работах Г. С. Салли-вана, Э. Фромма, К. Роджерса, А. X. Маслоу и В. Бонайма. Даже среди ортодоксальных фрейдистов все больше укрепляется представ­ление, что в дополнение к силам «ид» действуют и другие конструк­тивные силы, внутренне присущие «эго».

В-третьих, начиная с 1920 г., К. Левин разрабатывал теоретиче­ские и экспериментальные проблемы мотивации, выходящие за рамки традиционного подхода к ней как к системе телесных побуждений, господствовавшего среди психологов, изучающих поведение живот­ных (Cartwright, 1959).

В-четвертых, после опытов Н. Миллера (1959), показавших, что страх может действовать как «приобретенное побуждение», способ­ствующее выработке эффективных инструментальных навыков, существенно изменилось представление об эмоциях среди последо­вателей Халла.

В-пятых, многочисленные работы, выполненные, в частности, это-логами, показывают, что эмоциональные мотивы, способные действо­вать в качестве побуждений, не всегда являются «приобретенными побуждениями», а иногда имеют врожденный характер или обуслов­лены генетически. В случае импринтинга, например, происходит на­учение, редуцирующее не какое-то «приобретенное побуждение страха», а врожденное побуждение, актуализируемое отсутствием в окружающей среде определенных стимулов. (...)

В-шестых, распространению представлений о конструктивном значении эмоций в жизни человека во многом способствовали иссле­дования потребности достижений, в социальном контакте' и др., проведенные группой Г. А. Меррея (Atkinson, 1964).

В-седьмых, многие специалисты по сравнительной психологии приводят убедительные свидетельства в пользу существования и влияния на поведение животных «внутренней мотивации» или иссле­довательских побуждений. (...)

В-восьмых, к развитию аналогичных представлений привели различные направления исследований, проведенных на людях; они показали, что человек нуждается в определенном разнообразии сти­муляции (Fiske, Maddi, 1961), что материал, включающий некоторую неопределенность и разнообразие, мотивирует человека в большей степени, чем повторяющаяся стимуляция (Ваггоп, 1963; Berlyne, 1960; Munsinger, Kessen, 1964), что его мотивирует когнитивный дис­сонанс или нарушение когнитивного баланса ,(Testinger, 1961) и что стремление к компетентности или «эффективности» мотивирует его особенно сильно (White, 1959).

В-девятых, работа Харлоу, посвященная эмоциональным реак­циям и эмоциональному развитию детенышей обезьян (Harlow, 1962), позволила по-новому взглянуть на старую гипотезу, которая утверждала, что привязанность к родителям проистекает прежде всего из роли матери в удовлетворении голода младенца.

Десятым моментом, общим по отношению ко всем остальным, является значительное развитие представлений о саморегулирую­щихся кибернетических системах в физиологии, промышленности, в области военной техники, а также в различных областях психологии, не связанных с мотивацией. (...)

Теперь нам необходимо упорядочить все то, с чем мы познакоми­лись, подвергнуть этот материал критическому разбору и посмотреть, можем ли мы внести в проблему некоторый конструктивный вклад. (...)

Любой психолог, присутствующий, например, при проведении начальных проб в эксперименте Соломона, Кеймина и Уинна (1953), согласился бы, что исследуемые собаки обнаруживают признаки сильного страха. (...)

Но что представляет собой «эмоция страха», о которой говорят в такого рода случаях? Иначе говоря, какие критерии используют пси­хологи, делая два заключения: во-первых, о том, что организм вовле­чен в эмоциональный процесс, и, во-вторых, что этим эмоциональным процессом является' страх, а не гнев, радость или печаль?

ПЯТЬ ОСНОВНЫХ МОДЕЛЕЙ ЭМОЦИЙ, РАЗРАБОТАННЫХ К НАСТОЯЩЕМУ ВРЕМЕНИ

Отвечая на этот вопрос/психологи разработали пять основных от­личных друг от друга концепций. (1) Эмоции являются сознаваемыми переживаниями, отличающимися друг от друга и от неэмоциональных переживаний некоторыми субъективными свойствами. Выводы об эмоциях, переживаемых другими организмами, мы можем делать на основе стимульной ситуации, поведения и т. д. Но эти критерии — кос­венные, и каждый из нас знает, как их интерпретировать, только опи­раясь на собственные субъективные переживания в аналогичных ситуациях. (2) Эмоции — это некоторые специфические физиологиче­ские состояния или процессы, зависящие от вегетативной нервной системы, а также, .возможно, от некоторых особых центров или под-

Ii систем гипоталамуса или лимбической системы. Определяющими ка­чествами любой эмоции являются либо сами эти нервные процессы, когда существует возможность непосредственно их зарегистрировать, либо, разумеется, периферические вегетативные и подобные им эф­фекты, которые в большинстве случаев легко поддаются наблюдению. (3) Эмоции отличаются от других психологических процессов своей дезорганизующей ролью. (4) Специфика эмоций состоит не столько в том, что они вмешиваются в процессы адаптации, сколько в том, что они являются результатом недостатка средств для адекватной адаптации к ситуации. (5) Эмоции отличаются друг от друга и от дру­гих процессов производимыми ими мотивационными эффекта­ми, аналогичными тем, которые производятся традиционно при­знаваемыми мотивами или побуждениями.

Представление об эмоциях как о субъективно различаемых осо­знаваемых переживаниях. Поскольку эта модель представляется мне весьма несовершенной, следует, по-видимому, сразу подчеркнуть, что я глубоко убежден в осознанности значительной (хотя, возможно, и не подавляющей) части эмоциональных процессов. Более того, я твердо верю, что по субъективному критерию люди способны доста­точно тонко различать протекающие у них эмоциональные процессы. Далее, я разделяю мнение многих психологов, согласно которому сознательные переживания могут подвергаться изучению, служить источником гипотез и т. п.

Но тем не менее я считаю, что существуют причины, вследствие которых эта первая модель не может быть принята в качестве фунда­ментальной. Прежде всего, очень важно, чтобы исследование эмо­циональных процессов производилось не только на взрослых испытуе­мых, но и на младенцах и маленьких детях. Важно также, чтобы оно охватывало и животных. Уже одни эти причины требуют, чтобы фун­даментальный признак эмоциональных процессов был объектив­ным. (.. )

Но основная трудность состоит в том, что даже когда имеются субъективно различаемые признаки, с помощью которых каждый из нас способен до известной степени определять, испуган он, сердит, страдает от одиночества или переживает что-то еще, никто не распо­лагает средствами для описания подобных субъективных состояний, чтобы сообщить с их помощью свое знание другим. Вместо этого чело­веку приходится описывать ситуацию, которая вызвала его эмоцио­нальную реакцию, содержание мыслей, возникших в этой ситуации, либо обусловленное ею поведение. (...)

Эмоции как особые вегетативные состояния или особые подкорко­вые процессы. Многие авторы присоединились бы к критическим замечаниям, высказанным нами по поводу первой модели, отдав пол­ное предпочтение второй модели. Для идентификации эмоции, гово­рят они, нужно определить специфические физиологические послед­ствия, вроде тех, которые вызываются вегетативной нервной систе­мой. Но так ли это?

Прежде всего, каковы те критерии, с помощью которых в исследо­ваниях мотивационных центров и подсистем гипоталамуса или лим-

бической системы определяется, 'что одна подкорковая система свя­зана с гневом, другая — с сексуальным возбуждением и так далее^ Можно с уверенностью сказать, что нет никаких нейрофизиологи-ческих критериев, чтобы осуществить подобное различение. В такого рода исследованиях мы должны использовать в качестве критериев вызываемые электростимуляцией мозговых центров поведенческие реакции или субъективные отчеты. (...)

То же самое относится и к утверждению, что в качестве критериев эмоций можно использовать вегетативные реакции. В расширенных зрачках или внезапной испарине нет ничего, что само по себе свиде­тельствовало бы в некоторой мере о состоянии страха. Подобные веге­тативные реакции стали известны в качестве индикаторов лишь по­тому, что они коррелируют с более основательными критериями эмо­циональных реакций. (...)

Эмоции как разрушительные или дезорганизующие процессы. Как мы уже отмечали, в психологии существует тенденция резко противо­поставлять эмоции и то, что традиционно понимается под мотивами. Мотивы обычно рассматриваются как процессы, которые не только возбуждают и поддерживают активность, но также ее организуют или направляют. (...) Эмоции же, напротив, часто изображаются в качестве процессов, лишь разрушающих или дезорганизующих при-способительные действия организма.

Однако эта третья модель сталкивается со значительными затруд­нениями. Прежде всего, она не предоставляет нам средств для разли­чения очень сильных «мотивов» и очень сильных «эмоций», ибо про­цессы обоих типов оказывают сильное дезорганизующее влияние на те интересы или виды деятельности субъекта, которые им не соответ­ствуют. (...)

Еще одна трудность состоит в том, что третья модель не предостав­ляет нам эффективных средств для различения отдельных эмоцио­нальных процессов. Никто из защитников этой модели не пытался показать, что разрушительное действие сильного страха отличается от действия ярости или других сильных эмоций, и все же они продол­жают говорить об эмоциях различного качества. Следовательно, они так же, как и сторонники двух первых концепций, имплицитно пред­полагают существование некоторой более фундаментальной модели.

Эмоция как результат недостатка адекватных средств для приспо­собления,. Эту модель предпочитают П. Т. Янг (1961), С. X. Бартли (1958) и Жан-Поль Сартр (1962). Она, конечно, содержит некоторую долю истины. Существуют эмоциогенные ситуации, в которых орга­низм, научившийся с ними справляться, действует должным образом и тем самым не позволяет им развиться в новые ситуации, которые вызывали бы те же эмоции в гораздо более сильной форме. Но это же будет справедливо и по отношению к традиционно понимаемым моти­вам. В нормальных условиях человек или животное никогда не до­стигает состояния чрезмерного голода или жажды. Они предпринима­ют шаги, чтобы удовлетворить эти мотивы еще до того, как степень их обострения достигнет среднего уровня. (...) Таким образом, четвер­тая модель — это, по-видимому, просто конкретизация одного из

условий, в которых эмоциональный процесс обычно начинает усили­ваться. Она поэтому не может служить общей концепцией эмо­циональных процессов.

И эта модель сталкивается с трудностью, рассмотренной в связи с предыдущими концепциями: она не дает средств для различе­ния одного эмоционального процесса от другого; ее сторонники же продолжают говорить о разных эмоциях так, как если бы они были различны. Таким образом, каждая из четырех рассмотренных моде­лей эмоций вызывает особые возражения. Но мы видели также, что цм можно предъявить одно общее обвинение: все они предполагают существование каких-то других, более основательных средств для определения того, имеет ли место эмоциональный процесс, и для его идентификации в каждом случае среди всех возможных эмоциональ­ных процессов. Поэтому нам теперь нужно поставить вопрос, что может собой представлять такая более основательная модель.)...)

ПРИРОДА И ОСНОВЫ МОТИВАЦИОН-НОЙ ТЕОРИИ ЭМОЦИЙ

' Я собираюсь рассмотреть здесь семь основных положений, кото­рые представляются важными для мотивационной теории эмоций.

Во-первых, рассматривая эмоции, мы не должны относиться к ним с позиций старой интроспективной традиции, а должны видеть в них целостный психологический процесс. (...) Но я не утверждаю также, что мы должны рассматривать эмоции только с точки зрения поведения. Иногда эмоциональные процессы протекают как осознан­ные, и мы можем использовать этот удобный случай для субъек­тивного наблюдения всякий раз, когда оно является полезным. Таким образом, в этом первом положении я предлагаю рассматри­вать эмоциональные процессы так же, как большинство психологов рассматривают образование понятий, то есть как процессы, которые могут быть как осознанными, так и неосознанными, но большинство свойств которых в обоих случаях остается одинаковым. (...)

Второе, и несомненно центральное, среди моих положений предлагает рассматривать эмоциональные процессы как мотивы. В самом деле, я хочу вынести на обсуждение тот факт, что, не прибегая к мотивационному критерию, мы не способны различать те процессы, которые мы называем эмоциями, и ряд других процессов, которые мы к эмоциям не относим.

Но приемлема ли эта точка зрения? Действительно ли эмоции проявляются как мотивы?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно обратиться сначала к процессам, которые психологами всегда рассматриваются как мотивы, и спросить, какими критериями мы пользуемся для идентификации таких мотивов у человека и животных. Рассмотрим, например, голод. (...) Мы заключаем о наличии голода в основном по тому влиянию, которое он оказывает на остальную жизнь инди­вида. Одно из наиболее ярких описаний такого влияния было дано

сэром Эрнестом Шаклетоном, который вместе с тремя друзьями пытался достичь Южного полюса в 1909 г. Эти люди переносили очень тяжелую физическую нагрузку, жили в условиях сильного холода и в то же время имели ничтожный суточный рацион.

Как сообщает Шаклетон, буквально все время они думали и разговаривали о еде. Ночью они видели ее во сне. Огромное количество времени уходило у них на составление и обсуждение новых рецептов, которые они намеревались испробовать, вернувшись в цивилизованный мир. Они изобрели особые ритуалы раздела еды во время каждого приема пищи для исключения того, чтобы кто-то из них не получил бы ее меньше, чем другой. Они с радостью тянули сани с запасами еды, несмотря на то, что были очень уставшими и могли бы желать более легкого груза. Даже если не брать во внимание осознаваемое переживание ими чувства голода, на основе таких отдельных его проявлений мы можем заключить, что они были исключительно сильно мотивированы голодом, (...)

Поскольку влияние на другие виды активности является основа­нием для вывода о действии физиологического мотива, нам следует выяснить, не оказывают ли подобного влияния и эмоциональные процессы. То есть, обладают ли эмоциональные процессы способ­ностью господствовать над мыслями и определять избиратель­ность восприятия, заставляют ли они людей выдерживать наказания или подвергаться иным лишениям ради достижения эмоционально обусловленных целей? Могут ли эмоциональные мотивы приводить к освоению новых действий, способствующих достижению этих целей?

Рассмотрим какой-нибудь пример эмоциональной реакции. Представьте, что вы едете в машине с другим человеком и скоро обнаруживаете, что он является довольно безрассудным и неловким водителем. Вы замечаете, например, что он часто ошибается в том, когда можно безопасно обогнать другие машины, и пересекает среднюю линию дороги, даже когда навстречу едут другие машины. Каковы будут последствия возникшего у вас страха? Не приведет ли он к определенной направленности процессов восприятия, затрудняя наблюдение окружающих пейзажей, подобно тому как величествен­ный пейзаж Антарктики не замечался людьми Шаклетона? Не будете ли вы обдумывать, или пробами и ошибками искать способ, который мог бы изменить поведение водителя или помочь вам выйти из ситуации? Представляется, что во всех такого рода по­следствиях страх, возникающий у вас, по своему главному проявле­нию будет функционально эквивалентным сильному голоду. То же будет справедливо и для других эмоций. Представьте, например, какие жертвы способна понести и какие усилия обнаружить нация в случае страха, что ей угрожает другая нация.

Таким образом, поскольку эмоция оказывают то же фундамен­тальное влияние, что и мотивы физиологического происхождения, мы можем их назвать мотивами. Это наиболее фундаменталь­ный из характеризующих эмоции фактов. Он служит нам как основное средство различения эмоций и немотивационных психи­ческих процессов. (...)

^. Перейдем к третьему положению. Для того чтобы составить более четкое представление об эмоциональных мотивах, необходимо рассмотреть отношение эмоциональных мотивов к мотивам вообще. а полагаю, что среди мотивов могут быть выделены два типа, представляющие собой два полюса некоторого континуума, который охватывает , все мотивы. На одном его конце находятся такие сугубо физиологические мотивы, как голод или жажда. Некоторые из них зависят от гомеостатического состояния организма. Другие, подобно зубной боли, либо боли от механического удара или электрошока, зависят от внешней стимуляции. Но в этих случаях внешняя стимуляция должна быть относительно сильной, а прекращение афферентных импульсов, идущих от точки стимуля­ции, например от зуба, прекращает и действие физиологического мотива. Эмоциональные же мотивы зависят от более сложных психологических процессов. Рассмотрим, например, гусят, изучав­шихся Тинбергеном. Когда над гусятами перемещали силуэт ястре­ба, они обнаруживали реакцию страха и делали попытки спря­таться; когда эта же картонная модель перемещалась над ними другим концом вперед, становясь похожей на силуэт гуся с вытяну­той шеей,—они оставались спокойными. В этом-случае реакция на зрительный стимул безусловно является врожденной, или инстинктивной, и тем не менее мы могли бы назвать этот процесс эмоциональным.

Однако в большинстве случаев такого рода процессы пред­полагают вовлечение приобретенного опыта. Представим, напри­мер, что человек консультируется у врача по поводу некоторого симптома. Ему говорят, что существует некоторая вероятность заболевания раком, и предлагают на следующей неделе провести диагностическую операцию. Врач может посоветовать человеку пока не беспокоиться и жить привычной жизнью. Однако воз­действия всех обычных стимулов теперь будут изменены благо­даря сложным процессам осмысления человеком своей ситуации. (...)

Два типа мотивов различаются следующим образом. Эмо­циональные мотивы — это процессы, которые зависят от сигналов, во многих отношениях напоминающих раздражители, вызывающие перцептивные или когнитивные процессы; это процессы, которые могут возбуждаться даже очень легкими и слабыми внешними раздражителями или которые вызываются даже отсутствием какой-либо необходимой стимуляции. С другой стороны, физиологи­ческие мотивы в основном зависят или от специфических хими­ческих условий в организме, или от особенно сильного перифери­ческого раздражения. (...)

В-четвертых, мне бы хотелось выдвинуть положение о том, . что у высших животных, в том числе и у человека, наиболее важны­ми мотивами являются мотивы эмоциональные. Во всяком случае именно эти мотивы у высших животных наиболее развиты. В случае эмоциональных мотивов используются специфические преимущества высших животных — как их превосходные дистантные рецепторы, так и возросшие возможности научения и восприятия. Возьмем,

например, оленя. Он может обнаруживать очень слабый запах иди звук, указывающий на врага. Но, что биологически особенно важно оленю недостаточно просто чувствовать присутствие пумы. Очень важно также, чтобы он был этим сильно мотивирован, несмотря , на то, что пока еще нет тех реальных повреждений, которые могут быть нанесены позже, если враг будет игнорироваться.

Я не хочу сказать, что физиологические мотивы не являются важными в нашей жизни. Но основными нашими мотивами являют­ся эмоциональные мотивы, особенно в настоящее время, когда как говорит Маслоу, достигнут достаточный уровень удовлетворе^ ния потребностей в пище, воде и физическом комфорте. В условиях современного общества человек является сильно мотивированным существом, причем этот факт обусловлен именно эмоциональными процессами. Именно эмоциональные мотивы способны в значи­тельной степени изменяться в результате научения. Они действуют с учетом как отдаленных, так и ближайших целей и тончайших условий складывающихся ситуаций. Таким образом, именно они наиболее соответствуют требованиям человеческого существования.

В качестве пятого положения мы должны дать более подроб­ную характеристику природе эмоциональных процессов. До сих пор мы говорили о том, что эмоциональные процессы являются мотивами. Но что им свойственно еще? Что представляют собой процессы, являющиеся эмоциональными мотивами? (...)

Новое положение, которое я хочу выдвинуть..., состоит в том, что эмоциональные процессы могут рассматриваться как один из видов перцептивных процессов. Причем я хочу сказать не то, что эмоциональные процессы зависят от перцептивных процессов или ими порождаются, хотя это верно тоже. Я имею в виду более сильное утверждение — а именно, что эмоциональные процессы в своей основе и существенных чертах являются перцептивными процессами, подобно тому как перцептивным процессом является кажущееся движение.

Конечно, не все перцептивные процессы суть процессы эмо­циональные. Большинство процессов, изучаемых в рамках проблемы восприятия (например, при исследовании феномена обратимых фигур, влияния зрительного контура или психофизических зависи­мостей), полностью лишены какого бы то ни было эмоционального или мотивационного содержания. Сосредоточение исследований на процессах беспристрастного восприятия возникло по соображениям удобства. Ведь гораздо легче найти испытуемых для экспери­ментов по сравнению длины линий, чем найти (и потом удержать) их для исследований по различению силы электрораздражений. (...)

Но принцип удобства, влиявший на ранние исследования, не должен определять наше представление о восприятии. Ведь из­вестно множество примеров, когда перцептивные процессы постепен­но приобретают все более и более отчетливое мотивационное значение как эмоционального, так и более простого физиологи­ческого характера. Предположим, например, что ребенок, которого купают, откусывает кусок мыла. Разве теряется перцептивный

характер процесса из-за того, что он не является нейтральным а мотивационном отношении? Или предположим, что человек по­лучает удар электротоком. Разве болезненность этого процесса и сильное побуждение перейти от восприятия к активному действию лишают этот процесс перцептивного характера? Вспомните о гусятах Тинбергена, видевших силуэт ястреба. Разве переставал этот процесс быть перцептивным вследствие того, что он определял их поведение типичным для мотивационного процесса образом? (...)

Для пояснения этого положения перцептивные процессы можно сравнить с черно-белыми и цветными кинофильмами. Восприятие, которое обычно изучается в экспериментах, подобно черно-белым кинофильмам. Представим, что некоторые из этих фильмов все больше и больше насыщаются цветом. Факт добавления цвета вовсе не означает, что в этих фильмах уменьшается точность дета­лей, что они в каком-то смысле становятся в меньшей степени «фильмами». Точно так же восприятие, приобретая мотивацион-ный или, конкретнее, эмоциональный характер, не перестает быть динамически организованным нервным процессом, связанным со сложной корковой активностью. Короче говоря, оно не пере­стает быть перцептивным процессом.

К каким выводам нас может привести принятие подобной моти-вационной, — по-видимому, мне следует сказать перцептивно-мотивационной — теории эмоций? Два таких вывода здесь будут рассмотрены в качестве шестого и седьмого положений.

Прежде всего, если эмоциональные процессы суть процессы перцептивные, то уже в сравнительно ранние периоды жизни они должны становиться все более разнообразными и индивидуализи­рованными. Это вытекает из того, что второй (после динамиче­ской организации) отличительной чертой перцептивных процессов является их чрезвычайная подверженность модификациям под влиянием опыта и научения. Я думаю, мы можем с уверенностью утверждать, как это делал Коффка и особенно подчеркивал Хебб, что младенец способен воспринимать лишь самые простые формы перцептивной организации. Лицо матери для него, по-видимому, неотличимо от лиц других людей. Но по мере развития ребенка его перцептивные механизмы, столь неопределенные вначале, стано­вятся все более точными и тонкими. (...)

Наконец, еще одно следствие перцептивно-мотивационной теории эмоций касается вопроса об изменении эмоциональных процессов и эмоциональных привычек. (...)

Для объяснения этого я воспользуюсь небольшим примером из непсихологической работы — из маленькой книжки К. Форбс «Ma­ma's Bank Account». Девочка, от лица которой ведется повество­вание, вначале вместе со своими тетушками весьма негативно и пренебрежительно относится к одному из своих дядюшек. Им кажет­ся, что он занят исключительно собой. Несмотря на то, что его работа, состоящая в покупке захудалых ферм, их отстройке и пере­продаже, должна, казалось бы, приносить неплохой доход, он живет чрезвычайно бедно. Неприязнь он вызвал, продав какие-то фамиль-

ные ценности, вывезенные из Норвегии, и, очевидно, прикарманив деньги. Родственники понимают, что у него есть свои трудности. Им известно, что он в детстве получил какое-то увечье и сильно хро­мает, но их возмущает его крайний эгоцентризм.

Когда он умер, семья собралась на похороны, не без интереса относясь к вопросу об оставленном им состоянии. Однако оказа­лось, что никаких денег он не оставил, — нашли лишь маленькую записную книжку с множеством записей типа:

Джозеф Спенелли, четыре года. Туберкулез левой ноги. 237 долл. Ходит.'

Джеми Келли. 9 лет. 435 долл. Ходит.

Эста Дженсен. 11 лет. Растяжка, 121 долл.

Сэм Бернштейн. Пять лет. Косолапость. 452,16 долл. Ходит.

В результате этой дополнительной информации происходит рез­кий и стойкий сдвиг эмоционального отношения. Почему? Вовсе не потому, что прежнему эмоциональному отношению к этому чело­веку не доставало силы или устойчивости, но потому, что возникла новая, более сильная перцептивная структура, не отрицающая, а включающая в себя предшествующие фактические знания. (...)

Мне представляется, что развитию предложенного здесь понима­ния эмоций сильно мешала наша приверженность к определен­ным привычкам мышления, сформировавшимся еще на заре психо­логии. Речь идет о традиции мыслить психологические процессы лишь в контексте проблемы сознания, а также о неспособности видеть сходные свойства там, где бросаются в глаза существующие одновременно с ними различия. Я мог бы даже сказать, что иногда мы напоминаем ребенка, который на вепрос о том, похожи лимяч и апельсин, утверждает, и даже не без оснований: «Непохожи. Апель­син можно есть, а с мячом можно играть». Я согласен, что существуют различия между эмоциями и остальными перцептивными процессами. Но я смею утверждать, что, усматривая между ними также и существенное сходство, можно прийти к некоторым весьма полезным представлениям.

ЛИТЕРАТУРА

At kin son J. W, An introduction to motivation. Princeton, 1964. В а г г о n F. Creativity and Psychological health. Princeton, 1963. Hartley S. H, Emotion and the evaluative feature of all behavior.—Psychol.

Rec., 1958, v. 8.

Berlyne D. E. Conflict, arousal and curiosity. N. Y., I960. Cartwright D. Lewinian theory as a contemporary systematic framework.—In:

Koch S. (ed.). Psychology: a study of a science, v. 2. N. Y., 1959. Festinger L. The psychological effects of insufficient rewards.—Amer. Psycho­logist, 1961, v. 16.

Fiske P. W., Maddi S. (eds.). Functions of varied experience. Homewood, 1961. Harlow H. F. The heterosexual affectional system in monkeys.—Amer. Psycholo­gist, 1962, v. 17.

•Miller N. E. Liberalization of basic S—R concepts; extensions to conflict behavior, motivation and social learning.—In: Koch S. (ed.). Psychology: a study of a science, v. 2. N. Y., 1959.

Munsinger H., Kessen W. Uncertainty, structure and preference.—Psychol. Monogr., 1964, v. 78.

ISO

ч ц r ray E. J. Motivation and emotion. N. Y., 1964.

cart re J P. Sketch for a theory of the emotions. London, 1962.

i,o I о m о n R. a. o. Traumatic avoidance learning: the outcomes of several extmction

procedures with dogs, — J abnorm soc. Psychol., 1953, v. 48. ivhite R. W. Motivation reconcidered: the concept of competence. — Psychol. Rew.,

1959, v. 66. young P. T. Motivation and emotion. N. Y, 1961.

Рубинштейн Сергей Леонидович (6 (18) июня 1889 — 11 января 1960) — совет­ский психолог и философ, профессор, член-корреспондент АН СССР (с 1943), действительный член АПК СССР. Окон­чил Одесский (Новороссийский) уни­верситет (1913'). С 1919 г. — доцент ка­федры философии и психологии Одес­ского университета. В 1932—1942 гг. — зав. кафедрой психологии Ленинград­ского государственного педагогического ин-та им. А. И. Герцена, в 1942— 1950 гг. — зав. кафедрой психологии Московского университета, в 1942— 1945 гг.—директор Института психо­логии АПН РСФСР. С 1945 г. — зав. сектором психологии Института психо­логии АПН РСФСР. С 1945 г. — зав. сектором психологии Института фило­софии АН СССР.